Читать книгу 88 клавиш. Интервью Ирэны Орловой. Библиотека журнала «Этажи» - Ирина Терра - Страница 8

Сантьяго Родригес

Тишина, как и музыка, имеет массу оттенков. Тревожность ожидания, умиротворение, передышка между всплесками эмоций. У тишины, которую я услышала в зале во время концерта Сантьяго Родригеса, названия не было. Был восторг, захлебнувшийся восторгом. Было мгновение счастливого одиночества, когда обрушившейся на тебя радостью невозможно и не хочется делиться: ведь это только твоё, для тебя, разве другие поймут?

В последней статье Мессерера, к сожалению, почившего, я прочла о том, что великий австралийский композитор Исаак Натан написал в своём трактате: «Умеренная экспрессивность являет собой наивысший уровень мастерства в искусстве, это магическая формула успеха, приводящая к высочайшей оценке артиста, это последний, завершающий штрих в работах живописцев, поэтов, музыкантов. Подобное совершенство достигается пристальным наблюдением и упорным трудом, тогда как выразительность подлинная есть непременно результат природного живого чувства, дитя врожденного чувственного восприятия, навеянного Музами и Грациями, без коего даже самый совершенный голос и самое виртуозное исполнение, хотя и могут поразить на время, не находят пути к сердцу слушателя и зрителя».

Такой исполнитель Сантьяго Родригес. Человек он тоже особенный. Он кормит в округе всех бездомных кошек и собак. Он никогда не выглядит счастливым, потому что мир полон жестокости и несправедливости. От этого он плачет не только своей музыкой, но и настоящими слезами. Потому что любовь и боль он умеет выразить только музыкой и слезами. А они – любовь и боль – всегда с ним рядом. Иногда кажется, что он бесплотен и поэтому его дух так легко проникает в его музыку.

Я знаю Сантьяго с 1985 года. После первого же концерта, на котором я его услышала и была потрясена его игрой, я подумала, почему мы ничего не слышали о нем в России? И еще я подумала, может быть у них в Америке все такие? Прошло какое-то время, и я поняла, что не все; Сантьяго Родригес – явление уникальное.

И судьба у него уникальная! Когда Фидель Кастро пришел к власти на Кубе, многие родители решили спасать своих детей от катастрофы, которая была для них очевидна. Восьмилетнего Сантьяго и его младшего брата посадили на пароход, отправлявшийся в Америку. Родителям, конечно, во въездной визе было отказано. Детей взяли в католический детский дом, где монашки издевались над ними. Мальчика спасла его одаренность. Он не отходил от рояля, и талант его был настолько исключителен и очевиден, что его продолжали учить музыке.

Через 6 лет родители Сантьяго приехали в Штаты. Денег не было, семья едва сводила концы с концами, но выдающемуся мальчику дали полную стипендию на обучение в Техасском университете и в Джульярдской школе, где он стал одним из любимых учеников знаменитой Адель Маркус, которая впоследствии стала крестной матерью его дочери Вероники.

Что ещё я могу рассказать о Сантьяго? В 1978 году он во второй раз приехал на конкурс Чайковского. Отыграв, он сел на единственное свободное место в зале. Рядом оказалась красивая девушка Наташа. Через три дня он и Наташа подали заявление в ЗАГС и через три месяца поженились. Сейчас у них уже взрослые дети – дочь Вероника и сын Сантьяго. Его образ изменчив, несмотря на то что мимика на его лице почти отсутствует. Невысокий, худощавый и застенчивый он становится живее и выше, когда на его лице появляется редкая улыбка. Но зато в эти минуты кажется, что улыбается он не только губами, глазами и приподнятыми темными бровями, но и всем телом.

Рассказывая о Сантьяго, нельзя обойтись без скучного перечисления его регалий. Хотя для тех, кто понимает, этот список никак не может показаться скучным…

Смотрите сами: серебряная медаль на конкурсе Вана Клиберна и специальная премия за лучшее исполнение обязательной пьесы Бернстайна, написанной для Конкурса; 1-я премия на конкурсе Вильяма Капелла в штате Мерилэнд; почетная стипендия Эвери Фишера (Аvery Fisher Career Grant); сольный концерт в Нью-Йорке в престижном зале 92nd Street Y, премия Шуры Черкасского и много других…

30 лет Сантьяго Родригес был профессором в Мерилэндском университете. В настоящее время преподает в Frost School of Music, University of Miami, где он совмещает работу профессора, artist-in-residence, и является деканом фортепианного факультета. К нему стремятся попасть студенты со всего мира, считая его одним из самых сильных профессоров, многие из его класса стали лауреатами международных конкурсов. Сантьяго приглашают на многие конкурсы быть членом жюри. Кроме того, он дает мастер-классы во многих странах.

С концертами Сантьяго выступал в самых известных залах мира и играл с выдающимися дирижерами и оркестрами.

14 компактных дисков Сантьяго записал с фирмой «Элан» и несколько с другими фирмами. Диски компании «Элан» удостоены наград и вошли в почетные списки международных критиков США, Англии, Испании, Франции, Германии и Японии. Многие ведущие международные критики разных стран и ведущих журналов и газет считают, что его запись третьего концерта Рахманинова входит в число пяти лучших записей этого концерта в мире, наравне с Клиберном, Горовицем и Ашкенази.

Сантьяго Родригес признается критиками одним из лучших интерпретаторов музыки Рахманинова и произведений испанских и латиноамериканских композиторов, в частности, Хинастеры. Его диск фортепианных произведений, изданный в 80-х годах прошлого века, считается чуть ли не образцом исполнения произведений Хинастеры, и все последующие записи другими пианистами сравнивались с этим диском.

Я вспомнила о том, что я должна сделать с Сантьяго интервью после того, как я смогла, наконец, выдохнуть; после того, как я обнаружила, что в зале я не одна; после того, как в мою тишину ворвался выдох целого зала; после того, как «великодушно» я «позволила» им разделить со мной вместе мою тишину.

Это интервью я сделала с Сантьяго после концерта в Ward Resital Hall, в программе которого были произведения Альберто Хинастеры (в том числе, труднейшая вторая Соната (оп.53), ноты которой пианист получил из рук самого композитора) и Сергея Рахманинова. Разумеется, концерт не обманул моих ожиданий, он был просто восхитительным во всех отношениях.

Одно лишь печалит сегодня моё сердце: а вдруг в России и по сей день мало кто знает Сантьяго? Может, моё интервью что-то изменит?…

Сантьяго! Прежде всего, я хочу тебе сказать, что сегодня был потрясающий концерт! Я нахожусь под огромным впечатлением. Ты, наверное, слышал мой голос, я кричала: «Браво, браво!» Итак, поздравляю! Как ты себя чувствуешь?

Ты очень добра ко мне. Я бы и сам хотел знать, как я себя чувствую. Обычно я сразу же забываю всё, что было на сцене, в ту самую минуту, когда с неё ухожу. Я не помню ничего, что происходило во время концерта.

То есть ты был сконцентрирован на музыке? Глубоко внутри?

Да. Я ухожу со сцены – и всё, ушёл.

Не помнишь ничего, что было на сцене?

Уф… Нет (смеётся)

(С улыбкой) Ты шутишь?

Я никогда не запоминаю то, что я делал на сцене. Всё происходит так быстро, даже если это концерт на час или полтора часа. Единственное исключение – концерт, который я действительно запомнил, был в 1984-м году в маленьком городке в Пенсильвании. Моя жена пришла послушать – и ровно через девять месяцев после этого концерта у нас родился сын. У меня даже сохранилась афиша этого выступления. Я играл третий концерт Рахманинова. Вот с этого, можно сказать, начался мой сын.

Ты не только концертирующий виртуоз – ты ещё ведь и записываешься в студии на компактные диски (а раньше на долгоиграющие пластинки). Причём, исполняешь на дисках многие произведения, которые не обязательно играл на концертах. У вас с женой Натальей даже есть свой собственный «лейбл» Elan Recordings.

Как ты, наверное, знаешь, Гленн Гульд однажды сказал, что в эпоху звукозаписи, музыкант должен конкурировать не только со своими современниками, но и с артистами, которые были до него и остались только в записи. Для того, чтобы эта конкуренция была успешной, музыкант должен предложить слушателю что-то новое, что-то свежее. Я знаю твои замечательные записи Рахманинова. Ощущаешь ли ты конкуренцию со всеми великими пианистами прошлого, включая самого Рахманинова, когда записываешь его произведения? Пытаешься ли сделать что-то новое, необычное или твоя задача – просто выразить себя через музыку, не пытаясь удивить слушателя?

Решение записать что-то – это желание выразить себя через музыку. Я слышал много записей и невероятно ценю таких музыкантов, как сам Рахманинов, Бенно Моисеевич, Фридман и Иосиф Левин – всех великих музыкантов прошлого, и, конечно же, великих русских исполнителей, таких как Эмиль Гилельс, и, разумеется, Рихтер. Невозможно что-то от них «позаимствовать» просто потому, что каждый из них – самостоятельная личность. Они меня научили пониманию, что можно выйти к слушателю с чем-то очень честным и личным. Но это приходит после долгих поисков. Даже сейчас, когда я прослушиваю некоторые записи, сделанные 30 лет назад, я говорю себе: «О нет, теперь я играю по-другому». Но в тот момент я делал это так, как считал тогда нужным. Конечно, с тех пор я прожил еще 30 лет и получил ещё 30 лет любви от моей семьи – а это несомненно влияет на то, как я играю сейчас.

Честно говоря, я давно перестал слушать записи пианистов, включая мои собственные.

Что сделано – то сделано. Можно забыть. Я пытаюсь слушать ту музыку, которую я ещё не совсем хорошо знаю. Например, благодаря знакомству с твоим покойным мужем (музыковедом Генрихом Орловым – прим. ред.) я настолько увлекся Шостаковичем, что купил все записи его симфоний. Меня ошеломило, что я не знал всей этой великой музыки. И именно Генрих – выдающийся специалист по русской музыке и по Шостаковичу дал мне более глубокое понимание этих произведений.

Я пытаюсь ничего не упустить, больше слушать. Возьмем, к примеру, оперу. Слушать фортепьянную музыку это замечательно, но я говорю моим студентам: «Вы совершаете ошибку, если не слушаете оперных певцов, не аккомпанируете им и не играете с инструменталистами. Вы не сможете правильно играть, не почувствовав, как это делают вокалисты или инструменталисты». Например, вокалист может сделать настоящее crescendo на одной ноте, для него это так же естественно, как дышать. Всё что может сделать пианист – это только crescendo или decrescendo во фразе. Пианисту важно понимать эту разницу. Я и сам пытаюсь её почувствовать, осознать; думаю, что смогу стать лучше как пианист, если буду слушать и понимать певцов.

Меня всегда ошеломляют звуки оркестра. Три моих самых любимых композитора, если говорить о красках, конечно, великий Римский-Корсаков, Берлиоз и невероятный Стравинский. Добавьте ещё Равеля с тем количеством красок, которые он создал для оркестра (особенно если вы слушаете его произведение в хорошем исполнении). Конечно же, понимая все эти нюансы, вы и сами сможете найти нужную краску для той музыки, которую вы исполняете.

Ты сказал мне однажды, что сам Рахманинов пришел к тебе во сне и дал указания, как играть…

Ну, на самом деле, я сегодня сыграл как раз по этим указаниям…

Я заметила.

Во второй части его сонаты есть кульминационный момент в среднем разделе. Каждый раз, когда я играл третье проведение, у меня возникало ощущение, что Рахманинов был неудовлетворен тем, что ему пришлось лишь повторить уже сделанное в двух предыдущих проведениях. И в поисках решения пoпросил Рахманинова о помощи. Я знаю, это может показаться безумием, но я верю, что есть вещи, которые каким-то образом приходят по неизвестным нам каналам психики, и с которыми мы всегда будем связаны. И Рахманинов дал мне этот аккорд. На следующий день я сразу взялся за этот раздел и попытался взять именно этот аккорд, но, вероятно, не в том расположении, как он хотел. И я понял, что делал это неправильно, т. к. каждый раз, когда я пытался его повторить, я попадал не туда; как будто что-то мешало мне взять нужную ноту. Что-то было не так. Мне нужна была септима, «До» в том аккорде, но я все равно не попадал. И я спросил Рахманинова: «Разве это не то, что вы хотели, Сергей Васильевич?» – «Нет!» Я искал целый день пока не понял, что ошибался в одной ноте. Я получил правильный аккорд, и с тех пор ни разу не взял его неверно. И сегодня тоже сыграл правильно.

И когда после концерта приходят люди, играющие эту сонату, то они меня спрашивают: «Что это вы там играли в этом месте?», я отвечаю: «Прошу прощения, но мне было велено так сделать». И они удивляются: «И кто же это велел вам так сыграть?» И я отвечаю: «Сергей Васильевич Рахманинов настаивал, чтобы я немного изменил аккорд». И я сделал то же самое в его Вариациях на тему Шопена.

Каждый раз, когда я пытался сыграть те ноты, которые он написал, я сбивался. А ведь это простой минорный аккорд! И это один из аккордов, который он впоследствии использовал в Вариациях на тему Паганини. Для меня совершенно очевидно, что он хотел поставить этот аккорд и в сонате, и он там прекрасно вписывается. Получается, что я получил это указание от него самого. От Рахманинова. Я чувствую, что все мы – если мы позволим себе поверить в возможность таких вещей – все мы сможем получать такие вот «послания», указания. И я действительно верю, что когда-нибудь у нас даже будут технологии, позволяющие нам услышать, как играл Лист. Мы сможем возродить эту энергию – ведь она никогда не умирает. Скажем, энергия твоего покойного мужа никогда не умрёт. Посмотри на то влияние, которое он оказал на меня после наших бесед. И эта энергия делает его живым и сейчас.

Здорово! Еще ты играешь и записываешь музыку испанских композиторов. Некоторые из них хорошо известны широкой публике (Хинастера), но некоторые из них менее известны (Мануэль де Фалья, Антонио Солер, Хоакин Турина). Кроме того, ты играешь музыку кубинских и латиноамериканских композиторов. Думаешь ли ты о себе, как о пропагандисте испанской и латиноамериканской музыки? И если да, то какое это имеет для тебя значение?

Решение исполнять латиноамериканскую музыку я принял довольно поздно. Как правило, я исполнял эту музыку, как часть… ты знаешь… ну вот если кто-то рекомендовал, чтобы я выучил какое-то произведение. То есть желание исполнять латиноамериканскую музыку, на самом деле, не было моим собственным решением. Но по мере исполнения этой музыки, мне показалось, что я могу экспериментировать с ней больше; что есть некоторые действительно значительные композиторы, в частности, Хинастера (особенно когда я с ним лично познакомился). И я даже играл с его женой, которая была замечательной виолончелисткой. Это всё очень важная часть моей жизни.

Я был разочарован в этом году, когда, казалось бы, в таком городе как Майами обязательно должно было быть что-то сделано к 100-летию Хинастеры. Но ничего сделано не было. Вот почему я играю целое сольное отделение из его музыки.

Многие критики считают тебя одним из самых сильных исполнителей музыки Рахманинова. Расскажи подробнее о твоих отношениях с музыкой Рахманинова и с русской музыкой в целом.

Конечно! Рахманинов и русская музыка невероятно важны для меня. Вот ты, Ирэна, один из лучших русских учителей музыки. Моя жена – тоже прекрасный музыкант из Московской консерватории. Так что и твоё влияние, и влияние моей жены сказались на моём отношении к русской музыке.

Музыка Рахманинова интересна для меня не потому, что она романтическая. Про его работы невозможно сказать, что они полны мелодий, потому что, скажем, Вторая соната – это очень травмирующее произведение. И в этом произведении есть буквально одна «хорошая» мелодия. Просто к тому времени Рахманинов был настолько одержим нисходящими малыми секундами, что они у него есть везде. И вот эта его одержимость привлекла меня к нему. Я предполагаю, что я вышел из обсессивно-компульсивной семьи, и более неясные, неявные вещи Рахманинова всегда привлекали меня в его музыке.