Читать книгу Квартира за выездом - Ирина Верехтина - Страница 1

Дом – с коммунальными квартирами, в которых жили по нескольку семей – доживал последние дни. Напротив, на пустыре, где мальчишки гоняли мяч, а молодёжь по вечерам натягивала сетку и азартно играла в волейбол, собирая столь же азартных болельщиков, – на пустыре воткнулись крышами в небо три восемнадцатиэтажных дома с громким названием «Президентский комплекс», и им понадобилось место для автостоянки. И вообще, не к лицу элитным апартаментам соседство с плебейской пятиэтажкой, к тому же коммунальной, слово-то какое… Народные коммуны – это, кажется, в Китае? А нам коммунизм ни к чему, нам стоянка нужна, мест в подземном гараже не хватает, поскольку машина есть у каждого члена семьи. А тут – этакое допотопное безобразие с пожароопасными деревянными перекрытиями и столь же опасными газовыми колонками для нагрева воды.

Недолго думая, владельцы элитных квартир, которых местные старожилы прозвали буржуями, обратились в мэрию. Мэрия, так же недолго думая, пошла навстречу, и «безобразие» решено было снести. Так что переселению в новые квартиры обитатели коммуналок были всецело обязаны «буржуям».

Забыв недавние распри, жильцы поздравляли друг друга – всех ждали отдельные квартиры, правда не элитные, как в «Президентском комплексе», зато – с кухней, которая только твоя и больше ничья. С плитой, на которой все четыре конфорки твои, и можно одновременно варить суп и жарить котлеты. С ванной, в которой в любой день можно устроить стирку (в коммуналке ванная комната была одна, ею пользовались по очереди, у каждой хозяйки был свой день). С коридором, который в коммуналке мыли по очереди: одни добросовестно, другие – оставляя на полу разводы и расталкивая по углам мелкий мусор.

Неужели такое возможно? Неужели?!

Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать: в соседнем доме, который тоже шёл под снос, жильцам начали выдавать смотровые ордера на новые квартиры. Значит, выдадут и им. В Нининой квартире на общей кухне сдвинули столы и устроили прощальный пир вскладчину. Смеялись, шутили, угощали друг друга пирогами и закусками, с весёлым звоном чокались рюмками, заедали водку квашеной капустой и вперебой хвалили хозяек. Жили в коммуналке недружно, ссорились, злословили, завидовали, сплетничали, случалось – не разговаривали неделями. Но теперь, сидя за столом, вспоминали только хорошее, тепло поздравляли друг друга и гадали, кто где будет жить. Неожиданно выяснилось, что расставаться не хочется никому, и все переживали по этому поводу и всерьёз собирались просить, чтобы им дали квартиры в одном доме, а ещё лучше в одном подъезде.

Нина молча жевала салат. Вокруг смеялись и радовались, а ей было жаль расставаться с домом, хранившем воспоминания о том, чего не вернуть: о детстве и первой любви, о бабушке и маме, которые её любили, а больше никто не любил. Все её двадцать шесть лет прожиты здесь, в уютной тринадцатиметровой комнатке. Комнатка была угловая, одно окно смотрело на запад, другое на юг, солнце кочевало по ней весь день, и рыжие обои казались золотыми. Жаль, что их нельзя снять со стен и взять в новую жизнь.

Рыжие обои они клеили вдвоём с бабушкой. Выцветший матерчатый абажур с длинной бахромой был тоже бабушкин (бахрому маленькой Нине очень хотелось потрогать, но до неё было не дотянуться). Круглый стол помнил уютные домашние вечера, которые Натэла Георгиевна, Нинина мама, называла посиделками. Венские стулья, с которыми стол был неразлучен, настороженно поскрипывали, словно спрашивали: «Ты ведь нас не оставишь? Возьмёшь с собой?» – «Возьму» – пообещала стульям Нина. Но они всё равно тревожились, переминались на гнутых ножках, скрипуче переживали. А стол молчал, ни на что уже не надеясь. Он прожил в этой комнате долгую жизнь, с готовностью подставляя деревянную спину кастрюлям, тарелкам и чашкам. Он помнил бабушкины руки, был непременным участником семейных праздников и чайных посиделок. В детстве Нина любила сидеть под столом на деревянной перекладине, под плюшевым шатром свисавшей до пола скатерти.

– Где же она? Куда подевалась? Вот только что здесь была и исчезла! Пропала девчонка, и искать не знаю где! – восклицала бабушка.

Нина под столом хитро улыбалась и изнывала от любопытства: что будет делать бабушка? Столу нравилась эта игра, он был с Ниной заодно и не выдавал её ни скрипом перекладин, ни шелестом сползшей набок скатерти, которую Нина сжимала в кулаках.

Прожив со своими хозяевами долгое время, вещи обретают душу: они умеют думать, умеют переживать. Нина чувствовала их тягостное молчание, и расставание было для неё таким же невыносимым, как для потемневшего от времени комода из морёного дуба, с пузатыми боками и фасонистыми дверцами. Комод был неподъёмным. Она заплатит любые деньги, но не оставит его здесь умирать.

А дом, который помнит бабушку и маму, исчезнет с лица земли. И старые берёзы во дворе. И скрипучие качели. И песочница с горкой жизнерадостно жёлтого песка, в котором деловито возилась малышня. Здесь продолжалось – уже без неё – её детство, носилось наперегонки по дорожкам, мелом расчерчивало асфальт на квадраты «классов», дружной ватагой отправлялось на поиски сокровищ в ближнем овраге, заросшем лопухами и крапивой. Серебристый тополь бросал в окно красно-жёлтые серёжки, бабушка сметала их щёткой, а Нина брала в ладонь пушистые комочки и подносила к лицу – нежные, пахнущие весной, наполняющие сердце незнакомой радостью.

Не будет – ни бабушки, ни детства, ни тополя, ни радости.

* * *

Принято считать, что жизнь в коммунальных квартирах это ад: каждодневные склоки и ссоры с соседями, жалобы в домоуправление и заявления в милицию. Нина Дерябина могла утверждать как очевидец (поскольку участником событий не являлась), что – не было никакого ада, была обыкновенная жизнь.

Кроме Нининой, в квартире были ещё четыре комнаты. В самой большой, с балконом, жил Витька Баронин, его родители, тётя Рая и дядя Митя (в просторечии Раиска и Митяй), и бабушка Липа, которая на самом деле была бабушкой дяди Мити, а Витьке приходилась прабабушкой.

Две смежные комнаты (одна переделана из кладовки с крошечным окошком под потолком) занимала чета Зверевых, Анна Феоктистовна и Иван Анатольевич. Оба были, как говорила бабушка, преклонного возраста, и маленькая Нина не понимала, почему они должны преклоняться. А «преклонялись» Зверевы перед всеми жильцами квартиры: ни с кем не ругались, мыли не в очередь коридор, разрешали пользоваться своей конфоркой на кухонной плите, уступали свой «ванный» день, если их об этом просили, и даже готовили у себя в комнатах, на электрической плитке, а на общей кухне только кипятили чай.

В дальнем конце коридора была ещё одна комната – самая лучшая в квартире, с эркером и камином. Камин, правда, не функционировал, но смотрелся аристократично, а каминная полка из розового мрамора с мраморными пухлыми купидонами являлась предметом жгучей тёти Раиной зависти. Здесь обитала панна Крися, Кристиана Анджеевна Злочевска, остроносая старуха с пронзительными глазами и неизменным пучком волос на затылке. В пучке торчал черепаховый гребень, инкрустированный голубыми опалами. Панна Крися была настоящей дворянкой с польскими корнями. До революции вся квартира принадлежала её родителям, Нина знала об этом от бабушки, а та от Раиски Барониной, которая знала всё про всех. С лёгкой Раискиной руки комнатку с эркером прозвали «крысиной норой», а панну Крисю крысой.

Нина с Витькой, изощряясь друг перед другом, придумывали старухе прозвища, из которых самыми ходовыми были: Злыдня, панна Крыся, Кристина-балерина и Кость. Последние два прозвища Кристиана получила за немыслимую худобу. Прямая как гвоздь, с торчащими как у вешалки плечами и впалыми щеками, она была красива аристократической утончённой красотой, с которой не смогла справиться старость. Знаток назвал бы этот феномен породой. Жильцы квартиры знатоками не были и считали, что Кристиана «дерёт морду кверху» и «строит из себя дворянку». А она не строила, просто жила – оставаясь той, кем была по рождению, и назвать её бабушкой не поворачивался язык.

Для детей Кристиана была живой игрушкой. Панну Крисю оба понарошку боялись и, встретив в коридоре, со всех ног разбегались по комнатам прятаться: «Злыдня идёт!» Такая была игра. О том, каково было Кристиане в роли злыдни, дети не задумывались. Детские поступки порой более жестоки, чем намерения. Впрочем, панна Крися на них не обижалась, угощала леденцами, которые всегда носила в кармане вязаной кофты, и бормотала «пся крев» (польск. ругательство: собачья кровь).

В коридоре она всякий раз оказывалась не случайно: подслушивание под дверями и подглядывание в замочные скважины были её излюбленным занятием. Увиденное и услышанное панна Крися пересказывала соседкам, улучив минутку, когда оставалась с каждой наедине. Соседок Кристиана звала пани Раей и пани Аней, добавляя к имени вежливое «пани». И шептала на ухо всякую грязь, услышанную мельком и додуманную панной Крисей до логического конца, в который трудно было не поверить.

Наверное, в сталинские времена её бы взяли в штат НКВД секретным сотрудником и платили бы немалые деньги за обстоятельно написанные доносы и виртуозно обработанные сплетни. Но те времена давно миновали, и Кристиана Анджеевна осталась не у дел. Впрочем, ложку дёгтя в пресловутую бочку мёда она вносила, неизменно оставаясь в стороне от разгоравшихся скандалов. С вечно вздёрнутыми плечами, приподнятым подбородком, царственной осанкой и лебединой плывущей походкой – Кристиана всем своим видом показывала, что она вне подозрений и вообще, её хата с краю.

Хорошего во все времена бывает больше, чем плохого. Витькина прабабушка, мастерица печь пироги, делилась с соседками секретами выпечки. Нинина мама сушила в духовке необыкновенно вкусные сухари, натирая хлеб душистыми приправами. Зверевы угощали всех квашеной капустой, которая у Анны Феоктистовны выходила вкуснейшая, с прозрачными ломтиками антоновских яблок и розовыми ягодками брусники.

Панна Крися смотрела на капусту с презрением, а к пирогам была равнодушна. Сама она никого ничем не угощала, исключая дешёвые карамельки для детей, но являлась ценным источником информации о жильцах (по мнению соседок, правдивой и исчерпывающей).

Дети в скандалах и перепалках не участвовали и дружили. Витька был старше Нины на полтора года и относился к девочке по-рыцарски. Всё у них было общим: друзья и враги, игрушки и конфеты, и даже тайна. Тайна заключалась в том, что когда Нина с Витькой вырастут, они поженятся. Нина сначала отказывалась, вот ещё, зачем ей Витька, ей лучше с бабушкой. Но Витька умел уговаривать. Нина Баронина – это лучше, чем Нинка Дерябина, все девчонки будут завидовать, весь двор! А жить Витька согласен у них, если Нинина мама не будет его ругать за двойки и раздавать подзатыльники, как Раиса. Нина подумала и согласилась.

В 1966 году Витьке исполнилось семь лет, он стал первоклассником и страшно гордился и важничал. Нина испытывала горькую зависть: ей в школу только через два года, и два года она будет маленькой, а Витька большим. От обиды девочка расплакалась, и тогда Витька поступил как настоящий мужчина: о тайне было объявлено всей квартире. «Молодым» устроили помолвку, на которой жених с невестой объелись конфетами и обпились сладкой газировкой. Нина надела новое платье и нацепила на голову кисейное покрывало, находчиво снятое с подушки (с разрешения бабушки). Витька красовался в отцовской широкополой шляпе с высокой тульей. Разряженные в пух и прах, они степенно ходили по коридору и принимали поздравления.

«Через десять лет вырасту и женюсь на тебе по-настоящему» – пообещал Витька. С того дня прошло двадцать лет, а обещание так и осталось обещанием. Циничный смысл поговорки «обещать – не значит жениться» к ним с Витькой не имел отношения, просто так вышло, и никто не виноват.

* * *

Из воспоминаний её выдернул голос Витькиной матери.

– А ты чего смурная сидишь? И рюмка полная у тебя. Нет, Ниночка, так не годится. Пей давай, а то нальём штрафную! – шутя прикрикнула на неё тётя Рая, и Нина заставила себя растянуть губы в улыбке: всем весело, всем хочется поскорее уехать, распрощаться навсегда со старой жизнью.

Губы молча сопротивлялись, не хотели улыбаться и стали словно резиновыми. Нина их понимала, ей тоже отчаянно не хотелось прощаться – с детством, которое навсегда останется здесь, в бабушкиной комнате, и с мечтами о счастье, которые не возьмешь с собой в другую жизнь. Они останутся здесь, в старом доме, и вместе с ним обратятся в пыль. Впрочем, детство давно кончилось, а счастье к ней так и не пришло, так о чём жалеть?

А ночью к ней пришла бабушка, ласково коснулась волос: «Что ж поделаешь, мне тоже жалко наш дом… Сломают, некуда мне будет приходить. А ты меня не забывай, вспоминай. И нашу комнату, и как мы тут жили. Помни, Нани, когда люди умирают, или просто уходят от нас, это уже навсегда. Вот и мама от тебя ушла, и Витька… Он не вернётся, не жди.

«Я не хочу навсегда! – крикнула Нина… и проснулась. Она никуда не уедет. Останется здесь – с рыжими обоями, золотыми от солнечных лучей. С Витькой, который к ней не вернётся. С бабушкой Машико, которая приходит ночью из лунного света и гладит по волосам.

* * *

В их с Витькой дружбе Нина всегда была вторым пилотом, а первым был, разумеется, Витька. Неоспоримое преимущество – комната с балконом – поднимало его в Нининых глазах на недосягаемую высоту: из всех жильцов квартиры балкон был только у Барониных. Нередко в самый разгар игры тётя Рая звала сына домой (ужинать, делать уроки, как вариант: «Ты там уже надоел, сколько можно играть?») Витька с сожалением уходил, бросив на ходу «Не убирай ничего, я поем и приду».

Машико Нугзаровна сметала выстроенные ими фортификационные укрепления, разбирала крепость из диванных валиков, складывала в коробку пластмассовых солдатиков и ворчала на внучку: «Ишь чего удумала, не убирай… Я, по-твоему, обходить должна это безобразие?». Нина понимала, что бабушка права, и Витька не придёт: за непослушание следовали штрафные санкции (не отпустят к Дерябиным, не разрешат смотреть мультики, не дадут сладкого). А если будет канючить и ныть, поставят в угол и прочитают лекцию о том, что нельзя надоедать своим присутствием соседям, которые не могут выставить упрямого мальчишку за дверь по причине излишней воспитанности. Тётя Рая так и говорила – излишней.

Голос матери не предвещал ничего хорошего, но проигрывать Витька умел. Снисходительно глядя на девочку, важно сообщал: «Я на балкон пошёл, гулять. Сверху всё видно, весь двор, и можно самолётики пускать». Иногда он приглашал Нину с собой, и не было на свете девочки счастливее неё.

Ещё Витьку возвышало над Ниной то, что у него была «полноценная» семья: мама, папа и Олимпиада Николаевна, дяди Митина мама. Дом полной чашей, как любила повторять тётя Рая, поглядывая на Нинину бабушку «со значением». Машико Нугзаровна, для своих баба Маша, на Раины подковырки только улыбалась и ничего о себе не рассказывала. А могла бы рассказать.

Нина (в свидетельстве о рождении – Наниа Максимовна Дерябина) знала, что её отец погиб, спасая из-под завала туристов, которые – вот же дураки! – полезли в пещеру без соответствующего снаряжения, без регистрации маршрута и без заявки в спасательную службу. Добравшись ползком по узкому проходу до огромной каменной полости, устроили привал. Включили магнитофон, орали и бесновались, и на радостях взорвали петарду. Под ногами задрожала земля, сверху посыпались камни, в проходе заворочалось что-то огромное. – «Чупакабра!» – выдал кто-то из группы, и девчонки истошно заорали.

Новоявленных спелеологов спасло чудо: вшестером они ухитрились втиснуться в нишу под каменным карнизом, и все шестеро остались живы. А проход завалило. К чести туристов, они сумели отыскать другой выход, собственно не выход даже – узкую каменную щель, из которой они стреляли оставшимися петардами, пока их не обнаружили спасатели. Из-под завала извлекли всех. Спасателям повезло меньше: двое погибли, в том числе Нинин папа, спасатель первого класса Максим Дерябин, которого Нина совсем не помнила. В московскую коммуналку переехали уже без него.

В историю о герое-спасателе никто всерьёз не верил, и на коммунальной кухне (разумеется, в отсутствие бабы Маши, и разумеется, с подачи Раиски Барониной) мать Нины называли брошенкой.

О том, что «брошенка» как вдова погибшего сотрудника ведомственных служб получает на дочку пенсию, ежемесячную компенсацию в четырёхкратном размере от суммы пенсии и ежегодную денежную помощь от Министерства Обороны, Машико Нугзаровна благоразумно молчала.