Читать книгу Домработница царя Давида - Ирина Волчок - Страница 1

Дом был за чугунной оградой. И ворота были закрыты. Аня постояла перед воротами, поразглядывала сложный кованый узор, потом уцепилась за чугунный завиток – никакой ручки у ворот не было, – подёргала, потолкала… Нет, закрыты. Ну вот, мы так не договаривались… И как она попадёт в дом? Хозяйка ни о чём таком её не предупреждала. Или, может быть, это совсем не тот дом? Может быть, Аня сама всё перепутала, неправильно записала адрес или записала-то правильно, но пришла совсем не по тому адресу, который записала, или не в то время, когда её должны были ждать, может быть, даже и не в тот день?.. Куда она положила бумажку, на которой записала и день, и час, и адрес? Она помнила, что специально придумывала, куда надо положить эту проклятую бумажку, чтобы и не потерялась случайно, и не выбросилась по рассеянности, и всегда была под рукой. Она совершенно точно помнила, что придумала такое место, очень простое, очень удобное и очень надёжное, положила туда бумажку и осталась очень довольна. И забыла, куда положила. Наверное, Вадик всё-таки прав насчёт нарушения мозгового кровоснабжения. Ей давно следовало обратиться к врачу, а не обижаться на справедливую критику. Тем более что, как неоднократно подчёркивал тот же Вадик, он критиковал не её, а её мозговое кровоснабжение. Вадик когда-то серьёзно интересовался мозговым кровоснабжением. Предполагалось, что о мозговом кровоснабжении он знает всё. Предполагалось, что его собственное мозговое кровоснабжение безупречно. В нём всё было безупречным. Если вдруг кто-то упрекал – сразу становилось ясно, что у них, упрекающих, нарушено мозговое кровоснабжение. Примерно так же, как у Ани. Всё-таки как хорошо, что его нет рядом сейчас, когда она лихорадочно роется в сумке в поисках спрятанной чёрт знает куда бумажки, убедительно подтверждая его диагноз насчёт её раз и навсегда нарушенного мозгового кровоснабжения. Вот бы комментариев было…

Аня вдруг вспомнила, что его действительно нет сейчас рядом. И сразу успокоилась. И даже развеселилась. И даже потихоньку хихикнула, представив, как разочаровался бы Вадик, если бы узнал, какого шанса покомментировать его лишили так бессердечно. Нет, он говорит – «жестокосердно». Когда-то он всерьёз интересовался русским языком. Предполагалось, что русский язык он знает безупречно.

Вот она, бумажка, в паспорт заложена. Ну, конечно, где ж ей ещё быть. У Ани в сумке только ключи, носовой платок, две десятирублёвки и паспорт. Десятирублёвки тоже в паспорт заложены. У неё не было кошелька, и все ценные вещи она хранила в паспорте – двадцать рублей и записку с адресом. Правда, ещё не известно, действительно ли эта записка окажется такой ценной, как она надеется…

Так, адрес тот же: улица Посадская, дом 6, квартира 7. И время то же: 31 июля, 14.00. Она ничего не перепутала, не забыла и не опоздала. Даже раньше пришла, почти на пятнадцать минут. Ну и хорошо. Значит, у неё есть время как следует осмотреться, уточнить обстановку и сориентироваться на местности. Наверняка в этой чугунной ограде есть ещё какие-нибудь ворота. Или калиточка какая-нибудь. Служебный вход. Запасной выход. Запасной выход бывает всегда – на случай пожара, наводнения, землетрясения, цунами, тайфуна, песчаной бури и всяких других стихийных бедствий. Надо просто обойти эту чугунную ограду по периметру – и запасной выход обязательно найдётся. Или служебный вход.

Нет, похоже, жильцы этого дома не боятся никаких стихийных бедствий – запасного выхода не обнаруживалось. Чугунная ограда за поворотом кончилась, началась кирпичная стена. Тоже без всяких признаков запасного выхода. И входа тоже. В стене не было ни дверей, ни окон, ни бойниц, чтобы отстреливаться от неприятеля, ни вентиляционных отверстий в высоком цоколе, чтобы кошкам было удобно гулять самим по себе. Или чтобы картошка в подвале не испортилась.

Аня вернулась немножко назад, к тому месту, где в кирпичную стену врастала чугунная ограда, и заглянула между прутьями во двор. Двор был весь выложен гладенькими розовато-бежевыми плиточками, а из плиточек под лоджиями первого этажа вырастали розовато-бежевые каменные вазы. Вазы были огромные, метра по два в диаметре, а цветочки в них торчали какие-то несерьёзные. Негламурные какие-то. В чёрной, жирной, доверху заполнившей вазы земле – редкие стебельки почти без листьев, а цветы вообще странные: плоские кружочки с намёком на лепестки по краям. Некоторые кружочки были в середине красные, а по краям белые, некоторые – в середине белые, а по краям красные. Некрасиво. В живой природе таких цветов не бывает. Такие цветы делают из бумаги флористы-надомники. Скорее всего – из общества слепых. Когда она будет жить в этом доме, то обойдёт всех жильцов и спросит, согласны ли они на то, чтобы она посадила в каменных вазах нормальные цветы. Да, но если она не найдёт вход, то никогда не будет жить в этом доме…

Аня попыталась сунуть голову между прутьями ограды и разглядеть, что там дальше за кирпичной стеной. Прутья были частые, голова не просовывалась, и удалось разглядеть только то, что кирпичная стена – это вовсе не стена, а длинное здание. Наверное, с окнами и дверями, которые выходят во двор. Перед зданием розовато-бежевых плиточек не было, а была асфальтированная площадка. Подсобное помещение, что ли? Какая-нибудь котельная? Или электрическая… как это называется? На железных дверях таких электрических зданий ещё рисуют череп с костями и чёрную молнию с широкой тупой стрелой внизу и почему-то раздвоенным хвостом. Только раньше она никогда не видела таких длинных электрических зданий.

Аня вздохнула и пошла вдоль этого длинного здания, потому что всё-таки надо было найти какой-нибудь запасной выход. Или служебный вход. Или дыру в заборе. Она ещё ни разу в жизни не видела ни одного забора, в котором не было бы ни одной дыры.

В этом заборе никаких дыр не было. Кирпичная стена электрического здания кончилась, началась чугунная ограда. Без всяких калиточек. Аня всё шла вдоль неё, уже без особого интереса посматривая между прутьями во двор. Двор как двор. Розовато-бежевые блестящие плиточки. Каменные вазы с как неживыми некрасивыми цветами. Ни одного человека, ни одной собаки, ни одной кошки. Даже ни одной птицы не было. Голуби – они же весь город заполонили! Здесь даже голубей не было.

Кажется, ей не хочется здесь жить. Наверное, никому не хочется, вот никто здесь и не живёт. И цветы как неживые.

Аня чуть не повернула назад, потому что мысль о пустом доме за закрытыми воротами её испугала. Вадик говорил, что у неё тревожно-мнительный характер и неустойчивая психика. Вадик когда-то всерьёз интересовался психиатрией. Предполагалось, что об Анином характере и об Аниной психике он знает всё.

Аня представила, что бы он сейчас сказал, поэтому возвращаться назад не стала и пошла вдоль ограды дальше.

Ну и правильно сделала. Ограда опять повернула, и за ней стали постепенно появляться зелёные насаждения. Сначала – какие-то чахлые кустики, и так-то слабенькие и реденькие, так ещё и обстриженные почти наголо. Почти до стволов. Хотя и стволами-то эти прутики называть смешно. У этих зелёных насаждений практически не было ничего зелёного. Так, по два-три мелких листика на макушке. Руки бы оторвать тому парикмахеру, который может так издеваться над беззащитными растениями. Когда она будет жить в этом доме, она во дворе вдоль всей ограды посадит сирень, жасмин, шиповник… Яблони тоже посадит. Несколько сортов. И вишни тоже. А вот это безобразие выдернет с корнем. Разве можно рядом с человеческим жильём сажать хмель? Нельзя. От него болит голова и портится настроение. А для детей это вообще опасно. Если, конечно, в этом доме когда-нибудь будут жить дети. О, наверное, кто-то думает, что будут! Вон какая прекрасная детская площадка с этой стороны дома! Замечательная, чудесная площадка – и качели, и турники, и горки, и шведские стенки, и три песочницы под яркими новыми грибками-мухоморами… И избушка на курьих ножках, тоже яркая, новенькая, вон, даже брёвнышки на спиле ещё не потемнели… И несколько деревянных скамеек на густой траве под двумя большими развесистыми деревьями… Есть, есть тут настоящие зелёные насаждения, и не какие попало, а хороший взрослый каштан и хорошая взрослая белая акация! А ведь она думала, что во всём городе была только одна белая акация, на берегу, в Старом парке, два года назад её зачем-то спилили. Аня тогда даже поплакала – потихоньку, чтобы Вадик не заметил. Потому что если в семье кто-то даёт волю эмоциям – это крайне негативно сказывается на других членах семьи. Вадик когда-то серьёзно интересовался взаимоотношениями в семье. Предполагалось, что во внутрисемейных взаимоотношениях он специалист.

– Анюта, ты куда?! – закричал сердитый женский голос там, во дворе. – Что это за привычка – лезть куда попало! Не трогай ничего руками!

– Да я и не трогаю, – на всякий случай пробормотала себе под нос Аня, выпустила из рук лист какого-то вьющегося растения – в этом месте ограда уже не хмелем заросла, чем-то другим, – и отступила на шаг назад. – Никуда я не лезу. Я ворота ищу.

– Да что ж это такое! Сейчас отшлёпаю!

Тень под белой акацией шевельнулась, с травы торопливо поднялась девушка в зелёном: брюки, футболка, смешной картуз а-ля разночинец – всё зелёное, как трава, вот почему Аня её сразу не заметила, – бросила на землю растрёпанную книжку и зашагала к ограде с самым решительным и даже грозным видом, на ходу приговаривая:

– Честное слово – отшлёпаю! Вот увидишь – отшлёпаю! Мне твоя мама разрешила!

Аня обиделась. Зелёная девушка беззастенчиво врала. Мама никогда никому не разрешила бы отшлёпать родную дочь. Во-первых, это непедагогично. А во-вторых, Анина мама не привыкла передоверять чужим людям свои права и обязанности.

Зелёная девушка дошла до ограды, за которой стояла Аня, наклонилась, пошарила в зарослях не знакомых Ане вьющихся растений и выпрямилась уже с ребёнком в руках. Ребёнок был только в трусиках-памперсах, в панамке и в вязаных пинетках. Совсем мелкий ребенок, года полтора, наверное.

– Неть, – весело сказал ребёнок и похлопал себя руками по защищённой памперсами попке. – Неть. Никак!

И засмеялся.

И зелёная девушка засмеялась, тоже слегка хлопнула ребёнка по попке, вздохнула и сказала:

– Да, не получится. Никак. Такая вредная штука, я всегда это говорила… Пора тебе отвыкать от подгузников, Анюта. Если ты опять будешь лезть куда попало и совать в рот всякую дрянь, я прямо сегодня поставлю вопрос о памперсах перед твоей матерью. Ребром.

– Неть! – крикнула Анюта и полезла слюнявить лицо зелёной девушки.

– Опять! – возмутилась зелёная девушка, пытаясь отвернуться. – Подлиза хитрая!.. Опять что попало в рот тащишь!.. Я грязная!.. Сколько раз говорить: нельзя!.. Ай! Не кусайся! Ты кто – приличный ребёнок или вурдалак?!

Аня хихикнула. Потихоньку. Но зелёная девушка услышала, замолчала, шарахнулась от ограды, закрывая собой ребёнка, а потом уже оглянулась. Увидела в просветах между листьями вьющихся зарослей Аню, заметно успокоилась, но спросила всё-таки настороженно, даже строго:

– Вы кто? Вы почему за нами следите? Вы что тут делаете?

– Я не слежу, – ответила Аня, нисколько не испугавшись строгого тона зелёной девушки. – Я просто ворота ищу. Я сюда по делу пришла. А вы вдруг крикнули: «Анюта», – вот я и оглянулась. Меня Аней зовут.

– Здорово, – обрадовалась зелёная девушка. – Сейчас, сейчас… Сейчас придумаю…

Она стояла всё так же, спиной к Ане, закрывая ребёнка собой, не поворачиваясь, оглядывалась через плечо, но уже было заметно, что ничего не боится, и вообще вряд ли об Ане думает, потому что напряжённо думает о чём-то другом. И даже не так думает, как мечтает.

– Всё, загадала, – сказала зелёная девушка, выныривая из своих мечтаний. – Знаешь, да? Надо между тёзками встать – и тогда можно желание загадывать… Ворота с той стороны. Иди скорее, я навстречу пойду. Меня тоже Анной зовут. Если хочешь – тоже желание загадаешь. Встанешь между мной и этой вурдалакшей – и загадаешь. Хочешь? Скорее иди, а то нам домой пора, в два обед, а уже без семи… Ну, побежали?

Зелёная Анна с маленькой Анютой в охапке действительно почти побежала к воротам, огибая дом, и Аня почти побежала вдоль чугунной ограды, потом – вдоль кирпичной стены электрического здания, потом – опять вдоль чугунной ограды – и прямо к открытым воротам. Не очень открытым, а так, чуть-чуть, но щёлочка была вполне достаточной для того, чтобы она пролезла. Она бы и пролезла, если бы щёлочку не загораживал широкий парень в чёрных штанах, белой рубахе и чёрном галстуке. Вид у парня был почти офисный, если не считать мелочей: брючный ремень был коричневый, а рубаха – с короткими рукавами. Почти офисный парень жадно курил, коротко и торопливо затягиваясь. Увидел Аню, щелчком отправил окурок чуть ли не на середину улицы, отступил во двор и задвинул ворота. Прямо перед Аниным носом.

– Ой, – растерялась Аня. – Как же так?.. А я как раз войти хотела.

– Зачем? – подозрительно спросил почти офисный парень. И смотрел он на неё очень подозрительно.

– Меня ждут, – неуверенно объяснила Аня. От всяких подозрений она всегда начинала чувствовать себя очень неуверенно. – В седьмой квартире. Мы договорились. Хозяйка сказала, чтобы я к двум пришла.

– Так звонить надо, – равнодушно сказал почти офисный парень, повернулся и пошёл к подъезду.

– Как звонить? – жалобно крикнула Аня ему в спину.

– Как все, – буркнул почти офисный парень, не оборачиваясь. – В звонок.

Интересно, и где же тот звонок, в который она должна звонить, как все? И все – они тоже вот так же этот звонок ищут?

Через двор от угла дома к воротам мелко семенила зелёная Анна, крепко прижимая к себе маленькую Анюту. Ещё за несколько шагов нетерпеливо закричала:

– Входи скорей! А то нам уже на обед пора!

– Я не знаю, как звонить, – призналась Аня. – Никакого звонка не вижу…

– Да вот он… – Зелёная Анна подсеменила вплотную к воротам, перехватила Анюту одной рукой, а другую просунула между чугунными прутьями и нажала на выпуклую середину одного из чугунных цветков. – Первый раз, да? Теперь отвечай на вопросы.

Аня хотела спросить, на какие вопросы ей надо отвечать, но тут чугунный цветок прямо перед её носом задал первый вопрос:

– В какую квартиру?

– В седьмую, – ответила она.

И вопросительно посмотрела на зелёную Анну. Та одобрительно кивнула.

– По какому делу? – задал второй вопрос чугунный цветок.

– Собеседование по поводу работы.

Аня опять посмотрела на зелёную Анну. Та опять кивнула.

– Фамилия, имя, отчество? – задал третий вопрос чугунный цветок.

– Я только имя хозяйки знаю… Мы по телефону говорили, она сказала, чтобы я называла её Маргаритой…

Чугунный цветок тяжело вздохнул. Зелёная Анна округлила глаза, поджала губы и потыкала в сторону Ани указательным пальцем. Маленькая Анюта извернулась у неё в руках и тоже показала на Аню пальцем. Аня спохватилась и торопливо добавила:

– А мои фамилия – имя – отчество Анна Сергеевна Бойко… То есть наоборот, Бойко Анна Сергеевна…

Чугунный цветок пошуршал, опять тяжело вздохнул и неохотно разрешил:

– Можете войти.

В воротах что-то щелкнуло, но открываться они даже и не подумали.

– В сторону толкай, – нетерпеливо подсказала зелёная Анна. – Он просто замок открыл, а ворота отводит только тогда, когда машины… Ты же не машина, правда? Сама ручками можешь… Вправо толкай, они легко идут. Скорей, скорей, без трёх минут два… Желание не успеешь загадать.

Аня нерешительно толкнула ворота, которые неожиданно легко отъехали почти на метр, вошла во двор и оглянулась на странные звуки. За её спиной ворота с тихим жужжанием ехали на привычное место. Закрылись, щёлкнули и застыли. Ане стало неуютно. И даже страшно. Это нелепо.

– А отсюда они как открываются? – скрывая этот нелепый страх, спросила она у зелёной Анны.

– Да так же, с поста, – равнодушно сказала та, поставила маленькую Анюту на ноги и отступила от неё на шаг. – Вставай между нами. Скорее. Загадывай желание. Ну, чего тормозишь? Сейчас эта молекула куда-нибудь потопает, лови её потом… Вставай сюда, пока я её держу. Вот так. Теперь загадывай. Только быстро. А то уже два почти.

Аня шагнула в просвет между зелёной Анной и маленькой Анютой – и тут сообразила, что не успела придумать никакого желания. И времени придумывать уже нет. Наверное, зелёная Анна по её лицу поняла, что у Ани опять возникли проблемы с мозговым кровоснабжением, потому что пихнула её локтем в бок и нетерпеливо подсказала:

– Чего ты больше всего хочешь? Думай быстро! Ты вообще знаешь, чего хочешь больше всего?!

– А, это знаю! – Аня с облегчением перевела дух. – Больше всего я хочу, чтобы мама…

– Ой-й-й, молчи! – перебила зелёная Анна. – Вслух нельзя! А то не сбудется… Всё, пойдём скорее. Полторы минуты осталось. Осторожней на этих плитках. Скользкие. Что зимой будет?..

Она опять подхватила маленькую Анюту на руки и засеменила к подъезду. Аня заторопилась за ней – сначала тоже засеменила, а потом пошла нормально, потому что её тапочки были на резиновой подошве и нисколько не скользили. И в просторном холле на первом этаже не скользили, хоть пол здесь был вообще как зеркало и даже блестел почти так же. Зелёная Анна скользила по этому полу, вообще не отрывая подошв. Как будто на лыжах шла. А Аня – ничего, нормально шла, как всегда. Немножко быстрее, чем всегда, потому что не хотела отстать от своей новой знакомой – надеялась, что та ей покажет, где тут седьмая квартира.

– Документы, – сказал откуда-то сбоку почти офисный парень.

Аня остановилась и оглянулась. Почти офисный парень стоял за длинной деревянной стойкой, опираясь на неё кулаками, и хмуро смотрел вслед зелёной Анне с маленькой Анютой на руках.

– Мои? – на всякий случай спросила Аня.

Всё-таки почти офисный парень не на неё смотрел.

– А вы что, с чужими документами ходите? – совсем уже хмуро поинтересовался почти офисный парень.

– Почему с чужими? Со своими… – испугалась Аня. – Вот, у меня паспорт есть…

Она торопливо полезла в сумку, но тут зелёная Анна, не оборачиваясь, раздражённо крикнула:

– Олежек, отстань! Ты же видел, что мы знакомы! Мы уже опаздываем!

– Ладно, идите, – буркнул Олежек, сел на что-то там, за стойкой, отвернулся и уткнулся в телевизор.

Аня вытянула шею и на ходу успела заметить, что на маленьком чёрно-белом экране неподвижно торчит какая-то скучная картинка. И звука не было.

Зелёная Анна уже взбежала по четырём ступенькам, покрытым серым ковром, на просторную площадку, тоже всю застеленную ковром, только тёмно-вишневым. Оглянулась, сказала: «За мной», – и свернула за угол. Аня побежала за ней, как и было велено.

И с разбегу влетела в распахнутые двери лифта. Она сначала даже не поняла, что это лифт. Это была почти комната! С узким диванчиком вдоль одной стены, с низким столиком – вдоль другой, с каким-то вьющимся цветком в горшке, висящем на третьей стене. И ещё над столиком висело большое зеркало. Вот какой это был лифтище.

– Тебе какой этаж? – спросила зелёная Анна, прицеливаясь пальцем в панель с кнопками. – А, да, ты же в седьмую… Значит – четвёртый.

Аня удивилась: почему четвёртый? Если на каждом этаже по четыре квартиры, то получается, что седьмая должна быть на втором… Но вслух свои сомнения высказать не успела. Двери лифта бесшумно сомкнулись, над ними что-то дзинькнуло стеклянным звуком, и лифт рванул вверх с такой скоростью, что Аня на миг подумала, что вот так она будет себя чувствовать, когда потолстеет килограммов на двадцать. Вадик называл её нечаянные ассоциации глубинными комплексами. Вадик когда-то серьезно интересовался глубинными комплексами. Предполагалось, что Анины глубинные комплексы выдают её с головой. Ему выдают.

Лифт так же круто, но плавно и по-прежнему бесшумно затормозил, двери с лёгким вздохом, в котором угадывались понимание и снисходительность, поплыли в стороны, и зелёная Анна быстро сказала:

– Налево, в конце, белая дверь, цепочка справа – это звонок. Не бойся ничего, ты-то уж точно понравишься.

Аня шагнула на лестничную площадку, оглянулась, чтобы сказать «спасибо» и помахать на прощанье рукой. Но двери лифта уже сомкнулись, и он уехал. Наверное, уехал. Никакого скрипа блоков и скрежета канатов слышно не было.

И вообще очень тихо было. Нигде не пело радио, не галдел телевизор, не гудел пылесос, не лаяла собака, не лязгали люки мусоропровода… И Эльвира не орала на своего Петьку: «Ты чего делаешь, а?! Ты посмотри, на кого ты похож, а?! Весь в своего папашу!» Хотя да, здесь же не может быть Эльвиры… Вот это хорошо. Тихо будет. Аня любила тишину. Она почему-то всегда любила редкие и недоступные вещи. Вадик считал, что такая тяга к роскоши – это свидетельство неправильного воспитания в неблагополучной семье. Вадик когда-то серьёзно интересовался неблагополучными семьями… То есть неправильным воспитанием…

– Бум-м-м… – раздалось откуда-то справа торжественно и печально.

Аня чуть не вздрогнула, оглянулась, ничего, кроме длинного коридора, застеленного ковролином, не увидела – и потом уже догадалась: часы! У кого-то там, в квартире справа, есть часы с боем. Хороший бой, внушительный. Как у Царь-колокола…

Ай, они же два часа бьют! Один раз уже бумкнули, а она ещё даже до двери седьмой квартиры не добралась! Если человек опаздывает даже на первое собеседование, кто же примет его на работу?! Зелёная Анна сказала: налево. Уже не глядя по сторонам, Аня пробежала длинный коридор – такой же, какой уходил направо, и под точно таким же серым ковролином, – подбегая к двери, заранее протянула руку, и как раз тогда, когда часы густым колокольным голосом второй раз сказали: «Бум-м-м…», – ухватилась за маленькую бронзовую подковку, висящую на тонкой цепочке, и осторожно дёрнула. То есть хотела дернуть осторожно, но получилось довольно сильно. Потому что с разбегу. Хорошо, что не оборвала эту цепочку. Если человек обрывает цепочку с бронзовой подковкой ещё до собеседования, кто же его примет на работу?

Дверь распахнулась как-то очень уж сразу, Аня даже не успела сделать спокойное и уверенное выражение лица. А если человек, пришедший на собеседование, прямо с порога демонстрирует виноватую, растерянную и вообще глупую морду, кто же на работу его примет-то?

– Вы точны, – одобрительно заметила дама, стоящая в дверях, мельком глянула на Аню, повернулась и пошла в глубь квартиры. – Войдите. Захлопните дверь. Идите за мной.

– Спасибо, – сказала Аня узкой прямой спине дамы. Дама не ответила. Наверное, не слышала. Она уже довольно далеко отошла, к тому же слушала не Аню, а сотовый телефон, который прижимала к уху холёной рукой с тонким браслетом на запястье. В свете трёх бра на стенах и одной люстры на потолке браслет разбрызгивал в разные стороны острые разноцветные искры. Наверное, бриллианты. Аня видела бриллианты на застеклённом прилавке в ювелирном магазине. Тогда она долго любовалась острыми разноцветными искрами, которые летели от какого-нибудь колечка, которое вертела в пальцах серьёзная покупательница. Оказывается, любоваться было совершенно нечем. Весь тот прилавок со всеми своими кольцами, брошками, серьгами и всем остальным не шёл ни в какое сравнение с одним этим браслетом. На этой руке. Да, вот именно: ещё неизвестно, браслет украшает руку или рука – браслет. На такой руке и копеечная пластмасса начнёт сверкать от радости и разбрызгивать в разные стороны острые разноцветные искры.

Аня украдкой посмотрела на свои тощие, поцарапанные, обветренные руки, вздохнула, сняла тапочки и босиком пошла за дамой с руками, которые украсили бы любой браслет.

Дама через широкую арку, наполовину занавешенную сдвинутой в одну сторону мелкоячеистой вязаной сеткой, вошла в большую комнату, где были только два дивана, два кресла и большой круглый стол посередине, сказала в свой сотовый: «Я поняла. Завтра перезвоню…», захлопнула его и, наконец, оглянулась на Аню. Бросила телефон на один из диванов, вдруг подняла руку, повертела кистью в воздухе и с непонятным выражением спросила:

– Что, нравится?

Аня смутилась. Наверное, дама заметила, как она бесцеремонно рассматривала её руки. Наверное, знает, что они прекрасны. Наверное, думает, что Аня никогда в жизни таких рук не видела. А Аня вот как раз и видела. Два раза. Так что даме особо зазнаваться-то не следует…

– У моей мамы тоже очень красивые руки, – со сдержанной гордостью и спокойным достоинством сказала Аня. – А в молодости вообще такие были, что просто как произведение искусства. И ещё у одной моей знакомой руки красивые. Ну, может, и не такие, как у вас, но тоже все сразу замечают…

Дама удивилась. Подержала перед собой ладони, поразглядывала их, повертела кистями, пожала печами, подняла взгляд на Аню, несколько секунд смотрела испытующе и даже подозрительно, подозрительным же голосом уточнила:

– Вы не поняли. Я спрашивала о бриллиантах.

– А это бриллианты? – Аня понимающе покивала. – Ага, я так и подумала… Тоже красивые, а как же, конечно. И вам эта штука очень идет.

Дама слабо улыбнулась, всё так же испытующе глядя на Аню, опять почему-то пожала плечами и опять подозрительно спросила:

– А почему вы босиком?

– Я сменную обувь не догадалась захватить, – виновато призналась Аня. – А в уличной обуви в доме… ну, неудобно.

Ну вот, сейчас дама поймёт, что у Ани серьёзные нарушения мозгового кровоснабжения. Если человек на первое собеседование приходит в чужой дом без сменной обуви – кто же его примет на работу?

– А я дома редко переобуваюсь, – задумчиво сказала дама. – С утра до вечера – на каблуках. Привыкла. Без каблуков даже трудно ходить.

– А я на каблуках не умею… – Аня с сожалением вздохнула и завистливо покосилась на вышитые шёлковые туфельки на тонких прозрачных каблуках. – У меня были «шпильки». Я один раз в них даже ходила. На праздник какой-то, не помню. Помню, что измучилась только – вот и весь праздник был. Больше никогда не надевала, вот и не научилась ходить. Да мне и ходить особо некуда.

– Тебе сколько лет? – вдруг спросила дама. И опять почему-то с подозрением. – Да ты сядь куда-нибудь. Что мы стоя говорим.

И сама села на один из диванов. Подумала, стряхнула вышитые туфельки, подтянула ноги под себя и облокотилась о спинку дивана.

– Спасибо… – Аня на всякий случай отряхнула ладонью штаны на заднице и села в одно из кресел. – Мне двадцать шесть лет… Скоро, почти через месяц.

– У тебя какое образование?

Ну вот, мы так не договаривались… В объявлении не было ни слова об образовании. Вот теперь и гадай, что ей нужно – чтобы у Ани было какое-нибудь образование или чтобы никакого образования не было. Аня не знала, что ей выгоднее говорить, поэтому по привычке сказала правду:

– Филологическое.

– И ты не можешь найти работу по специальности? – удивилась дама.

Аня тоже удивилась:

– А чего её искать? У меня есть работа. Даже много работы, иногда – очень много. Я корректором работаю, в типографии. Ну и со стороны без конца работу несут… со всех сторон. Я хороший корректор.

– Платят мало?

– Нормально платят. Полторы сотни за лист. Сколько листов прочитаю – столько и заработаю. Получается сдельщина.

– И сколько ты листов можешь прочитать?

– Да я много могу, – с законной гордостью сказала Аня. – Я быстро читаю. Только это же не всегда одинаково получается. Иногда всего один листик в день дают, иногда – аж три. А месяц назад срочный заказ был, так я за неделю тридцать два листа прочитала! Почти пять тысяч заработала. А заказчик ещё тортик и шампанское принес…

– Подожди, – перебила Аню дама. – Подожди, подожди… Тогда я ничего не понимаю. Ну, берем по среднему, например, два листа в день…

Она вопросительно посмотрела на Аню, Аня подумала и кивнула. Вообще-то в среднем выходило немножко побольше. Но совсем немножко, так что гордиться особо нечем. Два листа – это тоже очень приличный объём работы, сорок две страницы… Другим и этого не дают – не справляются.

– Триста долларов в день, – задумчиво сказала дама. И опять очень подозрительно уставилась на Аню. – Неплохо, неплохо… Ты надеешься, что здесь тебе будут платить больше?

– Какие триста долларов? – растерялась Аня. – Триста рублей… Один лист сто пятьдесят рублей стоит. Триста долларов я в месяц зарабатываю. Иногда даже больше.

Дама сидела, молчала, смотрела на неё с непонятным выражением лица… Кажется, не верила. Аня всегда очень терялась, если ей не верили. Главное – совершенно непонятно, чему тут можно не верить. Триста долларов в день! Вот в это действительно никто не поверил бы. А триста рублей – это нормально. Между прочим, многие даже и не мечтают о таких деньгах.

– Триста рублей в день – это хорошие деньги, – осторожно сказала она. – У нас немногие так зарабатывают. На жизнь вполне хватает.

Дама молчала, смотрела на неё, о чём-то думала. Что говорить ещё, Аня не знала. Наверное, собеседование закончилось, она не произвела благоприятного впечатления, на работу её не возьмут, так что пора уходить. Интересно: надо спросить, может ли она быть свободна? Вадик когда-то серьёзно интересовался этикетом. Предполагалось, что этикет он знает до тонкостей. А она не знает… Спросить или не спросить? Она уже почти решила спросить, но тут дама сама задала вопрос:

– Если тебя устраивает твоя нынешняя работа, почему ты ищешь другую? Учти, здесь ты сможешь заработать не больше… ну, тоже долларов трёхсот, например.

– Ой, это ничего! – Аня обрадовалась. – Это даже хорошо! Я ведь могу и корректурой подрабатывать… Правда, совсем немножко, на дом только книги брать можно, газеты дома не почитаешь, там специфика производства такая, что не оторвёшься… А книги я в свободное время могу. А если времени мало будет – тоже ничего… Можно и без подработки обойтись. Мне главное – это чтобы жить было где. В объявлении было написано «с проживанием» – вот я поэтому и позвонила.

– Тебе негде жить?

– Негде… – Аня смутилась. – То есть, наверное, можно было бы, но уже нельзя… То есть я не могу… Квартира принадлежит мужу, а мы разводимся. Как же я там останусь?.. Неудобно.

– Почему? – бесцеремонно спросила дама без всяких признаков сочувствия. Даже почему-то улыбнулась и добавила: – Я имею в виду: почему ты разводишься, а не почему тебе там оставаться неудобно.

Ну вот, мы так не договаривались… Как можно объяснить постороннему человеку, который совсем ничего не знает о её жизни, что такая жизнь – это… в общем, это не жизнь. Она даже маме ничего не сумела объяснить. Правда, мама никаких объяснений не требовала. А в суде сказали, что в заявлении надо указывать причину. Аня полчаса думала, какую причину надо указать, а потом судейская девушка – наверное, секретарь – сжалилась над ней и подсказала: «Фактическое прекращение брака, невозможность совместного проживания, супружеская измена, несовместимость характеров… Обычно это пишут». Аня написала то, что успела запомнить: «Фактическое прекращение брака и невозможность совместного проживания». Измену она тоже запомнила, но писать не стала. Про измену она ничего не знала. Может, были какие-нибудь измены, может, не было – какая разница? Когда брак фактически давно прекратился. И проживать совместно совершенно невозможно.

– Совместно проживать невозможно, – сказала она вслух. – Совсем невозможно… Не хочу больше.

Дама молча смотрела на неё, вопросительно подняв брови. Ждала продолжения.

– И характеры у нас несовместимые, – вспомнила Аня ещё одну формулировку, подсказанную судейской девушкой. Подумала и на всякий случай расшифровала: – Всё разное – привычки, целевые установки, жизненные ценности, интересы… А сейчас он увлёкся… То есть серьёзно заинтересовался… То есть сейчас ему вообще не до меня.

Сейчас Вадик серьёзно заинтересовался малым бизнесом. Он это так называл. Решил торговать компьютерными дисками.

Предполагалось, что он принял правильное решение. Но диски сначала надо было купить. Много – чтобы оборот был солидный. Чтобы купить много дисков для солидного оборота, Вадик продал всё, что можно было продать, – старую «шестёрку», перешедшую к нему от отца, железный гараж-«ракушку», ту мебель, которая была поновее, фарфоровый сервиз, который её мама и бабушка им подарили на свадьбу, и Анин компьютер. В компьютере было много уже сделанной работы и две книги, которые она ещё не вычитывала. Аня пришла с работы – а компьютера нет. Вадик сказал, что продал его за десять тысяч, и очень обиделся, когда узнал, что работы пропало на четырнадцать тысяч: «Почему ты не предупредила?! Ты же знаешь, как мне сейчас деньги нужны! Только о себе думаешь!» Ковёр, её дубленку и их обручальные кольца он тоже продал. Потому что ковёр всё равно немодный, дублёнка летом всё равно не нужна, а кольца они всё равно не носят – он не привык, а у неё пальцы похудели так, что кольцо соскальзывает. Вот он и продал, пока она не потеряла… Но денег всё равно выручилось мало, на солидный оборот никак не хватало. Да ещё оказалось, что регистрация, аренда даже самого убогого ларька, «крыша», санэпиднадзор, налоговая инспекция – всё это стоит гораздо дороже, чем он предполагал. Тогда Вадик взял ссуду в банке. Под залог квартиры. Больше-то закладывать было нечего. Долги надо было отдавать, а отдавать было нечем, никакого оборота – ни большого, ни хотя бы маленького – не получилось. Торговля не пошла. Вадик считал, что виноваты продавцы – лентяи и жулики. Он уже трёх продавцов сменил, а торговли всё равно никакой. Не самому же в том ларёчке сидеть? Он своё дело сделал, он такие бабки в бизнес вложил, а эти лентяи и жулики специально делают всё для того, чтобы эти бабки вылетели в трубу. Бабки правда вылетали в трубу со свистом. Почти все Анины заработки шли на погашение долгов. К тому же и заработков стало меньше. Без компьютера было трудно. Приходилось читать распечатку, потом относить типографским наборщикам на правку, потом по второй распечатке делать сверку… Времени не хватало. Вадик потерпел месяца два, а потом сказал, что никакой серьёзной помощи от неё он не видит. Серьёзная помощь будет в том случае, если её мама продаст свой дом и вложит деньги в его бизнес. Он уже серьёзно интересовался ценами на недвижимость в райцентрах. Дом Аниной матери придётся продавать срочно, поэтому больше семи тысяч долларов за него не возьмёшь. Ну, и то хлеб… Хотя бы часть ссуды погасить можно будет. Не терять же ему квартиру только потому, что продавцы – лентяи и жулики, «крыше» и всем официальным инстанциям он платит из своего кармана, а от жены – никакой серьёзной помощи… Аня пошла и подала заявление о разводе. Ну, и как всё это можно рассказать постороннему человеку? Тем более – этой даме с бриллиантовым браслетом на прекрасной руке. Вряд ли вообще поймёт, о чём идёт речь.

Дама и не поняла.

– Ну мало ли кем мужики увлекаются, – пренебрежительно сказала она и махнула прекрасной рукой, разбрызгав браслетом сноп разноцветных искр. – Да если даже и серьёзно кем-то заинтересовался… Всякое бывает. Но за любовь бороться надо!

– С кем? – удивилась Аня. – Да и как бороться? Я не понимаю. Любовь или есть – или нет. Если есть – бороться незачем. Если нет – бороться не за что. Логично?

– Логично, – серьёзно согласилась дама. Опять внимательно поразглядывала Аню, осторожно спросила: – Так ты что… не страдаешь?

Аня как следует обдумала вопрос, неуверенно пожала плечами, виновато сказала:

– Кажется, нет. Уже всё прошло… проходит. Только устала очень.

– Это тоже пройдёт, – тоном психотерапевта заметила дама. Вздохнула и вдруг заговорила совсем другим тоном – деловым и даже холодноватым: – Ну ладно. Теперь о деле. В вашей дыре нет даже никакой фирмы по подбору персонала. Вот нам и пришлось объявление давать. До тебя уже приходили четыре женщины. Они старше, наверное, умеют больше, чем ты. Две из них уже работали помощницами по хозяйству в приличных семьях, могут принести рекомендации. Одна работала поваром в столовой. Одна – процедурной медсестрой. Все здоровы, справки есть. Я никогда не выбирала персонал сама. Скажи мне, пожалуйста, кого из них ты взяла бы в домработницы?

– Никого не взяла бы, – ляпнула Аня, не успев подумать. Смутилась и неловко объяснила: – Я бы домработницу не искала. Я ведь сама всё умею, так что мне незачем… А на вашем месте я взяла бы ту из них, которая самая добрая. Ведь все женщины умеют делать всё почти одинаково, правда ведь? А характеры у всех разные. Когда в доме постоянно находится чужой человек – это уже… не очень удобно. А если этот человек ещё и раздражительный или назойливый, или мрачный, или очень громкий… Или командует всё время… Или обижается неизвестно почему… Тогда очень трудно жить будет. Даже если обеды лучше, чем в ресторане, и пыли нигде не будет, и всё постирано, поглажено и по полочкам разложено…

Она смешалась и замолчала, потому что дама вдруг тихо засмеялась. Над ней, что ли? Кажется, она ничего такого не сказала… Наверное, даме даже подумать смешно, что её домработницы могут продемонстрировать какие-нибудь неприятные черты характера. Или ей всё равно, потому что она с домработницами просто не общается.

– А если вам всё равно, какой у человека характер, тогда нужно выбирать ту, которая лучше всех готовит… – Аня покрепче прижала сумку к животу, чтобы заглушить голодное бурчание, и мечтательно добавила: – Которая готовит хорошо и быстро. И много…

– Мне действительно всё равно, какой характер, – всё ещё улыбаясь, сказала дама. – Да и как готовит – тоже всё равно. Я потому смеялась, что ты слова царя Давида повторила. Просто слово в слово, как будто слышала… Это я для него домработницу ищу, мне домработницы не нужны, у меня есть – и в Москве, и в Париже, и в Карловых Варах… Я здесь не живу. Здесь брат моего мужа живёт… Будет жить. Через неделю приезжает.

– Брат мужа? – Аню эта новость очень неприятно удивила. – Как же так… Я не знала… Он один здесь будет жить? Нет, тогда вам нужно кого-нибудь другого взять… другую. Извините. Я не думала, что домработница для мужчины нужна. Я вряд ли подойду. Я не сумею…

Она уже полезла из кресла, но дама остановила её движением прекрасной руки и насмешливо спросила:

– Что ты не сумеешь – харчо сварить? Пыль смахнуть? Полотенца в прачечную отдать?.. Или ты боишься, что он приставать к тебе будет?

– Я не боюсь! – Аня вспомнила, что мама всегда говорила ей: «Не умеешь врать – не берись… У тебя всё на лбу написано», – и на всякий случай уточнила: – Я не то чтобы боюсь, а… не хотелось бы.

– А! – догадалась дама. – К тебе часто пристают, да? И, наверное, совсем не те, которые нравятся?.. Нет, здесь не тот случай. Царь Давид приставать не будет, я уверена… Во всяком случае, к тебе. Ему семьдесят недавно стукнуло. К тому же, пока он в инвалидной коляске – какие там приставания…

– Ах, инвалид, – успокоилась Аня. – Тогда ладно. Хотя с инвалидами трудно бывает. У них обычно характер портится, капризничать начинают, чудить… Но это ничего. К старости все так. А что с ним такое? Парализовало? После инсульта? Или с позвоночником что-то?

– Бог миловал, – довольно равнодушно ответила дама. – С чего бы его парализовало? Глупости какие… Просто ногу сломал. Лошадь сбросила, вот он и… Да и мой тоже хорош! Почти необъезженного жеребца брату на юбилей подарил.

– Зачем же он на необъезженного сел? – удивилась Аня. – Это же очень опасно! Я знаю, моя знакомая верховой ездой занимается. Она рассказывала, что объезжать лошадей – это настоящее искусство, этим специальные люди занимаются.

– Ну да, они этим и занимаются, – с неудовольствием сказала дама. – Что Сандро, что Давид… Джигиты чёртовы. Никаких нервов не хватает. Такой юбилей получился, что у меня до сих пор голова кружится. Да ещё и Давид не хочет у нас больше оставаться, сюда рвётся. Чего ему здесь?.. Ладно, хоть конюшни рядом нет – и то хорошо. А то бы прямо из коляски – и на коня! Я бы не удивилась.

– Но вы же сказали, что ему уже семьдесят, – вспомнила Аня. – Как же в таком возрасте можно?.. А ваш муж, наверное, намного моложе брата?.. Ой, извините! Это я потому спросила, что вы такая… ну, потому что у вас ведь не может быть старого мужа… То есть потому… А вообще-то у меня самой муж намного старше меня, почти на двенадцать лет…

Аня совсем смутилась, замолчала и с ужасом почувствовала, как заполыхало лицо. Она знала, что краснеет всегда очень некрасиво. У других это получается как-то мило и трогательно – просто губы становятся темнее, щёчки заливает яркий румянец, ну, в крайнем случае – ещё кончики ушей розовеют. А она краснела вся сразу, даже веки краснели, даже нос, лоб и уши, и никакие не кончики, а всё целиком. Вадик говорил, что это признак патологии сосудистой системы. Вадик когда-то серьёзно интересовался сосудистой системой. Предполагалось, что о сосудистой системе он знает всё. Конечно, человека, который на первом же собеседовании демонстрирует не только неприличное любопытство, но ещё и такую некрасивую патологию своей сосудистой системы, никто и не подумает принимать на работу…

– Сандро младше Давида на восемнадцать лет, – весело сказала дама, с затаённой улыбкой разглядывая патологию Аниной сосудистой системы. – Моему мужу пятьдесят два года. Он старше меня на пять лет. Значит, мне сорок семь. Ты это хотела знать?

– Сорок семь?! Ой, да ладно… – Аня поперхнулась, закашлялась и поняла, что её сосудистая система продемонстрировала сейчас всю необратимость своей патологии – вон, даже руки, кажется, розовеют… – Извините… Я просто очень удивилась. Моей маме сорок девять, а она… То есть она тоже очень красивая и выглядит молодо, это абсолютно все говорят, я сама слышала – ей больше сорока никто не даёт. Но все-таки сорок, а не тридцать! Так не бывает.

Дама опять тихо засмеялась, сбросила ноги с дивана, хлопнула себя по прекрасным коленкам прекрасными ладонями и с живым интересом спросила:

– Ты всегда со всеми так разговариваешь?

– Всегда, со всеми, – обречённо призналась Аня, мгновенно теряя последнюю надежду устроиться на работу «с проживанием». – Муж говорит, что я не умею общаться с людьми. Лишнее болтаю. И поэтому все сразу думают, что я… ну, не слишком умная.

Вадик когда-то серьёзно интересовался межличностным общением. Предполагалось, что он в межличностном общении достиг невиданных высот. Или глубин?.. Он и Аню пытался хоть чему-нибудь научить, но очень скоро отчаялся, потому что она так и не смогла понять ни одного приёма межличностного общения. Общалась, как бог на душу положит, со всеми одинаково – и со слесарем, который приходил чинить кран, и с профессором, который жил в соседнем подъезде, и с директором типографии, где она работала, и с писателями, книжки которых корректировала, и с бомжами, которые ждали во дворе, когда она вынесет им кастрюльку горячего супа, средство от блох и лекарство от простуды. После того, как Вадик однажды услышал, как она говорит по телефону – он думал, что с подружкой, а оказалось – с пресс-секретарем губернатора! – он потерял терпение и закричал: «Как ты не понимаешь?! Со всеми одинаково разговаривать нельзя!» Она растерялась и глупо спросила: «Почему?» Вадик не ответил, махнул рукой и пошел читать руководство по межличностному общению. Потом она заглянула в это руководство. Оно начиналось словами: «Если вы хотите, чтобы люди вас уважали, прежде всего научитесь сами уважать себя». На первой же странице было полсотни грамматических, стилистических и даже фактических ошибок, и она не стала читать дальше. Автор себя явно не уважал. И издатели себя не уважали. Ну и чему она будет учиться у таких неуважаемых людей?

– А ты что думаешь? – с тем же интересом спросила дама. – Ты слишком умная?

– Бывают и поумней, – рассеянно ответила Аня, думая только о том, что из-за своего нежелания учиться у тех неуважаемых людей ей, кажется, не светит работа «с проживанием»… Спохватилась и с надеждой добавила: – Но и поглупей бывают. Я где-то в серединке… Зато готовить умею. Очень хорошо готовлю, правда-правда, это абсолютно все говорят. Даже из какой-нибудь ерунды могу такой обед сделать – хоть президента угощай! Главное – буквально на копейки, а всё равно вкусно.

– На копейки – это как?

Дама явно веселилась. Наверное, не поверила. Вообще-то правильно не поверила, на копейки обед приготовить сложновато. Для нормального обеда хотя бы сорок рублей надо.

– Нет, не совсем на копейки, – торопливо поправилась Аня. – Но на сорок рублей уже хороший обед приготовить можно. Если, конечно, не на толпу гостей… А на пятьдесят рублей – это вообще царский получится! И с пирожками, если тесто не готовое покупать, а самой сделать. Гораздо экономней будет.

Дама захохотала. Раньше она тихо смеялась, а сейчас вдруг захохотала во всё горло, запрокинув голову и зажмурив глаза. И прижав к груди прекрасную руку с прекрасным браслетом. Бриллиантовым. Аня почувствовала себя круглой дурой. Что она там врала про то, что и поглупей бывают, а она где-то в серединке? Вадик говорил, что на эволюционной лестнице Аня одной ногой стоит на ступеньке с кошкой, а другой – на ступеньке с говорящим попугаем. Ане казалось, что эти ступеньки расположены совсем на разных лестницах. Но Вадик когда-то серьёзно интересовался эволюционной лестницей. Подразумевалось, что он-то стоит на самой верхней ступеньке, а сверху ему лучше видать, где стоят остальные…

– Прелесть какая, – отсмеявшись, сказала дама и потрогала прекрасными руками лицо – тоже вполне прекрасное. – Давно я так не смеялась. Теперь морщины будут… У тебя справка есть? А, да, ты же раньше в домах не работала, откуда у тебя справка… Надо взять. Сходи в поликлинику, скажи, что нужна справка о состоянии здоровья для приёма на работу. У тебя никаких хронических заболеваний нет?

– Никаких заболеваний нет! – Аня почувствовала, как возрождается надежда на «проживание». – У меня вообще никаких заболеваний нет, ни хронических, ни остальных… А вот справка как раз и есть. То есть много справок, от всех врачей. Только я не знаю, подойдут вам такие или нет… Это мы с девочками в бассейн хотели записаться, а там медицинская справка нужна. Я в поликлинику пришла, а врач говорит: раз ты у нас не записана, придётся всех врачей обойти, и все анализы сдать, и флюорограмму сделать, и кардиограмму, и ещё что-то, я уже названий не помню… Всем девочкам справки сразу дали, потому что они были давно в этой поликлинике записаны и раньше уже лечились от чего-нибудь, у них у всех такие журналы есть, где про их состояние здоровья всё записано… Медицинские карты, кажется. А у меня ничего не было, вот я на эти справки больше двух недель и потратила. А в бассейн всё равно не пошла. Как раз очень много работы насыпалось… Времени не стало.

– Так ты бы в ту поликлинику сходила, где записана, – сказала дама, наверное удивляясь её глупости. – Туда, где раньше лечилась.

– А я нигде не была записана, – объяснила Аня. – Я ни от чего не лечилась. Не болела никогда… Ой, нет, вру! Мама говорила, что в детстве я корью болела. Но это в другом городе было. И никаких медицинских документов не осталось.

– Так, – задумчиво сказала дама. – Понятно, корью. В детстве. Очень интересно… А сейчас у тебя что-нибудь нашли? Ну, те врачи, которых ты две недели обходила?

– Да никто ничего не нашёл, – с досадой ответила Аня. – Только время потеряла. И написали все одно и то же: «практически здорова». Странные какие-то… Как будто можно быть здоровой теоретически. Только зубная врачиха предложила зуб переделать, но я не согласилась. Тогда она тоже написала «практически здорова».

– А что с зубом?

– Кривой немножко… – Аня оттянула пальцем верхнюю губу и продемонстрировала немножко криво выросший зуб, который ей не мешал, а посторонние о нём ничего не знали, потому что зуб не был виден даже тогда, когда она улыбалась.

– Это что такое – тебе даже зубы ни разу не лечили? – удивилась дама.

– А зачем их лечить? – тоже удивилась Аня. – Они же здоровые. И практически, и теоретически. Я в бабушку. Ей уже семьдесят через два месяца будет, а зубы ни разу в жизни не болели. Здорово, да?

– Не то слово, – согласилась дама, вздохнула и подержалась прекрасной рукой за свою тоже прекрасную челюсть. – Слушай, а что ты с Анютой и её няней во дворе делала? Я в окно видела. Не поняла ничего. Сначала они тебя ждали, потом ты вошла, только-только к ним присоединилась, а няня Анюту схватила – и бегом в дом. Это что-нибудь означает? Я заинтригована.

– Это я желание загадывала, – смущённо призналась Аня. – Зелёную девушку тоже Анной зовут. Ну вот… Надо встать между тёзками и загадать желание. Суеверие, конечно, но, может быть, правда сбудется?..

– А что ты загадала? – вдруг как-то жадно спросила дама. – Говори скорее, ну!..

– Чтобы мама… – Аня спохватилась, замолчала, вздохнула и виновато объяснила: – Совсем забыла: желание нельзя говорить вслух, а то не сбудется. Нет, я понимаю, что суеверие, но всё равно…

– У тебя документы с собой? – опять очень деловым и даже холодноватым тоном заговорила дама. – Паспорт. Давай сюда. Давай, давай… Время идет, а мне ещё в два места заехать надо.

Аня торопливо полезла в сумку, вынула паспорт, уже почти протянула его даме, но вспомнила о двух десятках и записке, вытряхнула их в сумку, стараясь сделать это незаметно, а потом уже отдала паспорт. А потом с недоумением смотрела на то, что дама делает, – раскрывает Анин паспорт, берёт свой сотовый и зачем-то подносит его к каждой страничке. Перелистывает паспорт – и к новой страничке опять подносит свой сотовый…

А! Это у нее телефон с фотоаппаратом. А зачем паспорт фотографировать?

Дама подняла голову, заметила непонимающий Анин взгляд, буднично объяснила:

– Нечего ждать, когда ты копии сделаешь… Завтра договор составим. Я здесь ещё два дня буду, успею тебя в курс дела ввести. Приходи в это же время. Можешь сразу вещи привезти.

Протянула Ане паспорт и нацелилась на неё своим телефоном.

– Так это что?..

Аня хотела спросить: «Я принята?» – но не решилась. Чтобы не сглазить. Суеверие, конечно, но всё-таки… Она подумала, как можно сформулировать вопрос, чтобы и судьбу не искушать, и самой не мучиться неопределенностью, и осторожно спросила:

– Так я вам… э-э-э… могу подойти? То есть я хотела сказать: вы мою кандидатуру… э-э-э… будете рассматривать?

– Я уже рассмотрела, – сказала дама и опять нацелилась на Аню своим телефоном. – Закрой на минутку рот… Вот так, хорошо. Да, ты нам подходишь. Может, мне открыть агентство по подбору персонала? По-моему, у меня талант. Опять рот закрой… Хотя время покажет. Но если я всё правильно понимаю, то с царя Давида причитается бутылка.

– А почему вы его царём называете?

– Потому, что он самодержец всея семьи, – с плохо скрытой досадой сказала дама. – Царствует как хочет – вот потому и царь… Да не радуйся ты так, может быть, через месяц сама расчёт попросишь. Я, правда, не знаю, как он с прислугой… Вроде бы никто не жаловался. Но ведь здесь никого из родни не будет, так что может и перед тобой начать характер показывать. А характер у него… Нет, ты не бойся, там никакой патологии. Но человек он упрямый и… авторитарный. Привык, чтобы его слушались. Правда, никогда не требует ничего… нелепого. Не самодур, нет. Умный человек. Открытый. Очень не любит хитрых… Скажи, ты хитрая?

Сердце у Ани упало. Вадик когда-то серьёзно интересовался поведенческими стереотипами и в то время часто рассказывал Ане, о каких чертах характера свидетельствуют её поведенческие стереотипы. Убедительнее всего её поведенческие стереотипы свидетельствовали о хитрости, скрытности и вероломстве. И о жестокосердии, конечно. Наверное, лучше сразу признаться. Вдруг дама тоже интересовалась поведенческими стереотипами? Тогда она тоже может прийти к таким выводам. Нет, лучше признаться самой.

– Муж считает, что я хитрая, – призналась Аня. – Он сказал, что по поведенческим стереотипам это вычислил. А по каким – не сказал.

– Муж у тебя кто? – с непонятной интонацией спросила дама.

– Вообще-то он в институте культуры учился. Но потом почти сразу в музее стал работать. В краеведческом… А сейчас вот бизнесом занялся. Диски будет продавать.

– Это он зря, – серьёзно сказала дама. – С его проницательностью в бизнесе делать нечего. Сидел бы в своем музее, горя бы не знал. Что ж ты ему не подсказала? Хотя да, вы же разводитесь… Ты долго замужем была?

– Долго… – Аня неожиданно для себя хлюпнула носом. Помолчала, проглотила подступивший к горлу комок и уже спокойно добавила: – Почти три года.

– Действительно долго, – согласилась дама. – Я думала – пару месяцев. Ну у тебя и характер!.. Три года терпеть – это… Не многим удаётся не сломаться. Железо, а не характер.

Аня смотрела на даму недоверчиво. Вадик говорил, что у Ани вообще никакого характера нет. Он когда-то серьёзно интересовался характерами, так что подразумевалось, что он знает, о чём говорит. А насчёт «не сломаться» – так это как раз понятно. Чему ломаться, если никакого характера нет? Нечему.

– Завтра в это же время, – строго сказала дама. – На всякий случай справки принеси. Эти, для бассейна. Подписываем договор – и сразу приступаешь к работе. И вот ещё что… Ведь муж не знает, что ты уходишь, да? Не знает. Так вот, если с ним будут какие-нибудь проблемы – звони. Ты меня поняла?

– Да… – Аня не без труда вылезла из низкого мягкого кресла и неловко затопталась, потихоньку отступая к арке. – Спасибо вам. Муж ещё ничего не знает, но проблем, скорее всего, не будет. Какие там проблемы… Общего имущества у нас нет. Детей нет. Ничего нет. Спасибо вам, но даже если что – я сама справлюсь.

– А, гордая, – догадалась дама и тоже поднялась. – Ладно, сама так сама… А выход сама не найдёшь. Забыла, как сюда шли, да? Ну, пойдем, покажу…