Читать книгу Все люди – хорошие - Ирина Волчок - Страница 3

Наташка проснулась от тишины. Все правильно, дом-то в деревне. Ни дороги под окном, ни загулявших за полночь подростков, ни тоскливого отдаленного перестука электрички, ни завывания хора дворняжек. Тихо и темно. Интересно, сколько сейчас времени? Спать совершенно не хотелось. После ее конфуза в ванной Людмила и слушать не стала про экскурсию по дому, прямо в махровом полотенце отправила в спальню, выдала длинную футболку и велела спать. Наташка пыталась сопротивляться, но желание спать подавило желание соблюдать приличия. Почти сквозь сон она услышала, что завтра они с хозяйкой поедут в город, по магазинам. А зачем – не успела услышать, просто отключилась, как перегруженный электроприбор.

Не видела прикатившего поздней ночью хозяина, не слышала, как перед этим Людмила разговаривала по телефону с дядей Колей. А разговор был в том числе о ней, о Наташке. Впрочем, ничего судьбоносного не прозвучало, только сам факт: на ниве домашнего хозяйства она, Люда, теперь не одинока. Неведомый дядя Коля сетовал: мол, не домработниц нанимать надо, а переезжать с сыном куда-нибудь в Париж. Или Лондон – хороший город на предмет образования для Андрюшки. В самом конце разговора суховато спросил: «Все по-старому?» Людмила промолчала, и он сердито ответил сам себе: «Да, все по-старому. Дура ты, Людка».

А то она сама не знала. Но думать на эту тему не хотелось. Зачем? Все равно ничего не изменится.

Сейчас ей хотелось думать о Наташке. Конечно, поначалу хлопот с девчонкой будет куда больше, чем помощи от нее. Все, от одежды и обуви до расчески, придется купить. Людмила своеобразно относилась к прогулкам по магазинам. Одно дело – бесцельно шататься, мотая нервы продавцам, как мужнина сестрица, и совсем другое – отправляться в магазины с совершенно конкретной целью. В данном случае экипировать Наташку «от рояля до булавки», да еще ухитриться не обидеть девочку при этом. Ничего, если будет брыкаться, то можно сказать, что из жалованья потом вычитать будут. Людмила поулыбалась в темноте, представляя, как повезет завтра Наташку по магазинам, и заснула.

Наташка о планах своей хозяйки ничего не подозревала, поэтому, проснувшись, тут же стала строить собственные планы на день. Ее не для того взяли, чтобы она в ванне спала и до полудня в постели валялась. Ее приняли на работу.

Занятие на утро она присмотрела себе еще вчера: снег. В принципе другого и быть не могло, ведь в доме она только кухню, ванную и свою комнату видела. Все это было в идеальном порядке. А тому, кто здесь снег чистит, надо руки отбить за такую работу. Во-первых, умные люди всегда убирают от фундамента примерно на метр. Во-вторых, что это за дорожка до калитки такая, полметра в ширину? А если кто в длинной шубе пойдет? Лопату она тоже приметила вчера, сбоку от крыльца. Ерунда, конечно, а не инструмент, – пластиковая. То ли дело у матери, в деревне – большая, фанерная, легкая, а краешек жестью обит. Привычной лопатой она быстро бы управилась, а пластиковой – кто его знает.

Снег был легкий, веселый – оказывается, оттепель только в городе расквасилась. Для начала Наташка решила расчистить периметр. Нетронутое легче кидать. Через пять минут она оставила куртку на перилах крыльца. Мать в детстве всегда говорила: кто работает, тому не холодно. И правда, хотелось еще и свитер скинуть, но нельзя, простудиться недолго, а ей сейчас ну никак нельзя заболеть.

Она уже заканчивала чистить снег с третьей стороны дома, когда дверь открылась. На пороге стоял бритый наголо мужик, высокий, плотный, в дубленке нараспашку. Хозяйкин муж, догадалась Наташка. Поскольку вчера, когда он домой заявился, она уже спала и официально представлена ему не была, от работы она решила не отрываться. Владимир – вот как его зовут, Людмила вчера обмолвилась. Ничего такой Владимир, представительный, Вовкой небось даже друзья не называют. Мужик неторопливо вытащил из кармана пачку сигарет, долго прикуривал, с видимым удовольствием затянулся и только потом оглянулся на звук лопаты.

Снег чистил в каком-то непонятном месте тоненький паренек, лохматый, как бобтейл. Они молча кивнули друг другу и занялись каждый своим делом. Владимир пошел греть и заводить машину, Наташка продолжила споро кидать снег.

Интересно, что за домработницу Людка себе нашла? Хорошо бы, если бы симпатичную и сговорчивую. Владимир даже улыбнулся проплывшей перед его внутренним взором сногсшибательной диве в кружевном переднике. И что это за пацан лопатой орудует, в деревне вроде все мужики в возрасте? Впрочем, и фантастической красоты домработница, и белобрысый подросток были быстро забыты, предстоял нудный и трудный день.

* * *

Наташка тоже недолго помнила о представительном мужике в дубленке. Она как раз закончила бросать снег от фундамента последней стороны дома и вернулась к фасаду, к узкой тропинке между сугробами. С тропинкой оказалось сложнее: расширяя ее, приходилось перекидывать уже спрессованные сугробы. Наташка почувствовала, что устала, решила отдышаться, остановилась, опершись на лопату. Отдыхала и радовалась: как все-таки приятно встать рано и хорошенько размяться. Каждая мышца поет, дышится легко – и ни одной грустной мысли в голове. Этим утром Наташку переполняла уверенность, что все будет хорошо. Все-все будет просто замечательно. И на дворе-то – февраль, самый тоскливый месяц в году. А весной, летом – да что там, и осенью! – красотища в этой Гати, наверное, просто невозможная…

…Людмила была удивлена, и очень неприятно удивлена: время половина девятого, а помощница по хозяйству дрыхнет как сурок. Как медведь в январе. Или когда им там лучше всего спится? В принципе время подъема они вчера не оговаривали, но вся семья уже позавтракала и разъехалась, а ее нет. Людмила пошла будить Наташку, и тут, поднимаясь по лестнице, увидела ее в окно. Раздражение сразу сменилось раскаянием – ее помощница по хозяйству стояла возле калитки с лопатой для снега в руках. Что это она выдумала – снег чистить! Этим совершенно другой человек занимается. Это совершенно не женская работа. Да еще и без завтрака. Во сколько же девочка встала? Людмила отправилась восстанавливать нормальный порядок вещей.

– Доброе утро! – издалека закричала веселая, румяная, по всей видимости, очень довольная жизнью Наташка и помахала ей рукой.

– Бросай, кушать пора, – позвала Людмила.

Но та сказала про пять минуточек еще, и Людмила вышла во двор. Масштабы снегоуборочных работ поражали: казалось, здесь не одна девочка трудилась, а целый взвод солдат. Людмила, зябко обнимая себя за плечи, с удивлением оглядывалась. Понятно, почему Наташка такая худенькая. Если вот так привыкла работать – так это какая же трата калорий? А она еще и на голодный желудок…

– Тебе как следует поесть надо, – озабоченно сказала Людмила. – Ты чем обычно завтракаешь?

– Какая разница? – искренне удивилась Наташка. – Чай, бутерброд. Наверное. Можно просто чай с хлебом.

Людмила жалостливо качнула головой и принялась перечислять все возможные варианты хорошего завтрака. Наташка, не прерывая работы, с удовольствием слушала, ахала, удивлялась, выражала недоверие и смеялась. Через пять минут она отбросила с заметно расширившейся дорожки последнюю лопату снега и охотно пошла в дом за Людмилой – совмещать завтрак с изучением кухонного пространства и его возможностей.

Но Людмила сказала, что завтрак – это святое, а изучение пространства подождет.

Людмила торопилась в город. Это только кажется, что пустяк – двадцать минут туда и столько же обратно. Дел выше крыши, и начинать надо с парикмахерской. Только вот как бы поделикатнее сказать Наташке, что у нее на голове воронье гнездо из жутко неудачной «химии» и провалившегося эксперимента с покраской в альбиноса. Корни своих волос уже показались, пепельно-блондинистые, очень необычный и приятный оттенок. Чуть-чуть в зеленое, серо-зеленое. Хотя, может, это освещение шутки шутит? Зачем, интересно, она волосы жгла, какого эффекта пыталась добиться?

Потом надо купить обувь – домашнюю, уличную и что-нибудь простенькое и элегантное на все случаи жизни. Одежда, белье… Что же ей все-таки наврать, чтобы не отказалась?

Наташка о Людмилиных планах, конечно, не подозревала, она интересовалась хозяйственными вопросами: где какие продукты стоят, как плита работает, сложная ли штука посудомоечная машина, всю посуду можно брать, или есть каждодневная и парадная, сколько раз отмораживать холодильник, у них с мамкой прямо беда, два раза в месяц приходилось, потому что старый совсем…

Позавтракала она быстро. Людмила усмехнулась про себя: правду говорят, кто как работает, тот так и ест. Сразу вымыла чашку, ложку и ножик, огляделась в поисках посудного полотенца. Людмила поторопила: все, хватит, а то ничего не успеем, одевайся, поехали, под глазами припудри слегка… Наташка охнула: вспомнила про синяки. Что о ней хозяин с утра подумал? Ужас! Но зеркало слегка утешило ее – клеймо ее прошлой, закончившейся жизни пожелтело, стало совсем светлым. Все как на собаке заживает, с гордостью подумала она. И правда, под пудрой совсем ничего не заметно.

С автовокзала сразу отправились на другой конец города, Людмила сказала, что им обеим нужно привести себя в порядок. С Наташкиной точки зрения хозяйка была в полном порядке. Но если надо, так надо. В парикмахерской Наташка ни разу не была. Никогда в жизни. Вот такой получился пробел в образовании. В детстве ее стригла мать, до больницы – той самой больницы – у нее отросла было коса – коротенькая, но толстая и пушистая, из которой в целях удобства санитарка в первый же день соорудила примитивное укороченное каре. Хорошо, что хоть наголо не обрила…

Поддерживала этот нехитрый имидж Наташка самостоятельно, а перед самым Новым годом Лизка, веселая пьяница и по совместительству добрая душа, сделала ей «химию» у себя на кухне. Наташка подозревала, что в рамках эксперимента, для тренировки. Получился кошмар, не укладывающийся ни в какие рамки, причем как в прямом, так и в переносном смысле. Лизка пробовала исправить положение, перекрасив Наташку в платиновую блондинку, после чего волосы больше всего стали похожи на старомодную мочалку из тонкой лески.

Перед Новым годом бедной Наташке мучительно хотелось избавиться от этого кошмара самыми радикальными мерами. Например, сбрить эту мочалку наголо. Но она не рискнула. И Лизка обидится, и Маратик прибьет. Так и ходила как одуванчик.

Сейчас ее волновали два вопроса: первый – возможно ли вообще соорудить на ее голове хоть что-нибудь приличное; и второй – если можно, то сколько это будет стоить. У нее осталось три сотни с какими-то копейками.

Мастерица повернула Наташкино кресло спинкой к зеркалу. Виновато улыбаясь Людмиле, резво защелкала ножницами. Волосы падали на пол, как хлопья грязноватой мыльной пены. Наташка обреченно закрыла глаза.

– А и ничего, Людмила Александровна. На мальчика похожа, но цвет и фактура вполне человеческие, – удивленно сказала парикмахерша минут через двадцать. Она развернула кресло к зеркалу, и Наташка, не дыша, открыла глаза. Да уж, одно слово – мастер. Из зеркала ей неуверенно улыбался светловолосый и сероглазый подросток неопределенного пола. Симпатичный. Только с косым шрамом на подбородке.

Дальнейшее Наташка воспринимала смутно, как яркий, красочный сон, не имеющий никакого отношения к жизни. К ее жизни. Они садились в транспорт, куда-то приезжали, что-то мерили… Вернее, мерила одна Наташка, а Людмила только кивала или качала головой. Наташка не узнавала себя в зеркале, терялась, даже, можно сказать, слегка пугалась и поэтому не задавала никаких вопросов. А Людмила ничего не объясняла, но выглядела очень довольной.

Наташка все думала: что же в ней так разительно изменилось за одно, пусть и очень длинное, утро? Почему ее отражение в зеркалах и в витринах магазинов кажется ей чужим? Неужели дело в короткой стрижке?

Людмила тоже смотрела на Наташку с радостным удивлением. Стрижка, конечно, очень изменила внешность, очень… Но дело было в другом. Дело было в том, что исчез затравленный звереныш. Перепуганный, зависимый, готовый в любой момент либо бежать, либо, виляя хвостом, ползти к источнику опасности, как щенок, которого хозяин только что наказал, но зовет опять. На месте запуганного существа сейчас была совсем юная девушка, почти ребенок. Удивленная, растерянная и… радостная.

Только бы не спугнуть, подумала Людмила. Вчерашняя Наташка вызывала жалость и острое желание помочь, спасти. Сегодняшняя была как чистый лист. И следовало воздержаться от искушения заполнить его своим опытом, своей правдой. Она сейчас как экзотическое растение из зимнего сада, которое легко погубить излишней заботой. Надо просто создать благоприятные условия для роста. В данном случае – обыкновенное человеческое участие, ненавязчивое приятельство будет куда уместнее роли Пигмалиона.

Только на обратном пути Наташка спохватилась: за все платила Людмила. Парикмахерская, увесистые пакеты в руках у обеих. Это же сумасшедшие деньги! Как она будет рассчитываться с хозяйкой? Спросить было страшно. Людмила тоже молчала, но ее молчание было совсем другим. Молчание человека, который на совесть выполнил сложную задачу и доволен результатом. Молчание глубокого морального удовлетворения.

– Людмила, сколько вы денег-то на меня потратили? – все-таки отважилась спросить Наташка.

– Ты же раньше на такой работе не работала, вот и не знаешь просто… Твой имидж, ну, внешний вид, грубо говоря, – это моя забота. Согласись, что эта стрижка тебе больше идет. А если не нравится, то кто тебе запрещает попозже придумать себе другую? – Людмила противоречила сама себе, но ее несло, лишь бы замять этот разговор про деньги. – Ты проголодалась? Я, например, ужасно после магазинов устаю, слона съесть готова.

Наташка не устала. И есть совсем не хотела. Слишком много впечатлений, она была просто переполнена новыми впечатлениями. А еще в работу вникать надо, а то помощница называется: вчера спать завалилась, ничего сделать не успела, сегодня половину дня красоту наводила. И тоже сделать ничего не успела, даже не огляделась как следует. Больше всего ее интересовал зимний сад. Жалко, если одно название, если недавно все посадили и ничего еще не выросло…

Во время обеда из сооруженных наспех бутербродов со сливочным маслом и красной рыбой они завели разговор о кулинарии. Опасения Людмилы насчет способностей, а главное, познаний Наташки в этой области оказались напрасными. По крайней мере, говорить она на эту тему могла, и звучало все вполне грамотно. Деревенская, по собственному признанию, девчонка щеголяла терминами из итальянской и восточной кухни. Правда, иногда путала ударения в словах. Было понятно, что предмет ей знаком, но вот названий она никогда не слышала, а только читала.

Впрочем, среди Людмилиных знакомых попадались незаурядные теоретики, в ста процентах случаев портившие любой набор продуктов до состояния полнейшей несъедобности. Например, свекровь. Вместо плова у нее всегда получалась каша-размазня, жюльены в ее исполнении напоминали клейстер, а обычная окрошка годилась только для помойного ведра. При таких постоянных результатах дама пребывала в уверенности, что она кулинарный гений. Так что знание специфической лексики не освобождает от ответственности. Людмила решила предоставить своей помощнице карт-бланш.

Пусть готовит, что считает нужным, что лучше всего у нее получается. В конце концов, гостей сегодня не ожидается, да и времени достаточно, в случае фатальной неудачи можно самой включиться в приготовление ужина. Но контролировать Наташку она не стала, ушла возиться в зимний сад. Там ей лучше всего думалось.

Подумать было о чем. Вот она приютила – если верить Ираиде, просто-напросто спасла – одинокую девочку. А между прочим, дома-то не все гладко, и появление Наташки ситуацию может только обострить.

Во-первых, муж… Володьку она знала с детства. Они учились в одной школе, только он на год старше, жили в соседних домах с общим двором. И на лето она переставала быть для него малявкой, становилась полноправным участником шайки малолетних индейцев, ниндзя и других ковбоев. Конкретный фасон их банды напрямую зависел от того, какие книги читал или какой фильм посмотрел Володька, неизменный лидер, заводила и вождь. Лет до тринадцати расклад не менялся: в школе он не обращал на нее внимания, во дворе она была необходима, как единственная возможная радистка Кэт, принцесса Пакохонтес, незаменимая подруга Индианы Джонса. В какой-то неуловимый момент все изменилось. Это теперь Людмила понимала, что пубертатный период, в котором их компания подзадержалась, для Володьки пролетел гораздо быстрее. Пока все они азартно поливались водой на Ивана Купалу и строгали кухонными ножами самодельные луки и стрелы, его уже вовсю стали интересовать барышни. Когда ему стукнуло четырнадцать, его барышням в основном было по семнадцать. Опять же внешность: Володька даже в четырнадцать выглядел как молодой человек, перспективный для романа.

В ней он разглядел достойный усилий объект, когда она перешла в одиннадцатый класс. К этому времени консервативность ее семейства уже наложила на ее образ мыслей свой отпечаток. Если в тринадцать перемазанное чучело с синяками на коленках волновало родителей только тогда, когда дело касалось учебы, то к моменту, когда ей захотелось красить губы, предки всерьез озадачились ее нравственностью. Опасения были более чем напрасными: девочка, воспитанная на классической литературе, и подумать не могла о пресловутом поцелуе без любви. Володька вился вокруг нее ужом, она сдержанно принимала его уже умелые ухаживания, но сама страстью не пылала. Этот очевидный факт доводил кавалера до исступления. Как же так – все остальные прямо падают в его объятия, как перезрелые груши, а эта искренне не понимает, чего он от нее добивается. Соблазнить бывшую подругу по детским играм удалось благодаря исключительно трагедии ухода в армию. В далекий край товарищ улетает…

Надо отдать ему должное, в предармейский сексуальный марафон он вложил душу. И партнерша была, с одной стороны, прелестная, с другой – неискушенная, и предстоящее воздержание подогревало. Он был романтичен до смешного, а собственно говоря, что еще нужно девушке для того, чтобы ощутить невообразимо острое чувство первой любви? На вокзале Людмила рыдала, клялась и махала рукой до тех пор, пока поезд не скрылся. Не на горизонте, а так, за близким изгибом железнодорожного пути. Она пришла домой и сразу начала писать свое первое письмо любимому в армию…

В армии Володька не задержался, комиссовали. Труднопроизносимый диагноз, как много позже догадалась Людмила, обеспечил сыночку любящий родитель, сделав неожиданный подарок в особо крупных размерах городскому военкому. В принципе мог бы и раньше, но «косить» от службы Иван Алексеевич считал делом чуть ли не антигосударственным, а уж неприличным – в любом случае. В результате и волки наелись – в смысле общественное мнение сложилось правильное, – и агнец не подвергся всем тяготам и опасностям армейской службы.

Трехмесячное пребывание «в сапогах», бесконечные разговоры в казарме о том, как далекая любимая ждет, побудили Володьку к поступку, на который он, будучи в здравом уме и соответствующей памяти, не решился бы. А тут еще родители подлили масла в огонь: давай, мол, сыночек, женись, а то мы с Александром Михайловичем бизнес слить решили, распишетесь с Людкой, детей нарожаете, все вам достанется, все в семью.

Людмила, тогда просто оглушенная вынужденной разлукой, за три месяца успела влюбиться по уши. Может, если бы прошло побольше времени, она и переключилась бы на что-нибудь другое. Ведь она только что поступила на филфак, появились новые подруги, знакомые, занятия, интересы…

Но, видно, судьба: их с Володькой пригнали в ЗАГС как баранов, шумно отгуляли свадьбу, объявили просто потрясающе красивой парой и оставили строить семейную жизнь. В статусе жениха и невесты они с Володькой пробыли ровно две недели, причем все это время приготовления к торжеству шли столь бурно, что никто из них собственного мнения выразить не успел. Впрочем, их мнение никого и не интересовало. Не сопротивляются решению семей? Вот и хорошо, значит – согласны.

Дальше крепкого фундамента, предоставленного родителями, – не новая, но вполне приличная машина, изготовленная трудолюбивыми французами, двухкомнатная квартира, солидная должность в совместном семейном бизнесе, зарплата, неоправданно высокая для такого молодого человека… – так вот, дальше всего этого дело не пошло. Вернее, пошло, но не так, как хотелось бы.

Людмила училась, ждала Андрюшку, забеременев чуть ли не в первую брачную ночь, и всем сердцем любила мужа. А муж начал свое триумфальное восхождение на донжуанский олимп. Сначала она подозревала, молчала и мучилась, потом начала находить доказательства, но какие-то неубедительные. То подозрительно не рыжий волосок на воротнике пиджака, то посторонний, отвратительно-сладкий запах духов от Володькиного шарфа, то не менее подозрительный телефонный звонок около полуночи, и муж уходит разговаривать в другую комнату. Паранойя на фоне беременности, думала она вечером, а утром, когда он уходил, была готова, наплевав на скверное самочувствие, на свои опухшие ноги, красться за ним по городу, куда бы он ни шел. Она так и не проследила за ним ни разу – гордость, отвращение, бесполезная, вбитая с детства порядочность, которая только портила ей жизнь. Конечно, свои нерадостные догадки Людмила ни с кем не обсуждала. Ну, почти ни с кем. Даже имей она неопровержимые доказательства его бесконечных приключений, что бы изменилось? Она любила его, а он под градом упреков мог бы и уйти. Что на самом деле не мог – она не знала: оказывается, только их брак был гарантом совместного семейного бизнеса. Теперь, прожив с ним без малого десять лет, знала. И что толку? Ее первая и единственная любовь никуда не делась.

Даже сейчас, к тридцати годам, Володькины вкусы не изменились – ее муж был неуправляемым кобелем, кобелем самого распоследнего пошиба. Окрутить какую-нибудь юную дурочку, чуть ли не вдвое моложе себя – для него это было что-то вроде спорта. Сценарий не менялся: красавец мужчина, бездна обаяния, ни секунды, чтобы опомниться… Потом несчастные барышни обрывали телефон, засыпали ветреного кавалера эсэмэсками, подкарауливали на улице…

Некоторые, особо несчастные, ухитрялись даже Людмиле жаловаться, принимая ее то ли за сестру, то ли за матушку прекрасного принца. Обида на беспутного мужа с годами перестала быть пронзительно острой, но у такого образа жизни могли быть последствия, и Людмила это прекрасно понимала. Он мог притащить домой какую-нибудь заразную гадость. В возможных гадостях она совершенно не разбиралась и боялась даже не за себя, а за сына. Среди его дюймовочек могла попасться барракуда, и тогда он просто бросил бы их с Андрюшкой, ушел бы к молодой, наплевав на все. А что, таких случаев – миллион.

В конце концов, физиологию еще никто не отменял – какая-нибудь из его многочисленных пассий могла забеременеть. И что тогда? Жизнь на две семьи? Невыносимо. Аборт? Учитывая возраст его избранниц, невозможно. Взять на себя ответственность за чью-то искалеченную судьбу? Своих грехов вагон…

При всем при том он был неплохим мужем: практически не пил, не бил, принимал участие в Андрюшкиной жизни, деньгами семью обеспечивал, не попадался, как в юности, на мелочах… Не считая, конечно, выходок самих девиц. Сам Володька свои похождения нигде не афишировал.

Собственно, в курсе ситуации на сегодняшний день были двое. Ираиде плачь Ярославны Людмила как-то закатила сама после того, как в течение двух часов отговаривала очередную брошенную Володькой девицу прыгать с девятиэтажки, завершив переговорный процесс ошеломляющим для собеседницы заявлением, что она, Людмила, вовсе не сестрица коварного соблазнителя, а напротив, законная супруга. Соблазненная бедняжка тогда с перепугу бросила трубку и больше не звонила. Но прыгнуть – не прыгнула, городок небольшой, в местных новостях сказали бы.

А дядя Коля, несмотря на отсутствие какого бы то ни было образования и репутацию опасного и непредсказуемого человека, со своим звериным чутьем сделал верные выводы самостоятельно. Задал как-то пару наводящих вопросов… Она упрямо отнекивалась, да против упрямства дяди Коли ее собственное упрямство не выстояло. Никаких мер он не принял, пожалел ее. Вот тебе и непредсказуемый. Оба они, дядя Коля и Ираида, Людмилиного мужа недолюбливали, но в дела семейные не влезали.

Людмила думала свои привычные думы, а сама возилась в зимнем саду, забивая ногти землей, до тех пор, пока не поняла, что ее что-то смущает. Что-то было не так, непривычно, странно… Не то чтобы неприятно, скорее – наоборот, но что именно – это Людмила поняла не сразу. Потом догадалась: запах! Ошеломляющий запах доносился до зимнего сада аж с первого этажа, с кухни. Что-то там девчонка наколдовала жутко аппетитное: пахло мясом, томатом, кажется, чесноком, перцем, паприкой… Еще чем-то вкусным. Но что именно приготовила Наташка – этого Людмила угадать не могла.

Она торопливо вымыла руки над раковиной, огороженной в уголке зимнего сада, и отправилась с инспекцией на кухню. Наташка мыла посуду и напевала в стиле регги, но без слов. Плита была пуста и идеально чиста. Людмила остановилась на пороге, пытаясь сообразить, откуда доносится аромат, не сообразила и сдалась:

– Пахнет потрясающе. Только не пойму, где еда.

Наташка оглянулась, заулыбалась навстречу ей, весело сказала:

– Где ж ей быть, в духовке. Я тут не нашла, как газ включить, и вас тоже не нашла, покричала, покричала… А в духовке газ загорелся, ну я и решила плов там делать. Это ничего?

Последние слова она произнесла неуверенно, почти испуганно, и Людмила торопливо ответила:

– Почему же ничего? Очень даже чего! Судя по запаху, просто фантастика. А чего ты туда насовала? Вроде для плова баранина нужна, а ее в холодильнике не было, и айвы тоже не было, и барбариса, а что в плов можно болгарский перец запихать, я вообще в первый раз в жизни слышу. Вернее, чую. Носом.

– Ой, вы болгарский перец не любите, – огорчилась Наташка. – А я и не спросила…

– Обожаю болгарский перец, честное слово, – твердо сказала Людмила.

Экскурсию по дому снова отложили – вот-вот должны были съехаться домашние. Алена, Володькина сестра, наверняка на ужин останется, хотя бы из чистого любопытства. Решили в оставшееся время разобрать сегодняшние покупки, принарядить Наташку к первому ужину. Первому во всех смыслах – и в этом доме, и приготовленному ее руками.