Читать книгу Дорога из века в век. Век ХХ заканчивается, век ХХI начинается - Ирина Ярич - Страница 14

Наброски с натуры
Кабанчик
Посвящается уроженцам города Льгова Курской области

Оглавление

Хмурое небо пролилось живительной влагой на землю, которая могла бы поведать о почти тысячелетней истории маленького районного городка, одного из многих провинциальных городов России. Он существовал ещё во время Киевской Руси. Древние его обитатели облюбовали большой пологий холм возле полноводного и глубокого тогда Сейма. Монголо-татары жестоко отомстили горожанам и селянам за неподчинение. На века эти места обезлюдили, стали частью «дикого поля». Лишь в XVIII веке этот город вновь возродился. Пережил он военное лихолетье, подорвавшее его расцвет.


Остатки сизых туч ушли за горизонт, им на смену медленно выплыли бугристые кучевые облака, и постепенно ими заполнилась бледно-голубая бездонность.

Порывы ветра приносят терпкий запах цветущей черёмухи. Горожане направляются за покупками на базар, куда по воскресеньям съезжаются почти со всего района. Торговую площадь с крытыми лотками окружают ларьки сплошной стеной. Покупателей приглашают распахнутые зелённые ворота. Над ними выгнулась дугой надпись «Рынок», хотя все по привычке говорят «базар». Перед входом перекрёсток, от него на все четыре стороны раскинулись торговые ряды. Народ с интересом толпится перед весенней и летней одеждой, которая пестреет на временных прилавках. Они протянулись напротив забора и стены винного завода из тёмно-красного кирпича. Улица заканчивается, встречаясь с перпендикулярной ей, после неё превращается в небольшую тропинку, петляющую между мачтовых сосен, затем спускается с высокого песчаного берега к широкой реке.

В противоположную сторону от перекрёстка улица с одноэтажными частными домами, которые утопают в цветущих садах, полого поднимается вверх и врывается в вечно раскрытые настежь ворота школьного двора, где прохожим бросается в глаза куча шлака возле котельной, а из-за угла гаража выглядывает горка недавно собранного металлолома. Невзрачный пейзаж смягчает нежный аромат зацветающей сирени. На переменках школьники ищут в ней пятилепестковые цветочки и тут же съедают на счастье.

На этой же улице внизу, у рынка тоже идёт торговля. Вдоль жилых кирпичных и деревянных домов стоят пикапы и газики, между ними на ящиках разложена модная обувь, на верёвках висит красивая и оригинальная одежда. Хотя людей полно, толкотни и суеты нет. Особенно много собралось, в том числе и детей, там, где вдоль длинной глухой побеленной стены остановились телеги, которые привезли на продажу домашних птиц и животных. Лошади стоят терпеливо и с опаской посматривают на сборище. На телегах в клетках крольчата и взрослые кролики, белые, чёрные, серые. Они испуганно смотрят и норовят спрятаться друг за друга. В больших плетеных коробах важные гуси бросают на любопытных гневные взгляды; утки лежат смирно, поджав под себя лапки; куры и петухи пугливо озираются вокруг. Тихое похрюкивание и визжание раздаётся из глубоких корзин. Милые мордашки нежными пятачками тычутся в плетеные стенки. Чёрные глазки с поволокой невинно смотрят из-под длинных белых ресниц на толпу вокруг них.

Две старушки положили неугомонного вертлявого поросёнка в объёмную сумку и понесли домой. Всё, что было на них – от чиненой обуви и местами заштопанной одежды до полинялых ситцевых платков осталось с советских времён. Старушки эти сёстры Колязины. Они не были никогда богаты, хотя работали с малых лет. Рано остались без родителей, отца их в 1941 г. мобилизовали, и где-то на Смоленщине покоятся его останки. Мать, болезненная и впечатлительная, недолго прожила после получения похоронки. Некому было позаботиться о сёстрах, им удалось закончить только по семь классов. После школы они устроились уборщицами в Медучилище. Там и проработали всю жизнь. Последние годы в городе немало молодых безработных и сёстрам пришлось оставить хоть и нелёгкую уже для их возраста, но необходимую работу. Пенсия у них мала и едва хватает на самое необходимое. Вот и для покупки этого кабанчика они полгода откладывали, урезая себе в питании. Они всё думали, кого купить: цыплят или поросёнка? И то, и другое – дело нужное и полезно, но они могли наскрести немного, поэтому надо было выбирать. Можно купить цыплят, да и добираться за ними не долго, автобус останавливается напротив инкубатора. Но инкубаторские цыплятки выживают далеко не все, слабенькие они, чуть не половина умирает, пока вырастут. Убыток. А поросёнок, дело другое. И к тому же это и мясо, и сало, и холодец сваришь, и колбасы сделаешь, и окорока закоптишь на всю зиму, а то и больше себя обеспечишь. Поэтому сёстры выбрали поросёнка.


Сёстры очень похожи внешне. Обе небольшого роста, последние годы сильно похудели, а раньше были, что называется «в теле». Вздёрнутые в молодости носики к старости выпрямились и немного вытянулись. Ясные голубые глаза у Анны Петровны поблёкли, а в серых Марии Петровны появились жёлтоватые паутинки. У обоих, когда-то, красивый овал лица стал одутловатым, а чётко очерченные пухленькие губки теперь тоньше и бледнее. Но характеры у сестёр совершенно разные. Анна Петровна старше сестры на пять лет, она эмоциональная и говорливая, любит пообщаться и частенько покидает сестру, чтобы обменяться различными новостями со знакомыми. Если Анна Петровна задавалась какой-то целью, то не только сама загоралась, но и пыталась других подчинить ей. Мария Петровна – домоседка – спокойная и даже может показаться медлительной, потому что всё делает обстоятельно. Она умеет долго ждать и терпеть, но и у неё бывает, наступают моменты, что её долготерпеливая чаша переполняется. Тогда и она может взорваться ни чуть не меньше старшей сестры. Мария Петровна обожает животных и вечно подкармливает, если есть возможность, приблудных кошек и беспризорных собак. У себя завести кошку они не могут, потому что от кошачьей шерсти у Анны Петровны чешутся глаза, и она беспрестанно чихает. А собака у них два года назад умерла, ей было тогда лет шестнадцать. Они так её любили, что до сих пор вспоминают с тоской и другую пока взять не решаются.

Как и характеры разные у сестёр и голоса. У Марии Петровны, как в поговорке – «сама с лягушку, а голос с кадушку» – гортанный, глухой и громкий. У сестры – нежный, певучий, журчащий.

Анна Петровна была замужем, около года они прожили хорошо. А потом её муж сдружился с большими любителями выпить и скоро сам превратился в горького пьяницу. Промучилась она с ним лет десять, да и развелась. А ребёнка родить от алкоголика она побоялась. После развода он куда-то уехал, и Анна Петровна его больше не видела и не знала о его дальнейшей судьбе.

Мария Петровна, наблюдая безрадостную семейную жизнь сестры, отказала двум претендентам на её руку и сердце. Она тайно вздыхала по Сергею, своему бывшему однокласснику. Но он, несмотря на то, что Мария Петровна в молодости была хорошенькой и привлекательной, предпочёл ей другую. А Мария Петровна всю жизнь с нежностью думала о нём и потихоньку у знакомых интересовалась его жизнью.

Мария Петровна любила природу. Даже, когда она спешила или была занята, то и тогда замечала и восхищалась оттенками и формой облаков. Изумлялась красоте большого красного, пылающего, только начинающего прогревать воздух восходящего солнца и ослепительной его яркости и жάру днём. Любовалась таинственной огромной оранжевой луной в полнолуние при её заходе и серебристому растущему или убывающему полумесяцу. Заворожено слушала пугающие раскаты грома и с любопытством всматривалась в сверкающие зигзаги молний.

Анну Петровну же в природе интересовал практический смысл. Чтобы от затяжных длительных дождей не сгнил урожай, а в жаркую погоду не погорела трава, да и воду с колонки носить для полива огорода и сада тяжело.


После дождя воздух посвежел. Солнце уже высушило ещё недавно мокрый асфальт. Пахло молодой распустившейся листвой и сочной травой. Путь от базара не близкий, не меньше двух километров. Наконец, Колязины подошли к дому. Он как будто приветствовал их, слегка наклонившись, и словно подмигнул левым от входа окном. Сёстры этого не заметили, но знали, что он покосился от старости. Анна Петровна вошла и выпустила поросёнка в коридор. Старушки решили пока он маленький не относить его в сарай, в доме-то теплее. Кабанчик постоял, прошёлся немного, а потом вдруг пустился бежать и проскочил в кухню мимо ног Марии Петровны, а оттуда в комнату. Сёстры присели передохнуть на скрипучие стулья, а их питомец знакомился с новым жильём. Ему, видимо надоело сидеть без движения, а здесь он почувствовал свободу и всё быстрее постукивали его парные копытца по крашеным доскам пола.

– Ну, что Анют, надо кормить кабанчика. Пойду, сварю ему месиво, – проговорила Мария Петровна, осторожно привставая со стула и при этом морщась от боли.

Она осторожно, держась за стену, ступала, полусогнув ноги, и постепенно, с каждым шагом понемногу выпрямляла их. Кости и суставы ломило. А на ступни вставать невыносимо, хоть криком кричи. Мария Петровна уже по своему опыту знала, что надо потерпеть, когда расходишься, боль немного отпустит. Но старые ноги устают быстро, стоит лечь или присесть, и потом всё повторяется.

– А я зайду к Светлане, может у неё молоко осталось, в магазине, конечно, закончилось уже, – сказала Анна Петровна.

На улице Луговой, где проживали сёстры Колязины стояли только частные дома, как на большинстве улиц этого города. Но коровы, да и вообще подсобное хозяйство были далеко не у всех. Одной из причин стала трудность прокорма. Комбикормовый завод после развала Советского Союза закрылся, как и большинство других предприятий города. А траву косить за городом не у всех есть силы и время.

Анна Петровна возвратилась домой с полным маленьким литровым бидончиком. В коридоре, на газовой плите доваривалась похлёбка для кабанчика. Мария Петровна резала на мелкие кусочки половину буханки «серого» хлеба. На самом деле он не был серого цвета, но местные жители так называют хлеб из смеси пшеничной и ржаной муки в отличие от «чёрного» – из ржаной и «белого» – из пшеничной.

– Марусь, я доделаю, а ты сходи горстку травки сорви.

– Ладно.

Анна Петровна достала дуршлагом уже сварившуюся картошку, морковь и небольшую свёколку, пересыпала в глубокую миску с отбитым краем и стала толочь покоричневевшей от времени деревянной толкушкой, похожей на дубинку. Потом перелила половину молока в пол-литровую банку, а остальное – в овощную гущу, тщательно перемешала и переложила всё это в бульон, туда же она высыпала порезанный хлеб. В это время Мария Петровна принесла немного молодой крапивы.

– Я покрышу, а ты присядь, отдохни, – обратилась Анна Петровна к сестре. Взяв у неё пучок жгучей травы, обернутый в тряпочку, принялась её мелко резать.

– Ты сама-то хоть молока попила? – спросила Мария Петровна.

– Нет, половину оставила кабанчику на вечер.

– Твоему желудку нужно молоко, а мы его уже полгода не покупали.

– Ничего потерплю, вот кабанчика выкормим, тогда.

Анна Петровна высыпала крапиву в месиво, всё снова перемешала, часть перелила в миску и подпихнула под мордочку поросёнка. Тот поводил пятачком в стороны, а потом принялся с удовольствием чавкать, быстро поглощая похлёбку. После опустошения второй миски кабанчик явно повеселел и резво помчался в комнату. На крутом повороте его задние копытца поскользнулись, и он проехался на своём левом окорочке, задрав половики на полу. Вскочив, он схватил маленькими зубками край половика и стал мотать головой из стороны в сторону, как это обычно делают щенки.

– Ну, озорник, разошёлся, марш в коридор! – крикнула на него Анна Петровна и попыталась его поймать.

Но кабанчик словно хотел с ней поиграть, резво убегал и увёртывался от её рук.

– Марусь, не выпускай его из коридора, все половики в доме задрал, насилу поймала, – предупредила она сестру, тяжело дыша и держа вертевшегося кабанчика под мышкой.

После захода солнца издалека послышался звон колокольчиков. Это пастух гнал стадо коров, которое возвращалось с пастбища. С равнины большого заливного луга они медленно поднимались по низкому склону в город. Бело-коричневые пятнистые коровы медленно и степенно пересекли улицу Луговую, и пошли дальше по улице Кирова мимо церкви из красно-коричневого кирпича с устремлённой ввысь луковкой голубого купола. С фасада на них невозмутимо взирал Иисус Христос, идущий по воде. С нудным мычанием коровы прошли через центральную улицу, где частных домов не было, и продолжили путь к своим хозяевам. Как стало смеркаться, Анна Петровна опять пошла за молоком к соседке, запастись на утро для кабанчика.

Через три недели сёстры переселили кабанчика в сарай. Там стало теплее, наступило лето. Сарай был разделен на несколько частей. В дальнем правом углу лежала уже маленькая кучка угля, к другому вытянулись штабеля дров. Слева от прохода – курятник, а справа четверть сарая занимает приготовленный для кабанчика уголок.

В курятнике жило три курицы, но недавно их было четыре. Одна из несушек пошла на праздничный стол в день рождения Марии Петровны. Кур и поросёнка выпускали во двор, когда не шёл дождь. Куры любили поковыряться в земле и наглотаться маленьких камешков, а кабанчику нравилось поваляться в пыли или залезть в лужу. Во время их прогулок по двору одна из сестёр чистила их жильё. Другая варила им еду или присматривала, чтобы они не забрели в огород.

Справа от входа в сарай на полукруглой клумбе росли розовые и фиолетовые астры, а по краю маттиолы, которые к вечеру распространяли по двору чарующий аромат, так нравившийся сёстрам. Кабанчик частенько укладывался так, что его голова лежала на краю клумбы, как на подушке. Свою мордочку он совал между цветами и, словно принюхиваясь, поддёргивал пятачком. Иногда на него нападала игривость. Тогда он потихоньку подходил к курам, которые сосредоточенно всматривались в землю и что-то там разыскивали. Лёгким кивком головы он толкал одну из куриц, та от неожиданности шарахалась от него. После чего он быстро поворачивался и подступал к следующей. Сначала медленно, как бы вяло, а потом всё быстрее гнал кабанчик их по двору. Куры испуганно взмахивали крыльями, помогая себе поскорее увернутся от надоевшего соседа. Кабанчик, совсем разыгравшись, не мог никак угомониться, а бедные несушки уже истошно вопили и бросались в разные стороны. Заслышав их крики, какая-нибудь из сестёр усмиряла игруна, а кур загоняла в летний курятник. Кабанчик тыкался в металлическую сетку, но достать их уже не мог. Раздосадованный он отходил от них и снова укладывался возле клумбы.

В подвале на четвёртой и пятой ступеньках, возле стены слева, всегда лежала охапка травы, которая ежедневно пополнялась, кроме дождливых дней. Сёстры по очереди ходили за ней в скверик или на луг и от её сока их ладони и пальцы слегка позеленели. Но одной травой живность не прокормишь. Для кур Колязины покупали зерно: ячмень, пшеницу; выделяли немного из месива, предназначенного для кабанчика. Месиво готовили в основном из картошки и овощных очисток, сваренных и перетолчённых и с добавлением хлеба, обычно черного, потому что он дешевле. Сёстры кожуру от овощей срезали толсто, обделяя себя, но прибавляя кабанчику. Когда стала поспевать тыква, которую здесь все называют гарбузом, то и её, мелко нарезанную, добавляли в месиво. Кур и поросёнка кормили два раза в день, утром и вечером, и это стоило немалых затрат. Сёстры сильно экономили. Маленькие огород и сад их выручали, но далеко не в полной мере. Всё же им удалось сварить варенье из крыжовника, чёрной смородины и малины, и засолить огурцы на зиму.

В тёплые летние вечера Мария Петровна засиживалась допоздна на лавочке во дворе или на раскладном стульчике в саду или в огороде. Пока было светло, она читала какой-нибудь познавательный журнал о природе, который брала в библиотеке. А когда начинало смеркаться, Мария Петровна оставляла чтение и наблюдала за процессом поглощения света темнотой. Ей нравилось наблюдать смену оттенков неба, быстро изменяющегося на востоке и упрямо бирюзово-розового на западе. Звёзды появлялись словно ниоткуда. И как будто небосвод темнел от их всё увеличивающегося количества. Наконец разнообразные скопища мерцающих огоньков завораживали настолько, что она не слышала сестриных шагов, и только мелодичный голос Анны Петровны возвращал её в реальность.

– Марусь, спишь, аль нет?

– Нет, что ты. Посмотри красота, какая! – кивала Мария Петровна на манящие звёзды.

– Ночь ясная, звёздная… Скорей всего завтра опять дождя не будет, – констатировала Анна Петровна и добавляла с долей сожаления. – Да немало придётся воды натаскать, чтобы утром огород и сад полить, – затем она продолжала уже живее. – Я сейчас была у Полины, знаешь, что она мне рассказала… – и Анна Петровна передавала сестре очередные новости. Марию Петровну они почти не занимали, а действовали как снотворное. Она выслушивала говорливую сестру, приготовляясь ко сну, и лишь иногда отвечала ей, чтобы не обидеть.

Организм Анны Петровны требовал больше сна, поэтому она частенько просыпалась позже сестры. Это было на руку Марии Петровне, ей никто не мешал любоваться восходом солнца. Огорчали её пасмурные дни, когда унылая погода передавалась настроению.

Не способствовало настроению и скудное питание. Чтобы прокормить кабанчика Колязины вынуждено постничали. Последний раз покупали мясо в прошлом сентябре. Не чаще одного раза в неделю они позволяли купить себе дешёвой рыбы или солёной хамсы или кильки. Супы, щи и борщ варили постные, добавляя в кастрюльку по ложке подсолнечного масла. Картошка, вермишель или макароны, да каши без молока были на завтрак или второе. В какой-то степени выручали куры, они одаривали хозяек яйцами, хотя и не каждый день.

Колязины терпеливо и стойко держались и сносили нужду, ведь они растят кабанчика – это почти воплощённая надежда на сытную жизнь. Да, сейчас им туго, но пройдёт несколько месяцев и наступит конец их бедности. У них будет туша большого откормленного кабана, которая обеспечит их вкусной и питательной едой до лета. Колязины ещё не решили, что сделают с тушей: всю оставят себе или часть продадут. Неплохо было бы, как считала Анна Петровна немного выручить за него и купить сестре новые валенки, вместо латанных-перелатанных, а ей – осенние сапоги, а то старые промокают.

Вложения в кабанчика для сестёр Колязиных – это их будущее, которое должно стать началом их достойной, а не нищенствующей старости. Они скоро, ведь время летит быстро, вздохнут с облегчением, потому что прекратится их жалкое существование. Они понимают, изменить их жизнь смогут усилия их самих, хоть им, старым и больным, ой, как тяжко.

С раннего утра до позднего вечера сёстры проводили в делах и хлопотах. Накопить к осени денег на картошку стоило полуголодного существования. Без неё никак нельзя. В начале октября пожертвовали одной курицей, ею полакомились на день рождения Анны Петровны. Кабанчик к этому времени вырос, окреп, и его с трудом загоняли обратно в закутку со двора.

Когда установились морозы и выпал снег Колязины решили, что пора кабана резать. Заколоть кабанчика Анна Петровна попросила Ивана Михайловича и Степана Ильича, которые жили через три улицы, и работали сапожниками, но были опытны и в этом деле. Сами сёстры присутствовать не смогли, жалко всё-таки кабанчика. Они даже включили на полную громкость радио и телевизор, чтобы не слышать его предсмертные крики.

Колязины вышли во двор, когда Иван Михайлович осмаливал второй бок кабана. Степан Ильич помогал ему поворачивать тушу, отодвигал голову, уши, ножки. Паяльная лампа громко гудела, исторгая сине-оранжевое пламя. Щетина сгорала, обнажая почерневшую кожу.

Кровь слили в миску. В большой таз со снегом положили сердце, лёгкое, печень и почки. Из кишок и желудка выдавили содержимое и опустили в старое, но чистое ведро с водой. Их предстояло долго отмывать, прежде чем можно будет их начинить и превратить во вкусные колбасы.

Закопчённую шкуру тёрли снегом, пока она не посветлела. На здоровенный кусок целлофана насыпали толстый слой снега и на него положили свиную тушу. Мужчины спустили её в подвал. Внизу, против последней ступеньки стояла небольшая бочка с солёными огурцами. Слева от неё в углу – эмалированное ведро с капустой, которое завязано марлей и накрыто крышкой. Справа от бочки в двух ящиках хранилась пересыпанная песком морковь и свекла, которую местные жители называют бураком. У противоположной стены выстроились несколько банок с вареньем. Почти треть пола перегорожена двумя широкими досками, за ними россыпь картофеля. Целлофан со свиной тушей Иван Михайлович и Степан Ильич положили перед банками, рядом с картошкой.

За свою работу мужчинам не только заплатили, но и пригласили к столу. На его середине стояла бутылка кристально-прозрачного самогона. Справа – на плоской тарелке горка из ломтиков чёрного хлеба, слева – в миске пахучие солёные огурчики. Перед бутылкой в широкой сковородке ароматно дымилась мелко порезанная, и только что пожаренная свинина. Рядом в глубокой тарелке – горячая рассыпчатая картошка. Колязины вместе с гостями с удовольствием отведали вкусного ужина. Каким опьяняюще смачным показалось сёстрам мясо, ведь последний раз мясное блюдо они вкушали год и три месяца назад!

К вечеру, после хлопотливого дня сёстры присели к телевизору.

– Жалко кабанчика, а что делать. Теперь-то мы заживём получше, – сказала довольная Анна Петровна и с облегчением вздохнула.

– Анют, скоро получим пенсию. Давай начнём откладывать понемногу, а к весне насобираем, и, может, хватит и на поросёнка и на цыплят.

– Э-э, хватила: и поросёнка и цыплят. Хорошо бы. Но не потянем. Одного кабанчика еле выкормили, сами впроголодь сидели.

– Но цыплят нам надо обязательно. У нас же всего две курицы осталось.

– Да, цыплят надо, но вместе с поросёнком не потянем, нет.

– Ну, тогда цыплят побольше возьмём.

– Да, возьмём. А может, и уточек несколько штук прикупим?

– А гуси чем плохи? Только придётся их водить на озеро. Если бы у нас было кому траву косить и привести её, то завели бы кроликов.

– Ага, а ещё лучше нутрий – мех дороже! Размечталась! Нам хотя бы, дай Бог, цыплят купить и выходить их.

До поздней ночи проговорили сёстры, строя планы и радуясь, что тяжёлые времена теперь для них позади.

На следующий день Анна Петровна решила сварить горохового супа. Горох ещё с вечера замочила. Утром поставила кипятить воду.

– Марусь, я пойду в подвал, отрежу свининки на суп. Скоро вода закипит, присмотри, – попросила она Марию Петровну, накинула фуфайку и пошла к двери.

Та кивнула в знак согласия и продолжила чистить картошку. Мария Петровна старалась срезать тонкий слой, чтобы меньше шло в отходы, а пальцы с опухшими суставами еле сгибались и плохо удерживали картофелину и нож.

Анна Петровна, ещё не дойдя до подвала, заметила на свежевыпавшем снегу следы, большие и глубокие. Удивилась, эти следы не походили на отпечатки обуви её или сестры. Смутная тревога проникла в душу. Когда же Анна Петровна подошла к двери подвала, так и обмерла. Словно холодный фонтан обдал её изнутри, вмиг похолодели кисти рук и ступни ног, а голову, будто обруч сдавил. Замок был сорван, а дверь чуть приоткрыта. Предчувствуя худое, она осторожно дотронулась до двери, как будто та могла укусить её. Медленно открыла, затем, как бы с опаской стала спускаться… Внизу на целлофане лежит примятый, слегка окровавленный снег. Свиной туши нет!

Анна Петровна не ахнула, простонала и в последней надежде обвела глазами подвал, но туши нигде не оказалось. Обида и отчаяние горчайшими волнами захлестнули её. Из уст вырвался вопль: «Кабанчик! Наш кабанчик!..» Побледневшее лицо вдруг стало багрово-красным. Анна Петровна обхватила руками пылающую голову и только и смогла произнести «кабанч… каб…» Перед глазами возникла красноватая пелена, закрывшая собой всё. В ушах что-то заложило и зашумело. Ноги онемели, она перестала их чувствовать, и как подкошенная рухнула на земляной пол. Руки безвольно задёргались в судорогах. Постепенно ослабевая, она затихла.

«Что-то Анюта долго не идёт, не споткнулась ли?» – подумала Мария Петровна, очищая головку лука. Выждала немного. Сестра не возвращается. Мария Петровна уже тревожась, схватила старый жакет и поспешила во двор. Когда стала подходить к подвалу, её удивило, что кроме цепочки сестриных следов к подвалу тянутся ещё две, одна от него ведёт к забору, а другая – обратно. Возле двери натоптано. «Ах! Беда!» – вырвалось у неё, когда увидела сломанный замок. Она поспешила спуститься, превозмогая боль в ногах.

– А-а-й, Аню-та! – крикнула она, увидав, что сестра лежит ничком на полу. – А ка…? – только и смогла произнести она, заметив отсутствие свиной туши.

Острая боль вдруг пронзила Марию Петровну под левую лопатку. Заныла левая рука и спина. Но она попыталась вытащить сестру. Вскоре поняла, что силы её оставляют.

– Я сейчас. Анют, подожди… я позову на помощь… сил нет, сейчас… – причитала она.

Сестра не шевелилась. Мария Петровна кое-как, из последних сил выбралась наружу и громко, как она думала, крикнула:

– Люди, помогите! Анюте плохо! Анют… Аню… – её шепот перешёл в хрип. Нестерпимая боль в груди заставила её замолкнуть на полуслове.


Мария Петровна очнулась и увидела, что лежит на металлической койке в маленькой комнатке с голыми светло зелёнными стенами, догадалась, что – в больнице. «А, где же Анюта? И как я здесь оказалась?» – в недоумении и тревоге подумала она. Мария Петровна медленно встала и побрела к двери. Голова кружилась, ноги еле держали. Выглянула в коридор. Почти, напротив, за столом сидела молоденькая медсестра. Заметив больную, та тут же вскочила и бросилась к ней.

– Очнулись, наконец-то! Вы пролежали без сознания больше четырёх суток. Пойдёмте, я помогу, вы прилягте, а я пойду врачу скажу.

– А, где Анюта?

– Анюта? Какая Анюта?

– Анна Петровна, моя старшая сестра!

– А, сестра… – девушка замешкалась. – Доктор знает, он вам потом скажет. Ложитесь.

Через несколько минут в палату зашёл врач, черноглазый мужчина лет тридцати-тридцати пяти с серьёзным лицом. Он осмотрел Марию Петровну и сказал, что дела её уже лучше и скоро можно будет выписывать.

– Доктор, медсестра сказала, что Вы знаете, где моя сестра, – Мария Петровна указала в сторону двери. – Как она? Где?

Врач изменился в лице, опустил глаза. Он не решался говорить правду, опасаясь ухудшения её состояния, но и не сказать, тоже было нельзя. Чем дольше и пристальнее Мария Петровна всматривалась в лицо доктора, тем больше боялась услышать ответ.

– Ваши соседи из-за штакетника увидели вас лежащей на снегу, к счастью вы не успели переохладиться, – наконец произнёс он как бы виновато. – Они вызвали скорую. Потом стали искать вашу сестру… нашли в подвале… Но врачи уже помочь не могли…

Мария Петровна закрыла лицо руками и заголосила. Врач выждал паузу в её рыданиях и добавил.

– Вы долго не приходили в себя… ваши соседи, то есть жители почти всей вашей улицы скинулись на похороны…

– Её уже похоронили?!

Доктор кивнул.

Марию Петровну выписали через две недели. Она горевала каждый день и безутешно плакала. В больнице было на душе тяжко, а дома легче не стало. Сидит дома, и кажется ей, что Анюта вышла куда-то. Потом спохватиться, вспомнит, что та уже не возвратиться и так одиноко и пусто становиться, что сил нет выдержать. Они ведь жили мирно и дружно всю жизнь, понимали друг друга с полуслова, а ссорились только в детстве. Совсем пала духом Мария Петровна, ещё больше разболелись кости и суставы. Плечи стала сутулить, голову опускать, на лице выражение постоянно угрюмо-кислое. Не радовало и не заботило то, что в её отсутствие уцелели две курицы. Она даже иной раз забывала их покормить. О них позаботилась соседка Любовь Степановна, которая и скорую вызвала и организовала похороны Анны Петровны.

Мария Петровна почему-то боялась идти к сестре на могилку и сама себя за это ругала. Чтобы избавиться от этого страха, она пошла в церковь, побеседовала со священником, заказала молебен об упокоении сестры и всех своих умерших родственников. После беседы ей немного стало легче. Прямо из церкви Мария Петровна отправилась на кладбище. Разыскала могилу и долго плакала, рассказывала сестре, как ей теперь одиноко и тоскливо.

Вернулась домой, когда уже наступали сумерки обессиленная, но и в какой-то степени успокоенная. Покормила своих курочек. Еле доплелась до койки, и как только легла, тут же и заснула.

Во сне она видела Кольку Спицына, который сидел за столом со своим собутыльником Митькой и ел жареное мясо. Когда Митька ушёл, Колька вышел в коридор, отодвинул стул, открыл люк, и полез в погреб. Оттуда он достал половину свиной туши и отнёс её в кладовку. Затем вернулся на кухню и налил стакан…

Мария Петровна проснулась в недоумении и с каким-то странным ощущением уверенности, что туша, которая была у Кольки – остатки их кабанчика. Но это противоречило здравому смыслу, и она говорила себе: «Ну, при чём здесь Колька? Какое он имеет отношение? Чушь какая-то!» И она принялась за уборку дома. Но ей то и дело вспоминался Кольца Спицын. Ему было около сорока лет и похож он действительно на спицу, только поломанную, потому что какой-то согбенный. Колька – алкоголик. Жил он один – жена от него давно ушла и забрала дочь.

Мария Петровна припомнила, что Колька с лета к ним зачастил. То напросится воды с колонки принести, то забор починить, дверь в подвале утеплить, осенью дрова раза три колол. Сёстры тогда частенько отказывались от его услуг, ссылаясь, что им отблагодарить нечем. А он в ответ, чуть ли не с обидой отвечал, что от чистого сердца хочет помочь, мол, он состарится и ему, может, помогут. А они восхищались его добротой и любезностью и жалели, что слабость к водки его губит.

«Нет, на него грех думать!» – возмущалась сама на себя Мария Петровна. Но вот стали всплывать в её памяти вопросы Кольки, брошенные как бы между делом. Он интересовался их кабанчиком, сколько они будут его держать, когда резать. В сентябре напросился помочь снести в подвал картошку. Вспомнила, что он даже держал в руках замок и говорил, что крепкий и ещё прослужит долго.

Как ни гнала Мария Петровна от себя мысль, что Колька Спицын виновник беды, сомнение в его непричастности усиливалось. В то же время у неё зрела какая-то доселе неведомая ей решимость. Она совсем потеряла покой. И наступил такой момент, когда она почувствовала, что должна узнать: украл Колька тушу или нет, что это, бред её утомлённого сознания или что-то иное…

Пасмурный день разродился снегопадом. Мелкую и частую крупу сменили медленно падающие хлопья снега. Пушистый рыхлый слой покрывал утрамбованные тысячами ног и колёсами машин заиндевевшие и обледенелые улицы.

Мария Петровна покормила кур. Затем взяла санки, и, опираясь на палку, зашла к соседке. Предупредила её куда идёт, что мол, хочет одно дело выяснить у Кольки, от него она обещала опять зайти к ней. Ещё Мария Петровна попросила Любу сходить за ней, если она задержится надолго, прихватив с собой кого-нибудь их мужчин.

Спицын жил недалеко, через несколько домов, так что скоро, несмотря на больные ноги, Мария Петровна уже стучала к нему в окошко. Увидев её, у него вытянулось и без того длинное лицо, и даже ей показалось, что он как будто испугался. Открыв калитку, встретил Марию Петровну вопросом:

– Баб Марусь, чего тебе?

– Да вот шла мимо, да извини, на двор захотела, мочи нет. Не дойду до дома.

– А-а, ну заходи. А чего с санками?

– На всякий случай, может, пригодятся, тащить силёнок маловато.

– А, что тащить-то, санки пустые ж ведь!

– Говорю, на всякий случай.

– Да, ну тебя, мелишь, сама не знаешь, что, – махнул он рукой и пошёл в дом.

Мария Петровна зашла в туалет, который стоял в дальнем углу двора, постояла там немного, а потом направилась к дому. Уже в коридоре она почувствовала аппетитный запах жареной свинины. Она раскрыла дверь и шагнула в кухню. Спицын опешил и застыл с открытым ртом, а его рука зависла в воздухе с куском мяса на вилке. Компанию хозяину составлял его приятель Митька. На столе было полно бутылок, а на двух тарелках лежало мясо. На плите в сковороде жарилась следующая порция.

– У тебя праздник, извини, что помешала. В доме такой вкусный дух, аж слюнки текут.

– Присаживайся к нам, баб Марусь, – пригласил добродушный Митька.

– Да, она спешит, на минутку зашла, – как бы смущаясь, проговорил Колька.

– Нет, я не спешу, с чего ты взял, – ответила Мария Петровна, расстёгивая фуфайку и подтягивая к себе табуретку.

– Нет? А мне так показалось, – замялся он.

– Мне что-то пить захотелось. Коль, у тебя вода стоит в коридоре?

– Ага, но она холодная.

– А мне как раз и хочется холодненькой.

– Так она очень холодная. Простудишься!

– Я немного.

Мария Петровна медленно встала и, опираясь на палку, вышла в коридор. Её подозрения и возрастающее возмущение придавали ей силы. Она прошла мимо бака с водой и подошла к двери кладовки. Быстро её открыла… На полу против входа на старой клеёнке лежала половина свиной туши.

Мария Петровна сначала остолбенела, последняя надежда оправдать Спицына рухнула. Она только сейчас всё поняла. Его помощь, его участие – всё было ложно, лицемерно. Он задумал свой гнусный поступок давно и только ждал. Она вспомнила сестру, и как та хвалила его и жалела. Мария Петровна, обычно тихая и спокойная ощутила прилив ярости и бесстрашия. Она решительно направилась обратно в кухню.

Колька, увидав её сурово-каменное лицо, еле промямлил:

– Ты чего?

– Я тебе дам чего! Охотник до чужого добра! Откуда у тебя туша? На какие доходы ты её приобрёл? – прогремел голос Марии Петровны.

– Да, успокойся ты, бредишь что ли?

– А не моим ли кабанчиком ты потчуешь гостей?

– Вот баба, рехнулась совсем!

– Откуда у тебя свинина, отвечай! У тебя, который всё в своём доме пропил! Которого никто не берёт на работу! На какие средства ты шикуешь?

– С чего это я должен тебе отчёт давать? Будет мне тут каждая выжившая из ума бабка указывать!

Полупьяный Митька поспешно встал из-за стола и стал искать куда-то брошенную свою куртку.

– Ой, Коль засиделся я у тебя. Дома запилят. Я пойду. Спасибо за угощение, – забормотал он испуганно.

– Угощение! Ты бы поинтересовался, где он его взял!

– Я спрашивал! А он сказал, что на мясокомбинате подхалтурил.

– А ты и поверил! Святая простота! Тебе лишь бы стакан пропустить!

– Не шуми, баб Марусь, я ваших дел не знаю, – Митька попрощался, и, выходя, задумался: «Действительно странно получается. Колька стал жировать как раз с того времени, как у Колязиных кабана украли… Неужто это он?..»

– Гад ты! – крикнула Мария Петровна на Спицына. – Из-за тебя сестра померла! Чтоб ты подавился.

– Иди отсюда, полоумная!

– Я те дам полоумная! – Мария Петровна резко замахнулась и ударила его палкой. – Я те дам…

– Ты, что, совсем рехнулась?!

– Я те дам, рехнулась! – она схватила со стола бутылку, которую ещё не успели откупорить, и швырнула её в хозяина.

Колька не ожидал и не успел увернуться. Удар пришёлся в правую руку. Вид разбитой полной бутылки отразился на его лице горьким отчаянием. Он даже забыл про боль в руке.

– Ты, что добро портишь! – завопил он.

– Я те дам добро! – Мария Петровна стала расшвыривать стоявшие на столе бутылки.

– Да я тебя в тюрьму посажу! – орал он, а сам боялся близко к ней подойти.

Мария Петровна махала палкой и пыталась достать увёртывавшегося Спицына. Она решительно заявила:

– Сажай! Я свою жизнь прожила, мне уже бояться на этом свете нечего. А, вот ты-то сам и сядешь! Вор и убийца! Если бы не твоя гадская душонка Анюта была бы жива!

Гоняясь за Колькой она действительно не чувствовала страха и её невозможно было остановить. Она сама не смогла бы объяснить этого. То ли гнев придавал ей силы, то ли ещё что-то, но чувствовалось, что она дошла до какой-то черты, где уже мысли о самосохранении не тревожат душу. В неё словно вселилась какая-то сила. И Спицын её чувствовал, с каждым мгновением их борьбы становясь, всё трусливее. Но как ни сильна стала духом Мария Петровна, ей всё-таки не удалось поколотить Кольку так как ей хотелось. Хоть он и хилый и пьяница, но моложе и резвее. Спицын норовил пробиться к двери, чтобы убежать из дома и где-нибудь переждать бурю. Но не успел…

Любовь Степановна после ухода Марии Петровны заволновалась. Ей показались странными желание соседки зайти к Спицыну, чего она никогда раньше не делала и предупреждение на случай задержки. Поэтому она, позвав мужа, решила сходить к Спицыну за Марией Петровной. По дороге они встретили своего знакомого и позвали с собой. В то время как Колька спешил к двери, на её пороге показались Любовь Степановна с мужчинами.

Мария Петровна обрадовалась их приходу и крикнула Спицыну:

– Изверг, объясни людям, откуда у тебя появилась половина свиной туши и куда делась её вторая половина!

Спицын, увидев вошедших, сразу сник, присмирел и тихо опустился на табурет, понурив голову. Мария Петровна словно увидела его другими глазами. Он ей показался жалким и ничтожным, её даже передёрнуло от гадливости и презрения к нему. Палка непроизвольно выскользнула из её руки. Ей почему-то стало легко и свободно, как будто с её души испарилась какая-то тяжесть.

И глядя на него, она подумала: «Никчёмный. Несчастный»

2—11 апреля, 18—20 мая 2003 г.

Дорога из века в век. Век ХХ заканчивается, век ХХI начинается

Подняться наверх