Читать книгу Шизофрения. Том 1 - Исаак Ландауэр - Страница 3

В отличие от большинства своих коллег Михаил не очень жаловал всяческие корпоративные халявные мероприятия, поскольку они отрывали его от любимого «занятия алкоголем», как он иногда называл свою милую привычку напиваться в одиночестве. Тем не менее, новая позиция обязывала, и как ответственный сотрудник и руководитель он покорно тянул лямку.

Обычно всё ограничивалось посиделками в соседнем с офисом средней руки ресторане с наклонностью пивняка, хотя и могущем похвастаться неплохой по московским меркам кухней. Человек двадцать-тридцать коллег занимали какое-то более-менее единое пространство, которое по старой ещё советской привычке подсознательно стремилось принять форму длинного свадебного стола, во главе которого вместо счастливых молодожёнов водружали руководителя, чаще экспата, и попутно с возлияниями воздавали ему различные почести в благодарность за свою счастливую судьбу, бесплатное пиво с луковыми кольцами и надежду, что эта эйфория продлится всю сознательную жизнь.

Порядочных, сиречь западноевропейских и североамериканских, иностранных менеджеров порой слегка пугала эта твёрдая уверенность подведомственного персонала в том, что именно любимый руководитель был тем рогом изобилия, из которого сыпалась карьера, зарплата и упомянутый уже бесплатный разливной лагер. Не помогала ни ротация кадров, ни уверения самого уважаемого начальника, ни даже вся корпоративная культура, заточенная на восприятие корпорации как отдельного мощного государства, – приземлённый ум российского служащего хотел видеть объект своего обожания, трогать его и, временами и в известном подпитии, отдаваться ему бескорыстно и просто, стремясь незатейливыми пьяными фрикциями разнообразить скучное пребывание среди холодных отечественных снегов. Этому даже придумано было подходящее название – one night stand, и в этом красивом словосочетании на английском языке наше русское блядство представлялось уже чем-то утончённым и очень западным, эдакой новомодной формой взаимоотношения полов в рамках строгой на этот счёт в рабочее время деловой этики.

Надо признать, что мы, дети страны советов, прямо-таки расцветали от потока свалившихся на нас, большей частью незаслуженно, благ и опять же как дети искренне радовались каждому событию в жизни приютившей нас компании. Довольно, впрочем, скоро эти радости приелись, и уже лениво, как обязанность, потягивают морковный фрэш познавшие жизнь соотечественники, смотрят снисходительно на восторги молодых сотрудников, стерев из памяти свою ещё недавнюю вторую молодость, полную искренних обожаний и слёзных восторгов под холодный, разливной, трижды упомянутый, но, чёрт же побери, такой тогда, казалось, вкусный бадвайзер.

Впрочем, как раз сегодня Михаилу предстояло мероприятие несколько иного свойства. Многочисленные действующие и потенциальные подрядчики под любым, более или менее подходящим предлогом устраивали различные полуофициальные конференции с непременным шведским столом, изобилующим в том числе и алкоголем, дабы – официально декларировалось – иметь возможность обсудить текущие вопросы или возможность будущего сотрудничества в неофициальной расслабляющей обстановке вместо того, чтобы мучить клиента презентациями в душном офисе. Идея стоящая, благо всё больше раскручивающийся маховик отечественной коррупции давал обильные всходы повсюду, не забывая и вотчины империалистов, бюджеты которых, к слову сказать, частенько могли переплюнуть государственные структуры. И недавно ещё восторженно счастливые одной зарплатой рабочие пчёлы превращались в холодных расчётливых циников со всеми задатками будущих трутней: ровно десятилетие русская ментальность боролась с новыми веяниями из-за океана и в конце концов снова победила, водрузив над флагманами уже западной индустрии знамя лени, интриганства и тотального воровства.

В описываемый однако период русская душа ещё не раскрылась полностью, и потому страждущие получить контракт аккуратно прощупывали decision makerов на предмет восприимчивости к новым веяниям, и частенько ещё можно было получить отказ и вообще потерять клиента, если вот так, невпопад, ляпнуть ему про откат. Более тонкие игроки имели для этой цели в отделе продаж парочку не очень, может быть, талантливых сэйлзов, но зато приятно выделявшихся на общем сером фоне девушек более чем притягательной наружности. С такой приятно было и поболтать, потягивая вискарь, и такой легче прощались различного рода оплошности, которые так почти охотно мужчина прощает красивой женщине, как будто красота вправе компенсировать недостаток такта и ума.

Почему-то в данном случае время было выбрано как будто специально самое неудачное – пятница вечер, и division manager Михаила предсказуемо отказался от участия, но по каким-то своим соображениям, а может быть и просто в припадке альтруизма сообщил страждущим занять место новых поставщиков, что отправит на мероприятие свою чуть только не правую руку, которого и наделяет всеми необходимыми полномочиями. Правая рука, прямо скажем, не испытывала восторга от перспективы отложить свидание с алкоголем минимум на четыре часа ради сомнительного удовольствия выслушивать грубую лесть, не имея возможности как следует напиться, дабы не потерять лицо, а точнее – не получить по шее за вымазанный в грязи престиж родной компании. Михаил понял, что откосить не получится, когда босс, многозначительно улыбаясь, сообщил ему по секрету, что у них впечатляющий отдел продаж, с некоторыми представителями которого очень приятно и полезно пообщаться за бокалом кьянти. Утешало в этой ситуации одно: поскольку любимый руководитель готовился отбыть с повышением назад на родину в течение ближайших месяцев, ему было глубоко наплевать на будущий тендер и выбор поставщика, поэтому, при наличии удачи, Михаил мог бы, воспользовавшись временным безвластием, несколько улучшить свои финансовые показатели, которые, хотя и были в порядке – на вискарь и шлюх ему с избытком хватало зарплаты – явно не пострадали бы от небольшого дополнительного вливания. Подбодрив себя таким образом и всё-таки хлопнув в кабинете пару раз по сто по случаю пятницы, в подобающем выпитому душевном настроении гордый представитель отечественного среднего класса отправился на рабочей машине с водителем познавать новые прелести своей должности.

Место, куда его привезли, было то ли гостиницей, то ли конференц-залом в приличном районе недалеко от Волхонки, так что можно было при случае услышать перезвон ХХС, если последний вообще когда-нибудь звонит. Меньше всего по его внешнему виду можно было предположить, что он и есть один из главных гостей вечера, вокруг и ради которых планируется основное сегодняшнее действо, но по счастью фамилия была в списке гостей, и тут же от группы встречающих девушек отделилась одна, ростом повыше остальных, которые и так-то были под метр восемьдесят, и, ласково сверху заглянув в глаза, объявила себя его сегодняшней спутницей, помощницей и чуть только не доброй волшебницей, призванной, как догадался Михаил, скрасить его сегодняшний вечер ненавязчивой беседой о будущем тендере.

Они прошли к лифту и, поднимаясь на четвёртый этаж в чудесном зеркальном ящике, имели возможность таким образом каждый рассмотреть друг друга со всех сторон. Впечатление было несколько различное: один видел шикарную девушку в дорогом, почти неприлично коротком платье, другая имела счастье лицезреть мятые брюки, дешёвую обувь и не первой свежести рубашку, о цвете воротничка которой не хотелось даже и думать. Образ её сегодняшнего спутника завершался слегка просвечивающими контурами майки, в которой русская всё-таки девушка безошибочно узнала так называемую «алкашку», сильным запахом неожиданно хорошего виски и полным очевидным неприятием действительности, невниманием к своему внешнему виду и, что было совсем грустно, отсутствием привычного, чуть стеклянного грубого мужского блеска в глазах при взгляде на неё.

– Как-то мы с Вами не смотримся, – в довершение всего искренне пошутил он и даже от души рассмеялся. – Из своего опыта могу посоветовать Вам побольше пить, это, знаете ли, сглаживает впечатление, – по-идиотски серьёзно завершил её спутник.

Женский арсенал богат инструментами, способными охмурить всякого мужчину, но что прикажете делать с придурком в измятых штанах, который к тому же прекрасно осведомлён о собственной неполноценности, и последняя его ничуть не смущает.

– Пожалуй, я воспользуюсь советом, – неожиданно даже для себя зло ответила она и, вдруг испугавшись этого прорвавшегося слова, способного испортить всё дело, испуганно посмотрела на собеседника. Михаил понимающе, без тени обиды кивнул, чем заставил почувствовать свою спутницу непривычную неловкость. Ей вдруг показалось, что она снова на школьном выпускном и идёт под руку с первейшим ботаником класса, которого она, сначала смеха ради, нанюхавшись какой-то дешёвой дряни, избрала своим кавалером на вечер. Позже, изрядно до кучи напившись, юной красотке пришла в голову возбуждающая отвратительным контрастом мысль: ей, воплощённой сексуальности, быть грубо в свой выпускной оттраханной этим забитым, мастурбирующим занудой, и она затащила его в какую-то вонючую каюту прогулочного катера, на котором, видимо, чтобы не разбежались, собрали их любимые учителя, расстегнула ремень на брюках, стянула белые детские трусы и начала с того, что подарила ему, не видевшему, что называется, ничего слаще редьки в своей унылой жизни, тот минет, от которого млели все её знакомые парни и мужики, дарили ей подарки и предлагали озолотить, лишь бы она решилась делать это ему одному. Она опасалась, чтобы несчастный слишком быстро не кончил, обломав ей кайф, а он вместо этого грубо оттолкнул её и, сказав «у меня нет презерватива», застегнул штаны и быстро вышел вон.

Открывшиеся двери лифта прервали её невесёлые воспоминания и, оправив платье, она томным голосом проговорила:

– Кстати, я забыла представиться, меня зовут Инна.

– Ничего, у Вас на табличке написано, – ответил Михаил и, жестом предлагая ей выйти из лифта первой, с неожиданной самоуверенностью в голосе заявил: – А теперь, Инна, давайте узнаем, где здесь бар.

Потому что, пока его не слишком обходительная дама предавалась воспоминаниям юности, Михаил успел сделать несколько важных для себя наблюдений:

– на стойке с бейджиками, придя одним из первых, он не заметил больше ни одного с названием родной компании, равно как и не увидел имён, с которыми работа могла свести его в дальнейшем. Это был разношёрстный клиентский состав, набранный, что называется, «до кучи», тогда как главными блюдами праздника были несколько приглашённых, и он в их числе. Михаил попытался всколыхнуть в себе нотки тщеславия, чтобы порадоваться этому, но здравый и пока ещё трезвый рассудок не позволил ему упиться чувством эфемерной власти, напоминая, что его занесло сюда по чистой случайности;

– его Инна была слишком явно начинающим и весьма условным сэйлзом, раз забыла даже представиться и позволила себе в самом начале разговора непростительную с любым другим собеседником резкость, но опытным взглядом он определил, что она тёртый калач, видавшая виды баба, которая при случае не побрезгует помочь ему проблеваться в какой-нибудь античного вида фаянсовый толчок и посадит в такси до дома – лишь бы сдуру не своего;

– ему, как горячо желанному будущему клиенту, очевидно, важно было сохранить лишь внешнюю минимальную сторону приличий, то есть не упасть лицом в шведский стол, не орать и не задирать окружающих, к чему он, тихий домашний алкоголик, и без того никогда не был предрасположен.

Всё вышеизложенное привело его к приятному финальному умозаключению, что он может не откладывать своей алко-пати, а начать её здесь, наполовину для разнообразия поднакидавшись в новой атмосфере, чтобы потом с тем большим удовольствием отпустить тормоза дома. Оставалось одно, слегка потерявшееся от его напора неудобство, и звали её Инна, и надо было что-то с ней сделать, поэтому с яростью спортсмена, преодолевающего последнее препятствие на пути к желанному финишу, Михаил взял за руку свою музу по принуждению, отвёл в сторону и в ответ на её полувопросительный, но всё же подбадривающий взгляд быстро начал говорить:

– Дорогая Инна, я понимаю, что цель Ваша на сегодня есть добиться моей встречи с Вашим руководителем путём нехитрых женских обольстительных приёмов, которыми Вы, не сомневаюсь, владеете в совершенстве. Но я избавлю Вас от не слишком приятной обязанности почти что соблазнения столь неприглядного типа как я: вот Вам визитка, и пусть в понедельник – нет, во вторник, он позвонит мне, чтобы договориться о встрече, на которой мы обсудим все – так и скажите, абсолютно все интересующие его детали. Засим можете отрапортовать Вашему начальству, что mission complete и быть свободны, тем более, что у симпатичной девушки вроде Вас явно найдётся занятие поинтереснее на вечер пятницы. Чтобы Вы были спокойны, я даже обещаю непременно доложить Вашему боссу, что только благодаря Вашему профессионализму сэйлза и женскому обаянию и состоялась наша с ним встреча. Вроде всё, – резюмировал Михаил и обвёл взглядом собравшихся, как будто на их лицах мог увидеть напоминание о чём-то упущенном и важном. – Рад был познакомиться, – поставил он точку и почти как на пружинах стремительной походкой двинулся к бару.

Совершенно случайно и уж точно не желая того, Михаил вновь вызвал из небытия неприятное воспоминание семилетней давности, которое так некстати всплыло в сознании Инны по дороге в лифте. Снова, как и тогда, ей сказали «у меня нет презерватива» и поспешно ретировались, и если тогда она в шутку ещё немного побегала за медицински подкованным ботаником, то сейчас ей страстно захотелось поставить на место этого зачуханного неудачника, в результате какого-то глупого стечения обстоятельств занесённого наверх по начальственной лестнице.

В это время ничего не подозревавший неудачник уже потягивал в сторонке от основного действа самый что ни на есть скотч и потому излучал почти что блаженство. Одного недоставало для полного расслабления – это был чёртов фуршет, на котором, соответственно, не было стульев, и он, всё ещё трезвый, а потому колеблющийся, несмело пошёл обратно к только что грубо брошенной спутнице. Увидев его приближение, Инна, к своему удивлению, испытала двойственное чувство, в котором, с одной стороны, была очевидная радость решительной победы своей красоты над этим чванливым кретином, но что-то внутри, неожиданно для неё самой, загрустило, видя, каким недолгим оказался триумф этого хотя и помятого, но как ещё минуту назад казалось неординарного мужчины.

Пока Михаил не спеша пробирался к ней через толпу гостей, она даже успела потосковать немного о том единственном, которому хватило сил остаться собой даже под влиянием её почти всесокрушающего обаяния. Надо было видеть, как он опускал глаза, боясь встретиться с ней взглядом, и тем не менее явно шёл обратно к ней. Вот он уже обошёл последнее препятствие, её непосредственного руководителя, кстати, своего тёзку, который что-то по этому поводу не очень удачно пошутил. Ещё раз-два-три, и он уже стоит перед ней, неуверенно глядя в глаза. Итак, с чего же мы начнём?

– Милая Инна, я прошу прощения, что был чересчур самоуверен и решил обойтись сегодня без Вашей помощи.

«Ещё бы ты попытался обойтись», – торжествуя, но, естественно, про себя довольно констатировала Инна.

– Я понимаю, насколько это неуместно, учитывая формат мероприятия, но хочу попросить Вас об одной необычной услуге… – Михаил сделал паузу перед решительным выпадом.

«Да неужели же он так и предложит, – начала уже по себя возмущаться Инна, – это, конечно, важный клиент, но нужно и меру знать, здесь же не бордель».

«А пошло оно, в конце концов, я нужен им как клиент и класть хотел на весь их этикет, пусть уж постараются», – решительно додумывал Михаил, благо скотч оказался что надо и, растворяясь, уже давал ожидаемые плоды.

– В общем, мне нужен стул, – вдруг почти с вызовом сказал он.

В первое мгновение Инна услышала в высказанном медицинском термине жуткое даже не сексуальное уже извращение и, на секунду опешив, вперилась в говорившего взглядом, не в силах осознать даже реальность происходящего, но на помощь, как ни странно, пришёл сам змей-искуситель.

– Ну не могу я всё время стоять. Хочется и посидеть немного, не восемнадцать же мне, в самом деле, лет, – увидев, какой жуткий эффект произвела его просьба, извиняющимся тоном промямлил Михаил. – Впрочем, как хотите; но тогда мне придётся оставить Ваше милое собрание, – в нём говорил уже недовольный ребёнок, у которого отобрали ненужную игрушку, которая именно вследствие этого и стала вдруг самой желанной.

«Да пошло оно всё, – уже как мантру повторял он, в душе коря себя за чрезмерную преждевременную сговорчивость. – Что это за грёбаный интеллигентный джентльмен во мне освободил от законных обязанностей эту шлюху. Оставил бы у себя на побегушках на весь вечер, нет, блин, надо же мне быть бла-а-родным рыцарем без страха и упрёка, – обидно было, что ему почему-то начало здесь нравиться, видимо, сказывалось седативное действие алкоголя – сиди и потягивай качественное пойло, да поглядывай на красивых девушек: тот же стриптиз, только намного приятнее, поскольку с любой можно поболтать, и она со всем возможным рвением будет делать вид, что разговор ей приятен, а ты себе нуди про неудавшуюся жизнь и подступающий кризис среднего возраста; слушай, как она тебя отговаривает, убеждает, что ты ещё очень привлекательный молодой мужчина, к тому же такой успешный, с блестящим будущим, мечта любой девушки, только вот она лично, к безмерному сожалению, уже занята…»

На волне таких невесёлых мыслей Михаил дошёл уже до лифта и несколько раз в раздражении нажал кнопку.

– Надо было сначала дождаться такси или хотя бы стакан полный с собой захватить, а теперь чеши пёхом до метро, да ещё и на сухую. Твою же мать, – только и оставалось ему сказать в завершение настолько многообещающей, насколько и позорно провалившейся первой части пятницы.

В этот момент между ним и лифтом возникла чья-то улыбающаяся идиотская рожа, произнесла: «Добрый вечер, меня зовут Сергей», протянула ему руку, которую он инстинктивно пожал, забыв, правда, представиться в ответ, так что новоявленному знакомому ничего не оставалось, как взглянуть картинно на бейджик, хотя он и без того хорошо знал, с кем говорит.

– Я владелец компании, извините, что не нашёл время подойти познакомиться раньше. Мы раньше общались со Стивом, но он, насколько мне сказали, несколько неожиданно передал эту часть работы Вам.

– Да, его скоро переводят, так что он отправил на это сборище меня, – счёл нужным огрызнуться Михаил.

– Разве Вам у нас не понравилось? Всё ведь только началось, будет ещё, не побоюсь сказать, виртуозная игра на фортепьяно да и масса других сюрпризов; останьтесь ещё ненадолго, Вы не пожалеете.

– Всё в порядке, мы договорились с Инной о встрече с руководителем отдела продаж на следующей неделе, а теперь мне правда пора идти, – на этом стоило и закончить, но почему-то захотелось пожаловаться на несправедливость. – Точнее, я стал и хотел посидеть, а у вас негде; я попросил Инну, девушку, которая ко мне приставлена, организовать мне стул, но она как-то потерялась совсем, так что я решил не настаивать, тем более, что все деловые вопросы мы решили.

«Вот так-то, знай, какие дебилы в твоей конторе работают, – как бы говорил даже слегка приосанившийся Михаил. – А впрочем, кто ещё дебил: развели меня и выкинули», – снова грустно подумал он и сделал попытку обойти Сергея, чтобы пройти в открывшиеся двери лифта, но тот словно случайно преградил ему дорогу и, дотронувшись до его руки чуть пониже локтя, настолько легко, что нельзя было даже назвать этот фамильярный жест неделикатным, неожиданно уверенно произнёс:

– Вы позволите мне исправить это недоразумение?

В предложении и интонации вроде как был знак вопроса, но в то же время столько спокойной властности было в этом голосе, что Михаил, перестав сопротивляться, остановился и, чуть подумав, хотя и неуверенно, но кивнул.

– Пройдёмте со мной, сейчас Вам будет и стул, и кресло с диваном, если только Вам так удобнее. Скажу Вам не ради пустой лести, я тоже весьма трепетно отношусь к своим привычкам и не изменяю им в угоду обстановке и тем более чужому мнению, поэтому помимо того, что я с готовностью исполню каприз желанного клиента, мне доставит это ещё и удовольствие. Инна, бегом принеси гостю стул, – только и бросил он, и Михаил, сам ценитель дисциплины и субординации на деле, а не на словах, увидел, как мгновенно засеменила куда-то его недавняя спутница. Она бы охотно и побежала, изображая тем большее рвение, да высокие каблуки и обтягивающее платье мешали ей это сделать. Михаилу, помимо того, что волей-неволей стала приятна такая суета вокруг его персоны, было радостно сознавать, что таким образом творится самая что ни на есть справедливость. Пока он провожал Инну всё более примиряющимся взглядом, Сергей успел при помощи кого-то ещё выяснить, какой сорт виски пил до этого его будущий клиент и, когда последний повернулся к нему снова, уже держал бокал в руке с видом довольного своей проворностью официанта.

Приходилось признать, что перед ним был достойный представитель отечественного бизнеса, способный, не ложась грубо под клиента, дать ему, что называется, «почувствовать нашу любовь». Внешне этот примерно ровесник Михаила напоминал рекламу успешных людей в американских фильмах: ростом чуть выше среднего, стройный, если не сказать поджарый – как хорошая борзая, он носил явно сшитый на заказ костюм – предмет вечной зависти средней руки офисных клерков, которым подобно герою гоголевской шинели приходится долго откладывать, чтобы позволить себе такой же. Взгляд его весёлых глаз излучал беззаботность, и своим, как ни крути, пролетарским чутьём Михаил угадал в нём счастливца, удачно избегнувшего жёсткого посвящения в отечественные предприниматели в виде первоначального накопления капитала с его неизменными атрибутами безнадёжности, страха и околокриминальных первых шагов на ниве собственного дела. Он был как будто невинное дитя, не познавшее и никогда не познающее порока дешёвых съёмных квартир, не слишком симпатичных женщин и всей прочей унизительной дряни, которая гордо называется «умение довольствоваться малым». Без комплексов и преждевременных седых волос, без личных своих тараканов в голове он сочетал в себе мужскую самоуверенную силу с обаянием и лёгкостью молодой красивой девушки, уверенной, что она права уже лишь потому, что ей так этого хочется. Что-то влекущее было в этом молодом владельце даже может быть и не своего бизнеса, и рядом с ним как будто пороком казались сила воли, характер и несгибаемость под гнётом любых неприятностей – те качества, которыми заслуженно одарила Михаила не бог весть какая ласковая жизнь и которые обычно были предметом его тайной гордости, но, поставленные на одну чашу весов со смеющимися глазами и жизнерадостной улыбкой Сергея, они, хотя и перевешивали очевидно, но как-то убого и до обидного смешно было силой десятилетнего опыта борьбы, побед и часто горьких поражений с трудом пересилить чью-то неистребимую жизнерадостность. В этот момент Михаил согласен был, что противоположности притягиваются, потому что его неосознанно тянуло к этому баловню судьбы, с которым, по сути, ему и поболтать было не о чем: не плакаться же на свои болячки и уж тем более не говорить о чём-то по-настоящему серьёзном – он наверняка, хотя и получил самое блестящее образование, не прочитал в своей жизни более двух десятков так сказать «необязательных» книг.

Что до Сергея, так его только что в восторг не привёл этот Михаил, инопланетянином смотревшийся среди других гостей, абсолютно, но не показухи или принципа ради, видимо равнодушный к тому, как он выглядит и что о нём подумают. В этом отрицании общепринятого была какая-то даже особая мужественность, и пресыщенному владельцу одной из папиных фирм было приятно сознавать, что сегодня вечером он, может быть, пообщается с интересным человеком да ещё и по совместительству потенциальным крупным клиентом. Ему казалось, что его собеседник не очень-то расположен к разговору, но он хорошо знал силу своего обаяния и почти не сомневался, что легко развеет этот налёт среднерусской тоски, а потому с места в карьер начал:

– Мне уже успели доложить, что Вы любезно согласились встретиться с нашей главной продажной тварью, как я его называю, и тем лишили смысла всю дальнейшую суету вокруг собственной персоны, отправив в отставку даже Инну, что и вовсе удивительно и, позволю себе предположить, несколько преждевременно. Впрочем, это хорошо с одной определённо стороны – своё дело как клиент Вы уже сделали, так что мы можем спокойно необременительно поболтать как два познакомившихся на скучнейшем сборище человека и не чувствовать при этом давление возложенных на нас, так сказать, обязанностей или даже ролей. Как Вам такое предложение? – закруглил Сергей, снова обольстительно показав два ряда качественных зубных имплантантов.

Весь этот напор и речь напоминали нежное обольщение понравившейся девушки, которую вдруг и непременно сегодня захотелось поселить ненадолго к себе в постель, и Михаилу пришло на ум, что его собеседник, наверное, гораздо чаще шептал на ушко юным прелестницам пошлые нежности, чем разговаривал о деле с клиентами или хотя бы просто с мужчинами. Даже сейчас он по привычке как бы демонстрировал себя Михаилу со всех сторон, давая возможность насладиться его притягательной внешностью и занимательной, как ему, похоже, искренне казалось, беседой. Одно неприятное подозрение тут же поразило Михаила, и он совершенно невпопад, с грубой какой-то солдатской прямотой спросил в ответ:

– Раз уж мы решили сразу и с ходу расставить все точки над i, можно поинтересоваться, Вы, часом, не гей?

– Нет, к сожалению, совершенный натурал, – ответил Сергей и рассмеялся. Его прервали, подавая второй бокал с виски, и он счёл нужным добавить, – поскольку мы столь быстро перешли на такие личности, предлагаю продолжить и, во-первых, перейти на ты, а то ведь, ей-богу, неудобно выкать, когда спрашиваешь пятиминутного знакомца, не педик ли он, и, во-вторых, закрепить этот переход брудершафтом, только, прошу извинить, без поцелуя по означенным выше причинам.

– Гуд, тогда давай за знакомство, – подытожил Михаил, и они громко, привлекая даже излишнее внимание, чокнулись, но по какому-то обоюдному чутью обошлись без обязательного в таком случае скрещивания рук.

Когда они затем слегка по-разному отпили свой виски: Сергей сделал один глоток, а Михаил на радостях осушил половину бокала, хозяин вечера счёл своей почётной обязанностью продолжить беседу:

– Меня, честно признаюсь, самого достают эти сборища. Тебе ещё, поверь, хорошо: все вокруг на цыпочках, красивая девушка только что в зад не целует – знай себе развлекайся в меру условностей корпоративной культуры, а мне так просто беда. Контора отцовская, который всё хочет пристроить меня к какому-нибудь делу, да и чтобы я заодно не тянул из него деньги, вот и приходится мне крутиться, чтобы не разочаровать любимого папА и вообще не лишиться средств к существованию – он у меня мужик жёсткий, как сейчас модно говорить, старой закалки.

Подёрнутым приятной алкогольной дымкой взглядом Михаил подозрительно посмотрел сначала на свой полупустой бокал, затем на полный своего собеседника и, безуспешно попытавшись сопоставить происходящее, ответил, прервав говорящего на полуслове:

– Я прошу прощения, но, учитывая степень опьянения и как-никак субординацию клиент-подрядчик, это я должен был сейчас с места в карьер исповедоваться первому встречному и жаловаться на жизнь – причём мне-то как раз есть, на что жаловаться в отличие от отпрыска голубых кровей, лениво, из-под палки управляющего папашиным капиталом. То есть это я так, больше к слову, продолжай, но справедливости ради нашёл нужным упомянуть.

– Благодарю искренне. У меня устойчивое ощущение, что мы двое только и понимаем здесь друг друга, находимся, что называется, на одной волне. Как тебе идея не задерживаться здесь слишком и потом гульнуть где-нибудь дальше, естественно, за счёт моей конторы – должен же я надлежащим образом обхаживать новых потенциальных клиентов. Сразу оговорюсь, можешь потом послать нас к чёртовой матери, чтобы ты не чувствовал себя как-то обязанным, потому что, ей-богу, просто хочу провести время с близким по духу человеком.

– Стесняюсь спросить, с чего ты так уверен в нашей, так сказать, близости после десяти минут знакомства?

Сергей ждал этого вопроса, ответ на который, по его мнению, должен был разом убедить его нового товарища, и потому победоносно даже не проговорил – продекламировал почти по слогам:

– Из-за стула.

Михаил уже понял, что покорён этим отвратительным на самом деле баловнем судьбы, но тем не менее захотел-таки выслушать немного приятной лести в свой адрес, тем более, что того, видимо, распирало от желания её высказать и, запоздало ломаясь как девушка по дороге домой к новому знакомому, он игриво – а подвыпившим голосом вышло и вовсе с оттенком лёгкого педерастического флирта – произнёс:

– С этого места поподробнее.

Его новый конфидент, радуясь, как удачно уловил настроение, охотно продолжил:

– Знаешь, как только ты потребовал стул, я сразу понял, что ты во многом такой же, как я. Конечно, у нас разное воспитание и материальное положение – не столько в плане количества денег, поверь, у меня их ненамного больше твоего, сколько в части трудности их получения, и ещё много мы чем отличаемся, но в главном мы похожи: каждый в меру своей власти и положения имеет собственный небольшой мирок, кокон, из которого он не выходит, но уж в нём-то всё и всегда делается так, как мы захотим, и плевать на всякие условности там и приличия. Вот захотелось тебе стул – и положить ты хотел на то, что это фуршет – раз, что ты будешь выглядеть полным идиотом, сидя один среди стоящей публики – два, и даже больше скажу – ты будешь настолько в себе уверен, что постепенно остальные примут, так сказать, твою точку зрения и мало того что перестанут коситься, так ещё, может, и себе стулья потребуют – три. Ну как, угадал?

Папин любимец улыбался с обольстительностью заправского жиголо и, не уточни десять минут назад Михаил насчёт его сексуальной ориентации, он был бы твёрдо уверен, что является сейчас объектом соблазнения, что на самом деле было сущей правдой, с той лишь разницей, что стоявшему напротив честнейшему натуралу давно уже прискучило общество приятных, но в целом пустых женщин: его мужское эго вкупе с физиологией были удовлетворены абсолютно, и он просто искал приятной компании, собеседника, с которым действительно было бы интересно поговорить. Безусловно, он предпочёл бы вести этот интересный разговор с интеллектуально развитой, обольстительной и по возможности молодой девушкой, чтобы потом логично завершить его не менее интересной игрой в постели, но это было уже из области научной фантастики, тем более, что, будучи не только реалистом, но и прагматиком, хорошо понимал, что мог легко провести вечер за разговором с мужчиной, попутно подцепив и женщину для завершающей стадии.

Сергей. Сука. Повелитель морей. Весьма убогая рифма. Историю на самом деле делают те, кто её записывает, и отпечаток псевдопролетарской ненависти сопровождал Михаила всегда, когда он общался с этим человеком. Конечно, это была не ненависть, а просто зависть. Конечно, он не признался бы в этом, даже произнеся вслух сто раз подряд. Есть люди, которых сама судьба, кажется, произвела на свет, чтобы отравить жизнь другим, а именно большинству, вышеозначенной судьбой не избалованных. Было бы ничего, если бы в сочетании с отцовским богатством Сергей был красивым, избалованным деньгами мальчиком, который всегда жил на всём готовом и посему считал себя белой костью, или напротив, имея довольно-таки посредственную внешность, мог бы всё равно рассчитывать на симпатию женщин уже в силу папиного состояния, но он рано занялся плаванием, выбран был не самый плебейский спорт, вытянулся, приобрёл спортивную, отдающую привлекательной аристократической худобой фигуру, отрастил длинные волосы вопреки увещеваниям тренера (впрочем, не очень-то настойчивым, ибо резкий взлёт питомца не входил в расчётливые планы опытного наставника) и довершил свой внешний вид смесью лёгкой пресыщенности и непритязательной наблюдательности, отразившейся в некогда простом, как из-под штампа, лице. Можно было бы сказать, что он получил блестящее образование в Англии, но уместнее сказать – хорошее, поскольку в Англии уже давно никто не получает образование, но заводит связи среди будущих сильных мира сего; уже поэтому свободно говорил на английском, неплохо на французском (какой же порядочный бритт не ездит на лето во Францию), прочитал несколько десятков неплохих книг, выучил с дюжину цитат из Шекспира и Цезаря, естественно, на языке оригинала, и на этом закончил, разумно рассудив, что более ему для карьеры в компании собственного отца вряд ли что-либо ещё пригодится.

Михаилу, особенно в начальный период их знакомства, отчаянно хотелось выслушать историю падения избалованного барчука, пресыщенного женщинами и остальными удовольствиями (именно в такой последовательности) и обратившегося при помощи менее состоятельных льстивых друзей к наркотикам – столь привычному бичу современного поколения золотой молодёжи. Он даже позволил бы ему опуститься на самое дно, быть оставленным отцом, друзьями и, пусть так, выйти с честью из испытания, сломать себя, свои привычки и сущность наркомана – лишь бы знать, чувствовать, предполагать, что он был на этом дне. Но, как рождённый ползать не предназначен летать, так и небожителю нечего делать на земле грешной посредственности. Сергей был достаточно рассудителен, чтобы избегать ненужных соблазнов, благо жизнь и так дарила их ему во множестве. Спокойное, если не сказать холодное отношение к наркотикам, алкоголю и излишествам вообще довершило его байронический образ, и весь окружающий пусть и не мир, а только мирок, но зато-таки свалился как подкошенный к его развитым плаванием бедрам. Этот мир, большей частью представленный женским полом, смотрел на него подобострастно, по-собачьи и готов был плясать на одной ноге, лишь только хозяин недовольно поведёт бровью. Тем не менее, он так и не познал любовь, ибо любовь есть страдание; любить значит отдавать и не думать о том, получишь ли что-нибудь взамен; это тоска, одиночество и боль – в целом странное наслаждение, доступное лишь посвящённым, но Сергей, очевидно, не был из их числа. Слишком быстро всё валилось как подкошенное от одного его скучающего взгляда, чересчур поспешно расставались немногие избранные со столь опекаемой до этого невинностью, очень докучала эта их не знающая разумных границ привязанность, слепая, как дряхлая старуха, смерть, которой даже очки с диоптрией не помогут уже прозреть и разобрать, на кого она занесла свою подточенную ржавчиной косу.

К чести Сергея стоит отметить, что, в отличие от своего литературного дежавю Печорина, он умел наслаждаться данным ему провидением, радовался жизни, не сходил с ума от праздности, плавал, путешествовал и наверняка со временем нарожал бы каких-нибудь таких же улыбающихся, оторванных от мира придурочных детей, дожил бы на прогрессивной диете до ста лет и, перевалив вековой рубеж, спокойно и с достоинством покинул бы этот мир, окружённый толпой детей-внуков-правнуков, готовых разнести его позитивное ДНК по всей территории нашей планеты, и чего там – по всей вселенной, дай только добраться, а уж мы за себя постоим… Но, хотя мы и живём в век изобилия, в целом свободного от войн и прочих неприятностей общечеловеческого масштаба, судьба до сих пор не лишилась ещё чувства юмора, а потому любит иногда потешить себя всяческими необычными метаморфозами, одна из которых – в виде некоторого не очень колючего, но всё же тернового венца – досталась Сергею.

Ему было двадцать восемь лет, и его отец сделал приличное состояние в девяностых, которые почему-то модно сейчас называть лихими – какой же тогда эпитет заслуживают лихие конники Будённого времён Гражданской? Сумма была достаточной, чтобы не засветиться в первой сотне русского Forbes и не привлечь внимание совсем уж власть имущих, но всё же принадлежать к кругу избранных родиной счастливцев, которым благодаря уму и решительности удалось урвать свой скромный кусочек пирога отечественной промышленности, который на рубеже двухтысячных весил, по рассказам отпрыска, что-то около полумиллиарда уж точно не рублей. Отец Сергея, Павел, к этому рубежу, будучи человеком рассудительным и не жадным, – черты, унаследованные и сыном, – уже покинул прямое управление бизнесом и наслаждался плодами своих трудов, за которые его как минимум трижды пытались убить и один раз почти успешно. Он был похож на русского купца начала двадцатого века: прижимистый, но не жадный, жестокий, но лишь в той мере, в какой этого требовала от него «профессия», чадолюбивый, хотя, вырасти единственный наследник бесхарактерным идиотом, папА переступил бы через молодого Палыча не поморщившись. В жизни этого мини-Третьякова наших дней достаточно уже было эмоций, а потому он удалился на заслуженный покой, развлекая себя подстриганием газона перед домом размером с приличное шато и уделяя изрядное количество времени самой что ни на есть прикладной благотворительности: помогал детским домам, больницам, сам проверял, ездил, радел о деле. И пусть бы даже двигала им при этом мысль о вечном и о том, что неплохо бы подстраховаться на ниве благих дел, но покинутым детям и больным было глубочайшим образом начхать на мотивы дающего – важно было то, что он давал.

В декабре 2003-го он, однако, попал под волну лёгкого передела собственности, затеянного командой нового столпа демократии в России, провозгласившего лозунг «пора делиться». Строптивых, вроде Ходора, лишали имущества и свободы, тех, что были на виду и в первой тридцатке, малость только пощипали, взяв обязательство не лезть в политику, обещая в этом случае поддержку, зато середняк, который был в тени и никак не тянул на показатель инвестиционной привлекательности страны, прижали посерьёзней уже верные псы государевы – не всеми же президенту заниматься лично. И вот именно в последнем факте и затаился подвох, ибо сам властитель всё-таки, люби его или нет, но, надо признаться, был личностью до некоторой степени масштабной, и, в целом, пока ещё не испорченный, разумный Цезарь не сходил с ума в агониях собственного всевластия, тогда как его окружение, набранное по предсказуемому, но не всегда оправданному принципу «знал-доверяю-свой», требовало к себе прямо-таки раболепного отношения. Любой предприниматель в любой стране всегда готов к смене правил игры и, если понадобится, отдаст часть, как говорил г-н Бендер, чтобы сохранить целое, но не всякий человек, сделавший себя сам и рисковавший при этом жизнью, сможет поднять лапки и лечь под бездарного выдвиженца, которому к тому же придется регулярно вылизывать зад.

Подставляя свои уши потокам нежно ласкающей лести, Михаил медленно, растягивая удовольствие, потягивал виски из бокала, и не успел он даже посетовать на его пустоту, как неожиданно расторопная Инна с грациозностью кошки забрала его, легко и будто случайно коснувшись его ладони, чтобы затем вложить ему в руку новый, завершив операцию нежной, почти не фальшивой улыбкой.

Столь горячо обхаживаемый клиент на мгновение почувствовал любимое ощущение расплывающихся контуров реальности, которое до этого момента появлялось у него лишь благодаря многократно превышающей сегодняшнюю дозе алкоголя, но так приятно и, главное, уместно было это сочетание искреннего мужского интереса и женской, хотя и наигранной, но всё же симпатии, что он ненадолго позволил себе «поплыть» – то есть поддаться немного и затем последовать за слегка раздвигающимся границами действительности и, ухватившись за последний обрывок разговора, почти ласково и, всё ещё находясь в приятном полугипнозе, с лёгким официозом ответил:

– Мысль покинуть преждевременно сиё замечательное собрание мне очень даже импонирует. Не пугайтесь, милая Инна, это не от слова импотенция, хотя, не исключаю, что этот факт нисколько бы Вас не расстроил. Я не очень люблю пафосные московские заведения, но в компании успешного богатого бизнесмена мне, полагаю, будет вполне комфортно.

– И в компании красивой спутницы тоже. Вы не против, Сергей Павлович?

Сергея Павловича передёрнуло от игривого тона его сотрудницы, и больше всего он хотел сейчас послать её за новым стулом или ещё куда подальше, но если второй вопрос и был адресован ему, то первый, основной, предназначался всё-таки Михаилу, и, так или иначе, но приходилось несколько поддаться ситуации. Он терпеть не мог, когда что-то шло не по его, и даже часто бывало, что мгновенно охладевал к тому, чем ещё секунду назад страстно болел, лишь только одна мелочь вставала поперёк, но сейчас почему-то покорился происходящему и даже готов был смириться с компанией этой дуры, лишь бы только его новый знакомый не «соскочил», испортив ему весёлый вечер. К тому же, утешал он себя, ничто так не помогает раскрыться полностью натуре мужчины, как хорошая женщина в сочетании с хорошим пойлом, так что вечер обещал быть занимательным, и он примирительно ответил, передавая эстафету решения своему в некотором роде партнёру:

– Это решать не мне, а уважаемому Михаилу – ты как, позволишь Инне скрасить тебе вечер?

– Не пойму, на кой ляд ей это и откуда такая настойчивость, но трудно отказать обаятельной девушке, – вздохнул тот покорно.

– Тогда идите спускайтесь на лифте и подождите меня в лобби буквально пять минут: я распрощаюсь здесь со всеми и спущусь к вам, а пока как раз подгонят ко входу машину, – сообщил Сергей и, непринужденно развернувшись на сильных ногах, дематериализовался в группе гостей.

Михаил был не то чтобы мастак общаться с девушками, да и его извечный запущенный внешний вид не способствовал ему в этом. Он был из тех мужчин, которые привлекают женщину лишь после длительного знакомства, когда становятся заметны его не такие уж многочисленные, но зато существенные достоинства: порядочная эрудиция, чувство юмора – средненькое, но зато вкупе с умением искренне посмеяться и над самим собой, спокойный уравновешенный характер – все эти качества делали его желанным лекарством после бурных страстных переживаний, безудержного секса, измен с предательствами, лёгким мордобоем и всем тем, что именуется у женщин настоящей любовью, нахлебавшись которой, они, как побитые собаки, скуля устраиваются в ногах доброго друга, которому иногда даже искренне отдаются, но в целом в глубине души считают его ничтожеством, тайно вздыхая по ушедшим страстям. Роль, безусловно, унизительная, но лишь для того, кто не способен отбросить своё мужское эго во имя удобства таких отношений, что Михаил с успехом и проделывал, находя даже некоторую эротическую остроту в этих натянутых любовных признаниях раз за разом уходящих обратно в омут страсти подруг, их подчас лёгком отвращении к нему во время секса и непременном апломбе при воспоминании о прошлом. Иногда в изрядном подпитии они даже признавались ему искренне в своих чувствах, открывали, так сказать, несчастному глаза, рассказывали, какой он хороший и положительный, и как им стыдно, несмотря на все попытки не любить такого и прочее в том же духе, всегда одинаковое не только по содержанию и форме, но даже последовательностью открытий напоминающее сотню раз игранную настольную игру. И если раньше минутами он раздражался на них и даже позволял сам себе жаловаться на убогую роль, то последнее время, обдумывая свою идею, смотрел на остальное исключительно с утилитарной точки зрения, возможно, познав истину настоящего мужского достоинства – отдаваясь чему-то действительно стоящему, рассматривать женщин исключительно как средство физиологического удовлетворения и, соответственно, выстраивать любые связи и уж тем паче отношения исключительно с точки зрения удобства. Благодаря же повышению и принципиально новой зарплате, он и вовсе теперь мог позволить себе не забивать голову, иногда разбавляя одинокие алкогольные вечера компанией проституток, снимая с себя, таким образом, бремя физиологии.

В случае же с Инной всё было и того проще, потому что он трезво оценивал свои шансы и должен был с чувством некоторого даже удовлетворения признать, что это птица не его полёта, поскольку это давало возможность расслабиться и не задумываться о производимом впечатлении, манерах и прочей мишуре, постоянно отвлекающей мужчину от чего-нибудь интересного.

Они снова ехали в лифте, на этот раз вниз, но только новоявленный джентльмен уже не шутил, находясь в приятном, что называется, подпитии и концентрируясь исключительно на своём медленном опьянении, умышленно приняв слегка извиняющийся вид, как бы говорившей его обольстительной спутнице: «Всё понимаю, работа у Вас не сахар, но что же я могу с собой поделать. Ничего», – соглашался он сам с собой, пытаясь на этой ноте примирения дотянуть до лобби, потому что лифт, подвластный его изменяющимся контурам пространства и особенно времени, полз вниз удивительно медленно, так что казалось, будто какая-то неведомая, но зато уж очень решительная сила тянет его вверх. Михаил даже посмотрел инстинктивно на потолок в попытке прояснить для своего мутнеющего сознания эту загадку, но, хотя и не обнаружил там ничего сколько-нибудь приоткрывающего для него завесу тайны, зато, видимо, сумел изрядно напугать их капсулу времени, потому что двери тут же открылись, но, как бы в виде насмешки, лишь на третьем этаже. Страждущий новый пассажир спросил: «Вы вниз?» и, видимо, Инна кивнула ему или ещё как-то прояснила направление их движения, потому что мужчина тут же присоединился с твёрдым намерением составить им компанию до конечной станции следования. Зеркало на потолке, в которое Михаил продолжал, не отрывая взгляда, смотреть, издевательски представило его вниманию полную противоположность собственной персоны: элегантно одетый, молодой, уверенный в себе индивид во все свои отполированные, как хороший дубовый стол, тридцать два здоровых зуба улыбался их теперь уже казалось общей подруге, попутно недоумевая, как её угораздило даже оказаться в лифте с таким ничтожеством. Инна неожиданно для обоих мужчин сначала ответила первому многообещающей лучезарной улыбкой, а затем покорно и нежно взяла под руку второго, наблюдавшего эту сцену через зеркало в потолке.

Этот момент станет во многом переломным для их мимолетного знакомого, который, несмотря на все попытки и логику многолетнего опыта, так и не сможет себе объяснить, почему эта красавица так несомненно предпочла ему уставившегося в потолок пьяного кретина: то, с какой трепетной любовью взяла она его под руку, даже не пытаясь отвлечь от по меньшей мере странного занятия, перевернёт с ног на голову его представление о мире, в котором, как он до этого предполагал, задают тон и почти царствуют красивые успешные мужчины, оставляя на обочине жизни своих менее привлекательных собратьев.

«Типичная ошибка очередного баловня судьбы, – продолжал размышлять Михаил, высказывая, к счастью, про себя, потолочному зеркалу соображения на этот случайно подвернувшийся счёт, – выбрать мерилом успеха женщину. Если ты готов всерьёз положить жизнь, зарабатывая деньги и ухаживая за собой, лишь для того, чтобы быть любимым или хотя бы желанным женщинами, если стремишься сделать её целью своего существования, то стоит ли удивляться, что она будет презирать такое ничтожество; и пусть отдельные представители этой инопланетной расы будут отдаваться во имя денег и тщеславия, всё равно ему не разорвать порочного круга убогого существования ради самого яркого воплощения грубой бездушной материи – женщины».

Открывшиеся, по счастью на этот раз на первом этаже, двери лифта вернули Михаила в состояние относительной реальности, потому что Инна потянула его податливое тело на выход, зеркало сменилось грубо, с претензией на стиль, отделанным потолком лобби, стало неинтересно, и он, закрыв даже рот, опустился на грешную землю, чтобы как назло упереться в только что трижды проклятую материю женской обтянутой изрядно декольтированным платьем груди.

На этот раз он стоял так близко, что его дыхание, казалось, колыхало две прекрасные на вид доброго второго размера… он судорожно пытался выбрать подходящее произведённому на него впечатлению слово… перси?

– Вот подумайте, Инна, насколько убог наш язык: я вот вперился в Вашу грудь и поймал себя на мысли, что существует от силы два-три синонима этого слова, и все неприличные. А если я хочу назвать их как-то нежно, с оттенком эротизма, но всё же не грубо, не подразумевая их лишь сексуальным объектом и вторичными половыми признаками, но жажду передать то волнение, которое чувствую, когда они поднимаются с каждым Вашим вдохом. «Грудь» не подходит, это символ материнства, ей кормят новорожденных детей; «сиськи» или «батоны» мало того, что пошло, но ещё и отдаёт пролетарским вонючим сленгом, «перси» – безнадёжно устарело, так как?

Он поднял голову выше до её лица и вопросительно посмотрел в недоумевающие глаза.

– Это ещё ладно грудь, а если мне посчастливилось бы восхититься чем-нибудь пониже, то и вовсе осталось бы только матом ругаться, не декларировать же медицинский справочник. Нет, Вы не подумайте, что я всерьёз рассчитываю на подобное окончание вечера, – поспешил зачем-то успокоить Михаил, – но как всё-таки бедно наше воображение, если не смогло придумать красочных эпитетов того, вокруг чего, в общем-то, вращается жизнь абсолютного большинства мужчин. Что это: ханжество или такой непонятный сорт морали, который заставляет нас быть немыми, когда как раз и стоило бы говорить, не всё же, ей-богу, только делать, это же не физкультура, как-никак…

Если в начале их знакомства во взгляде Инны лишь мельком проскальзывало недоумение, то теперь оно уверенно и, судя по всему, надолго прямо-таки отпечаталось на её лице, придав ему, и без того не слишком щедро наделённому отблесками мысли, вовсе слегка глуповатое выражение, что однако сделало её ещё более обольстительной, так что пьяно пошатывающегося рядом философа спас от стрелы похотливого амура лишь эстрoген, успевший благодаря обильному возлиянию захватить власть в его организме. Он понял, как это на самом деле прекрасно – наслаждаться совершенной красотой женщины без примесей похотливого волнения. Сейчас на неё смотрел художник, улавливающий все оттенки её привлекательности, гибкие линии стана, большие глаза и чувственный, да какой там чувственный, развратный рот. А ноги, ах, ноги были из тех двух пар, которые имел в виду поэт, известный ценитель и знаток предмета исследования.

Со стороны, впрочем, эти возвышенные размышления выглядели как сеанс рентгеноскопии, когда Михаил медленно сверху вниз проводил раздевающим взглядом по фигуре немного потерявшейся девушки. Насладившись впечатлением, он уже повернулся в сторону манящего комфортом кожаного дивана, когда объект его исследования подал голос, разрушив приятную тихую атмосферу музея изобразительных искусств.

– Вы, мягко говоря, неординарный человек.

Способность составить предложение более чем из трёх слов неприятно поразила Михаила. Он уже было настроился весь вечер радовать себя сексуальной непритязательной спутницей, эдакий вариант перманентно сопровождающего везде стриптиза – было бы воображение, а тут вдруг из её божественных, почти неземных флюидов кристаллизовалась грубая своей очевидностью необходимость ещё и поддерживать разговор, и было бы по меньшей мере самонадеянно, если не сказать нелепо, рассчитывать тут на помощь Сергея, который, очевидно, не поддерживал идею спутницы изначально.

«Умею я, однако, влипнуть», – только и успел он мысленно посетовать, потому как нужно было отвечать испуганной его предшествовавшей тирадой Инне. Михаил собрался, взбодрился, сконцентрировался и произнёс:

– Это да.

Засим последовала глубокомысленная пауза, в течение которой он, натянув на себя, как ему казалось, мину роденовского мыслителя, судорожно придумывал, как и о чём продолжать столь неожиданно вторгшийся в его сознание разговор. «А, впрочем, не пошло бы оно всё», – в который раз за сегодняшний вечер послал он мифическое нечто куда подальше и отпустил тормоза, как будто болтал теперь сам с собой в пустой квартире.

– Вообще я скорее не совсем нормальный, если уж быть откровенным. То есть бояться не надо: кусаться там и лаять не стану, равно как и высказывать, а тем паче выказывать претензии на лавры героя-любовника, но в целом немного да, шибанутый – во многом от потерянности и одиночества, впрочем, больше сознательного, хотя и звучит не очень утешительно.

– Михаил, – произнесла Инна, снова мягкой тёплой ладонью беря его за руку, – Вы не думали, как это обидно для девушки, когда Вы с первых минут знакомства постоянно твердите, что не имеете на неё совершенно никаких видов, – ей стоило изрядного напряжения построить эту фразу, следуя заданной, слегка вычурно литературной стилистике Михаила, и потому, как бы вознаграждая себя за труды, она закончила свою мысль лаконично и просто, но вместе с тем действенно. – И почему бы нам уже не перейти на «ты»?

– Неожиданно, – промямлил он в ответ слегка озадаченно. – Давай перейдём.

– Вот и славно, и постарайся уже расслабиться.

– Да я и так уже чересчур, по-моему, расслаблен; надо бы полчаса-час попить кофе, чтобы раньше времени с дистанции не сойти.

– Я имею в виду относительно меня: всё время чувствую какое-то твоё напряжение, я же не съем тебя, в конце концов, разве что слегка надкушу.

Сколько раз Михаил обещал себе никогда не поддаваться женскому обаянию и тем более коварству, но пока стоит мир, умело пущенный укол красотки бьёт по несчастным мужчинам сильнее удара профессионального боксёра. Это было откровенно фальшиво и неприкрыто грубо, но это было хорошо. Усмехнувшись про себя, как быстро рухнула его неприступная цитадель истиной мужественности от одного взмаха руки этого чертовски обольстительного неприятеля, он уже готов был плюнуть на всё и сдать гарнизон на милость захватчику, который, совершенно очевидно, не станет утруждать себя пленением вражеской армии, но равнодушно пройдёт мимо, толком и не прочувствовав удовольствие от столь молниеносной победы, как вдруг мощный контрудар будто вихрем смёл самонадеянных победителей с их позиций, разметал и рассеял по полю сражения, заставляя в панике бежать от одного вида наступающих войск.

Улыбающийся Сергей вышел из спустившегося лифта и приближался к ним пружинящей уверенной походкой, излучая прекрасное настроение и одним только видом утверждая простую парадигму сегодняшнего вечера: «Всё прекрасно, а будет ещё лучше, так что за мной, господа». Оба они как-то инстинктивно сжались при приближении этого слишком явного хозяина жизни, хотя одна из них была заслужившей сегодня лишь всяческой похвалы сотрудницей, а другой и вовсе желанным, но пока ещё сугубо потенциальным клиентом. Тем не менее, они безропотно отдались в его сильные руки, прервав разговор и только что не синхронно, как по команде, повернувшись к нему. Сергей встал между ними на своё как будто бы законное место и, как ни удивительно, но оно действительно стало казаться таковым, лишь только он его занял. Это магия по-настоящему уверенных в себе людей: всё, что ими ни делается, кажется податливым окружающим уместно и хорошо.

Очутившись по центру, он взял обоих спутников под руки и, воскликнув: «Вперёд же, к новым вершинам», потянул их к выходу. Михаилу показалось, что откажи сейчас его ноги, хотя бы и вследствие самой невинной причины в виде изрядного количества выпитого, Сергей с той же непоколебимой уверенностью потащил бы его волоком. Пока они шли к машине, трезвеющий мозг ведомого с поразительной отчётливостью и, надо признать, впервые за всю сознательную жизнь шаг за шагом сознавал, что ему мало того, что не претит играть навязанную ему роль; более того, он впервые в жизни готов был добровольно и со странным удовольствием поддаться чужой воле, превратиться в овоща, который совершенно не владеет ситуацией и тащится вместе со всеми в это неведомое прекрасное далёко, где будет обязательно весело, как в одноимённой песне. Именно поэтому этот вечер надолго и в подробностях остался в его воспоминаниях, и, несмотря на очевидную незначительность происходящего, каждое мгновение прямо-таки врезалось в сознание. Он не был избалован общением с сильными людьми: в быту его окружали посредственные бывшие одноклассники и однокурсники, для которых его молниеносная по их меркам карьера была верхом мечтаний, в то же время работа представляла собой оазис медленного ступенчатого карьеризма, больше похожий на прокачивание героя в онлайн-игре, и потому была бедна действительно яркими личностями, убивая самые зачатки непосредственности вне узких рамок корпоративной этики, а уж одинокие алкогольные возлияния и того меньше способствовали расширению круга знакомств.

«Наверное, я купился на самую жалкую мишуру внешнего лоска нашей проклятой золотой молодёжи», – думал он, озлобляясь, но так и не смог найти ответ на вопрос, за что он их проклинает, потому что – чем же виноват человек, если ему дано всё по праву рождения, и этот баловень судьбы проводит жизнь, полируя собственную личность, вместо того, чтобы прозябать в офисе.

За этим непродолжительным внутренним выпадом против голубой крови последовала открытая дверь недешёвого авто, и задумавшийся Михаил, изменив своим манерам джентльмена, пролез на заднее сиденье, чтобы через секунду почувствовать по правую руку присутствие своего главного сегодняшнего раздражителя, чьё и без того короткое платье ещё больше задралось от погружения в мягкое податливое кресло, и вид стройных ног, оканчивавшихся едва прикрытой возбуждающей тканью белья, вывел его из задумчивости. Михаил не обратил внимание ни на своё продолжительное, в общем, молчание, ни на многозначительные взгляды, которыми иногда обменивались по его поводу Сергей с Инной, впрочем, не нарушая его мысленный покой. Но одно оцепенение сменилось другим, и теперь он по выработавшейся уже за сегодняшний вечер привычке сосредоточенно и нескромно уставился на, так сказать, нижнюю часть своей дамы, несколько забывая про то, что выше. После нескольких брошенных удивлённо-оскорблённых взглядов она повела плечами, немного поёрзала, громко вздохнула, а когда всё это не произвело ровным счётом никакого эффекта, не считая искреннего смеха Сергея, взяла Михаила нежно рукой за подбородок и направила его взгляд туда, куда и полагается смотреть порядочному мужчине – в глаза, хотя бы даже и все помыслы его были о другом. Джентльмен не противился и совершенно таким же образом начал рассматривать очутившееся напротив лицо, благо природа наделила его владелицу правильными до картинности чертами: большие, глубоко сидящие глаза, тонкий выразительный нос, нежные губы и чуть выступающий вперёд подбородок всецело поглотили его внимание, так что уже не оставалось места для какой-либо даже и не очень светской беседы.

Сергей на переднем сиденье потешался от души. Подобно всем самоуверенным людям он лишний раз убедился, что даже самые непредвиденные обстоятельства играют ему на руку, если он чувствует в себе настоящий задор и что-то вроде охотничьего нетерпения в преддверии занимательной травли. Михаил был явно ниспослан ему самим небом, чтобы развеять скуку сегодняшнего вечера, да ещё при случае обрадовать папашу успехами на поприще руководства компанией. Перед ним был действительно особенный тип: и если в начале их знакомства он готов бы отнести его, так сказать, оригинальность на счёт излишне выпитого, то сейчас имел случай приятно убедиться в том, что последнее обстоятельство, а именно – степень выпитого, нисколько не влияет на способность его нового знакомого поражать воображение окружающих. Взглядом опытного ловеласа он видел, как совершенно бессознательно, что, впрочем, было достойно отдельного восхищения, Михаил выбрал единственно верную стратегию общения с блистательной и даже на его избалованный взгляд очень красивой Инной. Совершенно не желая видеть в ней существо, предназначенное служить чем-либо, кроме как бессловесным украшением их мужской компании, он задел её, может быть, самые тонкие струны – юная обольстительная девушка не станет проводить лучшие годы в душном офисе, если не хочет доказать себе, что она есть нечто большее, чем просто симпатичная обложка: в ней живёт личность, страждущая быть независимой и не торговать, хотя бы и под прикрытием дорогих подарков и прочего, своей красотой. Именно на эту личность Михаил сейчас и плевал, не замечая её в упор, но что-то не давало Инне обдать его обычным в таких случаях холодным презрением, которого, наверное, он бы даже не заметил, и отвернуться от этого пускающего слюну неудачника. В нём, может, и не чувствовалось силы, зато как бы подразумевалось некоторое интеллектуальное превосходство над окружающими, и, хотя оно и проявлялось пока лишь только пьяным блеянием, отчего-то не вызывало сомнения. Она в конце концов отвернулась от него и уставилась в окно, частым морганием выдавая своё пошатнувшееся вместе с излишней самоуверенностью душевное равновесие.

Машина неслась по пустеющим улицам погружающейся в пятничную ночь летней Москвы, водитель, видимо, предуведомленный Сергеем, уверенно двигался к цели, на поворотах слегка заваливая друг на друга сладкую парочку на заднем сиденье, Сергей повернулся вполоборота назад, чтобы не пропустить ни мгновения душераздирающей сцены, а Михаил продолжал наблюдать, пока, вдоволь насмотревшись на затылок, не очнулся окончательно, чтобы тут же спросить: «А куда мы едем?»

Сергей даже немного потерялся от этого вопроса, потому что по тону собеседника никак нельзя было понять, насколько хорошо он помнит предыдущие события и, соответственно, какой степени подробности он желал бы услышать ответ: адрес и название заведения, или к тому же ещё пояснить, кто они с Инной, или же и вовсе начать от печки и выложить историю последних двух часов. Впрочем, жизнь научила его никогда не теряться и в гораздо более затруднительных ситуациях, а потому, чуть подумав, он многозначительно возвестил: «В одно приятное место».

Михаил, похоже, удовлетворился ответом, хотя последний, казалось, был не слишком информативен. Вопреки его предположениям, вместо пафосного ночного клуба они остановились у какого-то дорогого на вид ресторана, но в то же время без присущей большинству московских заведений претенциозности. Внушительного вида швейцар на входе, видимо, исполнял попутно роль face-контроля, потому что, только узнав Сергея, пропустил и его сопровождающих: натянув улыбку радушия, хотя всё-таки без приличествующего моменту энтузиазма. Они вошли внутрь, неотягощённые по случаю летнего вечера верхней одеждой прошли мимо гардероба, отдались на милость хостесс, которая, радостно просияв при виде Сергея, проводила гостей на удобный кожаный диван, способный в другое время вместить человек шесть, но сегодня приютивший лишь троих: лениво утопил в своей плоти измученные дневными заботами тела, подарив им желанное ощущение неги, уюта и почти домашнего комфорта.

Разговор уже давно не клеился, и было непохоже, чтобы это сильно смущало кого-то из троих, разве что Инна немного расстроилась, что её обида и презрение остались совершенно без внимания обоих мужчин. Сегодня был как будто не её день: если можно было ожидать холодности от Сергея, слишком явно избалованного женским вниманием, то уж Михаилу следовало отнестись посерьёзнее к её знакам внимания, тем более, что такое благосклонное настроение очевидно не вечно. Она знала силу своей красоты и частенько, порой, искренне не желая того, шутя сводила таких вот средненьких офисных клерков с ума, и в опьянении захватившей их страсти они мялись и заискивали, сыпали пошлыми комплиментами и иногда даже сочинёнными на ходу виршами, чтобы в финале, преодолевая смущение и страх алкоголем, захотеть бросить к её ногам всё, что удалось накопить многолетним ежедневным трудом, лишь бы она снизошла до них хотя бы единожды. Такие предложения были, безусловно, оскорбительны, но в то же время приятны её тщеславию, и потому она хотя и отклоняла их с известной долей негодования, но всё-таки удерживалась от того, чтобы совсем растоптать несчастных влюблённых, говорила им что-то, скажем так, общеукрепляющее, непременно оставляя с приятными воспоминаниями и слабой, еле теплящейся надеждой на новую встречу. Она считала это принципом – не спать с неудачниками, хотя как таковой принципиальности здесь не было, её просто не влекло к тому почти уже сословию отечественных работников, гордо именующих себя менеджерами. В целом, для ослепительно красивой молодой девушки Инна была очень даже неплохим человеком: её жизнерадостности хватало на то, чтобы даже в московской действительности оставаться не злой, в меру повёрнутой на себе целеустремленной карьеристкой, и тем обиднее была эта сегодняшняя насмешка судьбы, вылившаяся в двух равнодушных спутников по контрасту с таким приятным летним вечером пятницы.

Лето в Москве – вообще особенная пора. Единственные три-четыре месяца в году, когда вечерами огромный мегаполис становится привлекательным и уютным городом, где прогуливающаяся студенческая молодёжь вечно смеется, источает жизнерадостность и любовь, живёт полноценной жизнью, жадно вдыхая прохладный вечерний углекислый газ, как может радуется и заражает своим настроением даже самых закоренелых пессимистов и разочаровавшихся в жизни скептиков, которыми так полна любимая столица. Пусть ненадолго, но мы начинаем по-настоящему любить наш город, восторгаемся им, разбредаясь по редким уютным кафешкам и кофейням, умиляемся ещё встречающимся изредка сочетаниями вкусного меню и хорошего, почти душевного, обслуживания, которое в промозглый осенний вечер снисходительно окрестили бы ненавязчивым. Ходим парами в кино, гуляем по бульварам и вообще ведём себя так, будто находимся в маленьком уютном курортном городишке, а не в огромной неповоротливой столице русского царства, живущей по безжалостным дарвиновским законам выживания. Образованный русский человек считает почему-то недостойным любить что-либо, связанное с его родиной, но в этом непрекращающемся летнем карнавале мы позволяем себе ненадолго забыть свой стыд и радоваться ярко освещённым ночным улицам, редким уцелевшим архитектурным памятникам и даже каким-нибудь уродливым высоткам, которые теперь то ли в шутку, то ли серьёзно стали называть лужковским ампиром. Встречая скучающим взглядом безошибочно различаемые в толпе лица своих, мы предусмотрительно не замечаем их радостного умиления, потому что в этот мягкий тёплый вечер можно, разрешено и даже негласно поощряется ненадолго позволить себе найти что-то хорошее в этой улице, этом городе, да что уж там – в этой стране. Не примириться с ней, потому что примирение есть отказ от борьбы, а мы ведь так… просто нудим монотонно, читаем западные новости и всё лучше всех знаем – это же не преступление.

Так, может быть, размышлял почти уже протрезвевший Михаил, неожиданно оказавшийся в компании золотого мальчика и самовлюблённой девки, которые ещё недавно казались ему почти занимательными собеседниками. Сказывалась преждевременная трезвость, а вместе с ней и далёкий, но очевидный отголосок наступающего похмелья, который грозил развиться в настоящую тоску, но не ту желанную пьяную депрессию с одинокими бессильными слезами, чоканьем с зеркалом и непременной эйфорией яркого как вспышка неожиданного осознания собственного ничтожества, которое так приятно размазывать, а в обычную бестолковую и совершенно ненужную грусть с погасшим настроением и неясными перспективами. Чтобы спасти ситуацию, требовались действия решительные, без оглядки на условность приличий и нелепость последствий.

– Концерт начнётся минут через двадцать, – прозвучал смертным приговором где-то в стороне Сергея голос официанта, и Михаил, понимая, что не сможет вынести ожидаемых бардов, песенников, джазменов или кого бы то ни было, решил, как он сам выражался, промотать плёнку, а потому резко, как приказ, даже не глядя в сторону официанта, но тем не менее, ощущая его рядом, произнёс:

– Бутылку Jameson, пожалуйста. И лёд, – прибавил он малодушно, пытаясь, как ему казалось, придать оттенок лёгкого благородства тому, что на самом деле собирался проделать. Официант посмотрел на Сергея, но, не увидев в его взгляде порицания или хотя бы комментария, пошёл, как опять же любил про себя выражаться Михаил, «исполнять предначертанное». Вообще вся троица продолжала сидеть в молчании и уже дошла до той стадии, когда неловкость такого поведения преодолена совсем, и незнакомые на самом деле люди вдруг осознали все прелести такого поведения: по сути, никто из них по-настоящему не тянулся друг к другу, и, сумев отбросить ненужные условности, они могли спокойно каждый думать о своём или даже заниматься каким-то делом, как в случае с Инной, которая почти демонстративно достала телефон и углубилась в переписку. Михаил, закинув голову, рассматривал непритязательный потолок, когда официант принёс желанную бутылку, по счастью, двенадцатилетнего виски, три бокала и какую-то непонятную плошку со льдом. Жестом остановив официанта, он сам налил себе с ходу почти треть сосуда, обвёл ради приличия вопросительным взглядом присутствующих и, ожидаемо не встретив желания составить ему компанию – Сергей только сделал отрицательное движение глазами, впрочем в целом благодушное, а Инна даже не подняла взгляд от телефона – залпом влил в себя настроение, мотивацию и даже сумел чудом подцепить почти что радость от присутствия здесь и сейчас.

Реакция на заставила себя долго ждать. Вот уже контуры реальности мягко размылись, время потянулось медленно, скорее даже не спеша, еле слышно отбивая свой ритм окружающими звуками, которые теперь разделились на основные – те, что задают настроение и тон, и второстепенные, мушиным жужжанием отдающиеся на периферии сознания. Появилось ощущение детства – радостного возбуждения почти что от всего вокруг, когда ты вдруг отчётливо понимаешь себя центром этого места и вообще всего мироздания. Становится очевидно, что всё существует лишь для тебя и только в твоём сознании: люди, их лица, движения и эмоции подчинены одной цели – обратить на себя твоё внимание, заинтересовать и развлечь или, наоборот, напугать, лишь только затем, чтобы отчётливее осозналась ценность уже имеющихся доступных удовольствий. Михаила больше не интересовало, что будет завтра или даже через пять минут: перед ним, как в юности, была целая вечность, и он стоял у самого начала её, так стоило ли задумываться о почти нереальном своей дальностью будущем, когда вместо этого можно загребать эту жизнь жадными руками, пропускать через себя всё новые и новые ощущения и знать, что так будет всегда. Этот непрерывный поток наслаждений никогда не иссякнет, и вся жизнь будет нескончаемой чередой приятностей без забот и огорчений. Ты – центр вселенной, и для тебя открыты все дороги и пути, трудности которых не пугают, ведь что может испугать полного жизненных сил юного мужчину, только открывающего для себя мир. Пусть и кратковременный, но зато не слишком дорогой возврат в ощущения лучшей поры жизни, ценой в несколько тысяч за бутылку, да привычное похмелье с утра. В такие моменты он понимал, что думать о будущем есть почти преступление перед самим собой, потому что ты крадёшь у себя настоящее: тот единственный и неповторимый, безвозвратно уходящий миг, в котором находишься сейчас. Истинное наслаждение моментом, секундой, мгновением стоит того, чтобы забыть о мифическом завтра и отдаться этому потоку счастья, не знающего сомнений, границ и даже направлений, но вместо этого дающего тебе по-настоящему почувствовать жизнь, заново узнать и оценить её прелести, подаренные незаслуженно щедрой судьбой.

За минуту до этого Михаил был депрессивным одноклеточным, а сейчас, окинув взглядом окружающую действительность, осознал себя удобно устроившимся на мягком диване, в приличном месте, где наверняка неплохо готовят, а мерному чавканью гостей аккомпанирует живая, скорее всего джазовая, музыка. По левую руку от него сидел улыбающийся жизнерадостный Сергей, настолько простой, насколько же и мудрый, чтобы не замечать многочисленных чудачеств нового знакомого на протяжении всего вечера, а по правую руку располагалась и вовсе богиня привлекательности и сексуальности в одном отдельно взятом и, что особенно приятно, не помятом суровой московской действительностью лице. И какое кому дело, если один из них удачно сочетает окучивание крупного клиента с потехой над шутовскими выходками преждевременного алкоголика, а другая даже в самых страшных кошмарах не смогла бы представить себя в его объятиях. Да разве это важно, когда тебе-то при этом так хорошо. Зачем позволять уязвлённому самолюбию отравлять удовольствие в компании, да ещё и за счёт людей, которых, наверное, никогда больше и не увидишь. Казалось бы, очевидная мысль… но почему же нужно дать мозгу известную дозу, чтобы он начал в конце концов соображать, а не просто думать.

– Знаете, Сергей, мне как-то очень хорошо, – вдруг неожиданно сам для себя благодушно выговорил он, и то, что показалось бы ему недавно странным, сейчас стало естественным и даже уместным, потому что оба соседа по гостеприимному дивану вдруг невольно улыбнулись этой ничего, по сути, не значившей фразе, как бывает, взрослые улыбаются, когда ребёнок скажет какую-нибудь не слишком подходящую глупость, но его простота и искренность настолько подкупающи, что появляется ощущение, будто он поделился с тобой чем-то сокровенным и важным, приобщил тебя к какой-то ему одному известной тайне, попутно подарив частичку своего душевного тепла.

– Мы, кстати, были на ты. Если помнишь, за душещипательной беседой о моей сексуальной ориентации мы решили обойтись без официальностей. А, впрочем, решать тебе, или Вам, – счёл нужным закончить Сергей, которому почему-то всё больше начинало нравиться происходящее. «Уже одно то, что этот спивающийся карьерист мне нисколько не завидует, делает его приятным собеседником, а если присмотреться, то ему и вовсе, похоже, наплевать на всё и всех, включая, что особенно интересно, и самого себя. Это даже не буддизм, это что-то поинтереснее. Определённо, вечер складывается удачно», – подумал он и, движимый неожиданным порывом, разлил остатки виски Михаилу и себе.

– А мне вы не хотите предложить? – подняла глаза от телефона Инна. Она легко перенесла бы хоть сутки гробового молчания, но, будучи женщиной, не могла оказаться проигнорированной, раз уж вечер стал несколько оживляться. Её вдруг уязвило то, что двое мужчин предаются какой-то интересной беседе и совершенно не пытаются втянуть в разговор её. Это было и не то знакомое ей мужское общение, когда два каких-нибудь гипер-успешных клерка вели заумную беседу друг с другом с единственной целью произвести впечатление на неё: она любила в таком случае с виду отрешённо копаться в телефоне, на самом деле от души потешаясь их слабоватой актёрской игрой. Сначала лишь колкими, но скоро уже агрессивными выпадами в адрес соперника и непременным желанием поразить её как бы случайно выданной информацией о размере зарплаты, квартире в Москве, бывало даже и в центре – щедрый дар почившей в бозе бабушки, дорогой машине – непременно кредитной, но эта деталь также непременно опускалась, и ещё кучей достоинств, ограниченных лишь воображением собеседников. Как-то один даже умудрился в почти светскую беседу впихнуть информацию о толщине своего бицепса и длине члена: она по достоинству оценила его лингвистические способности, но к остальным параметрам осталась в тот вечер равнодушна.

Хорошо быть красивой и умной, а Инна именно полагала себя таковой, девушкой в городе, до отказа забитом деньгами и похотливыми мужчинами, которые в порыве тщеславия не умеют толком и получить причитающееся с женщины, больше озадачиваясь её оргазмом, поскольку наличие такового даст им повод именовать себя хорошими любовниками, но сейчас происходило что-то для неё непонятное. Она по опыту знала, что стоит ей в компании мужчин встать и, извинившись за необходимость срочно уехать к больной подруге или ещё куда подальше, как она непременно прочтёт в глазах всех присутствующих самцов, даже и наделённых уже на вечер самками, неприкрытое разочарование и почти обиду за то, что променяла их на кого-то ещё (понятно, что в байку про подругу верили только уж самые дубоголовые), а тут она отчётливо осознала, что стоит ей произвести данный выпад и в ответ она услышит лишь вздох облегчения, и эта новая реальность ей, мягко говоря, пришлась не по душе. Она впервые со времени чудесных школьных лет и первых разочарований почувствовала себя лишней на этом празднике жизни: скучном и неинтересном, который она бы с удовольствием сейчас же покинула, но перспектива увидеть радостные лица двух мужчин буквально придавила её к дивану. Ахиллесова пята победителей, так сказать, по праву рождения в том, что они совершенно не умеют проигрывать, даже когда победа не нужна совершенно или, более того, вредна. Вид поверженного противника со временем становится для них из привычки потребностью – сначала насущной, потом главной, и вот уже они почти разучиваются наслаждаться плодами побед, как наркоман со временем начинает принимать наркотики не ради удовольствия, а для возврата в привычное и единственно уже возможное состояние кайфа, забывая, что удовольствие, ставшее перманентным, перестаёт быть таковым.

Слишком явно эти двое были заняты самими собой, друг другом, но только не ею, и завязавшаяся будто беседа и попойка – а Инна знала, что Сергей более, чем равнодушен к алкоголю, прозвучала для неё боевым горном, кличем и просто руководством к действию. Здесь во многом сыграла роль неожиданная готовность босса изменить своим принципам ради того, чтобы сблизиться с новым знакомым, что, как это часто бывает у женщин, придало последнему исключительный вес в её глазах. «Чего это он так его обхаживает, надо присмотреться», – игриво подумала она, и в этот момент, сама ещё не осознавая того, решила непременно и любыми средствами уложить Михаила сегодня же в свою постель. Такова логика женщины: она инстинктивно интересуется тем, кто уже занят другой, особенно если более красивой девушкой, роль которой в данном случае взял на себя Сергей, так как наличие блистательной подруги подразумевает в мужчине, на взгляд конкурентки, непременную массу достоинств, которых она не прочь и отведать. С этого момента Михаил оставался бы её сексуальной фантазией в любом виде и качестве, но только покуда им интересовался Сергей. Она охотно подралась бы за него, хотя бы и лежащего под столом в луже собственной блевотины, лишь только бы тот изъявил желание борьбы. Мужчинам свойственно снисходительно улыбаться такой близорукости, но этот принцип работает безотказно в девяти случаях из десяти, и снова опьяневший Михаил был как раз тем единственным из десятки исключением, эдакой прорухой, которой он должен был сегодня ночью в прямом смысле обрушиться на по-старушечьи опытную в любовных делах Инну. К чести счастливца стоит отметить, что, узнай он правду о блистательных перспективах своего вечера, то, хотя и порядком испитая, но всё-таки ещё живая некая джентльменская составляющая его мужской натуры непременно ограничила бы дальнейшие возлияния из уважения к партнёрше, но так уж устроена была Инна, что считала унизительным первой показать свою симпатию, пусть даже и решилась уже отдаться на милость неожиданному победителю.

Ничего не подозревавший Михаил, молча плеснув в ответ на просьбу положенную дозу на дно её бокала, продолжал с Сергеем какую-то чересчур содержательную беседу, которая с виду безмерно увлекала обоих. Они прямо-таки лоснились от удовольствия общения и со стороны походили на двух влюблённых педиков, встретившихся после долгой разлуки и спешащих наперебой рассказать друг другу обо всём, что произошло в период отсутствия любимого, через слово вставляя полные нежности эпитеты, дабы показать своему единственному и неповторимому всю силу обуревающих их чувств. К счастью, скоро начался обещанный концерт, какой-то звёздный московский джазбанд вдарил по струнам, клавишам и стаканам, и дело пошло веселее. Голубки вынуждены были примолкнуть и, воспользовавшись моментом, Инна, съевшая в делах обольщения незадачливых мужчин не одну здоровенную собаку, нежно, как бы испугавшись слишком громкой музыки, всем телом прижалась к Михаилу и как-то само собой получилось, что положила голову ему на грудь, благо он полулежал теперь, утопая в мягком диване. Её избранник, недоумевая, посмотрел на этот жест искренней дружбы, с минуту поразмыслил над этим новым обстоятельством и затем жестом пьяного собутыльника, обнимающего друга перед сакраментальным вопросом «ты меня уважаешь», бросил на неё свою правую руку, да так удачно, что ладонь оказалась прямо на её заднице. Инна чуть вздрогнула, когда не неё всей мощью обрушилась эта клешня, и на лице её отчетливо выразилось подавленное желание выругаться, которое не осталось незамеченным для веселившегося Сергея. Она подняла глаза и посмотрела на своего соперника, который, от души веселясь, кажется уже распознал её игру и, подмигнув ей вроде бы примирительно, тем не менее, налил ещё по бокалу и подал один в левую свободную руку Михаилу, сказав ему на ухо какой-то тост. Итак, он принимал вызов и теперь в его глазах светился азарт охотника и где-то даже злость: предстояла схватка за ими же выбранный трофей, бесполезный жестяной переходящий кубок, который на этот вечер стал для них гораздо большим: мерилом собственной успешности в этом не прощающем поражений мире.

Опьяневший мозг Михаила, хотя и смутно, но тем не менее отчётливо начал улавливать этот нездоровый интерес к собственной персоне, но, раз решив отдаться чужой воле, счёл правильным быть последовательным и не сопротивляться обстоятельствам, которые развивались вокруг него с поразительной быстротой. Инна прошептала ему что-то нежное, и, хотя из-за играющей музыки он и не услышал слов, зато уловил, как она случайно коснулась губами кончика его уха, и этот ничего не значащий жест вдруг всколыхнул в нём целую волну эротических впечатлений. Через меру наполненный эстрогеном, он, видимо, уже и эрогенные зоны имел женские, потому что даже заметно вздрогнул от этого мимолётного прикосновения, с такой силой по телу прошёл, казалось, возбуждающий электрический разряд. Сергей заметил успех противника и тут же бросился в контратаку, наполнив из второй уже бутылки бокалы на этот раз всем трём участникам пирушки. Инна лукаво улыбнулась, Сергей не сдержался и даже слегка огрызнулся в её сторону, они выпили и, отдышавшись, все трое приготовились к новой битве.

Тот вечер знал ещё много маневров, наступлений, поражений и побед, но главное действующее лицо уже не сумело оценить находчивость сражавшихся. Он устало водил глазами по сторонам, с виду даже наслаждался музыкой, но мозг был давно в отключке, поэтому, когда Михаил встал в туалет, то не сделал и трёх шагов, как под влиянием коварного земного притяжения очутился лицом на полу, который стал быстро убаюкивать его своей мраморной прохладой, и он всё менее отчётливо различал какую-то вокруг себя суету, голоса и звуки, пока вся мишура этого мира наконец не покинула его, и он удовлетворённо захрапел.

Пробуждение не обещало ему ничего хорошего, но на этот раз, видимо, сжалившись, поместило в просторную двуспальную кровать, заботливо раздетого, хотя почему-то до гола, и, открыв глаза, первой его мыслью было, что всё, должно быть, не так уж плохо, коль скоро он очутился в таком уютном месте, да ещё и заботливо накрытый одеялом. Вспышка справа, какое-то движение заставили его повернуть гудевшую голову и даже зажмуриться, чтобы, снова открыв глаза, убедиться, что он уже не спит. Рядом нежно посапывала его вчерашняя спутница и, очутись на её месте нильский крокодил, он удивился бы меньше. «Однако, я мужик», – подумал Михаил, впервые с похмельного утра примеривший на себя костюм супермена и блестящего любовника, умудрившегося в полнейшей бессознанке уложить в постель такое сокровище.

По правде говоря, Михаил сомневался в своей способности что-либо сделать в хорошо знакомом ему состоянии чрезмерного опьянения, но, напиваясь почти всегда в одиночестве, он всё-таки не имел случая проверить на практике функционал своих гендерных признаков, так что вполне мог рассчитывать и на пару фрикций, прежде чем совершенно отрубиться. Anyhow, скоро всё должно было разрешиться, тем более что данная проблема стремительно вытеснялась двумя более насущными: нужно было найти воду, а лучше – какой-нибудь кефироподобный напиток и по возможности ещё и таблетки от головной боли. Плавно, чтобы не разбудить девушку, он сполз с кровати прямо в тапки, что лишь увеличило его замешательство: вокруг, насколько хватало взгляда, отсутствовали следы раздевания пьяного в виде разбросанной одежды, зато явно наличествовал просторный халат, который недвусмысленно говорил о том, что он дошёл сюда сам и после душа – обстоятельства, усилившие его подозрения касательно способности всё-таки произвести накануне несколько любовных па, прежде чем отъехать в царство Морфея.

С доселе незнакомым ему по утрам чувством победы, которое отчасти даже нивелировало похмельные симптомы, он тихонько надел халат, вышел из комнаты и очутился в огромном, по меркам обитателя панельной девятиэтажки, холле, совершенно не имея представления, куда ему идти дальше. Как всегда, обострённая алкогольной интоксикацией интуиция подсказала ему, что даже блистательная Инна вряд ли могла быть обладательницей подобных хором, поскольку заполучить их ценой лишь своей красоты (уж точно не на зарплату сэйлз-менеджера) означало бы для неё навсегда потерять тот свежий, почти юный цвет лица, который в таком случае закономерно отдан был бы в жертву бесчисленным похотливым фантазиям доброго десятка богатых папиков. В арендованную же содержателем квартиру приводить любовника небезопасно – с учётом повсеместно распространённых и недорогих уже технологий тотального видеонаблюдения. Предоставив обстоятельствам разрешить для него и эту дилемму, он пошёл по коридору в сторону, как ему казалось, кухни и на пути встретил открытую дверь в ванную. Решив не упускать открывшуюся возможность и всерьёз опасаясь не найти потом к ней дорогу, шатающийся первооткрыватель заглянул в помещение и увидел там светловолосую копию Инны в одном нижнем белье – те же длинные стройные ноги, подтянутая спортивная фигура и приятное лицо.

– Доброе утро, – приветливо улыбаясь, сказала она ему, и как ни приятно было бы пофантазировать на тему того, как он героически поимел сразу двух потрясающе красивых девушек, но Михаил оборвал себя, потому что был всё-таки слишком реалистом, чтобы пускаться в такие откровенно лживые мечтания. Он уже было открыл рот для ответного приветствия, но успел лишь обдать новую знакомую мощной волной перегара, когда услышал сзади знакомый голос:

– Как видишь, девушки нам тоже нравятся одинаковые.

Михаил повернулся и с неожиданной радостью увидел Сергея, к слову, как будто и не пившего, потому что это тут же расставило по местам все составляющие его доселе загадочной мозаики: квартира явно была его, блондинка тоже, а он на правах гостя и сопровождаемый Инной занял одну из спален. Следовало признать, что это одно из самых, если не самое блестящее его похмелье, в котором будет явно присутствовать не только обычные душ, кефир и кодеин, но к тому же наверняка вкусный завтрак – а он вдруг почувствовал голод, приятная компания, возможно, даже продолжение вечера накануне и, буде на то воля провидения, ещё и тяжёлый по исполнению, но феерически приятный похмельный секс с красивейшей из девушек.

«Вот это я удачно зашёл», – не без видимого удовольствия подумал он, пожелал всем доброго утра, полюбопытствовав у девушки Сергея насчёт душа: «Вы закончили?», получил утвердительный ответ и напутствуемый предложением непременно присоединиться к завтраку, чуть только не похрюкивая от удовольствия, полез в душ. Принимая на себя потоки освежающей влаги, он вспоминал ещё раз все обстоятельства вчерашнего вечера и не мог не признать их достойными лёгкого непритязательного романа про похождения скучающего, чуть правда больше нормы пьющего Байрона, лениво и частью даже неохотно покоряющего многочисленных красоток. От утренних приятных впечатлений он снова сделался почти что пьян и потому лишь с опозданием услышал, как приотворилась дверь и, сбросив на пол халат, Инна ловко юркнула к нему. В этот день провидение, видимо, решило вывалить на него все свои блага, и он уже начинал с тоской задумываться о том, чем таким особенным ему придётся за это расплачиваться, когда его почти уже любовница, деловито отстранившись от поцелуя, который, принимая во внимание резкий запах изо рта, обещал ей мало приятного, и решив, видимо, из двух зол выбрать всё-таки меньшее, чмокнула его в нос, а затем опустилась на колени, чтобы устами, так сказать, припасть к источавшей этим утром наименьшую вонь части его тела. Часть, и без того взведённая на боевой режим похмельем, не замедлила отреагировать и отдалась в приятные, уютные и, главное, опытные руки и рот русской девушки. Квалификация сказалась быстро, и не прошло и пяти минут, как Михаила затрясло в конвульсиях похмельного оргазма, ноги задрожали, он с силой упёрся затылком в стену, и лишь эта точка опоры спасла его от сползания прямиком на дно ванной.

Пока он, находясь в приятной ватной дымке, впитывал бесчисленные волны серотонина, обрушившиеся на него из туманных областей благодарного мозга, Инна прополоскала рот, нежно, но решительно, как заслужившая это делом, отодвинула его в сторону и, улыбнувшись своей фирменной обаятельно-обольстительной улыбкой, стала принимать душ. На этот раз она видела устремлённый на себя полный искренней благодарности и обожания взгляд, который её обрадовал, но в то же время как-то и успокоил. Возьми он её равнодушно и грубо, это сохранило бы интригу и заставило её, признаться, даже охотно, и дальше изрядно попотеть для доказательства своей женской состоятельности, а теперь ей оставалось лишь с сожалением проводить только лишь появившееся новое чувство покорности чьей-то действительно силе, даже если сила эта пока что выражалась лишь в пьяном сонном равнодушии к её соседству ночью. Такому, каким он был вчера, она отдавалась бы с удовольствием, ей самой непонятным и где-то противным, но от того ещё более сладостным. Впервые, может быть, она увидела что-то, не дрогнувшее перед её красотой, и уже готова была всерьёз увлечься этим новым открытием, когда этот чёртов философ вдруг беспомощно сдулся от одного посредственного минета. Всё-таки мужчины, похоже, одинаковы, и тогда уж лучше делить с многочисленными конкурентками пресыщенного Сергея, чем ловить на себе этот жалкий влюбляющийся взгляд. Впрочем, хоть на некоторое время и как-то боком, но он дал ей прочувствовать эту манящую своей холодной безжалостностью власть сильного мужчины, и за эти несколько часов унижений и борьбы она была ему по-настоящему благодарна, а потому решила провести с ним остаток дня и подарить ещё пару приятных воспоминаний, смотря по тому, насколько хватит его измученного пьянством организма.

Что же касается Михаила, то он действительно был почти что счастлив в это утро, но Инна всё-таки поспешила нацепить на него ярлык беспомощного влюблённого. В этот день вопреки ожиданиям он ещё не один раз воспользовался её благосклонностью, так что к вечеру измученная девушка уже разочаровалась в своей чрезмерной доброте и была очень довольна, когда распрощалась с ним поздним вечером у открытой двери такси, подарив напоследок прощальный, чуть менее холодный, чем рассчитывала, поцелуй. Её изрядно озадачило, почему он даже не попытался взять у неё личный телефон: то ли надеялся на помощь Сергея, то ли рассчитывал продолжить знакомство на ниве деловых отношений, но, покидая их сплочённую компанию, она поймала себя на мысли, что какая-то, возможно, главная часть этого спивающегося недотёпы осталась для неё закрытой.

Впрочем, в целом ситуация сложилась как нельзя лучше: их спор с Сергеем завершился боевой ничьёй, ведь бездыханное тело Михаила так и не смогло сделать свой выбор, хотя лично для неё последующий день был самым красочным доказательством заслуженной победы. Она, впрочем, не спешила её праздновать, чтобы не раздражать лишний раз шефа, который мог быть несколько уязвлён могуществом её женского обаяния. Юная хозяйка жизни уходила из этой истории почти такой же как пришла: самоуверенной, неглупой, влюблённой в свою красоту, будущей акулой корпоративного бизнеса или ночных московских тусовок – смотря на что достанет её терпения и хватки. В глубине души она верила и ждала прекрасного принца на непременном белом коне, но, в чём вряд ли призналась бы даже самой себе, с такой же непременной нагайкой, выраженной в силе характера, способном раз и навсегда сломать её и подчинить своей воле – и чем больше Инна встречала в жизни обожания и преклонения перед её красотой, тем сильнее она ждала того, кто спокойно выстоит под напором её чар, грубо и властно возьмёт за волосы и покажет её скромное место у своих ног.

Так рассуждал Михаил, глядя вслед удаляющемуся такси, везущему его милую подругу в пучину московской ночи, и в который уже раз проклял свою идею, заслонившую для него весь горизонт. Чего проще было бы увлечься такой красотой, которая сама по себе есть концентрированная сила, разве что не благоприобретённая, но дарованная природой или кем там ещё, ради этого идола бросить пить, вгрызться зубами в карьеру, стричь откаты, идти по головам и каждый вечер встречать дома прекраснейшую из мотиваций, чтобы, засыпая рядом с её великолепным телом, чувствовать удовлетворение и счастье и с тихим спокойствием сознавать, что завтра будет такой же прекрасный день, как сегодня. Неожиданно он дёрнулся, как будто от удара током: его удел теперь быть на гребне замысленной борьбы, а не растрачивать жизнь на плотские утехи и душевный покой. «Так какого же чёрта я здесь делаю!» – выругался Михаил, в первый раз осознав, что, страдая от поработившей его страсти, он тем не менее и в самом страшном кошмаре не может расстаться с ней, потому что нельзя же просто взять и выбросить большую, наиболее ценную часть себя. Это новое открытие ещё предстояло осмыслить, но сейчас ему нужно было поскорее убраться из этого земного рая, поэтому он быстро вернулся на веранду ресторана французской кухни, взглянул тоскливо на только открытую бутылку бордо двухтысячного года и в ответ на самоуверенное замечание Сергея: «Ну, теперь, я полагаю, отношения с нашим отделом продаж будут развиваться у Вас самым продуктивным образом», резко, почти грубо попросил его спутницу посидеть пять минут за баром, коротко озвучил Сергею процент отката, схему передачи наличных, специальный e-mail для связи и непременное главное условие сотрудничества: чтобы, получив весьма существенный бонус за нового крупного клиента, Инна затем была раз и навсегда совершенно устранена от общения как с ним, так и с любым другим представителем его компании. Дав Сергею подумать до понедельника, хотя тот уже поспешил согласиться на предложение, поблагодарив за знакомство и пообещав непременно его продолжить, буде на то желание противной стороны, Михаил оставил своего озадаченного приятеля и его испуганную девушку переваривать это резкое изменение настроения их милого флегматичного пропойцы, взял такси и отправился домой.

Мысли, которым он предавался по дороге домой субботним вечером, трудно было назвать радостными. Его мучила совесть, отравленная ядом идеи и потому радикально изменившая его мировоззрение: он с лёгкостью простил бы себе убийство невинного человека, даже не ради, а только лишь не вопреки главному, и в то же время готов был пристрелить себя самого за малодушие, проявленное им сегодня днём. Как мог он увлечься юбкой, пусть даже и красивейшей, обаятельной, но всё-таки юбкой – квинтэссенцией простейшего обезьяньего инстинкта, на которую он – пусть на долю секунды, пусть в момент приятной слабости, но готов был променять то единственное, что делало его человеком, отличало от безликой толпы приматов, вечно жующих особей, без цели, ищущих, куда бы потеплее пристроить или, наоборот, раскрыть свой детородный орган. «Однако, ты – говно», – таков был простой и очевидный приговор его самому себе, с которым он и вошёл в свою простенькую холостяцкую квартиру и уже было собирался и дальше предаваться самобичеванию, но то ли вид относительно родных стен, то ли исчезнувшее, благодаря приятно проведённому дню, похмелье, а скорее – привычка и в поражении искать возможности обратить оное себе во благо, настроили его на более продуктивный лад, и он вернулся к привычным последнее время размышлениям.

Итак, с этим новым поставщиком он был полностью и хорошо обеспечен – так, чтобы никакие материальный трудности не отвлекали его от занятия главным. Эта успокоительная мысль кое-как примирила его с сегодняшней слабостью, и уже более спокойно и трезво он стал прикидывать шансы дальше. Сергей, свалившийся на него как с неба, по виду вполне подходил на роль первого члена их группы: пресыщенный, разочарованный в жизни, но при этом характерно не истаскавшийся русский барин, жаждущий сильных эмоций и готовый на любые авантюры, лишь бы встряхнуть своё день ото дня всё более засыпающее сознание. «Только что-то уж слишком во власти сплина», – засомневалось в нём что-то, но с другой стороны, может, такого-то для начала и надо: пойдёт на что угодно, лишь бы развеять исконную русскую тоску – двигатель всего неординарного в нашей стране на протяжении её тысячелетней истории.

Опять же существенным преимуществом были деньги, которые на первом этапе формирования группы, пусть и в небольших количествах, но всё же понадобятся и, хотя он и мог их выкладывать из собственного кармана, но пара-тройка съёмных конспиративных квартир, машина, поддельные документы и прочее рисковали со временем превратиться в тяжёлое бремя для его кошелька, и тогда материальные трудности всерьёз смогли бы отвлекать от основной деятельности, а в худшем случае и вовсе тормозить её. Да и первичная вербовка новых членов в хорошо финансируемую организацию гораздо проще, чем обработка в духе религиозной секты с непременным входным билетом и регулярными членскими взносами. Не стоило также и забывать, что кому-то, возможно, придётся даже оставить основную деятельность ради дела, и тогда лишняя тысяча долларов в месяц будет очень уместна для поддержания духа и тела бойца. Впрочем, материальная составляющая никогда не должна была стать камнем преткновения в вопросе приёма новых, а уж тем более – первого члена, и Михаил ещё раз взглянул на кандидата, отбросив его потенциальную спонсорскую помощь. Сергей молод, обладает известной силой характера, самоуверен, но не самовлюблён, хорошо образован, красив – на случай, если им придётся иметь дело с женщинами, физически силён, имеет, судя по всему, довольно свободного времени, и в довершении – слишком явно находится в длительном безуспешном поиске своего я или хотя бы стоящего предназначения в жизни.

Сделав поправку на отчасти возможно ошибочное первое впечатление и даже отбросив половину из перечисленных качеств, Михаил должен был признать, что объект подходит хотя бы для разговора. Оставалась лишь одна неприятная деталь: Сергей был достаточно умён, чтобы в случае незаинтересованности понять реальную угрозу расправы над ним, и более чем обеспечен, чтобы при таком повороте дела, предварительно заказав горе-террориста хорошему киллеру, на какое-то время свалить в неизвестном направлении. Риск мог быть отчасти снижен, если на этапе вербовки говорить об уже существующей организации, которая и без живого Михаила – своё лидерство лучше тоже пока опустить – способна достать незадачливого рекрута если не где угодно, то хотя бы на территории нашей страны, но всё-таки риск был, и достаточно велик. Что ж, ничто не мешает узнать сначала Сергея поближе, благо он и сам, вроде, не прочь продолжить знакомство, а там для начала даже в шутку можно поболтать о том глиняном колоссе, которым является нынешняя власть, и как было бы соблазнительно, смеха ради, свалить этот столп суверенной демократии обратно в болото русской действительности, хотя бы затем, чтобы посмотреть, как он будет там беспомощно барахтаться и тонуть. Итак, предстояло для начала заложить основу для регулярных неформальных встреч в виде действующего контракта и требования на первом этапе передачи наличных строго самим Сергеем, чем успешный менеджер, как он сам окрестил себя, почти среднего звена и решил заняться в первую очередь.

Он слишком резво приступил к этому с самого понедельника, загрузив работой юристов и менеджеров закупки, не выдержав положенную корпоративной откатной этикой паузу для двух-трёх официальных meetings, на которые следовало притащить как можно больше всякого встречного и поперечного, но, главное, безразличного непосредственно к выбору народа, чтобы решение выглядело коллегиальным, запротоколировать всё в виде подробных minutes на несколько страниц с графиками и таблицами, дабы никому и в голову не пришло копаться в этой многотрудной галиматье, и лишь затем, соблюдя весь причитающийся политес, дать уплывающему за океан на повышение боссу подмахнуть вердикт. Михаил нарушил неписаный, но от того не менее строгий кодекс и потому был уже в среду (оперативность реакции подчеркивала серьёзность вопроса) затребован на встречу к жаждавшему заокеанского парохода начальнику, инициатором которой были финансовый аналитик и старший менеджер по закупкам.

Босс был, видимо, недоволен и проклинал себя за добро, от которого, как известно, ищут лишь зла, потому что в результате его щедрости ретивый подчинённый подбросил ему перед самым отъездом изрядный кусок головной боли, способной омрачить его отбытие восвояси, а то и тянуться за ним хвостом дальнейшего разбирательства на новом месте. Он переслал ему приглашение на встречу и в сообщении посоветовал подготовиться исключительно самому и тщательнее, что на корпоративном языке означает: «Тебя будут иметь, и я не собираюсь прикрывать твою чересчур резвую жопу». Михаил ответил, что, учитывая оперативность назревшей проблемы, он уже всё подготовил заранее и ему только жаль, что любимого и, главное, чрезвычайно занятого начальника отвлекают от насущных дел, что в переводе звучало: «Отобьюсь от этих мудаков сам, Ваше Величество может не бздеть и спать спокойно».

Он шёл слишком напролом, но знал, что закупками руководит, то есть имеет право вето, португалец, а значит, главная проблема не представлялась такой уж нерешаемой: дети Иберии, как он знал из практики, до фантастичного ленивы, и их местный зам по тылу не был исключением – сидел на своём месте, несмотря на принятые регулярные ротации, вот уже четыре года, дважды отказывался от повышения и в целом преуспевал на выбранном поприще. Лично до него касавшееся не отдавал никогда и тут готов был биться насмерть, хотя бы и с начальством, да так, что реконкиста показалась бы жалкой инсценировкой военных действий, здесь же скорее хотел прикрыть себе пятую точку, чтобы не оказаться крайним, если такая поспешность в смене поставщика привлечёт внимание высших сфер. С финансовым аналитиком было посложнее: то был румын, поди сообрази, что это за нация, хотя он видел его пару раз на корпоративах, так сказать, патриотично пьяного, но исключительно с равными и нижестоящими, перед начальствующими же по большей части французами чуть только не жалел, что его родине не посчастливилось за всю историю ни разу побыть французской колонией или хотя бы протекторатом и таким образом впитать на штыках иностранного легиона величайшую из мировых культур. Короче, слишком труслив, чтобы заявить прямо о подозрениях и втянуть своё начальство в разбирательство, и достаточно неглуп, чтобы рисковать карьерой ради небольшого куска к тому же маленького пирога.

Не первый день замужем – Михаил подготовил всем участникам собрания по увесистой папке, где отдельной главой были распечатаны все многочисленные письменные (а он приучил свой персонал к переписке по любому поводу) жалобы на текущего поставщика; вообще в его почте были даже специальные папки с компроматом, или, наоборот, поощрением на каждого сколько-нибудь стоящего сотрудника или подрядчика, и он умело пускал их в дело, когда требовалось. Услуги Сергея выходили немного дороже, но Михаил добавил в проект договора кучу штрафных санкций (в материальном плане незначительных, но их было очень много и потому смотрелись они солидно) за любые ошибки и в два раза большую кредитную линию, плюс напихал кучу сравнительных таблиц, запросил у альтернативных поставщиков предложения, которые все оказались выше, так как остальные участники тендера были полунамёками предупреждены, что он рассчитывает на порядочную мзду, и таким образом профайл был составлен очень неплохой.

С самого начала встречи последовала мощная артиллерийская подготовка, когда Михаил выложил перед участниками толстенные папки, которые никто, из ленивых по большей части экспатов, не предполагал увидеть так скоро. Подавив огневые точки противника, Михаил, не давая последнему отдышаться, ринулся в мощную атаку и двадцать минут без перерыва бегал вокруг флипчарта, рисовал и просил участников переворачивать страницы – он не пил аж с пятницы и был на вершине своего физического и интеллектуального могущества. По всему выходило, что это спонтанное, как показалось некоторым, решение, было давно и тщательно продумано, и причиной тому была несостоятельность нынешнего подрядчика. В конце своей речи он подошёл к телефону и с видом конферансье торжественно проговорил, что сейчас попросит подчинённого внести проектор и покажет глубокоуважаемым присутствующим специально подготовленную задолго до этого новым поставщиком презентацию, на самом деле никогда не существовавшую и тогда португалец первый замахал руками, немного даже извиняясь, сказал, что они собрались в общем-то на рутинный meeting, и лично его ждёт новая встреча, поэтому он не рассчитывает потратить на это более получаса в целом, а лишь просит подготовить и отослать всем участникам подробнейший, с приложением всех имеющихся сейчас на руках документов, письменный протокол собрания, с которым он позже обязательно и очень подробно ознакомится и, если сочтёт нужным, попросит добавить его соображения в виде дополнительного соглашения к договору. И неискушённому в корпоративных делах человеку было понятно, что за этим скрывалось: «Ладно, понял, обложился хорошо, но не зарывайся и на чужую поляну со своими толстыми папками не лезь, а то наведу в твоём царстве такой дополнительный порядок, что замучаешься расхлёбывать». Румын попросил отметить в протоколе, что он просит впредь вести работу по выбору нового поставщика с большим вовлечением органов финансового контроля – читай, кого угодно, но не его лично, и вообще в целом не ратует за поспешность, но, принимая во внимание плачевную ситуацию с нынешним поставщиком, идёт навстречу пожеланиям трудящихся.

Больше всех развлекался непосредственно шеф, который доподлинно знал, что до пятницы вечера Михаил не знал даже названия нового поставщика, оценил красивый, хотя, на его взгляд, и рискованный блеф с презентацией и вообще теперь уже жалел, что не может после себя передать бразды правления этому хваткому, подающему, несмотря на национальную ущербность, надежды молодому человеку, который и так слишком быстро по меркам компании получил свою нынешнюю должность. Его проклюнувшийся талант он немедленно отнёс на счёт собственного блестящего руководства и вообще воспитания, так что на лице его ожидаемо читалось: «Смотрите, сынки, какого орла вырастил, и учитесь, пока я жив». В результате все утерлись, и хотя Михаил безусловно и к тому же необоснованно рисковал, но таково уж было свойство его натуры, что в целом выдержанный и терпеливый везде, где нужно, он любил в чём-то главном пройти слегка по краю пропасти, чтобы испытать холодную дрожь и в конце пути тем сильнее почувствовать прелесть достижения цели. Всегда особенно приятно вернуться в тёплый гостеприимный дом, когда на улице промозгло и сыро, а то и вовсе бушует вьюга, чем видеть из окна приветливо сияющее солнце и понимать, что зря тратишь время в четырёх стенах.

Подписание договора завершилось в течение недели, что очень обрадовало, но одновременно и удивило Сергея: знакомый не понаслышке с корпоративной неповоротливостью, он только диву давался предприимчивости своего нового приятеля и начинал подозревать, что тот был назначен на свою позицию не только лишь волей счастливого случая и, когда не пил до беспамятства, очень неплохо, по-видимому, справлялся с возложенными обязанностями, не забывая блюсти при этом и свой личный, шкурный, так сказать, интерес. Редкое сочетание качеств в иностранной компании, где люди делятся на всей душой впитавших и потому помешанных на западных ценностях, только что не альтруистически настроенных карьеристов и псевдопатриотичных, бездарных стяжателей. Первые посвящают жизнь служению единственно правильному богу, катаются по миру и проводят время в многочисленных, модных в их кругу увеселениях, вроде яхтинга, гольфа, скалолазания, сквоша и прочей атрибутики среднего класса, хотя бы ничего из этого и не доставляло им удовольствия и даже было не по карману. Вторые, как бы в пику корпоративной этике, встречаются за пивом в исключительно русских компаниях, по возможности без коллег, живут правильной русской, в их понимании, жизнью, простаивают в пробках на дачу, упорно ездят на all-inclusive в Турцию с Египтом, напиваются по пятницам, ходят в баню с непременными шлюхами, поколачивают жён и вообще делают вид, что всё ещё живут в СССР, лишь по необходимости надевая с девяти до шести маску прилежного сотрудника commited to company policy во всём, что касается нагадить и настучать, но неизменно прохладными к alma mater, когда нужно самым банальным образом поработать. Кто из них меньше нравился Сергею, он и сам не мог бы точно сказать, а скорее по привычке презирал оба типа, так как в принципе был приучен жизнью смотреть на окружающих людей – своего в том числе круга – не иначе, как сверху вниз. Не то, чтобы это доставляло ему удовольствие, но так сложилось само собой и даже отчасти вопреки его воле, которая всегда подсознательно искала предмет, на котором могла бы опробовать свою смертельную, как у бультерьера, хватку.

Здесь же он видел тип совершенно новый, с виду сочетавший несочетаемое: пассивного алкоголика и решительного умелого руководителя, неопрятного клерка и интересного, явно неординарного человека; вообще это был какой-то набор сплошных противоречий, не укладывавшихся в привычную логику, а потому вызывавший его неподдельный живой интерес. Сам он заслуженно не считал себя успешным руководителем бизнеса, так как получил его готовым и преуспевающим, а с подчинёнными отношения строил не по курсу гарвардского менеджмента, а так как привык подчинять своей воле и повелевать окружающими людьми в обычной жизни – это было в меру эффективно, а главное удобно, поскольку избавляло его от необходимости постоянных перестроений с рабочего на, как он любил говорить, приватный лад и делало руководство компанией отца таким же привычным и несложным делом, каким была вся его остальная жизнь. Ему, впрочем, хватало проницательности понять, что, потерпи он здесь фиаско, горячо любимый родитель вряд ли даст ему ещё один корабль порулить и скорее выдаст хорошее, но зато уж до конца жизни фиксированное содержание и, верный своей практической жилке, махнув на первый блин комом рукой, заведёт пару детишек от новой молодой жены, чтобы хотя бы на смертном одре надеяться, что дело его жизни не будет пущено по ветру. Отец слегка презирал его за то, что он не добился всего сам, а получил на тарелочке, но в то же время отдавал должное сыну, который, во-первых, не виноват в том, что появился на свет обеспеченный всем от рождения, а во-вторых, сумел с гораздо большей, чем сверстники его круга, выгодой воспользоваться данным провидением. Для того чтобы окончательно утвердиться в своей – отнюдь не симпатии, которая в глазах отца не имела цены, но уважении или неуважении к сыну, недоставало того финального аккорда в виде примера успешного развития переданной ему с рук на руки компании, как залога его ума, состоятельности и в целом способности обратить в вещественный капитал того, что было в таком изобилии предоставлено ему в виде воспитания, образования, хорошего здоровья и чувства отеческой, если не ласки, то хотя бы поддержки, которую он чувствовал всю свою жизнь.

Именно поэтому привыкший легко смотреть на вещи Сергей втайне от всех горячо радел за будущее возложенного на его неопытные, к слову, плечи дела, и это было, пожалуй, единственное, что могло заставить его всерьёз переживать, потому что не перспектива потери отцовского состояния, но сознание собственной бесполезности страшили его более всего. Он не боялся прочесть в глазах отца разочарование, но понимал, что не сможет перенести его от собственного отражения в зеркале. В нём было сильно непонятно откуда взявшееся после трёх поколений истребления какое-то допотопное и даже ему самому смешное чувство чести, которое не позволило бы ему прожигать жизнь и папашины деньги, не чувствуя укоров совести. Не жажда деятельности, но острое желание самореализации заставляли его избегать приятного растительного времяпрепровождения, столь свойственного золотой молодёжи в любом уголке земного шара, и он последовательно искал то самое, где можно будет применить свою силу, и судорожная дрожь начинала колотить его, если виделось на горизонте что-то достойное, но неизменно сменялась гадким похмельем безысходности, когда величественное здание при ближайшем рассмотрении оказывалось жалким безвкусным нагромождением бетонных блоков, пригодных лишь для того, чтобы переночевать.

Так было с его в некотором смысле увлечением религией, тем более сильным, что вопреки воле отца, потому что речь шла не о модном православии, но субкультуре, похожей на ушедших в небытие хиппи, которые ставили своей целью не менять мир к лучшему, а постараться в агонии современного разврата найти место незатейливому, но продуктивному существованию на благо хотя бы общины. Они не уходили и не отгораживались от мира, оставаясь чиновниками, клерками и служащими, но старались отдавать всё своё время не уходу за собственным телом, а шлифованию своей души: ходили в театры, помогали неблагополучным семьям, собирались в недорогих приятных заведениях, чтобы просто поболтать о чём-то незначительном. Сергей сразу ощутил тут задатки чего-то совершенно нового, большего и вообще достойного всяческого участия. На всём этом, что особенно радовало, не было налёта юродивости или монашества: это всё были по большей части сравнительно молодые люди, не старше сорока, и девушки не отказывали себе в удовольствии хорошо выглядеть, привлекать и внимание и увлекаться самим, но всё это без присущего обычным московским барышням привкуса дешёвого бабства, а как-то естественно и даже мило.

Последний раз он посещал их собрание порядочно давно, но хорошо помнил всё до мельчайших подробностей того вечера, который – он знал уже тогда – должен был стать для него последним, и в том числе, видимо, поэтому так отчётливо отпечатался в его памяти. В среду, так называемую маленькую пятницу, они начали собираться после восьми вечера в уютной небольшой кофейне на Маросейке, которую постепенно, десять с лишним человек, заполнили почти всю, шумно болтая и почти что галдя, как стая беззаботных студентов, а не группа состоявшихся, почти взрослых людей. Может быть, этот недолгий возврат в ощущение капустника и был истиной причиной их собраний, и они лишь прикрывались поисками гармонии души и предлагавшихся духовных даров, – ему не было до этого никакого дела, так спокойно и непривычно приятно казалось находиться в обществе всего-то, казалось бы, неглупых и воспитанных людей. У них не принято было, а лучше сказать совершенно не поощрялась какая-либо демонстрация своего материального статуса, и поэтому в период с мая по сентябрь, а другое время Сергей так и не смог застать, все приезжали к месту сбора и передвигались далее исключительно на метро или такси в складчину, мало говорили о работе или денежных проблемах, но больше вспоминали и обсуждали подробности совместных похождений.

Информационный бум не обошёл и эту миниатюрную секту, у которой была своя закрытая группа в социальных сетях, где регулярно выставлялись фотографии последних событий и анонсировалось дальнейшее расписание. Каждый из них по отдельности всё-таки представлял более-менее стандартный тип современного обывателя со всеми его слабостями и беснующимся тщеславием, но, может быть, отчасти поэтому так приятно было хотя бы на время становиться как бы полу-выдуманным, почти литературным героем: галантным кавалером или тонко чувствующей юмор дамой. Face-контроль, по-видимому, тоже присутствовал, потому что все как на подбор были если не симпатичными, то уж точно не отталкивающими, и к тому же пропорциональное соотношение полов также соблюдалось. Непосредственно в вопросы религии они, похоже, особенно не лезли да и не хотели в принципе на эту тему размышлять, справедливо полагая, что нанять автобус, чтобы вывезти обитателей детского дома погулять в погожий день в Парк Горького и покататься на аттракционах – дело гораздо более богоугодное, чем отстоять скопом службу и понаставить свечей напротив изображений незнакомых святых. Они и делали-то, по сути, очень немного, большую часть времени посвящая общению внутри своего круга, но как-то всё же гармонично, да и заявленная цель сообщества была всё-таки сделать мир лучше в пределах отдельно взятого социума и, как ни эгоистично это могло звучать, даже о сиротах они заботились скорее чтобы сделать лучше и добрее самих себя, грубеющих от каждодневной столичной действительности, ища в улыбках детей не благодарность, но обоюдную радость.

Мало притягательная, быть может, постановка вопроса, но, на взгляд Сергея, это было всё же честнее, чем развлекать детишек, купаясь в тщеславии от собственной доброты и втайне лелея надежду, что когда-нибудь обязательно «воздастся». Безыскусственность – вот был императив поведения участников, который они так никогда и не сформулировали в виде официального девиза, но все, как один, тем не менее, чувствовали. Делать добро прежде всего ради себя – то была действительно оригинальная, не встречавшаяся прежде Сергею мысль, вызывавшая сначала простой интерес, но чем дальше, тем больше симпатию, и он позволял себе иногда отвлечься от привычной жизни, чтобы поиграть в плохо знакомого настоящего себя, а может быть, когда-нибудь и вовсе исполнить эту роль на одном дыхании, не играя вовсе – или хотя бы почти не играя.

Как всё стоящее в жизни, это новое увлечение пришло случайно, когда на концерте в Доме Музыки незнакомая милая в целом девушка без предисловия или даже приветствия сказала ему буквально следующее: «В Вас, знаете, может, есть ещё что-то человеческое, приходите к нам на огонёк как-нибудь, вот адрес странички нашей группы: скажете, что Вас пригласила Каганова Аня», – произнесла незнакомка и протянула ему смартфон, на экране которого была открыта заглавная страница. Сергей, хоть и привык к женскому вниманию и неловким попыткам некоторых девушек, знакомясь, соригинальничать, но от такого предложения чуть даже потерялся и с задержкой на пару секунд только и произнёс: «Да, непременно», после чего послушно переписал ссылку, туда же вбил имя новой знакомой и раскланялся, проговорив дежурное: «Тогда до встречи».

Будь Аня хоть немного настойчивей, он, наверное, принял бы её за докучливую сектантку какой-нибудь новой спасительной чуши и, не стесняясь интеллигентной публики вокруг, послал бы её в самое подходящее место, но то, как нелестно она отозвалась о нём, успешно сыграло свою роль приманки, хотя бы и не стремилось ею стать. Мужчины не меньше представительниц прекрасного пола любят, когда их удивляют и отвешивают витиеватые комплименты, и Сергей не был исключением, разве что чуть более других избалованным разнообразием, а потому охотно поддался соблазну пролить немного света на это таинственное сборище и, посетив означенную страницу в сети, отправился на ближайший анонсированный вечер.

Местом собрания назначено было недорогое кафе с претензией на несколько больший, в отличие от обычной гастрономической точки, набор приятных развлечений в виде книг, не носящих пошлого отпечатка бестселлера, авторских снимков молодых фотографов, в чьём объективе уже начинал поблёскивать талант, и живой музыки всех мастей – от электронной до джазовой. Претенциозность немного резала глаз, но зато отпугивала любителей банально пожрать и, наоборот, притягивала скудные ростки столичной интеллигенции, хотя по большей части всё равно лишь тех, кому хотелось казаться таковыми. Впрочем, в современной Москве интеллект настолько не в почёте, что даже желание круглого дурака сойти за умного придаёт последнему налёт оригинальности, так что в целом заведение с уверенностью можно было назвать нетипичным и артхаусным, если бы киношный термин уместно было применять для описания интерьера и задающей тон атмосферы.

Только лишь войдя в двери и окинув взглядом собравшуюся публику, он сразу вспомнил один характерный эпизод, раз и навсегда приучивший его чураться компании подобных личностей. Попав однажды случайно на, так сказать, pre-birthday home-party друга своего знакомого фотографа, он, доехавший по случаю пятничных пробок на метро, а потому чуть промокший под моросящим дождём и к тому же обладатель явно поддельного брейтлинга, был принят излишне самонадеянным хозяином за обычного пролетария умственного труда, уверенно пробивающего себе дорогу через тернии офисного планктона. Именинник был коренным москвичом и имел от многочисленных, почивших в бозе бабулек, две квартиры, обе далеко не в спальных районах, одну из которых успешно сдавал и благодаря получаемым дивидендам гордо считал себя представителем избранной касты, которая никогда не опустится до рутинного нетворческого труда. Что же он такое делал, впрочем, так и осталось загадкой, хотя взятый с ходу в оборот Сергей, как единственный из присутствовавших досадно незнакомый с историей жизни аристократического московита, успел-таки за вечер выслушать летопись почти всей его жизни. Ему очень нужен был знакомый фотограф, который обещал под благовидным предлогом покинуть ради него основную программу, заключавшуюся в походе в какой-то кабак, где на заботливо фиксированную сумму был даже приготовлен бедненький фуршет, и потому он дал себе слово выстоять вечер под мощным натиском обаяния юбиляра, стараясь по возможности найти удовольствие в наблюдении этого довольно-таки характерного типа людей. В какой-то момент он застал себя за разглядыванием малопонятной антикварной хреновины, которую ярый путешественник притащил откуда-то из Северной Африки, смастерив из оной, по его мнению, стильный до неприличия журнальный столик размером эдак метр на два. Сергей, чтобы доставить удовольствие хозяину, вслух оценил безусловное изящество автора и прибавил, что сам тоже в своё время был большим любителем ездить по миру, а потому хорошо понимает и даже разделяет обуявшую его нового приятеля страсть: фатальная неосторожность в незнакомом обществе.

– Не, Серёг, всё-таки путешествовать надо, – чуть приобнял его Мишаня, так его звали, высказывая эту непреложную истину. Сергей попытался было пояснить, что, мол, да, и я ведь того же мнения, но его почти грубо оборвали продолжившимся монологом. – Да, согласен, тут довольно-таки существенные материальные затраты, это же тебе не в Турцию по путёвке съездить, но, пойми, это даёт тебе уникальную возможность увидеть мир своими глазами, а не в каком-то там телевизионном ящике, – сделал он многозначительную паузу, вперившись для пущей картинности в окно.

Сергей, понятно, в жизни сам бы не допёр, что, болтаясь по свету, можно заодно на него и посмотреть, а потому с чувством благодарного прозрения устремил вслед за мудрым товарищем свой взгляд на улицу. Мишаня блаженствовал, поучая жизни неразумного отрока, и, ясное дело, совершенно не вникал в то, что тот ему говорил в ответ. Выйдя из театральной задумчивости, он ещё долго что-то вещал Сергею, который, покорно внимая, всё время ждал, что вот ещё немного – и его собеседник вдруг начнет покатываться от хохота, так легко разыграв партию самовлюблённого придурка перед незадачливым гостем, но, то ли увлёкшись актёрствованием, то ли желая как можно дольше сохранить интригу, тот продолжал рассказывать о своих похождениях, с каждым разом всё более наставнически указывая неочевидную неправоту усердно соглашавшегося со всем абсолютно слушателя.

«Да ну на фиг, не может быть человек такой тупой», – гонял по кругу одну и ту же мысль Сергей, даже приоткрыв рот от удивления, так что со стороны казалось, будто он жадно ловит каждое слово ментора, который, увидев в его глазах столь неприкрытое обожание, как-то сразу к нему охладел, не чувствуя больше потребности распинаться перед и без того поражённым масштабом его личности глупеньким клерком. Впрочем, Мишаня оказался настолько снисходительно-благороден, что не бросил его наедине с открывшейся вдруг величайшей истиной, а уверенно подвёл к запруженному гостями столу, сообщив им коротко: «Вот, рассказывал товарищу о пользе путешествий» и даже усадил новоблагословенного адепта по левую руку от себя. Гости в ответ на произнесённые слова тут же привычно просияли, и Сергею опять показалось, что всё это какой-то замысловатый фарс. Он с надеждой во взгляде посмотрел на сидевшего на другом конце друга-фотографа, но вместо ожидаемого еле сдерживаемого смешка тот лишь показал глазами на дверь, а потом на часы, словно говоря: «Потерпи ещё немного, скоро уже идём».

Сергея посетила соблазнительная мысль невзначай открыть этому сборищу глаза на собственную персону и от души потешиться произведённым эффектом, но он скоро отогнал её прочь как бестолковую – потому что они ведь скорее всего и не поняли бы комизма ситуации, а к тому же вредную, поскольку разумнее хранить таких имбецилов группами, чтобы легче было распознать издалека и не обжечься ещё раз, да и, в конце концов, пусть себе живут безмятежно в своей милой резервации, ведь не делают же никому зла. Пока он обдумывал всё это, его друг успел наговорить каких-то пошлых комплиментов хозяину и откосить от дальнейшего веселья, так что они тут же удалились, провожаемые самыми искренними сожалениями присутствующих и полным спокойного достоинства напутствием именинника: «Думаю, нам стоит ещё пообщаться». Сергей охотно закивал и, не зашнуровав толком ботинки, вывалился в подъезд, увлекая за собой замешкавшегося фотохудожника, которому только и сказал в лифте: «Ну и знакомые у тебя», тут же выбросив подальше из головы все обстоятельства столь милого вечера.

Итак, Сергей вступил на территорию запланированного весёлого знакомства уже несколько критически настроенным, но так или иначе решил довести начатое до конца, тем более что образ Ани почему-то всплыл в его памяти в новой соблазнительной форме. Как, в сущности, немного нужно мужчине, чтобы заинтересоваться женщиной, думал он: в меру привлекательная внешность вкупе с малейшей индивидуальностью делают самый банальный объект женского пола маняще притягательным. Если бы мужчины непременно влюблялись в щедро насиликоненные объекты своих сексуальных фантазий, жизнь представителей сильного пола была бы намного проще, поскольку непропорционально крупные губы, пластика груди и липосакция редко сочетаются с развитым интеллектом или хотя бы широким кругозором. Но почему даже состоятельный, жадный до плотских удовольствий самец всё равно ищет себе нечто другое, наделённое не просто зачаточным сознанием, но в полной мере рассудком, чтобы вместо послушно выполняющей любые команды эротичной куклы получить достойное независимой личности сопротивление его нападкам и в результате идти на компромиссы, сдерживать себя и где-то даже изменять вместо того, чтобы просто забирать заслуженное вознаграждение. Быть может, в этом и проявляется у мужчины частичное верховенство духовного над плотским и просто животным, в то время как женщина, подобно доисторической самке гориллы, всё так же жаждет отдаться первенствующему самцу, лишь видоизменяя соразмерно времени представление о самой силе, но оставляя неизменным лежащий в основе животный инстинкт. «Так кто же прав: держащаяся основ и понятных ориентиров ян или находящийся в вечном поиске инь? Или хотя бы так: кому же из двух по-настоящему жить хорошо?» – перефразировав известный вопрос русской интеллигенции, задумался Сергей, попутно силясь вспомнить, правильно ли он воспроизвёл в памяти принадлежность китайских знаков соответствующему полу. Логика подсказывала ему, что вдумчивые философы цинь уж должны были догадаться поставить во главу угла мужское гендерное начало, и тогда его размышления не носили бы отпечаток исторической погрешности; он попробовал было обратиться к помощи Интернета, но отечественный 3G в который раз дал маху и, удивляясь собственной настойчивости в копеечном вопросе, Сергей решил озадачиться выяснением реквизитов местной беспроводной сети. Намётанным взглядом он уловил у бара спину девушки, одетую в официантские «белый верх, чёрный низ», и, подойдя к ней сзади, спросил:

– Вы не подскажете пароль здешнего wi-fi?

– То есть Вы намекаете, что я одета как официантка? Весьма тонкая месть за мою может не очень лестную, на первый взгляд, характеристику, – ответила, повернувшись, Аня, и Сергей мысленно плюнул от досады, когда эта ещё до сих пор даже незнакомая девушка заставила его снова почувствовать себя откровенно глупо.

– Я не намекаю, но действительно подумал, что Вы здесь работаете. Прошу прощения, если это могло Вас обидеть, – нашёлся-таки его в другое время подвешенный язык, хотя вычурно литературная тональность беседы в духе первого бала Наташи Ростовой уже начинала его забавлять.

– Ну, раз уж Вы, – она сделала на этом ударение, – так подумали, давайте я Вам помогу, – и она забрала его новомодный смартфон, быстро в нём поковырялась и с торжествующим взглядом вернула, – рабочую почту хотите проверить?

– Нет, почему, просто захотел уточнить, правильно ли помню значение инь и ян. Кто там мэ, а кто есть жо; слегка подзабыл, – признался Сергей, довольный случаю изменить направление беседы.

– Интересуетесь китайской философией? – ожидаемо спросила она.

– Интересовался, знаю ли базовые вещи, – логично ответил всё более ощущавший себя в привычной атмосфере клубного знакомства Сергей, – так, вспомнился один случай и навёл на мысль.

– Какую?

– Меня, кстати, зовут Сергей, – попытался он шуткой чуть остудить пыл новой знакомой.

– Очень приятно, так расскажите – мне действительно интересно.

– Это мы сейчас быстро поправим – я думал о том, что все эти интеллигентные хари, что здесь собрались, охотно променяли бы свой апломб на возможность чаще совать член между силиконовых губ крашеной блондинки, чем нос в афиши московских театров. Вот в связи с этим мне и вспомнилась природа мужского и женского начала.

– Ну, это, положим, о здешних джентльменах, – ответила несмутившаяся Аня, – а что по поводу дам?

– О Вас то бишь, – уточнил Сергей, понимая, что эта барышня не из пугливых, – по-моему, Вы просто скучающая девочка, которой приятнее быть популярной и желанной, благодаря в том числе некоторой эрудиции, здесь, чем одной из многих, к тому же далеко не столь же симпатичных, обитательниц ночного клуба или пафосного ресторана. Вы думаете, что отличаетесь от серого большинства, но Вы, скорее всего, жестоко ошибаетесь.

– Оговорочка по Фрейду – это я про «скорее всего». То есть всё-таки не исключаете и во мне зачатки мысли?

– Не следует ничего исключать совершенно, так я думаю, – подзуживал Сергей.

– Что ж, будем надеяться, что мне повезло, – улыбаясь, ответила девушка, показательно отказываясь обижаться на нелестную тираду и слишком явно при этом не позёрствуя, а действуя так по настроению.

Сергей раньше встречал такой тип женщин и усвоил одно простое правило, как с ними обращаться: если мадам встала не с той ноги, то изменить это невозможно и лучше сразу под любым предлогом ретироваться, но если someone’s in the mood, то ждите приятный вечер, интересный разговор и неплохой секс, причём ни то, ни другое, ни третье уже не смогут изменить в худшую сторону никакие самые непредвиденные обстоятельства: будет нужно, она сходит в Макдоналдс и заплатит за ухажёра, погуляет с ним под проливным дождём и привезёт на метро к себе же домой, где обсушит, помоет, обласкает и убаюкает. Его Анюта была, судя по всему, сегодня очень в духе, и, даже и не претендуя на лавры героя-любовника, Сергей был доволен уже тем, что не придётся стоять под непрекращающимся потоком дерьма, который в противном случае непременно обрушился бы на его голову.

– И где же Ваша достославная коммуна? – не выходя за рамки тональности разговора, продолжил Сергей.

– Вон в том углу, пойдёмте Вас провожу.

– Можно даже сказать «тебя», если никто не против.

– Ты всегда обращаешься к воображаемому большинству? По мнению некоторых психологов, это говорит о неуверенности в себе и вследствие этого – неосознанной попытке апеллировать к мнению толпы, – оценивающе взглянув не него, серьёзно отметила Аня.

– Как-то не обращал на это внимание, но уж коли в тебе проснулся профессиональный интерес, то непременно буду теперь следить за этим, – чуть иронично, чтобы всё-таки не обидеть слишком явным презрением к способностям юного психолога, ответил допрашиваемый.

– А ты, однако, прозорливый. Честно говоря, не ожидала.

– Интересный комплимент: чего здесь больше – похвалы или оскорбления? Это тоже профессиональный приём?

– Нет, это от души. Вот, друзья, знакомьтесь, с виду интересная неглупая личность по имени Сергей. Подцепила не где-нибудь, а на концерте классической музыки, куда он, похоже, не шутя, пришел её послушать. Странновато для типа, носящего часы, на которые можно купить свой личный симфонический оркестр, вот я, признаться, и соблазнилась. Но вы ведь меня простите – как всегда, а? – с этими словами она нацепила на лицо улыбку искренне кающегося ребёнка, которую все без исключения женщины почему-то считают непобедимым орудием в борьбе против мужского гнева.

Мужчин, впрочем, было всего трое, остальные, человек пять-шесть, были девушки неопределённого в границах от двадцати до тридцати возраста, но по какой-то причине пошленькая гримаса Анюты сошла на ура, ему протянули руки, представляясь, и девушки тоже как по команде последовательно назвали себя. Сергей знал свою слабость плохо запоминать имена и поэтому затвердил в памяти лишь наименование соседа слева, а справа неожиданно громко для её худой конституции шлёпнулась, по-видимому, сегодняшняя хозяйка вечера.

Совершенно непонятно было, о чём говорить дальше, и вообще главенствует ли здесь какая-нибудь общая беседа или все болтают себе парочками, но приучивший, а со временем и привыкший чувствовать себя уверенно и комфортно почти в любой ситуации, Сергей предоставил новым знакомым прелесть испытать полагающееся случаю смущение, а сам демонстративно обратил взор на интерьер заведения, который, правда, уже успел до этого поверхностно изучить. Здесь были фотографии, книги на полках, пара репродукций с акварелей на какую-то морскую тематику в духе первых детских несмелых опытов Айвазовского, и всё было вроде очень даже стильно, но, как это часто бывает в претендующих на интеллектуальный досуг московских заведениях, не носило отпечатка единой атмосферы, установленной каким-то общим императивом. Это было похоже на качественную антикварную лавку, где мебель, гобелены и всяческая утварь расставлены со вкусом, но всё же слишком очевидно напиханы в небольшое по площади помещение с целью прежде всего демонстрации и продажи, а не ради создания уюта или какого-нибудь замысловатого фэн-шуй. Владелец кафе, по-видимому, вдохновлялся в маленьких питерских несетевых кофейнях и ресторанчиках, задавшись целью воссоздать в сытой, вечно спешащей столице особый невский антураж, забывая, что место делают прежде всего люди, его посещающие, а в этом отношении хотя и малость двинутая на собственной «культурности» молодёжь северной столицы могла дать хорошую фору собратьям-москвитянам.

Москва чурается утончённости, предпочитая быть предельно утилитарной, потому что служит, прежде всего, местом приземлённого зарабатывания денег или, в крайнем случае, воплощения юношеских мечтаний об известности и славе, и в этом непрекращающемся вихре событий полагает справедливо неуместным тратить драгоценное время на пустое бесцельное созерцание, находя его, по меньшей мере, недостойным претендующего на звание хозяина жизни. Классический москвич, то есть приехавший из непроизносимого далёка молодой зубастый карьерист, никуда не ходит просто так: если в ресторан, то с целью выпить и пожрать, вывести на свидание девушку или, наоборот, склеить новую пассию, которая в свою очередь приходит туда за тем же, и чем дальше он или она поднимаются по социальной лестнице, тем более в погоне за временем упрощается модель общения и поведения, приближаясь к простой формуле «товар-купец».

Безусловно, и в столице не перевелись ещё интеллектуалы-студенты, гуляющие по интересным выставкам и вообще проводящие время не только в погоне за успехом, но все они легко помещаются в один-единственный кинотеатр на Покровке и, выйдя из него, тут же бесследно растворяются в десятимиллионной толпе. Сергей откровенно не понимал, для чего Москва пытается натянуть на себя маску провинциально тихой венской булочной, когда этот порт пяти несуществующих морей несёт в себе мощнейшую энергетику большого города: злого, циничного и безжалостного, десятилетиями кующего из мягкотелых романтиков железных волей покорителей всего, что только ни попадается им на пути.

– Опять ты о чём-то задумался, – вывела его Аня из некоторого оцепенения, – раз ты так блестяще догадался о моём поприще, расскажи, чем сам занимаешься?

– Руковожу одной из папиных контор: утверждаю, так сказать, преемственность поколений, – коротко ответил он.

– И как, нравится? – подруга, видимо, решила не отставать от него сегодня весь вечер, тем более что остальные оживлённо болтали о чём-то между собой, как будто и забыв о них.

– Жаловаться не приходится: почти что гибкий график, деньги, уважение, почёт, что там ещё…

– Похвально, но я спросила – нравится ли. Или ты способен мерить только деньгами?

– Верно подмечено, – оживился Сергей, – я ведь и правда смотрю на всё с точки зрения объективных факторов: работа даёт мне деньги – хорошо, машина с водителем комфорт – тоже неплохо, красивая девушка – сексуальное удовлетворение. Но вот нужно ли мне всё это – я как будто и перестал размышлять. Ты, похоже, неплохой психолог, схватываешь на лету. На что ещё можешь открыть глаза? – почти всерьёз, хотя и улыбаясь, поинтересовался Сергей.

– Хватит с тебя на сегодня и этого. Мне тоже, бывает, хочется абстрагироваться от работы. А то, что я так лихо догадалась, так это не обманывайся: болезнь поколения, мы разучились желать чего-то сами, существуя в мире навязанных образов.

– Тебе, прости за нескромность, сколько лет, девочка – для эдакой-то жизненной мудрости?

– Хамите, парниша.

– Да уж больно интересно.

– То есть в твоём понимании это оправдание?

– А в твоём разве нет?

– Да, смотрю, тебе палец в рот не клади, – засмеялась Аня, – следовало бы поиздеваться над тобой и лукаво спросить, сколько дашь. Хотя, такой как ты, пожалуй, и вправду ляпнет, что думает: тогда придётся обижаться, потом мириться, а если ты, зараза, не подыграешь, то и вообще тебя отставить. Как-то хлопотно, ты не думаешь?

– Всецело поддерживаю данную точку зрения, – нарочито вычурно ответил ей Сергей.

– Двадцать четыре. Хочешь, познакомлю тебя подробнее с остальными?

– Нет, мне и так неплохо. Успеется: я так понимаю, ваша секта собирается регулярно. Мне двадцать восемь, – предварил он вопрос.

– А смотришься так прямо мальчиком. Здоровый образ жизни?

– Я бы сказал – нездоровая тяга к жизни.

– Неплохо скаламбурил, мне кажется.

– Согласен. Хотя девушка, способная произнести это слово вслух, по нынешним временам ещё больший каламбур.

– А язык у тебя подвешен. Читаешь?

– Всё больше в туалете.

– По нынешним временам даже это попахивает высокодуховностью.

– Пусть будет среднедуховностью. Я не больно-таки и тщеславен.

Тут они почти одновременно не выдержали роли и рассмеялись, привлекая задорным смехом внимание остальных. Как-то чересчур быстро появилась эта обоюдная взаимная симпатия, к тому же без видимого участия гендерной составляющей, что, как ни странно, показалось Сергею особенно приятным. Милое сообщество поборников духовности, однако, не удержавшись, вскоре скатилось к самой что ни на есть практической деятельности, зарегистрировав официально своё общественное движение и принявшись активно претворять в жизнь воспетые многократно истины. Пришлось, к сожалению, покинуть гостеприимное собрание отчасти потому, что отец, мягко говоря, не приветствовал его сколько-нибудь активного участия в политической жизни, но более – вследствие быстрой эволюции группы самодостаточных людей до обуреваемых тщеславием завистливых индивидов, спешивших раздавать интервью второсортным интернет-изданиям, выбрасывать ударные дозы новой мудрости через блоги и сети, поучать, лениво презирать и активно пиариться, стараясь набрать как можно больше очков в погоне за тем, что ещё недавно признавали лишь прахом на подошвах своих итальянских полуботинок. Удивительнее всего оказалось то, как единодушно и быстро шагнули они из одной крайности в другую, так что мнительному наблюдателю могло показаться, что всё делалось по изначально согласованному плану.

Милейшая Анюта, обрастая день ото дня новыми поклонниками, оценившими симбиоз интеллекта и красоты, хотя и не переставая смотреть на них всё также брезгливо-покровительственно, лично себя вдруг стала ценить неожиданно высоко, так что и с Сергеем, на свою беду когда-то весьма оперативно заполучившим её в постель, сделалась подчёркнуто холодна и даже позволила несколько колких выпадов в его адрес, на что последний лишь пожал плечами и удалился из её жизни навсегда. К тому моменту он не жалел уже совершенно ни о чём, а, быть может, даже и радовался искренне, что судьба уберегла его от оказавшегося на поверку фальшивым увлечения, в очередной раз продемонстрировав, насколько безупречно организм большого самовлюблённого города переваривает в однородную серую массу любые проявления свободной мысли.

Михаил смутно помнил подробности последних двух-трёх часов, которые были наполнены сначала озлоблением, потом непонятной жаждой любой совершенно деятельности, затем почти агрессией, которая, по счастью, быстро сошла на нет, поскольку он и трезвый-то был так себе боец, а пошатнувшаяся координация пьяного и вовсе почти гарантировано обещала ему приземление разбитым лицом в асфальт в случае конфликтной ситуации; итого все симптомы палёного вискаря были налицо. Как он умудрился не почувствовать это сразу, оставалось загадкой, к тому же характеризующей его как весьма безответственного потребителя: чтобы дотянуть в трезвости до конца рабочего дня, Михаил заставил себя влить благородный напиток в стакан с колой, дабы от получившейся низко-градусной смеси не окосеть раньше времени, но судьба справедливо наказала его за малодушие, в результате чего он за два часа до отбоя вдруг, практически одномоментно сделался не то чтобы пьяным, но каким-то дурным и к тому же вялым, так что руки и ноги хотя и слушались, но как-то неохотно, всё время пытаясь выкинуть какой-нибудь фокус – то промахнувшись мимо кружки и столкнув её на пол, то предательски швыряя вбок его согбенное по случаю уборки осколков тело, и тогда лишь хрупкая гипсокартонная стена спасала его от перспективы распластаться на полу.

Ситуация получалась настолько же дурацкая, насколько и смешная: многоопытный алкаш не учуял дешёвой бормотухи, по слухам, изготовляемой с применением димедрола, который и обеспечивал такой скорый и сильный эффект. В позвонивший телефон он начал говорить уверенно и чётко, но по ходу стал очевидно коверкать слова, так что из «следует» получилось «слеедут», а «отправить» эволюционировало до «отрватрить». К счастью, звонила подчинённая, а потому он быстро закруглился со словами: «Птом. Счасть змынят» и повесил трубку, оставив девушку в лёгком недоумении касательно полученного ЦУ.

Нацепив на себя маску, как ему казалось, непроницаемости, Михаил проследовал за спасительным кофе, моля бога не встретить по дороге никого из экспатского начальства. Мольбам суждено было сбыться лишь отчасти, и, удачно преодолев весь путь и размешав в кипятке тройную дозу растворимой дряни, он на обратной дороге издалека заметил идущего навстречу, по-видимому, тоже страждущего кофе финансового аналитика из недавно прибывших, кажется, ирландца. Тот, как назло, мечтал проникнуть в михаиловы женские чертоги в поисках таинственной русской красавицы, коими богата любая отечественная бухгалтерия.

Гость из Дублина издалека расплылся в приветственной улыбке по случаю долгожданной встречи в почти неформальной обстановке, да ещё к тому же под самый вечер пятницы, так что полагал себя вправе эдак по-дружески, по-русски, знаете ли, предложить ему пойти выпить после работы водки и послушать цыган, благо иного национального развлечения в его понимании и быть не могло. Беседа предстояла непростая, и Михаил уже приготовился глубокомысленно мычать, когда спасительная мысль в последний момент пришла ему в голову: переложив кружку в левую руку, он правой достал мобильный и демонстративно сказал «hello», напустив на себя чуть подобострастный вид, как будто разговаривая с начальством. Маневр удался, потому как заботливый коллега даже чуть уступил ему, отягощённому кофе и важным разговором, дорогу, хотя от того и не укрылось, что чёртов русский бабник забыл нажать кнопку приёма звонка, обнажив, таким образом, свои низменные частнособственнические инстинкты, противные свободолюбивому, как положено чуть левому, дитю борьбы за независимость от ненавистных англосаксов.

«И где же эта shitty – распахнутая русская душа, мать его», – переживал обманутый в своих лучших чувствах ирландец, решив, несмотря ни на что, всё-таки пробиться сквозь эту стену презрения к несчастным, угнетаемым мужланами-алкоголиками, ангелоподобным созданиям, чтобы хоть одну из них, но осчастливить, приобщив к цивилизации, дублинскому предместью и заполненным вездесущими коровами вечерним пейзажам. К несчастью, галльское упорство способно преодолевать преграды и посерьёзнее напускной недоступности русской бухгалтерши, неизменно делающей интимную стрижку и надевающей сексуальное белье каждое восьмое марта в надежде, что её усилия будут не напрасны, а потому скорее всего этот несчастный обретёт-таки долгожданную ячейку общества при некотором содействии северной подруги, чтобы остаток дней посвятить её поднятым из безвестных глубин на поверхность жизни бабским капризам, именуемым эмансипацией, победить которые куда сложнее, чем заставить даже щепетильных до традиций англичан отказаться от привычной с детства халявной картошки.

Итак, опасность миновала, и приободрившийся Михаил, вопреки неписаной корпоративной этике, закрылся в своём не слишком просторном кабинете, позволив себе чуть поплевать на свод правил поведения успешного менеджера. Это «правило открытых дверей» и раньше его слегка раздражало своей показушностью, будто и впрямь созданное для того, чтобы любой рядовой сотрудник смог зайти при желании с вопросом к хотя бы и самому главному боссу, не важно, сколько начальственных голов перешагнув ради этого. В нём говорил, с одной стороны, не самый плохой руководитель, знавший цену грамотной организационной структуре в сочетании с субординацией и опасность в угоду популизму нарушать хорошо функционирующий порядок, с другой, он по опыту знал, что эта свобода передвижения по начальству попахивала самой что ни на есть отвратительной советской номенклатурой: к примеру, сотрудники центрального офиса, знакомые с шефом лично, ещё могли как-нибудь в год раз забрести к нему по «чрезвычайной важности вопросу» (но упаси боже, не просить за себя лично), несчастный же работяга или супервайзер откуда-нибудь из региона, осмелившийся нарушить покой Самого, непременно получил бы в лучшем случае хорошенько по шее, а то и вовсе поломал бы себе карьеру, создав головную боль непосредственному начальству. Такие вот, поощряемые центральным офисом, но жестоко порицаемые на местах демократические шалости создавали абсолютно ненужный сумбур, не принося совершенно никакой пользы, и лично он был за институт PA и секретарш, охраняющих покой высокой особы, а заодно и лишь зачинающиеся карьеры молоденьких сотрудников, часто находящихся во власти розовых иллюзий относительно реальных дарвиновских законов корпоративной машины.

Можно было подумать, что в нём говорит задавленная постсоветской номенклатурной действительностью личность, если бы воображение не способно было подбросить сомневающемуся картину этой практической демократии в офисе фирмы, к примеру, в Индии, где высокооплачиваемая работа в престижной европейской компании сродни небесной манне, а потому легко представить, что станет с каким-нибудь далеко не сингхом, осмелившимся потревожить живое воплощение начальствующего бога; или же в Париже, где снедаемые интригами и завистью представители культурнейшей нации смотрят на бывшего друга свысока, лишь только став на один грейд выше последнего, а восседающей на отдельном, непременно, этаже властелин судеб и окладов, хотя и не прячется за закрытой дверью, но зато и на заветный этаж путь простым смертным по странному, вопиюще некорпоративному стечению обстоятельств, неизменно оказывается заказан. Для того чтобы стирать до требуемой необходимости границы, придумали корпоративы со всяческими там выездными тренингами – и хватит, и довольно, – доказывал Михаил воображаемому оппоненту, оправдывая свою чересчур совковую манеру отгородиться от окружающих.

Остаток дня, впрочем, прошёл без приключений, так как в любом коллективе нужно ещё поискать идиота, решившего озадачиться какой-нибудь неразрешимой проблемой вечером пятницы, и все в огромном здании отсчитывали минуты до заветных выходных, с остервенением отбрыкиваясь от любого дела, вследствие разницы во времени иногда долетавшего из недр всё ещё трудящейся Европы. Приоткрыв жалюзи стеклянной перегородки, отделяющей его от вверенного отдела, Михаил от скуки наблюдал, как занятые последними приготовлениями к выходным девушки и женщины коротали время до заводского гудка. Семейные, не спеша, наводили порядок на столах, более юные или менее удачливые, очевидно, отдавали приоритет макияжу, попутно то и дело заглядывая в телефон, чтобы ответить на очередную смс-ку, обещавшую, по-видимому, интересный вечер пятницы, а может и целые выходные.

Как мужчину, его интерес подсознательно вызывали прежде всего одинокие молодые девушки, хотя по понятной причине он и зарёкся в своё время заводить романы с подчинёнными дамами. Впрочем, окажись среди них та, которая смогла бы поразить его воображение больше зеленоватой бутылки Jameson, он, пожалуй, раньше и плюнул бы на свои принципы, но теперь, перед лицом поставленной самому себе задачи, ему уж точно было некогда заниматься амурными делами – как и все цельные личности, Михаил не мог распылять своё внимание на несколько объектов сразу и потому, будучи охваченный раз поразившей его идеей, с некоторым даже внутренним негодованием отверг бы любую возможность попутно развлечь себя сторонним увлечением. Тем не менее, ничто не мешало ему пофантазировать немного, дабы скоротать оставшееся время, и он продолжал из-за стекла разглядывать наиболее симпатичных коллег, представляя, о чём они думают и чем занимаются.

Мужчинам свойственно наделять женщин душевными качествами сообразно их внешности, и тем, так или иначе, приходится отчасти подстраиваться под привычные клише, частью невольно, но всё же чаще охотно, благо воображение накачанного тестостероном самца щедро на комплименты понравившемуся милому личику. Вот перед ним стройная, одетая в деловой костюм брюнетка – как бишь её имя… не суть важно, среднего роста, миловидная, чуть больше принятого декольтирующая временами по виду упругую грудь, которая, будучи стянутой тесноватым бюстгальтером, и вовсе производит впечатление девичьей. Какой невинностью светятся её глаза, когда она, наклоняясь, передаёт ему какую-нибудь рабочую папку, обнажая манящий вырез, и каких усилий стоит ему при этом сохранить фокус взгляда на разрешённом деловой этикой месте. Что за флюиды пытается направить ему эта самоуверенная девочка, которой так важно самоутвердиться посредством внимания несимпатичного, плохо одетого начальника, а Михаил считал себя именно таковым, и как ни больно мужчине признавать за собой столь неприглядное определение, ему хватило когда-то духа трезво посмотреть в глаза действительности и затем раз и навсегда перестать заботиться о своей внешности больше самой минимальной необходимости. Пожалуй, он даже немного ошибался на свой счёт и, озадачившись сменой гардероба, вполне мог бы сделаться в глазах некоторых, а может быть даже и многих, до известной степени привлекательным, но ему претила эта роль полу-красавца, когда производимое впечатление зависит от стильности подобранного костюма, количества выпитого девушкой и степени её одиночества в данный конкретный вечер.

Таков уж удел максималиста – не интересоваться чем-то, где он априори не может быть если не первым, то хотя бы в когорте лучших, а потому Михаил заботился по большей части об утилитарности надетой вещи, в результате ожидаемо являя собой жутковатое зрелище, особенно в кругу подчинённых дам. Почему непосредственное руководство прощало ему такое невнимание к костюму, оставалось загадкой, как для него, так и для окружающих, и ему оставалось лишь предполагать, что начальство, возможно, видит в нём усвоенный из русской литературы собирательный образ какого-то блаженненького, хотя и живущего в отрыве от общепринятых норм, но хорошо выполняющего свои обязанности. Или же предпочитает, чтобы молодой, всё ещё подтянутый подчинённый не контрастировал слишком с их местами полноватыми сорокалетними телами, ведь оденься тот поприличнее – и разница была бы слишком очевидна; в любом случае, ему прощалось то, за что других могли, пожалуй, уволить, и он пользовался этой странной благосклонностью, всегда, однако, готовый потратиться на итальянского портного, если только обстоятельства в виде недовольного босса потребуют от него этого.

Размышляя так, он продолжал смотреть на брюнетку, пока та, устав делать вид, что не замечает столь чрезмерного внимания, не ответила ему чуть вызывающим взглядом сквозь приоткрытые жалюзи, и тогда смутившийся, всё ещё нетрезвый любимый руководитель перевёл взгляд на сидящую чуть в отдалении соблазнительно стройную Аню, чьё имя трудно было не запомнить любому неоскоплённому мужчине возрастом до пятидесяти лет. Она была в некотором смысле его отдушиной и гостьей редких эротических фантазий, где запретным плодом являлся скорее рабочий кабинет и начальственная грубость обращения, нежели сам по себе факт сексуальной связи, которого он при должном старании считал вполне возможным добиться, хотя дальше весьма поверхностных планов дело так и не продвинулось. «Аня-Аня-Аня», – повторял он как заклинание, будто пытаясь вызвать этим какой-нибудь неожиданно приятный эффект, но объект его внимания был слишком увлечён работой, а скорее – занимательной перепиской в какой-нибудь социальной сети, которые, хотя и блокировались исправно местным отделом IT, но как-то слишком неокончательно, так что всегда можно было, поулыбавшись сисадмину, заполучить на зависть коллегам и подругам искомый доступ, чтобы в виде исключения, на определённый отрезок времени, но, тем не менее, почти официально просиживать рабочее время за болтовней по сети, вместо того, чтобы столь же страстно предаваться непосредственным обязанностям. Можно было бы вызвать её и сделать замечание, чтобы заодно насладиться приятным видом стройных ног и вкрадчивым чутким голосом, которым она имела манеру извиняться за подобные оплошности, но это вполне реально грозило сменой вектора наступавшего пятничного вечера с алкогольного на сексуальный, и уж точно не в компании милой нарушительницы порядка: пришлось бы снова пользоваться услугами проституток с поправкой на дороговизну базарного дня и скудный по случаю чрезмерного наплыва клиентов ассортимент, а посему пришлось совсем забросить наблюдение за девушками и переключиться на новости и прочие развлечения Интернета.

Он всерьёз считал, что глобальная сеть была создана прежде всего для того, чтобы дать возможность всем трудящимся с девяти до восемнадцати как-нибудь убить время до окончания рабочего дня. Задумка простая как всё гениальное: вынужденный проводить долгие часы за монитором среднестатистический работник считает находчивым посвящать их самому себе, не переставая при этом получать зарплату. На самом же деле несчастный поглощает килотонны взрывной информации рекламного характера, чтобы быстрее истратить полученные деньги на очередной бренд, возможно, его же компании-работодателя. Роботизированная экономика западных стран не способна занять больше одной десятой своего активного населения, а потому остальные девяносто процентов путём завуалированного корпоративного делопроизводства, хотя и отдавая карьере жизнь по отдельности, в массе своей не делают ничего, получая за это повышенную оплату, что почти вся целиком уходит на безостановочное потребление, которое, в свою очередь, кормит трутней, сидящих в офисах других производителей. Конференции, бизнес-митинги и тренинги, многочисленные поэтому перелёты и гостиницы служат лишь цели повысить себестоимость продукта, который в реалиях глобализации не должен быть дешёвым, иначе некуда будет тратить расплодившуюся денежную массу. Простая калькуляция с учётом инфляции и снижения покупательной способности валюты позволит подсчитать, что буханка хлеба и литр молока, добытые, к примеру, в период наполеоновских войн исключительно ручным трудом корячащегося на полях американского фермера-одиночки обходилась тогдашнему потребителю дешевле, чем те же самые продукты, произведённые с учётом более чем стократного повышения производительности труда в последующие два века.

Проблема в том, что современной экономике нужно ежесекундно наращивать объёмы производства, чтобы при постоянном снижении трудозатрат обеспечить работой перманентно растущее население, которое в свою очередь приходится любыми способами склонять всё больше и больше потреблять произведённую продукцию, чтобы стимулировать дальнейший промышленный рост. Этот тупиковый путь зациклен на нескончаемом росте, так что малейшая стагнация тут же раскачивает всё здание общемирового благополучия, и рано или поздно такая модель «развития» окончательно себя исчерпает, подарив миру экономический кризис такого масштаба, что советские шесть соток для прокорма путём самого примитивного ручного возделывания станут повсеместной реальностью в условиях совершенного обесценивания труда, а вместе с ним и денежной массы, являющейся, прежде всего, мерилом степени вознаграждения за сделанное, для соответствующего перераспределения материальных благ.

Так, всё больше трезвея, продолжал рассуждать возомнивший себя экономическим гением, нахватавшийся вершков бухгалтер, система уже давно стала давать сбой, подсадив все без исключения экономики развитых стран на иглу постоянной финансовой подпитки через абсолютно нерыночное кредитование за счёт необеспеченного включения печатного станка. Национальная ипотека под процент в три-четыре раза ниже официально зарегистрированной инфляции – это дотация в масштабах государства, основанная на общем сговоре, когда все от самого верха и до основания пирамиды делают вид, что король совсем даже не голый, а наоборот, очень прилично и с большим вкусом одет. Производство стало настолько огромно, чтобы мы больше не в состоянии закапывать его в оборонку, даже в масштабах оруэлловских плавучих крепостей, а посему вынужденно превращаем личность и человека фактически в унитаз, куда смывается под видом потребления с каждым днём растущая товарная масса. И если мотивация и некоторая экономическая целесообразность данной схемы были понятны и на поверхности, то как, каким чудесным образом можно заставить, к примеру, молодую, только появившуюся семью подписать полувековую кабалу, чтобы заполучить дом, в несколько раз превосходящий их ограниченные здравым смыслом потребности, пока ещё имело в конце предложения знак вопроса.

С одной стороны, казалось легкомысленным выстраивать здание мировой экономики на одной единственной человеческой слабости, но практика показала, насколько универсальна, независимо от климата, культуры, часового пояса или даже вероисповедания, эта магическая черта, заставляющая людей идти в добровольное рабство ради… чего? Его вдруг как ошпарило от неожиданной мысли: а что, если эта милая человеческая черта сильнее любой идеи, его или какой угодно другой. Может, его, так сказать, революционный порыв и есть прежде всего протест против абсолютной власти навязанных корпоративных образов: подсознательное желание истинной свободы – прежде всего души, а не тела. Вопрос, однако, в таком случае заключался в том, какого чёрта именно он, осознанно, добровольно и главное комфортно существующий в этом неорабовладельческом обществе вдруг стал яростным сторонником его разрушения?

«Что за чёрт, вискарь какой-то уж больно палёный», – от раздражения вслух произнёс Михаил и с надеждой посмотрел на часы: было без двадцати шесть, и он только что не подпрыгнул от удовольствия, зная по опыту, что легко убьёт оставшиеся минуты на стандартный моцион, состоявший из очередной чашки кофе, похода в туалет, умывания, натирания до несуществующего блеска давно и безвозвратно потускневших ботинок и ещё какую-нибудь ненужную ерунду. Секрет состоял в том, чтобы относительно безболезненно растянуть все действия во времени при пассивном содействии имеющегося пространства: если в туалет, то непременно в тот, дальний, что на первом этаже, и непременно пешком с четвёртого, на обратном пути сделать крюк, чтобы заглянуть в mailroom, проявив между делом требуемый commitment, и перед лицом наступающего weekend’а не забывая о любимой работе, после зайти к сисадмину, чтобы задать какой-нибудь несущественный вопрос, опять же сделав приятное it-шнику, выказав личным визитом уважение и внимание к его скромной, чаще игнорируемой всеми персоне, и только проделав весь этот путь, вернуться в кабинет за чашкой для очередной порции жутковатой бормотухи, именуемой на языке компании свежесваренным кофе.

Способный менеджер со стажем, Михаил, наверное, и в пустой камере два на два метра смог бы найти, чем занять себя всё время многолетней отсидки, что уж говорить о бесконечных лабиринтах огромного офиса, как будто специально спроектированных умом архитектора, чтобы занимать выдуманными делам сотни бездельников. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что, как всякий начальник, просиживая штаны в осточертевшем от ничегонеделания кабинете, он тем не менее был жизненно необходим коллективу для поддержания рабочего настроя, одним своим видом внушая опасение и не позволяя расслабиться. Что поделать, таков уж удел всякого руководителя.

В этот момент раздражающая, давно осточертевшая мелодия напомнила ему, что расслабляться не нужно никогда, потому как даже за считанные секунды до окончания рабочей недели что-то, а чаще – кто-то конкретный и оттого ещё более ненавистный, может запросто испортить как настроение, так и все планы на долгожданный вечер. С некоторой натугой он достал мобильный из кармана, попутно отправив некоторую дозу проклятий производителям джинсов, но, увидев высветившееся на экране имя абонента, сразу заметно подобрел, поскольку данный абонент был, очевидно, не в состоянии подкинуть ему какую-нибудь срочную работу или просто головную боль.

– Салют, какими судьбами? – дружелюбно поздоровался Михаил, имевший привычку разговаривать по телефону так, будто встретил собеседника лично. Едва заметная деталь, но есть некоторые выражения, такие как «приветствую» или «чем обязан», которые редко услышишь в трубке мобильного, потому как последний исключает зрительный контакт, а, значит, так или иначе, понижает степень вовлечённости в общение, в большинстве случаев низводя его до уровня простого обмена информацией.

– Не уверен насчёт судьбоносности, – явно обрадовался приветливому тону Сергей, – но как минимум предложение, как провести вечер пятницы, имеется. Ты, наверное, смутно помнишь, но в том милом джазовом кабачке, где мы так близко сошлись, тебе вполне нравилось, так что не хочешь ли присоединиться сегодня: я буду скучать там в обществе одной нудной до невозможности подруги, которую не могу послать куда подальше, потому что наши папаши приятели, так что, честно признаюсь, нуждаюсь сегодня в твоей компании, если не безмерно, то уж точно сильно. Когда мы нагоним на неё достаточно тоски, чтобы она сбежала добровольно, я готов буду развлекать тебя остаток вечера.

– Не уверен, что подхожу для этого дела, ты бы прикинул кого ещё, – откровенность страждущего явно оценена не была.

– Именно ты больше всех и подходишь. Послушай, эта избалованная девочка, которая в любом почти обществе будет ощущать себя как рыба в воде, но вот как раз на тебе-то и споткнётся. Ты настолько класть хотел с пробором на всё то, ради чего она живёт, что терпеть ей это будет совсем не с руки. Приди на помощь умирающему другу, в конце концов.

– Не припомню, когда это мы успели стать друзьями. Приятного вечера, – проговорил Михаил и нажал на кнопку отбой. – Как глупо, теперь ведь даже и трубку по-настоящему повесить больше нельзя, с этими чёртовыми мобильниками, – не замечая того, он всё ещё продолжал говорить, но уже сам с собой. – Что за идиотское время такое настало, если не самый тупой человек может быть настолько помешан на собственной персоне, что так вот запросто, без задней какой мысли, предлагает недавнему знакомому, кстати, не последнему клиенту, – поднял он палец вверх, – побыть вечерок пугалом, чтобы потом в виде благодарности протащить его вместе с собой в пару закрытых пафосных клубов, равнодушием к которым я, кстати, и должен отпугивать навязавшуюся ему на шею бабу. Идиотизм полнейший, – и он быстро набрал Сергею смс с вопросом: «Во сколько встречаемся?»

Относясь к женщинам с известной долей снисходительности, которая поначалу была слишком очевидно натянутой, Михаил, как это часто бывает, со временем превратил эту с оттенком маски привычку в черту характера и однажды с подходящим случаю удивлением осознал, что больше не прячет за напускным высокомерием обиду пубертатного неудачливого подростка, несправедливо обойдённого женским вниманием.

Под несправедливостью он, тем не менее, понимал лишь сам факт игнорирования противоположным полом, что до причин, это побудивших, то тут волей-неволей приходилось признать, что ни в юности, ни в период более поздней молодости он не сделал ничего существенного, чтобы завоевать желанное внимание. Его слишком рано проявившееся гипертрофированное эго ещё со средней школы внушило незадачливому хозяину, что настоящему мужчине не пристало заботиться о внешности в угоду переменчивой симпатии одноклассниц, и таким образом Михаил стал откровенно пренебрегать веяниями школьной моды именно в тот период, когда внешность решает абсолютно всё. Натура в юности, быть может, даже более цельная, чем впоследствии, к тому же всегда последовательный, он ни разу не нарушил самому себе назначенной епитимьи, и можно представить, чего это ему стоило в период полового созревания, когда либидо главенствует над всем существом безраздельно, и тем не менее юный схимник был твёрд как гранит науки, который он отчаянно грыз, пытаясь заглушить ревущие позывы с каждым днём всё более проявлявшейся животной природы. И хотя в моменты совершенно непереносимого напряжения Михаил не брезговал простым и действенным средством, имеющимся в арсенале любого юноши, но продолжал считать даже и это признаком недостойной мужчины слабости, а потому прибегал к нему не иначе, как в случае, если бунтующая плоть заявляла о себе совершенно безапелляционно, так что невозможно становилось банально выйти на улицу. Эта борьба с собственным я также успешно из привычки со временем переродилась в свойство личности, а потому насущную необходимость, и со временем он больше не мог спокойно спать, если в данный конкретный отрезок времени не был занят раздавливанием очередного недостойного чего-то внутри себя.

Набор грехов в понимании воспитанного стараниями школьной программы по большей части на литературе девятнадцатого столетия юноши был по счастью велик, если не бесконечен, так что можно было оставаться спокойным за образ врага до самой что ни на есть гробовой доски. Характерно, что боролся он лишь с проявлениями духовной слабости, совершенно игнорируя телесные, а потому выкованная многолетней практикой железная воля до обидного спокойно наблюдала за развивающимися чревоугодием и пьянством, при этом бросая все силы организма на модную тогда борьбу с пристрастием к телевизору. Последняя, к слову, отняла у него полных два года, поскольку вещая всем и каждому о растлевающем действии ящика на мозг, он никак не мог отказаться от любимых передач канала Дискавери и, что намного хуже, пары-тройки развлекательных ситкомов.

Незаметно для себя Михаил становился лицемером, так как, рассуждая днём с коллегами о том, что нет ничего опаснее телевидения, которое убивает нашу способность к воображению и мысли тем, что подает информацию в слишком переваренном и удобном для проглатывания виде, в то время как вместо ненавистного комбикорма можно с гораздо большей пользой читать книги или хотя бы слушать музыку, он тем же вечером вполне мог потягивать вискарь и глотать пьяные слёзы умиления за просмотром какого-нибудь жизнеутверждающего сериала. И не то чтобы со временем воля его ослабела, но скорее он подсознательно чувствовал, что его отчаянная борьба, не прекращавшаяся с момента появления вторичных половых признаков, и так уже заставила отказаться от многого, так что перед лицом новых трудностей в виде работы, карьеры и в целом самообеспечения было уместно несколько иногда остужать накал бушующих страстей.

Существует некая теория о том, что личность человека на девяносто процентов формируется именно в тот самый опасный период полового созревания и, если предположить на мгновение эту версию как аксиому или просто данность, то Михаил со своей идеей уложился бы в неё как нельзя лучше, поскольку, однажды сделав неравную борьбу потребностью юной формирующейся личности, он весьма закономерно пришёл к тому, что, отчаявшись найти достойного соперника внутри себя, распространил любимое занятие далеко за пределы телесной оболочки, тут же ощутив широту размаха и почти безграничное поле для деятельности. Просто радоваться жизни давно стало для него синонимом бесхребетности и слабости, а потому он отчаянно искал применения собственной воле – качества, аккумулировавшего в себе всё, что давала щедрая природа взрослевшему организму и потому сделавшегося поистине непобедимым. Он должен был безалаберно растрачивать эту энергию для того, чтобы любить, ненавидеть, страдать, колотить в стену от злости и отчаяния или прыгать от неподдельной радости, но вместо этого юный старик складывал всё в одну корзину, на алтарь подношений единственному богу, пока эта ставшая поистине несгибаемой воля однажды не придавила его самого, требуя всё новых объектов для самоутверждения и свершений.

Задолго до того, как стать начинающим террористом и бесстрашным смертником, Михаил сделался безвольным воплощением собственной воли, жадно рыскавшей повсюду в поисках очередного Эвереста, который можно было бы покорить, потому что без этого непрекращающегося восхождения несчастный альпинист не мог уже существовать. Даже его отношения с женщинами по сути носили тот же характер борьбы: случайно или специально, но он подбирал именно тех, которые не могли его любить, чтобы силой одного лишь характера, преодолевая боль и подчас унижения, целенаправленно давить и гнуть свою линию, распаляясь тем больше, чем холоднее была его очередная избранница, ни одну из которых он так и не смог по-настоящему любить. Но демон сопротивления не ограничивался личной жизнью, пытаясь точить зубы везде, где можно, а потому его карьера пережила мощнейший натиск неудовлетворённого эгo, от которого чуть не погибла.

Речь шла о начальном периоде его работы, когда возбуждённая чередой новых впечатлений сила воли решила, что будет достойным избрать врагом руководителя его непосредственного начальника, чтобы на данном красноречивом примере в очередной раз убедиться в том, что предъявитель сего не какой-нибудь лизоблюд и тряпка. Изрядное количество времени и сил на первом этапе ушло на объявление войны коронованной особе, которая с высоты своего слоновьего размера как-то до оскорбительного упорно отказывалась замечать суетящуюся и тявкающую внизу моську. Случай представился лишь спустя три месяца, когда, не застав михаилового босса на месте, англичанин-экспат обратился с поручением напрямую и лично к исполнителю, передав тому кое-какие косты для списания на местный офис, и был всерьёз озадачен почти что яростью, с которой, невзирая на возможные последствия для него самого, какой-то, по-видимому, слишком начитавшийся корпоративной этики попка, взялся отстаивать интересы родной локации.

Судьба, впрочем, была в этот раз благосклонна к Михаилу, потому как будь на месте представителя туманного Альбиона какой-нибудь француз, которые водились в конторе во множестве, бестолковую реинкарнацию Жанны Д’Арк отправили бы в небытие тут же, но гордый сын прославленной нации, надававшей за многовековую историю пиндюлей всем сколько-нибудь цивилизованным народам, а потому не страдающий комплексом неполноценности, ограничился лишь тем, что передал это же указание через своего подчинённого, заметив тому вскользь, что у этого нового парня, похоже, есть стержень, вот только жаль, что у них такие долго не живут. Подчинённый, по совместительству шеф ревнивого до бесстрашия хранителя корпоративных денег и к тому же общей с ним нации, был менее снисходителен к «долбанному Павлику Морозову», коим не преминул, хотя и с глазу на глаз, но всё же откровенно в лицо назвать Михаила, присовокупив ещё несколько крепких словечек слегка за рамками бизнес-этики.

В целом посыл был очевиден: если в основе работы компании и высшего руководства лежала корпоративная культура, то в их отделе царствовала дисциплина, и любому мудозвону, который не согласен с данным вопиющим нарушением хартии вольностей, есть только один путь – за дверь в поисках чудесной страны Эльдорадо, где можно вот так запросто и без последствий вякать в ответ на распоряжения высокого начальства, полагая себя умнейшим из смертных. Юный герой-пионер до удивления спокойно выслушал всё, относящееся лично к нему и его ближайшим родственникам, и, убедившись, что поток брани иссяк, взял под козырёк, посетовав на собственную бестолковость, вызванную исключительно недостатком опыта, пообещал не принимать впредь скоропалительных решений без соответствующей санкции и вообще повёл себя по контрасту рассудительно и спокойно, явно усвоив доходчивый урок. Ему не было никакого дела до препираний с непосредственным боссом, чья скромная фигура была недостаточно масштабна для его жаждавшей великих свершений натуры, а потому новое старое поручение было исполнено быстро и с охотой, без излишних на этот раз соболезнований по поводу денег компании.

В тот день Михаил впервые почувствовал некоторую степень диссонанса внутри собственного я, которая грозила при случае стать роковой: иными словами, понял, что он идиот, и второй раз подобная выходка ни за что не сойдёт ему с рук. Впечатление было слишком верное, и весь дальнейший опыт работы, когда в течение нескольких лет он даже близко не имел дела с подобной руганью, доказал ему, что в тот исторический день было затронуто нечто, гораздо более серьёзное, чем простая субординация, и уже много позже его намётанный глаз научился безошибочно различать в спускаемых поручениях такие вот слегка «противоречивые» платежи, которым вопреки обычной нерасторопности бюрократической машины всегда давался заметный лишь посвящённому зелёный свет. Тогда вопрос стоял о деле, как казалось, всей его жизни, и отчасти поэтому он смог сказать раздухарившемуся бойцу внутри себя твёрдое «Нет», но этот случай так и остался единственным, по сути, прецедентом успешной борьбы с самим собой. Со временем, впрочем, его всё больше поглощала рутина новой жизни на ниве пятидневного служения зарплатному богу, и протестное чувство несколько притупилось, эволюционировав до поры в амбициозность и честолюбие, но где-то глубоко в душе всё так же трепетно храня священный огонь, готовый вырваться наружу в виде доисторического зова, чуждого всякого налёта цивилизации.

Сергей заранее предупредил, что задержится, и оставил ему на выбор либо прийти заранее и развлечь или развлечься обществом Ксю, так он её окрестил, либо появиться вдвоём с опозданием минут на сорок и уже совместными усилиями добить и без того весьма раздражённую особу. Последний вариант представлялся чересчур лёгким да к тому же озадачивал необходимостью занять себя чем-нибудь на добрые полчаса, и потому Михаил проявил завидную пунктуальность, явившись точно ко времени. Это, впрочем, не помогло, поскольку гостеприимный диван был к тому времени уже занят парой заметных издалека очаровательных ножек.

– Вечер добрый, я Миша, а Вы, по-видимому, Ксения, – поздоровался он, как по приближении выяснилось, с прямо-таки неприлично красивой девушкой. «И что за мудак этот Сергей, – тут же вслед затем подумалось ему, – не мог предупредить заранее, я же мужчина всё-таки, надо выпить поскорее, а то мало что останется от моего образа».

– Приятно познакомиться, – с некоторой в её понимании светской любезностью ответила Ксюха, которую Михаил поспешил про себя обозвать именно так, надеясь, что столь простецкое наименование заслонит от него некоторые слишком явные достоинства обладательницы. Затруднение, впрочем, спешило разрешиться при помощи сформировавшегося в его голове плана, а точнее – стратегии поведения, которая помогла бы ему преодолеть возникшую гормональную трудность. «Ну, держись, подруга», – усмехнулся он про себя и пошёл в наступление.

– Я, если можно, сразу выпью, – ещё не присев, он гусарским жестом заказал «сотню Jameson», и в постановку вопроса, и в сам вопрос, как будто ему следовало бы спрашивать разрешения, вложив как можно больше неуверенности. Должно было показаться, что он или не может, несмотря на любые обстоятельства, победить в себе страсть к выпивке, или откровенно пасует в присутствии симпатичной гостьи и потому спешит накачаться для храбрости, чтобы быть в состоянии, как минимум, поддержать разговор. Оба эти первые впечатления были бы фатально губительны в глазах любой женщины: Михаил был невысокого мнения об умственных способностях слабого пола в принципе, а в данном случае был и вовсе убеждён, что его хотя и слегка потряхивает как в похмельном ознобе от возбуждающего соседства подобной девушки, но внутри этой симпатичной головки мысль – такая же редкость, как преждевременная морщинка на её юном лице.

– Тогда и я тоже за компанию, – слегка оживилась Ксюха, вполне оправдывая колхозную производную своего имени. Такой оборот дела рисковал спутать все карты, поэтому следовало пустить в ход тяжёлую артиллерию.

– Только, надеюсь, за счёт Сержа.

– Ну уж точно не за твой: на тебе надето на меньше, чем ты сейчас заказал, – и она улыбнулась, хотя и снисходительно, но в целом без злобы. Хорошо, наверное, свысока принимать чужие слабости, когда о комплексе неполноценности знаешь только из фильмов. Ксю достойно выдержала первую атаку, показав, что с ходу её не возьмёшь, так что следовало отбросить легкомысленную разведку боем и приготовиться к схватке с серьёзным, хорошо окопавшимся противником: не дождавшись услуги от нового знакомого, она сама заказала себе «То же, что и молодому человеку», зачем-то польстив его возрасту, и когда официант одновременно принёс напитки, первая подняла бокал, произнеся ожидаемую банальность «За знакомство». Отпив глоток – кавалер за это время осушил тару полностью, – она, видимо, желая поддержать начавшийся было разговор, спросила его, почему он один, и вот тут-то, подстегнув мозг дозой любимого допинга, Михаил понял наконец, как ему следует вести себя, дабы как можно быстрее спровадить юную особу восвояси.

Прибывший через час с небольшим Сергей застал картину слезливой исповеди пьяного неудачника объекту своих грёз и фантазий. Остапа, что называется, несло, и, распаляясь всё больше, Михаил вываливал едва знакомой женщине всю мнимую правду о тщетности попыток найти свою любовь:

– Не любят меня они, понимаешь. То есть – вы не любите, – он вытер рукой довольно-таки не скупую мужскую слезу, которая побежала по его щеке, грозясь вызвать вслед за собой целый водопад. – Я, конечно, понимаю, что убогий какой-то и полно вокруг красивых успешных мужчин, но ведь они так непостоянны, а я – дайте мне только такую возможность – буду верен ей, стану заботиться о своей возлюбленной, положу жизнь на воплощение её прихотей. Здорово, Макиавелли, – не отрываясь от основной темы, протянул он руку Сергею, который, если бы не это многозначительное обращение, и вправду бы подумал, что его товарищ вовсю рыдает в жилетку, так натурально тот играл взятую роль. – И что же в результате – ноль. Они все меня игнорируют! И ради кого? Себялюбивых, подкачанных мужиков, которые плевать хотели на то, чтo на самом деле желает их дама сердца. Да и какое там сердце, – чуть переиграл он и ударил по столу, впрочем, не выходя из образа: несильно схватив пошатнувшуюся было свечку и пугливо оглядевшись по сторонам, – там одна лишь похоть без всякого, всякого уважения к личности… её, – прошептал таинственно Михаил и на этом счёл нужным поставить весомую точку, предоставив Сергею возможность насладиться произведённым эффектом. – Я в сортир. Пшепроше пани, извиняюсь за произнесённую грубость, – и, довольный собой, он полез через Ксю в направлении выхода из-за стола. Улыбнувшись ей как можно более отвратительно, он-таки освободился от власти наличествовавшей мебели и, картинно пошатываясь, потащился к бару узнавать дорогу к искомому месту.

Странно, но ему отчего-то понравилось играть эту навязанную обстоятельствами роль придурка, не способного даже в малейшей степени чувствовать смущение или заботиться о чём-либо, кроме собственного удовольствия. Настоящий гедонизм – это не только наслаждение, превращённое в добродетель, но ещё и отсутствие совести, чтобы позывы собственного тела были выше любых условностей и моральных норм, принимая в расчёт лишь опасное соседство означенных желаний с нормами УК, но с тем, чтобы уж непременно плевать на всё остальное. Это был тот случай, когда юная Ксюша воочию убедилась, что самый банальный клозет может заставить человека переродиться в буквальном смысле слова и почти на глазах, потому что вернувшийся дебиловатый, но важный клиент стал вдруг совсем другим человеком, который, плюхнувшись рядом с Сергеем, поразительно трезвым голосом заговорил, столь легкомысленно отправив в небытие недавний образ:

– Интересное ощущение: я могу запросто прожить ещё полвека, но меня это нисколько не радует. Алкоголь действительно возвышает посредственность над привычной обыденной средой. Учитывая почти что бессознательность детства и агонию юности, я прожил от силы треть жизни, но уже умудрился чертовски устать. Может, в мужчине заложен какой-то исходный код, который мешает ему наслаждаться жизнью, перешагнув рубеж молодости. Как мне с этим жить, к чему стремиться, если всё лучшее безвозвратно ушло; осталась только быстро остывающая надежда на чудо, которого, как известно грубой материалистической науке, в природе не бывает. Ну, тогда в жопу эту ойкумену, и да здравствует лучший из миров, где я могу вырабатывать серотонин включительно до гроба. Я не хочу отсыревшей тоски, пошло завуалированной под обожание малознакомых внуков, мне нужно что-то абсолютно своё, над чем я мог бы прочесть эпитафию, не покраснев от стыда за чересчур явный вымысел. Пусть тараканы, но мои; довольно и комплексов, но как знак принадлежности к личности: убогой и жалкой, но неповторимой. Личность. Вот, кстати, это слово неизменно рождает лживый ассоциативный ряд, который уводит нас от истинного значения, представляя воображению портрет джентльмена в цилиндре и фраке, держащего в руке букет цветов для прекрасной дамы. Правда, не стоит забывать, что под фраком у него несвежие семейные трусы, трёхдневной выдержки носки, протёртые на пятках, и убогая, местами рваная, белая в далёком прошлом майка, впитавшая в себя цвета всех вещей, когда-либо деливших с ней тесное пространство стиральной машины. И сам он есть не более, чем узколобый водила, подписавшийся за три тысячи рублей доставлять страждущим романтики бальзаковского возраста дамам букеты от поклонников по схеме «джентльмен-доставка». Его убожество столь велико, что даже на рекламной картинке как будто просвечивают плохо выбритая рожа и несвежее бельё вкупе с большей частью матерным словарным запасом отставного газелиста, столь блестяще завершившего свою многотрудную карьеру. Этот верх убожества будет, тем не менее, беззлобно потешаться надо мной, сжимая в руках банку синюшного суррогата под видом разливного пива, ибо он уверен, что тратит время на заслуженный досуг после трудового дня, потягивая вкуснейший лагер в удобной упаковке. Так преклонимся же перед его низостью, господа, снимем воображаемые шляпы и посмотрим заискивающе в глаза преуспевающему хозяину жизни, который оставил нас на обочине мироздания ещё тридцать лет назад, перейдя через дорогу и зачислившись в соседнее со школой профессиональное техническое училище, где современный Демосфен вложил в его узкую башку единственно верную истину, что счастье в неведении. И он, этот вечный Вася, легко перещеголявший бы своего коллегу-жида, так и пошёл сеять по миру разумное, доброе, вечное, движимый простым и понятным императивом: «но если есть в кармане пачка…» Я даже не сдаюсь, потому что он не победил: нельзя выиграть там, где у противника нет ни единого шанса, разве что размазать по губам вкус поражения и попытаться упиться собственным ничтожеством, что я с успехом и проделываю вот уже несколько долгих лет.

– Ма-ла-дец, – по слогам отчётливо произнёс Сергей в ответ на эту неожиданную тираду, потому что собравшаяся уже было не то что уходить, а самым позорным образом бежать. Ксюха теперь, прищурившись, рассматривала оратора. В её далеко не тусклой жизни было довольно самой подобострастной лести, но она всё же сохранила свою тонко чувствующую натуру от посягательств развратной вседозволенности и потому умела чувствовать неочевидную красоту. Будь он хоть чуточку приличнее одет, и это внимание вполне могло бы переродиться у неё в неподдельный интерес, и тогда – кто знает, как сложилась бы в дальнейшем судьба Михаила, потому что, если женщине интересно, то добрая половина пути к её обольщению уже пройдена и остаётся лишь дожать ситуацию, не наделав каких-нибудь совсем уж откровенных глупостей. К несчастью или наоборот, но грязная дешёвая обувь в её глазах была из тех роковых ошибок, которые исключают для её обладателя попытку номер два, потому что являются, как широко известно, гораздо большим недостатком, чем самая лютая неверность. Зерну, хотя и против воли, но брошенному на благодатную скучающую почву, не суждено было дать обильные всходы вследствие очевидно чрезмерной бестолковости сеятеля, и как знать, насколько искренне тот махнул бы на это рукой, узнай, как близок только что был к самому что ни на есть обладанию источающей красоту и молодость женщиной.

И тем не менее, странно и по-настоящему обидно было для Михаила в очередной раз осознать, насколько всё почти в жизни мужчины вращается вокруг баб. Редко кому выпадает удача познать иную страсть, кроме бушующей лихорадки любви, и осознанно или бессознательно, но каждый мужчина остаётся прежде всего самцом, часто совершенно разменивая жизнь на служение одному за другим длинноногому идолу. Почему не сломленные лишениями и голодом, смотревшие в лицо смерти бравые вояки на протяжении всей истории человечества один за другим оседали под натиском жалкой химической реакции, заставлявшей их преклоняться перед теми, кого они могли бы просто брать. Откуда у охотника и плотоядного убийцы эта ахиллесова пята, рождающая нежность и заботу о той, которая на его месте пользовалась бы правом силы беззастенчиво и жадно, не вдаваясь в романтические подробности. Женщина также часто бывает рабом поглотившей её страсти, но никогда добровольно: поруганная, униженная и растоптанная, она будет оставаться рядом, потому что не сможет иначе прожить, но дайте ей возможность растоптать и унизить, и она не будет спрашивать дважды. Стиснув зубы, всю жизнь терпеть – да, но прощать – добровольно реализовывать это убогое право на собственную стерилизацию она не станет, и за это ей честь и хвала.