Читать книгу Жестокий век - Исай Калашников - Страница 26

На расстоянии полета стрелы друг от друга в траве, за кустиками дэрисуна, притаились Тэмуджин, Хасар и Бэлгутэй. Перед ними стлалась опаленная солнцем степь с торчащими кое-где на высоких стеблях голубыми шарами мордовника. Вдали, расплываясь в дрожащем воздухе, маячили два всадника – младшие братья Хачиун и Тэмугэ-отчигин. Они двигались то в одну, то в другую сторону, медленно приближаясь. Тэмуджин до ряби в глазах всматривался в степь, но ничего не видел перед всадниками: мешала текучая дрожь воздуха над травой. Но он знал: где-то, теперь уже не очень далеко, настороженно оглядываясь на всадников, идут тяжелые птицы дрофы. Если Хачиун и Тэмугэ-отчигин с умом будут нагонять птиц, не вспугнут, они выйдут сюда. Место очень удобное. Справа и слева крутые сопки. На них осторожные дрофы не полезут.

Тэмуджин приподнялся на локте и сразу же припал к земле: над травой далеко впереди качнулась голова птицы. Теперь нужно быть очень внимательным. Он положил на лук стрелу с широким заточенным наконечником, посмотрел на братьев. Хасар лежал неподвижно и был почти незаметен в своем сером халате – как раз под цвет травы. Бэлгутэй делал знаки, что тоже видит птиц. Тэмуджин погрозил ему кулаком, и Бэлгутэй замер.

Шесть птиц приближались к охотникам. Они обеспокоенно крутили головами, оглядывались на всадников. Вдруг одна остановилась, уставилась в ту сторону, где лежал Бэлгутэй, испуганно вскрикнула, и все птицы бросились прямо на Тэмуджина. Они бежали, оглушительно хлопая широкими крыльями, неправдоподобно огромные, тяжелые, им, казалось, никогда не оторваться от земли. Но примерно в двух выстрелах от Тэмуджина они поднялись, подобрали голенастые ноги и полетели, медленно набирая высоту. Он выждал, когда крылья зашумят над головой, вскочил. Звонко тенькнула тугая тетива, белой молнией блеснула на солнце стрела, и дрофа комом рухнула на землю, треснуло, ломаясь, древко стрелы, с сухим шелестом ударили крылья по траве. Дрофа высоко подпрыгнула, перевернулась вверх брюхом. На светлых нижних перьях, на обломке стрелы показалась ярко-красная кровь.

Это была первая птица, сбитая влет, и Тэмуджин взвыл от радости.

Прибежали Хасар и Бэлгутэй. Деловито выдернув обломок стрелы, Бэлгутэй взвесил птицу на руках, поцокал языком.

– Жирная! Посмотри-ка, Хасар.

– Лучше вот что посмотри! – Хасар сжал кулак, поднес его к лицу Бэлгутэя. – Вспугнул птиц – и ничего! Сейчас как дам!..

– Перестань, Хасар! – сказал Тэмуджин.

Ему очень не хотелось, чтобы ссора братьев омрачала его радость.

Хачиун и Тэмугэ-отчигин привели лошадей. Тэмуджин приторочил птицу к седлу, посмотрел на солнце. Время близилось к полудню. Жарища становилась невыносимой. По толстощекому, испачканному землей лицу Бэлгутэя катился пот. Вытирая лоб ладонью, Бэлгутэй с опаской поглядывал на худощавого, жилистого Хасара, все еще сжимающего кулаки.

– Поедем домой, – сказал Тэмуджин.

– Нет! – обозленно дернул головой Хасар. – Будем еще охотиться.

Ему, видимо, очень не хотелось возвращаться с пустыми руками. Он явно завидовал старшему брату. Все знали, что Хасар стреляет из лука лучше любого из братьев, в том числе и Тэмуджина. Однако на охоте всегда больше везло Тэмуджину, он редко возвращался в юрту без добычи.

Не ответив Хасару, Тэмуджин сел на коня и направил его к призрачным, словно плывущим над степью, лиловым холмам. Там на берегу маленькой речушки стоит их юрта. Место бедное сочными травами, но тихое, безлюдное. Жили здесь, никого не встречая, вот уже два месяца. А до этого приходилось менять стоянки очень часто. Стоило даже случайному путнику набрести на юрту, и Тэмуджин немедленно откочевывал в другое место. Он постоянно помнил о Таргутай-Кирилтухе.

Хасар нагнал его, хмуро попросил:

– Тэмуджин, оставь нас с Бэлгутэем в степи. Он вспугнул птиц и пусть гоняет на меня добычу, пока с ног не свалится.

Упрямство брата не понравилось Тэмуджину. Сухо сказал:

– Мы едем домой.

– Ты прикрываешь Бэлгутэя! Это несправедливо.

– Замолчи! – вспылил Тэмуджин. – Справедливо… Ну что ты понимаешь в справедливости?

Хасар обиженно отвернулся, натянул поводья, отставая.

Лошади шли шагом. В степи стояла тишина, все живое попряталось от жары, даже неугомонные кузнечики – и те умолкли; от солнца, от густой полынной горечи слегка кружилась голова. Раздражение, вызванное словами Хасара, долго не проходило. Тоже, берется судить о том, что справедливо, а что нет. Суждениями о справедливости слабые заслоняются, как щитом, а вот Таргутай-Кирилтух не рассуждает, творит все что вздумается. Сделав его жизнь подобной жизни степного волка, рыскающего вдали от шумных куреней, Таргутай-Кирилтух ни разу не подумал, что это и несправедливо, и бесчестно. А ведь должна же быть справедливость – мера поступкам и нойонов, и простых людей. Трижды проклятый Таргутай-Кирилтух! Он не только обездолил семью. Страх перед ним, как соль рану, разъедает душу, лишает покоя. Из-за этого стал вспыльчивым, несдержанным. Мать уже не однажды говорила ему с упреком: «В гневе и прямое становится кривым, и гладкое корявым». Она, конечно, права. Надо научиться держать себя в руках, не обижать зря близких ему людей. Сейчас на Хасара прикрикнул зря. Он не так уж и не прав. Бэлгутэй, если следовать древнему обычаю, заслужил наказания. На облавах за невольные ошибки бьют, за умышленные – убивают. Оберегая свою радость, он, выходит, в самом деле поступил несправедливо.

Остановив лошадь, Тэмуджин подождал Хасара, черенком плети притронулся к его плечу:

– Не сердись, брат. Мы еще настреляем и дроф, и быстроногих дзеренов, и круторогих горных баранов. А Бэлгутэй в наказание за свою неосторожность будет завтра целый день собирать аргал. Как, Бэлгутэй, правильно это?

Добродушный Бэлгутэй попытался оправдаться:

– Я не виноват. Я лежал как мертвый. Даже ресницы моих глаз не шевелились. Ты же видел, Хасар… Но когда дрофы были совсем близко, проклятый муравей залез в штаны и укусил самое больное место. Другой бы тут же вскочил и закричал. А я только охнул и почесался.

Младшие братья засмеялись. Хачиун сказал:

– Бэлгутэй не виноват. Виноват муравей.

Время было уже далеко за полдень, когда подъехали к юрте. Их встретили мать и Хоахчин. Мать, оглядев сыновей, улыбнулась. Тэмуджин знал, как она боится за него, но никогда не говорит о своем страхе, только каждый раз, провожая на охоту, с тревогой смотрит вслед. Она почти не интересуется добычей, в первую очередь оглядит их с ног до головы – живы, здоровы? – улыбнется так же вот, как сейчас, и уйдет в юрту готовить обед. Иное дело Хоахчин. Любой, даже самый незавидной удаче она радуется куда больше, чем сами охотники. Отвязывая дрофу от седла, она весело смеялась, ее добрые глаза светились от счастья.

– Ой-е, такой молодец Тэмуджин! Каждый день мясо едим. От хорошей птицы становлюсь толстой и ленивой. Ой-е!

Низ войлока юрты был приподнят, создавался слабый сквознячок, и тут было прохладнее, чем снаружи. Мать поставила перед ребятами творог, наполнила чаши кумысом. Все они степенно, как и подобает мужчинам, побрызгали кумыс на онгонов, висевших в изголовье постели, принесли в жертву духу огня по крошке творога, младшие подождали, когда сделает первый глоток Тэмуджин, и только после этого иссохшими губами жадно припали к чашам.

– Взрослыми стали дети мои, – со вздохом сказала мать. – Пять сыновей, пять пальцев руки…

Тэмуджин посмотрел на свою руку, пошевелил пальцами, стиснул их в кулак. Ничего кулак, крепкий, двинуть кого в ухо – не устоит.

– Тебе, Тэмуджин, надо ехать к Дэй-сэчену. Пора семьей обзаводиться. Став зятем Дэй-сэчена, ты, возможно, сумеешь уговорить хунгиратов взять нас под свою защиту.

– Но ты же сама говорила, помогают сильным, а не слабым. Где у нас сила? Для поездки к хунгиратам мне даже некого взять в нукеры. Дэй-сэчен скорее всего не захочет и разговаривать со мной.

– С чего-то надо начинать, Тэмуджин. И большая река начинается с малого ручейка. Не вечно же нам бегать от Таргутай-Кирилтуха.

– А не лучше ли пробраться к Таргутай-Кирилтуху в курень? – спросил Хасар. – Перережем ему горло, и не нужно будет искать защиты.

Мать усмехнулась:

– Быстрые реки не доходят до моря, Хасар. Их съедает песок. Нам надо все делать тихо и обдуманно. Сначала склоним на свою сторону хунгиратов, потом побратима вашего отца Тогорила. А придет время – постоите сами за себя.

Тэмуджин промолчал. Его невеста Борте, девочка с круглым, как полная луна, лицом и узким, слегка приподнятым к вискам разрезом глаз, не однажды являлась ему в беспокойных снах. Однако он боялся ехать к Дэй-сэчену. Если Дэй-сэчен не примет его в зятья, расторгнет давний уговор, придется пережить еще одно унижение, лишиться еще одной надежды.

– Поедем, Тэмуджин! – сказал Хасар. – Мы с Бэлгутэем будем твоими нукерами. Если не захочет с нами говорить Дэй-сэчен, увезем Борте без разговоров.

И опять грустно-насмешливо улыбнулась мать:

– Эх, Хасар, Хасар, и удалой же ты парень! Но удаль без ума – лук без тетивы. Не лезь к Тэмуджину с глупыми советами. Пусть он подумает и все решит сам.

Она пошла помогать Хоахчин потрошить птицу. А Хасар, загоревшись, начал надоедать Тэмуджину своими безрассудными замыслами. Тэмуджин молча вышел из юрты, лег в ее тени. Зной понемногу спадал, и от речушки в степь потянулась скотина. Тэмуджину всегда радостно было смотреть на небольшое свое стадо. Свое! Он слишком хорошо помнил страшную зиму, когда остались в степи одни. Тогда казалось: на земле совсем нет людей – ни злых, ни добрых. Эта мысль так засела в голову, что он чуть было с ума не сошел. Теперь он ни о чем подобном не думает, порой даже хочется, чтобы степь вокруг их юрты опустела на месяц пути. Жить было бы спокойнее. Хотя нет, все-таки лучше бы здесь, рядом, стояли юрты друга отца – заботливого Мунлика и его сына-шамана Теб-тэнгри, Тайчу-Кури и его матери, кузнеца Джарчиудая, поставщика кумыса для Кирилтуха Сорган-Шира… Помогая ему, они не искали выгод. И добро бы были родственники, а то ведь все из других племен. Есть, оказывается, в людях что-то более сильное, чем чувство кровного родства. Что же это?

Каждый раз, стоит ему остаться наедине с самим собой, как начинают одолевать такие вот думы. Почему? Может быть, все думы от внутренней встревоженности, от вечного страха за свою жизнь. Вот поедет к Дэй-сэчену, женится на Борте, будет кочевать с хунгиратами, душа обретет покой. Он станет жить просто, присматривая за стадом, охотясь. Много ли человеку нужно – покой и пища. Степь велика и просторна, люди могут жить не мешая друг другу. Могут. Но почему же они не живут в мире и согласии?

Солнце склонилось к закату, и степь стала совсем иной, чем в полдень. От бугорков потянулись тени, и те места, что днем выглядели ровными, сейчас казались изрезанными ложбинами. Едва ощутимый ветер чуть заметно покачивал траву. Тонко, напевно, словно птицы, свистели вылезшие из нор суслики, попискивали мыши, в озерке самозабвенно квакала лягушка, тускло-серый чекан сел недалеко от юрты, почикал, смешно приседая, и деловито побежал в кустики жесткого касатика. Тэмуджин повернулся, обводя взглядом степь, и вздрогнул. С сопки шагом спускались два всадника.

– Мама!

Мать оглянулась, быстро вскочила и бросилась в юрту.

– Скорее сюда!

В юрте братья затеяли веселую возню, перевернули всю постель. Бэлгутэй лежал на животе, Хасар и Хачиун держали его, а Отчигин шлепал ладонью по голой спине, для лучшей присадистости смачивая пальцы языком.

– Люди едут! – тихим, отчетливым шепотом сказала мать.

Ребята вскочили, высыпали из юрты. Она отвернула войлок, приказала Тэмуджину лечь на землю, закидала его одеждой.

Он услышал приглушенный травой топот копыт, вежливые голоса всадников, справлявшихся, здоровы ли хозяева, благополучно ли в стаде.

Мать приказала Хасару и Бэлгутэю расседлать коней.

– Ваши кони устали. Издалека, должно быть, путь держите? – спросила она. В ее голосе не было ни робости, ни страха, но это еще ничего не значило, просто мать умела держать себя в руках.

Тэмуджин напряженно ждал ответа гостей.

– Мы едем, ты верно заметила, издалека. Были в гостях у родичей. Уже подумывали, где бы заночевать, но увидели вашу юрту.

– Проходите.

– Мы отдохнем немного здесь.

Говорил один из гостей. Второй гость, судя по голосу, моложе первого, поддакивал, повторяя за старшим его последние слова:

– Да-да, здесь.

– Я постелю вам кошму.

Мать вошла в юрту, наклонилась над постелью, прошептала:

– Лежи, не поднимайся.

Значит, она заподозрила что-то неладное. Тэмуджин чуть сдвинул с головы одежду, чтобы лучше слышать разговор.

– Э, у вас варится что-то вкусное!

И взволнованный голос Хоахчин:

– Зачем в чужой котел лезешь? Так гость делает, а?

Хоахчин, конечно, права, добрые гости так не делают.

– Не шуми, Хоахчин! – Голос матери был по-прежнему ровным. – Они с дороги, устали, проголодались. В котле не убавилось оттого, что в него заглянули.

– Ты говоришь разумно. Мы целый день не ели, и горло у нас пересохло.

– Да-да, пересохло.

– Заходите в юрту. Она бедна, но по чашке кумысу и архи завсегда найдется. Оружие оставьте здесь. Не подобает в мирное жилище входить с мечом и луком.

– Муж держит при себе жену, воин – оружие. Чтобы не воспользовались другие. – Гость засмеялся.

Послышались шаги. Тэмуджин поспешно прикрыл голову.

– Мама, он наступил на порог!²⁷ – Это голос Хасара, дрожащий от злости.

– Не кричи, парень, не кричи! Задел невзначай, чего особенного?

– Нет, ты наступил преднамеренно! – закричал Хасар. – Я видел!

– Разве можно принимать угощение в юрте, где тебя встречают криком и бранью? Пошли.

Они возвратились к огню. Мать осталась в юрте, нацедила из бурдюка кумыса. Тэмуджин снова сбросил с головы одежду. Мать приложила палец к губам и вышла.

– Сначала пей сама. Нам, хозяйка, не хочется навсегда уснуть здесь.

– Почему так плохо думаете обо мне?

– Потому, что мы тебя знаем…

– Да-да, Оэлун, знаем, – торопливо подтвердил другой.

– Где твой старший сын, Оэлун?

– Его нет. Он уехал на охоту.

– Мы подождем.

– Зачем он вам?

– Нам он не нужен. Его хочет видеть Таргутай-Кирилтух. Доставим Тэмуджина – получим награду. Нам очень повезло. Мы и вправду возвращались от родичей. Видим – юрта. Почему так далеко от всех кочевий? Не Оэлун ли со своими парнями прячется тут? Подъехали – и верно, ты.

– Тэмуджин сюда не вернется. Вы не получите свою награду!

– Получим. Не вернется – увезем этого крикуна или любого из ребят. Сбегут – заберем тебя. Так говорил нойон, так мы и сделаем.

– Вы и ваш нойон дикие звери, готовые сожрать себе подобных! В вашей груди не сердце человека – змея, источающая яд!

– Смотри-ка, она ругается.

– Да-да, ругается.

– А ругаться тебе ни к чему. Нойону хочется, чтобы кто-то из вас жил рядом, под боком. Так ему спокойнее. Если что-то затеет ваш род или ваши доброжелатели, заложник отправится к своим предкам, зажимая собственную голову под мышкой. Только и всего!

Тэмуджин до крови закусил губу. Ярость и злоба душили его. Неужели во всей великой степи нет места, где можно укрыться от ненавистного Таргутай-Кирилтуха? Он представил, как его, связанного, везут по раскаленной степи, как будут издеваться Аучу-багатур и Улдай, и противный холодок пробежал по телу. Неужели он позволит снова надеть на шею кангу?

Мать спросила у незваных гостей:

– Постлать вам постель?

Старший засмеялся.

– Э, да ты добрая! Но спать мы поедем в степь. А чтобы вам не вздумалось убегать, всех лошадей уведем с собой. Вот так, хозяйка. Налей еще кумыса.

Мать вошла в юрту, наклонилась над бурдюком так, чтобы закрыть собою дверь. Тэмуджин сел, знаками попросил нож. Она отрицательно качнула головой, еле слышно прошептала:

– Нельзя. Небо отвернется от того, кто прольет кровь человека у порога своего дома.

– Если бы это были…

– Тише! – И громко позвала: – Хасар, иди помоги мне!

– Ну, что тебе? – Хасар шагнул в юрту, злой, с ожесточенно сжатыми губами.

– Свяжите их! – суровым шепотом сказала мать. – Сейчас. Я уроню чашу – кидайтесь. Тэмуджин – на того, что сидит справа. Хасар с ребятами – на второго.

– Ты чего возишься, хозяюшка?

– Идем.

Тэмуджин подполз к выходу, выглянул. Нукеры сидели спиной к юрте, держали в руках широкие чаши. Тот, что справа, сутулый, с короткими, присоленными сединой волосами, – старший. Это был верный нукер Аучу-багатура, безжалостный и непреклонный исполнитель его воли. Второй был незнаком Тэмуджину. Засаленный воротник халата врезался в его красную, потную шею.

Хасар и ребята стояли чуть в стороне от огня. Хасар им что-то шепнул, и братья испуганно переглянулись. Это сразу же заметил старший нукер.

– Чего шепчетесь?

– Боимся громким разговором помешать вам, – нагло ответил Хасар.

Солнце уже почти село, полосы теней слились в одно целое, лишь кое-где золотились бугры да огненным светом пылали метелки ковыля.

Старший поставил чашу. Мать взяла ее.

– Налить?

– Нет. – Он поднялся, похлопал себя по животу. – Хорошо наелся. Ты дай кумыса нам с собой. И мяса прихватим. – Глянул на Хасара. – Ты, крикливый, поедешь с нами.

Мать уронила чашу, вскрикнула.

В два прыжка Тэмуджин подскочил к нукеру, сцепил на его горле руки, надавил коленом на спину, рванул на себя. Вместе упали на землю. Нукер хрипел, его руки тянулись к рукоятке ножа, но маленькая рука матери опередила, выхватила нож, отбросила в сторону. И тут же с непостижимой быстротой и ловкостью захлестнула петлю сыромятного ремня на правой руке нукера. Подбежала Хоахчин, вдвоем подтянули левую руку, надежно связали. Тэмуджин разжал пальцы, поднялся. Второй нукер лежал лицом вниз, на нем верхом сидели все четыре брата и скручивали руки за спиной. Никто не произнес ни слова, слышалось лишь хриплое дыхание. Тэмуджин пнул «своего» нукера в бок.

– Вставай!

Нукер, кряхтя, поднялся. В его глазах было изумление. Пояс, оттянутый тяжелым мечом, сполз на низ живота, Тэмуджин подобрал с земли нож, полоснул им по поясу, и меч упал на землю. Сдернул с головы нукера потрепанную шапку и бросил на меч. То же самое сделал с молодым нукером Хасар, подтолкнул его к старшему. Без шапок, в распахнутых халатах, они выглядели совсем не воинственно. Губы Тэмуджина скривила усмешка.

– Еще кумыса хотите?

И с мстительной, сладострастной злостью ударил старшего нукера по лицу, потом еще и еще раз. Хрястнула переносица, из ноздрей нукера полилась кровь, она разбрызгивалась под кулаком Тэмуджина, обагряла руку. Мать, испуганная вспышкой его неутолимой, дикой ненависти, оттащила от нукера, повисла на плечах.

– Очнись! Очнись, сын мой!

Нукер согнулся, отхаркивая кровь, прохрипел:

– Ну, рыжеголовый дьявол, ты далеко пойдешь. Недаром тебя, как злобного пса, нойон хочет держать на привязи.

– Не удержит! – закричал Тэмуджин.

– Да уж вижу, что не удержит. Зря он не убил тебя. Зарежешь нас?

– Руками требуху вырву!

– Замолчи! – с отчаянием вскрикнула мать, повернулась к нукерам: – Уходите.

Старший нукер перестал отплевываться.

– До ближнего куреня четыре дня пути на лошади. Пешком, без еды и питья мы не дойдем.

– Да-да, без еды и питья, – плаксиво-жалостливым эхом отозвался молодой.

Хасар дал ему пинка.

– Шагай, поносящий телок!

Старший нукер попросил Оэлун:

– Развяжи руки.

Опережая ее, Тэмуджин сказал:

– Зубы есть – перегрызешь.

Нукеры побрели в сумеречную степь, провожаемые свистом и улюлюканьем братьев. Мать горестно качала головой.

Ночью Тэмуджин не спал, прислушивался к звукам за стеной юрты, ему все казалось, что нукеры вернутся и попытаются захватить или украсть лошадей, поставленных у коновязи. На рассвете он оделся, опоясался ремнем, захваченным у нукера, взял его сайдак с луком и стрелами. Проснулся и Хасар, поморгал заспанными глазами, проворно вскочил и, ни о чем не спрашивая, тоже прицепил к своему поясу меч и нож.

– Вы куда? – Мать приподняла с постели голову.

– Сегодня покочуем, а у нас стоят петли на тарбаганов. Надо снять.

– И далеко стоят ваши петли? – Мать пристально смотрела на него.

Ему стоило усилий не отвести своего взгляда.

– Мы скоро вернемся, мама.

Разговор разбудил Бэлгутэя. Он тоже увязался с ними. Заседлали своих коней, остальных пустили пастись.

– Я знаю, куда мы поедем, – сказал Хасар. – Я сразу догадался.

– Молчи ты! – поморщился Тэмуджин.

Поехали по берегу речки. Нукеры от нее удалиться не могут: в безводной степи их ждет верная гибель. Тэмуджин думал, что ушли они недалеко. Однако нукеры, пользуясь ночной прохладой, шли всю ночь. Настигли их далеко от юрты. Они шагали друг за другом, едва передвигая усталые, не привыкшие к ходьбе ноги. Заметив погоню, остановились, видимо, поняли: это конец – и не хотели бесполезным бегством позорить последние мгновения своей жизни.

Подскакав на верный выстрел, братья спешились, выдернули из сайдаков луки и стрелы. Вчера Тэмуджин в припадке неистовой злобы мог задушить, забить ногами нукеров. Но сегодня той злости не было, и руки, натягивающие лук, заметно подрагивали, холодная испарина выступила на лбу. Должно быть, Хасар и Бэлгутэй чувствовали себя не лучше. Из трех стрел ни одна не попала в цель. Старший нукер выругался, обозвал их сопляками. Тэмуджин разозлился на себя, руки его отвердели. Когда они второй раз натягивали луки, молодой нукер не выдержал, побежал. Стрела Хасара в то же мгновение вонзилась ему меж лопаток. Тэмуджин послал свою стрелу в грудь старшему. Он покачнулся. Стрела Бэлгутэя попала в живот. Нукер медленно опустился на колени, протянул перед собой руки, будто хотел что-то поднять с земли, и свалился лицом вниз.

– Все, – не узнавая своего голоса, сказал Тэмуджин.

Хасар направился было к убитым, но Тэмуджин остановил его:

– Не ходи…

– А стрелы?

– Потом. Поехали…

Тяжелой, безмерной усталостью налилось тело Тэмуджина. Кое-как взобрался в седло.

Сняв петли, вернулись за стрелами. Из ран на землю натекла кровь, почернела на солнце, подсохла, по ней ползали мухи, а в небе черными хлопьями кружились вороны. Тэмуджин рванул повод, ударил плетью коня, поскакал. К горлу подступила, перехватывая дыхание, тошнота. И хотелось плакать.

Едва взглянув на него, мать поняла все. Гневное осуждение блеснуло в ее глазах.