Читать книгу Жестокий век - Исай Калашников - Страница 7

В огромной юрте, обтянутой внутри желтым шелком, подперев взлохмаченную голову руками, перед погасшим очагом сидел одинокий человек. За войлочными стенами бесновалась вьюга, голодным волком выл ветер, подрагивала юрта, колыхался шелк, в неплотно прикрытое дымовое отверстие влетали снежинки и белыми бабочками порхали над головой человека. За дверями слышались простуженные голоса нукеров, несущих наружную охрану, кто-то хотел пройти в юрту, а они не пускали. Наконец дверь все-таки приоткрылась, у порога остановился нукер.

– Чего тебе?

– Слуга всевышнего…

– Пропустите.

Путаясь в длинной черной одежде, осеняя себя крестным знамением¹², вошел служитель бога, поклонился.

– Ну что тебе? – Человек опустил руки, открыл глаза.

У него было скуластое, исклеванное оспой, некрасивое лицо. Шуба с золотыми пуговицами, крытая тканью из верблюжьей шерсти, свободно висела на сильных покатых плечах. Робея перед ним, священник суетливо сковырнул с реденькой бороденки ледяную сосульку.

– Государь, ты будешь прощаться?..

Молодой хан кэрэитов Тогорил застегнул золотые пуговицы шубы, молча направился к выходу. Священник опередил его, первым выскользнул из двери. Ветер рванул длинные полы одежды, разметал в стороны, и он стал похож на готовую ко взлету ворону. Белая свистящая мгла скрывала все вокруг. Нукеры подхватили хана с двух сторон, но он отодвинул их, резко дернул плечами, пошел за священником, нагнув обнаженную голову.

Священник привел его в юрту-церковь. В ней было душно от множества чадящих светильников, от запаха благовонных трав. Посредине под тонким узорчатым покрывалом лежало тело молодой женщины. Его жены. Матери его младенца-сына.

Ни на кого не взглянув, Тогорил шагнул к ней, опустился на колени. В ее изголовье на возвышении, покрытом малиновым шелком, лежал крест, украшенный крупными рубинами. Камни, отражая огни светильников, лучили красный тревожный свет. Тогорил положил руку на крест, поцеловал свои пальцы и откинул покрывало. Смерть почти не изменила ее лицо, только под глазами легли голубоватые тени. С ниткой жемчуга на высоком чистом лбу, она и сейчас была красива, и на мгновение Тогорилу показалось, что она жива, что не за упокой ее души читает торопливым речитативом молитву священник, что не ее оплакивают люди, стоящие на коленях у стен юрты; он притронулся рукой к ее щеке и ощутил леденящий холод, пронзивший его насквозь. Поднялся, в последний раз посмотрел на ее лицо. Брови хмуро сведены, между ними тоненькой ниточкой – складка. Ему трудно дышать, он вышел из церкви и крупным шагом направился в свою пустую юрту.

Она была ему не только женой. Она заменяла ему и мать, и братьев, и друзей. Она скакала рядом с ним и во время веселой облавной охоты, и во время сражений с врагами. Она была его лучшим нукером…

Еще позавчера они принимали в этой юрте, затянутой желтым шелком, изъявление покорности от нойонов и старейшин знатных родов. Потом был пир, и она попросила позволения выпить вина из его чаши. Вскоре ей стало плохо. «Это вино, – сказал он ей, – китайское рисовое вино. У меня всегда от него жар внутри. Иди отдохни». Она удалилась. А когда закончился пир и он пришел к ней, она уже умирала. Сознание покинуло ее. Перед самой смертью очнулась, сказала: «Меня отравили».

Да, ее отравили. Но не ей предназначалась эта чаша, а ему. Это он сегодня должен был лежать в душной церкви.

Ветер стал стихать. Юрта уже не вздрагивала. Стало слышно, как за дверями поскрипывает снег под ногами нукеров. Он открыл дверь, приказал:

– Пусть приведут ко мне баурчи¹³. И разведите огонь, холодно.

В юрте запылал огонь. Он распахнул шубу, протянул руки к рыжим языкам пламени. Его знобило, казалось, холод тела жены вошел в него, и все внутри заледенело.

Три нукера привели баурчи – маленького человека с вислыми седеющими усами. Его Тогорил помнил с детства – баурчи отца. Юркий, ловкий, он как никто другой умел распорядиться на пирах, никого не забудет, не обделит. Сам при этом не мельтешит перед глазами, все у него делалось само собой. И сколько помнит его Тогорил, у баурчи всегда были такие же седеющие усы, гладкое, без морщин, лицо. Сейчас баурчи посинел от холода, кончики его усов мелко подрагивали.

– Грейся. – Тогорил шагнул в сторону, давая ему место у очага.

Баурчи робко приблизился к огню, не сводя испуганных глаз с Тогорила, попытался улыбнуться, но губы запрыгали в неудержимой дрожи.

Давно, когда Тогорил и его братья были маленькими, баурчи любил их угощать. Даст что-нибудь вкусное, улыбается, подмигивает.

Тогорил вздохнул, отогнал непрошеное воспоминание, попросил:

– Рассказывай.

– О чем? – Голос плохо слушался баурчи, он кашлянул. – Я верный слуга твоего отца…

– Может быть, ты и был верным слугой моего отца… Кто приказал отравить меня?

Баурчи перекрестился.

– Клянусь господом богом! Да как я посмею!

Тогорил кивнул нукерам. Двое содрали с баурчи одежду, повалили на пол, третий взмахнул короткой плетью. Поперек смуглой мускулистой спины баурчи лег пузырчатый рубец, и он взвыл высоким, пронзительным голосом. Плеть снова опустилась на спину, кожа лопнула, темные жгутики крови побежали по межреберным впадинам. Тогорил отвернулся. С каждым ударом баурчи выл слабее и слабее. Тогорил остановил нукеров. Баурчи посадили. Его глаза были как у затравленного зверя.

– Ну? – Тогорил навис над ним, брезгливо морщась.

– Я не виноват! Я…

– Разомните ему руки.

Нукеры снова схватили его. Захрустели суставы пальцев.

– О-о-о! Не надо!

– Говори.

– Скажу. – Лицо баурчи стало пористым, рыхлым, по нему ручьями бежал пот. – Я скажу. Это твои братья.

– Ты врешь!

– Нет, я не вру. Мне незачем врать, раз я должен умереть. Только не мучай меня.

– Почему ты это сделал?

– Я боялся смерти. Их человек сказал, что ты все равно не усидишь в этой юрте. Тай-Тумэра и Буха-Тумэра поддерживают меркиты, Эрхэ-Хара – найманы. Если бы не исполнил их приказа, день твоего падения стал бы днем моей смерти.

– Та-ак, – зловеще протянул Тогорил. – Уберите его.

В тот же день он отправил к Тохто-беки еще одного посланца с требованием немедленно выдать братьев. Если не выдаст, быть войне. Владетель меркитов отправил Тай-Тумэра и Буха-Тумэра под охраной нойона Тайр-Усуна, передав через него Тогорилу заверения в дружбе и приязни…

Тогорил повелел собрать всех своих нойонов. Ожидая их, стоял у огня. Ледяной холод не уходил из нутра. Огонь не грел. Он сел на возвышение, где обычно в торжественные дни сидел его отец, место, из-за которого после его смерти пролито столько крови. Видит бог, он не стремился сесть сюда, ему было достаточно улуса, выделенного отцом, но братья не оставляли его в покое, они не верили, что ему не нужна власть. Да, он не хотел этого места, но получил его, зато потерял жену, а она была для него дороже ханства.

Тогорил не отвечал на приветствия нойонов. Он ненавидел сейчас всех. Сегодня подобострастно кланяются ему, а завтра будут так же гнуть спину перед другим. Им все равно, кто будет ханом, лишь бы в неприкосновенности оставались их стада.

Юрта заполнилась народом, но в ней по-прежнему было тихо. Нойоны молча сидели каждый на своем месте, поджав под себя ноги, с беспокойным ожиданием поглядывали на молодого хана. Тайр-Усуна, как гостя, усадили на почетном месте. Он тоже скрестил ноги, сцепил на туго затянутом поясе пальцы, выпуклыми, немигающими глазами смотрел на складки желтого шелка, обтягивающего юрту.

Привели Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Они стояли у дверей, о чем-то шепотом переговаривались. Близнецы, они были так похожи друг на друга, что их часто путали даже родные, – оба светлокожие, с одинаково изогнутыми бровями, одинаковыми, едва наметившимися усиками. За их спиной толпились нукеры, молодые парни, единственные до конца верные хану люди.

Встретив взгляд братьев, Тогорил встрепенулся, оглядел нойонов.

– Вас, чьи доблести всем известны, вас, чьей мудростью восхищаются племена, вас, умеющих принять горечь правды и отвергнуть сладость лжи, я позвал сегодня для решения важного дела. Господь всемогущий помог мне овладеть юртой отца и этим высоким местом в ней. Вы говорили мне слова покорности, и я принял их к своему сердцу. Но сегодня я возвращаю ваши слова. Одинаковые со мной права занять место отца имеют все мои братья: Тай-Тумэр и Буха-Тумэр, их вы видите перед собой; Эрхэ-Хара, по неразумности отбывший в страну найманов; и Джагамбу, много лет назад захваченный в плен тангутами. Я прошу вас сегодня честно и прямо, как подобает доблестным, сказать здесь, кого из нас, пяти братьев, вы хотите видеть своим ханом. – Тогорил поднялся, подошел к Тай-Тумэру и Буха-Тумэру, встал рядом с ними.

Нойоны зашептались. Шепот перешел в неясный шум, из этого шума начали прорезаться отдельные слова:

– Тебя!

– Ты наш хан!

Тогорил попросил тишины и предупредил:

– Не торопитесь. Подумайте. Клянусь всем, что есть святого, я подчинюсь любому вашему решению!

Нойоны зашумели еще больше. Кто-то громко закричал:

– Наш хан Тогорил!

И все подхватили этот крик:

– Наш хан Тогорил! Наш хан Тогорил!

Тогорил поднял руку.

– Есть кто-нибудь, кто хочет видеть ханом другого?

Молчание. Тогорил прошел к возвышению, но не сел, поклонился нойонам.

– Я покорен вашей воле. Отныне и до тех пор, пока жив, я ваш повелитель. Как я уважаю вашу волю, так каждый из вас должен отныне уважать мою. Перед властью хана все равны – последний харачу и самый родовитый старейшина. И каждому я обещаю воздавать на основе разума и справедливости. Верный и храбрый будет отмечен милостью, преступник – кто бы он ни был! – наказан. – Тогорил остановил свой взгляд на братьях и замолчал.

И все нойоны вслед за ним уставились на Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Братья обеспокоенно переступали с ноги на ногу. Тогорил сделал знак нукерам. В юрту втолкнули истерзанного баурчи.

– Говори! – приказал ему Тогорил.

Сбиваясь, косноязыча от страха, баурчи повторил свое признание. Тогорил смотрел на братьев, не выпускал из поля зрения и Тайр-Усуна. Когда баурчи упомянул меркитов, пальцы нойона беспокойно запрыгали на тугом поясе, но худощавое лицо осталось неподвижным. Тай-Тумэр и Буха-Тумэр при первых же словах баурчи повалились на колени, ткнулись лбами в войлочный пол, стали просить прощения. Он видел их затылки с глубокой ложбинкой, ребячески светлую кожу шеи. Жалость резанула сердце, он сделал шаг к ним и остановился. Снова вспомнилась ледяная щека жены. Рябинки на его лице потемнели, стали почти черными.

– Этому, – он показал рукой на баурчи, – отрубите голову. Этим переломите хребет.

Нукеры в то же мгновение подхватили всех троих и выволокли из юрты. Наступила пронзительная тишина. За юртой шелестел утихающий ветер, похлопывал концом стяжной веревки по войлочной стене. Нойоны прятали испуганные глаза. Многое они видели, но чтобы вот так расправиться с родными братьями – такого никто из них не помнил. Уж если их не пощадил, то чего могут ждать другие?