Читать книгу Глаза богов закрыты - Исайя Хэссел - Страница 8

Я заметил его, когда шел на занятие к Финеесу… Я продолжал ходить к нему даже несмотря на то, что все, чему он меня учил, мною уже давным-давно было усвоено и без его помощи. Но он не желал ничего слушать о моем самообучении. Он считал, что я слишком сильно спешу и слишком сильно рискую, а это серьезно портило наши с ним отношения, как ученик и учитель. Все чаще между нами возникали споры, и не только на счет моего в чем-то немного наглого самообучения. Больше всего мы спорили о моем видении мира. Мой мир сильно отличался от мира Финееса, и он не желал с этим мириться, считая, что я не прав. Но я оставался совершенно противоположного мнения. Как я мог изменить свое мнение, если я действительно видел мир иным, нежели он. Единственная причина, из-за которой я до сих пор продолжал ходить к нему на занятия, заключалась в самой библиотеке. Мне были нужны книги, и не только, как возможность черпать из них недостающие мне знания… Впрочем, сейчас есть тема более важная.

Я заметил его, когда шел на занятие к Финеесу. Он перешел дорогу прямо перед моим носом, чуть задев меня своим отвратительным телом. Сквозь грязную одежду, я почувствовал его костлявое плечо. Он медленно полз в сторону сгоревшего квартала. Мне оказалось достаточно лишь вскользь пройтись по нему взглядом, чтобы начать преследовать его. Да, это было именно преследованием, никак по-другому я не мог это назвать. Иду за ни, держусь на достаточно приличном расстоянии, но так, чтобы отчетливо видеть его. Мне очень сильно хотелось его рассмотреть. Объяснить причину того, почему я стал преследовать его, я не мог. Что я делаю? Почему я это делаю? Что будет дальше, когда он, а за одно и я, достигнет своей цели. Я знаю только одно – этот человек за всю свою сознательную и бессознательную жизнь не совершил ни одного достойного поступка. Его душа блестела чернотой, какой я еще ни у кого раньше не видел. Могу с точностью сказать, что руки этого мерзкого старика запятнаны кровью многих людей, язык его испоганен ложью, мысли – садизмом и похоть. Я ненавидел его всем своим сердцем и душой и единственное, что я хотел для него – это смерти.

Старик, с ног до головы обвешанный старыми грязными тряпками, прикрывавшие его тощее, похожее на высохшее дерево, тело, довольно необычно передвигался. Ноги его всегда оставались позади остального тела, из-за чего казалось, что он не шел, а постоянно падал, в точности, как в своей жизни. Все ниже, ниже, ниже, но дна не достигая. Хромая на правую ногу, левую он волочил за собою следом. И только длинная палка в руках, что давно превратилась в его третью ногу, не позволяла ему окончательно упасть, разбив свое страшное старческое лицо о жесткую землю. Что же могло меня заинтересовать в этом старом, больном, прогнившем насквозь человеке? Всю свою жизнь этот человек прожил, как самая последняя сволочь, если, конечно, выражаться более-менее цензурно, и то, что он умудрился дожить до столь преклонного возраста, с такими черными грехами за душой, лишь только еще сильнее усугубляло его плачевное положение. Брошенный всеми, он был не нужен никому. Все его давно уже забыли, а те, кто все еще помнил этого старика, старались забыть о нем как можно быстрее. Он оказался совершенно один, брошенный на произвол страшной судьбы, но это навряд ли его беспокоило. Он не страдал. Он никогда не страдал, если мог сам приносить страдания. Таким, как он лучше всего оставаться одному, так они причиняют меньше боли. Сейчас, став немощным и старым, он только начинал расплачиваться за содеянное, ибо смерть не желала забирать его, как бы сильно он этого не просил. Он так и не успеет вернуть все свои долги, когда смерть все же сжалится на ним и заберет его с собою. И я с этим не согласен! Он должен мучиться, как мучились его жертвы. Я хочу, чтобы он умолял о смерти лично меня!