Читать книгу Вагабонды. Ответственность за публикацию книги взял на себя игил - Ислам - Страница 7

– Вы политикой, случаем, не интересуетесь? – Этот вопрос звучал как проверка. Я задумался, а вдруг существует верный ответ? Или мне стоит с уверенностью говорить то, что я думаю? Или то, что как раз не думаю на этот счет?

– Постольку поскольку. Одно время я увлекался анархистской литературой. Почитывал Кропоткина, Бакунина, Прудона. Ради любопытства. Так, беглым взглядом. Знаете, только чтобы устранить пробелы в эрудиции. Интересом к политике это и не назовешь, наверное.

– В самом деле? Занятно… А почему именно анархизм? – и вот тут я на секунду замешкался. В отсутствии нужных слов я как со скалы летел в бездну своего сознания, не в силах ни за что уцепиться.

А вот, действительно, почему именно он? Почему не популярный нынче унионизм или, там, милитаризм? Пальцем в небо? Или дань моде? Да не было у меня точного ответа на этот вопрос. Потому что в книжном магазине в разделе популярное наткнулся на одно новенькое и топовое собрание текстов этих авторов? Хотел быть в тренде? Единственное, что я мог сказать, это то, что отсутствие у меня каких бы то ни было знаний о тех или иных философских течениях, направлениях в искусстве, новых для меня идеологических взглядах, собранных в единую концептуальную систему, вызывало во мне чувство интеллектуального голода, или даже зуда. И я сейчас максимально откровенен. Я становился просто одержимым, когда сталкивался со своим невежеством. Для меня являлось катастрофически недопустимым мое неведение в этих областях, тем более, когда оно вдруг оказывалось предметом чужого внимания или, хуже того, – на большой публике. Я готов был удавиться в эти отвратительные моменты, полные гнуса, присасывающегося к коже моей головы изнутри. Почему одни люди обладают какими-то представлениями о некоторых вещах, а я и понятия не имею что за дичь этот бихевиоризм, к примеру? Какого дьявола?! (Справедливо ведь я задавался вопросом?). Но вместо этих мало убедительных аргументов, достоверность которых и мне самому виделась не до конца очевидной, я ответил как-то иначе. Вышло – хуже, мне кажется.

– Да я всегда был человеком левых взглядов. Вроде бы… В юности мне были близки идеи самопожертвования, а ценности общества я ставил выше собственных. Не говоря уже о том, что другой человек был для меня целью. Первостепенной же целью было все общество в совокупности. Сейчас это, конечно, не столь явно проявляется в том образе жизни, который я веду… впрочем, от взглядов своих не отрекаюсь. Нисколько.

Нет, я не врал. В сущности, так оно и было. Мой цинизм же и достаточно редкие вспышки человеконенавистничества произрастали из глубин собственного самолюбования, которое я ненавидел и бичевал в себе при случае. Эти вспышки – были предметом моей болезненной рефлексии и тайного стыда. В действительности весь груз моих жизненных устремлений имел вес лишь в том случае, когда они имели точно заданный вектор, а именно – направленность на других людей. Будь то нуждающийся старик, или беременная женщина, или даже мой оппонент в борьбе за справедливость (уличная драка не являлась исключением). В уступке я находил какую-то манящую правду, а в повиновении мне виделся сакральный смысл, едва уловимый и не доступный моему безусловному пониманию. Это была не участь мазохиста и не инструмент нравственного самовозвеличивания. Но, скорее, дань единственно верному ходу вещей, разумному течению, которому я старался подчиниться. Так я размышлял. Так старался вести жизнь.

– Как минимум можно утверждать, что сердце у вас было на месте. – Иронично заметил Григорий. – Вы говорите вещи, достойные молодого человека вашего возраста. Но главное в этом вопросе, чтобы ваша позиция существовала не только в качестве умозрительных построений, но и полноправно бы организовывала все ваше существование.

Наверное, он думал, что я и сам не верю тому, что говорю. Быть может, он заметил в моих глазах тень сомнения в самом себе или неискренности? Но ведь я не вру. Все это часть меня. Это моя жизнь!

Отвечать на его последние слова мне было решительно нечем. Да и не зачем, к тому же. Каким образом формируются убеждения? Они всегда являются естественной реакцией человека на внешние возбудители, образованные в систему. Мои же жизненные принципы складывались во мне искусственно. Их рациональная обусловленность делала их единственно возможными. Зачастую мои чувства, мое естество, моя плоть входили в резонанс с поступками, совершать которые велели мне мои понятия. Они брали власть и руководство над ситуацией и тем уже оправдывали свое превосходство. Свою правоту. Быть может, именно эту рукотворность моих убеждений и ощущал Григорий, выражаясь иронично? Быть может, она скрывала в себе причины моих неудач? Не знаю.

Разговор выворачивался наизнанку. Нечто дорогое как будто бы утрачивалось в окружающих меня объектах. Чем дольше я обнаруживал себя по-прежнему сидящим на табурете, тем скорей я вроде бы желал покинуть эту квартиру. Или же мне только хотелось сменить тему беседы… Неопределенность и неспособность сказать себе, что со мной сейчас происходит, смущали меня. Трезвость приходила на смену похмелью и приносила с собой не только ясный взгляд, но и мерзлую хандру.

– Почему я спросил насчет политики и ваших интересов… – плавно продолжил Григорий. Вдруг появившееся стеснение в гибкой мимике его лица говорило мне о чуткости этого человека. Кажется, он заметил мой конфуз. – Наверняка, вам будет интересно. – Я старался откинуть эти мысли. Сглаживает углы – чего особенного? – Сегодня вечером в главном корпусе университета пройдет открытая встреча клуба политических активистов Коловрат… Ничего не слышали об этом? – Я махнул головой, но мне уже было очень любопытно. А ведь умеет он. С пол-оборота. – Насколько мне известно, это радикальное сепаратистское объединение. На встрече будет зачитана программа и основные положения этой новой структуры. Долгое время существовали отдельно разные сообщества под руководством особо озабоченных политикой или, вернее, политологией людей. И я так понял, кто-то из них объединился под знаменем так называемого Коловрата. Сегодня они представят перед общественностью свои идеи, мысли. Одним словом, агитпродукт, как мне кажется. Это не партия, не фракция, а так, скорее – клуб по интересам. – Последний фрагмент речи Григорий произнес в несвойственной ему манере: акцентировал те места, которые в акценте не нуждаются. В остальном он проговорил на одном дыхании, очевидно, не желая потерять мое внимание. Мне нужна была секунда, чтобы обдумать.

– Интересно, хмх… Я, скорее всего, схожу.

Сепаратистские радикалы… перед общественностью… похоже на шутку. Но шутку притягательную. Возможно, их сепаратистский уклон только домысел Григория? Раздутый слон из студенческого кружка? Ну а что, если нет? Тогда я смогу стать свидетелем публичного ареста. Хах. Это вряд ли останется без внимания. В таком случае, взять с собой камеру будет не лишним.

– У меня как раз три дня выходных. И вечер свободен. Вы же идете?

– Нет. Я, пожалуй, нет… Впрочем… – точно задумавшись, – нет. Не пойду, знаете, – продолжал он, улыбаясь, – там и без меня будет, на что посмотреть и кого послушать.

Нет? Разве он не искал себе компаньона? И что же… одному теперь? Зачем же он меня в это посвятил – было же ясно, что нет у меня никаких политических взглядов? Что я, буквально говоря, нем в этой области. Нет, если честно, это надо признать – так оно и было. Ведь для меня это представление почти как увеселительное шоу. Я собираюсь развлечься, отдохнуть. Погляжу со стороны на выступление радикалов как на клоунаду. Ну, или – актеров кино.

«Пожалуй, нет» … хмх – и все же, почему?

– Вы уверены? – спрашиваю.

– Знаете, Михаил, я, признаться, не переношу общества таких людей, да и еще в таком количестве. Я и вам-то предложил, подумав, что вы согласитесь посетить это собрание чудаков, в хорошем смысле слова, конечно. Вы спросите почему? Все просто. Ибо, если вы говорите, что ставите ценности общества выше своих, то вам должна быть интересна судьба этого клуба и их деятельность, которая может иметь большое распространение на массы. По каким-то причинам, я и сам до конца не могу себе этого объяснить, мне видится, что у этого «клуба по интересам» большое и непривлекательное будущее. Я полагаю, на нем будет лежать ответственность за те геополитические трансформации, которые вполне вероятно произойдут. На национальной ли, идеологической, религиозной почве – не знаю. Я в этом ничего не смыслю. Однако, глупо, согласитесь, отрицать тот факт, что человек нынче – существо сверхчувствительное, болезненно восприимчивое, хлипкое. Ему достаточно малейшего толчка, и оно, забыв, чем дорог мир, двинется в том же направлении и с той же легкостью как ньютоновский шарик. Хрупкий мир пошатнется, но прежде сотрутся прежние грани нашего государства. Распространяя свой импульс, как холеру, спутав цвета, мнения, настроения, не чураясь ни болью, ни потерями страна погубит себя, войдя в состояние аффекта. Захлебнется в пене своего насилия. Насилия над слабостью, простодушием, доверием… – через время – … грядет череда гигантских событий, масштаб которых обратно пропорционален масштабу личностей, что подтолкнут нас всех к переменам. Застану ли я эти события? Коснется ли моей судьбы оно? Кто знает?.. Но вашему поколению хватит крови. Ах, если б это было не так. Увы. Я ни в коем случае не предлагаю вам тесно сходиться с этим сообществом. Как и не предлагаю вступать в оппозицию с ней – упаси вас боже. Слышите? Однако ж, о таких явлениях и событиях стоит знать. Стоит иметь позицию по отношению к таким вещам. Быть знакомым, понимающим – но не более.

Подумать только! И это все говорит он?! Я не мог себе представить, что сказанное школьным учителем есть его трезвый взгляд на вещи. Результат его глубоких, длительных раздумий. И это то, что поистине его заботит? Что находит отклик в его сердце? Зачем все это было произнесено вслух? Ход его рассуждений был извилист, путан, как траектория полета испуганной мухи.

– Людям, подобным организаторам и участникам этого политического клуба, существует верное определение. – Продолжал свою речь человек, спокойно сидящий напротив. Я старался приглушить свой не унимающийся скепсис. Успокойся, говорил я себе. Дай ему высказаться. – Это определение точно описывает их суть, значение, и, отчасти, мое к ним отношение. – Секундная пауза повисла в воздухе. – Пидриоты они. – ЧТО, простите? – Все-все пидриоты, поголовно. И это не оскорбление, не подумайте, как бы грубо оно ни звучало. Это лишь попытка дать явлению верную словесную форму. Пидриоты – один из тех забавных каламбуров, родившихся на квартире Емельян Тимофеевича в субботние вечера.

– Пидриоты? И что же это такое? Смесь между патриотом и чем-то еще? – Должна последовать незатейливая шутка?

– Да, я сейчас поясню. Мы так называли людей, в ком патриотизм пересиливает все другие стороны жизни. И не просто пересиливает, а становится единственно возможной и одобряемой мерой ценностных оснований. Те, кто на подсознательном уровне взвешивает каждый свой шаг на весах собственной, им установленной патриотичности. Они выбирают себе круг общения и оценивают людей по авторским уникальным меркам «вклад человека на благо Родины». Пидриоты с пеной у рта готовы защищать собственные политические идеалы, за которые они пойдут и на эшафот, и на виселицу, и заполнят собой городскую площадь в честь очередного культ-массового и культ-национального праздника. Либералы, коммунисты, националисты, монархисты и прочие, как бы они там себя не называли, и уж тем более все эти оголтелые журналисты, которые ежедневно как черви питаются этим едким трупным материалом, отравляющим жизненные силы – все эти люди пидриоты. В них, я замечал, выхолощена любовь ко всему прекрасному, ко всему тонкому. А вот жажда политической дискуссии и страсть к дебатам развиты чуть ли не на сексуальном уровне. Их изуродованное природой либидо тянется к идеологическим конфликтам, тянется к громким политическим скандалам и только в них находит себе удовлетворение. Их счастье – превратиться в тяжелый, широкий дуб в гуще леса. И прожить свои сто, двести, восемьсот лет с согревающей уверенностью всегда быть сопряженным с родной землей. Питаться ее влагой и в ней найти свою гибель. Хотя надо сказать, что в чем-то это очень несчастные люди. – И замолчал.

Я рад, что мне ничем они не близки. – Закончил он через полминуты. Ну, нет, Григорий. Я тебе не…

– Не может быть, чтобы вам было настолько все равно на вашу страну. Вы в ней живете, в конце концов. Многим ей обязаны, наверное. – Парировал я.

– Действительно, многим. Тут вы правы. Так, что ж? – спрашивал он меня, на этот раз несколько наседая, как мне показалось.

– В смысле, что ж?

– И что же с того? – Нажимал он на голосовые связки. – Еще большим я обязан кислороду, которым и жив поныне. Так что ж? Обязан воде, атомному строению материи. Так что ж, опять же? Согласитесь, благодарность – дело сугубо личное. Это чувство в ком-то возникает автоматически. А в ком-то оно атрофировано напрочь. Возможно, и вы благодарны мне за мою помощь. Так что ж с того. Замечательно, допустим. Или нет. В общем, не важно. Знаете, я давно не ощущал ничего подобного. С тех самых пор, наверное. Я этого теперь не понимаю.

– Вы намекаете, что в жизни руководствуетесь только какими-то партнерскими отношениями. Вы – мне. Я – вам?

– Нет же! Ничем я не руководствуюсь. Просто благодарности не чувствую. Вот и все. Что-то делаю, как-то живу. Работаю, вот. О чем-то порой размышляю. Как о том, что я говорил ранее. Я в этом смысле очень простой человек.

– Вы поясните мне, что вы имеете в виду? – Я искренне не мог уловить значение этих неоднозначных фраз. Возможно, Григорий намеревался создать, таким образом, особое впечатление. Хотя, глупость. Он как будто сама невинность. Сама искренность. Вот и сейчас гляжу на него и вижу только усталого мужчину.

– Я ко многим вещам равнодушен. К проблемам других людей я абсолютно безразличен. Впрочем, как и к некоторым своим проблемам. А вот иногда могу ни с того, ни с сего проявить неожиданную добросердечность. Мне вдруг придет на ум оказать помощь многодетной коллеге, окруженной сплошь бедами и несчастьями. Помочь вдове, которая вынуждена не только преподавать в школе для обеспечения своего семейства, но и подрабатывать в стоящих рядом с домом магазинах вечерней поломойкой и дворником по утрам. Сильнейшее, из ниоткуда пришедшее ко мне желание утешить эту женщину вдруг окатывает меня как шланг ледяной водой. И я, словно порядочный отзывчивый человек, выхожу из дома, покупаю фрукты, сладости, соки, каждому ребенку – по игрушке, кладу в конверт несколько тысяч рублей, выбираю цветы и делаю визит в этот дом. И я совершаю все это с тем же чувством, с каким бреюсь по утрам. Честное слово. Но ведь я, и вот что интересно – это вас должно немало удивить, хотя для меня здесь ничего необычного вовсе нет – я почти каждый вечер, проходя мимо тех самых магазинов во время своих поздних прогулок, бросаю окурок на землю и сопровождаю его плевком. Никогда не курящий сигареты я специально заранее покупаю пачку, чтобы, выйдя из дома, прогуляться поздним вечером по давно составленному маршруту, чтобы за пять минут до места ее работы поджечь сигарету, выкурить ее почти до фильтра, вытерпеть кисло-горький крепкий аромат во рту, от которого меня жутко воротит и мутит, и, наконец, швырнуть его поближе к входной двери, прекрасно понимая, кому придется за мной убирать. И для меня это такая обыденность. Такая рутина. Такая проза, что как будто бы и наскучило уже. А ведь я никак не отношусь к семье этой женщины. Мне глубоко плевать на ее жизнь. На ее заботы. Но я поступаю так, как поступаю. И нет этому объяснений – и быть не может.

– Послушайте, но это же невозможно. Я этому не верю. – Стараюсь я быть все еще вежливым. – Это невозможно. У всего есть своя цель. У всех поступков, у всех решений. И ваши действия не могут быть исключениями. Должна быть причина. Определенно. – Лукавит он. Я не могу. Чего-то ты не договариваешь, я ведь прав? Хотя бы стыд своей симпатии к этой женщине, хотя бы жалость к мещанам. Хоть что-то…

– Вы, Михаил, первый человек, с которым мне вдруг захотелось этим поделиться. И вам при этом кажется, что я сказки рассказываю. – Его баритон нежно зашуршал, как бахрома пальмового листа. Не хочу быть с ним грубым. Спокойнее. – Это меня не обижает… Однако, вам следует задуматься, может быть, моим словам можно найти оправдание. – Он привстал. Открыл форточку. В комнате становилось свежее. Нажатием кнопки остановил вращение пластинки – мы остались вдвоем. Вернулся на место. И глядя куда-то в бок, мимо меня, очевидно, за оконный проем, продолжил. – Я смертельно устал оправдывать целью свои поступки… А, может быть, и нет. Не совсем. Наверное, это мои поступки устали от того, что я навязываю им необходимость иметь цель. На самом деле, – и тут он замер на мгновение, чуть больше. – я многое перенял от Емельян Тимофеича. И неправдоподобность моих историй вы можете отнести как раз к тому же – однако, я сейчас не об этом. Вот, например, у меня есть такая привычка, что ли, я часто придумываю слова, которые точнее способны описать мои чувства, мои взгляды или, напротив, их отсутствие. Вам станет понятнее, о чем я хочу сказать, если я вам приведу пример… Только вы сразу не смейтесь. Я похутеист. Похутеизм – понятие, к которому я пришел для объяснения своих взаимоотношений с богом, моих внутренних ощущений на этот счет. Я полностью равнодушен к тому, чем он является сам по себе, чем является для тех или других людей, или что ему вовсе не присуще, или к тому, как был создан наш мир. Он также мне интересен, как некий муравей, ползущий под моими ногами, которого я и не замечаю вовсе, который, несмотря на все это, может быть даже и существует и, между нами говоря, чем-то занят. Инициативный работяга такой. Не замечаю – и точка. Так что ж, опять же. Вот именно – ничего. Отсюда я и взял за основу это нехитрое понятие, и мне стало настолько проще с самим собой, с жизнью, с людьми. Вы понимаете? – угловато сморщившись, спрашивал он.

– Похутеист, говорите. Это интересно, правда. – Я невольно разулыбался, пытаясь прикрыться дном чашки – и это не был сарказм. Как к муравью, значит…

– Интересно? А по мне – как раз иначе. Знаете, эта тема для меня еще более далекая и дикая, чем тема человека. Много времени и нервов я в молодости потратил в раздумьях, в дискуссии с товарищами, пытаясь разгадать древнюю загадку, которая априори не доступна моему уму. В ваши годы я относился к богу так же, как заключенный относится к тюремному надзирателю. И это было в большей степени поза, чем убеждение, чем трезвый взгляд на вещи. Я козырял этим высказыванием, как павлин своим хвостом. Глупо, конечно, зелено, но и вместе с тем прекрасно. Но только позже я понял, что мировоззрение – самое интимное, что есть у человека. Благо, мне удалось взяться за ум и отойти от своего ребячества и прийти к действительному пониманию своих взаимоотношений с Ним. – Поднеся к губам холодный фарфор, он сделал пару скромных глотков. – Первопричина мира, трансцендентная область, творец – это все так скучно… Так нудно… Вы не находите?

– Скучно? Да я бы не сказал. Хоть я и убежденный атеист… но мой путь к этой позиции был насыщенным. От непонимания сути проблемы в начале до … – но тут меня впервые перебили.

– И вы нашли ответ на свой вопрос? – В этот раз Григорий был суше.

Немного поколебавшись и покусав язык, я вернулся к беседе.

– Нашел. – Кивая, ответил. Уверенно.

– Так, что ж?

– В каком это смысле?

– Качественно вашу жизнь это изменило? Зачем вам ваш атеизм? – Слово «ЗАЧЕМ» крупными буквами пронеслось у меня в голове. – Вы перестали читать молитвы? Или, может быть, каяться за грехи бросили?

– Да нет же. – Смешной вопрос. Что значит зачем… Это же не палка, не кусок бревна, чтобы иметь применение. Он просит назвать прикладной смысл? – Я ничем этим не занимался. Просто во мне появилась ясность в этом деле. – Если угодно, мне есть что ответить и чем аргументировать, если речь зайдет о Боге.

– Велика цена вашим успехам, если вы сводите свои убеждения к таким вещам.

– А что же вы предлагаете, чтобы я своим атеизмом хлеб резал?

– Не предлагаю. Но разве ваша жизнь после осознания себя таковым существенно изменилась?

– Эм… В общем-то, не изменилась.

– Так что ж? – В сотый раз спрашивал меня этот школьный учитель. Заело у него что ли?

Я умолк. Крепко в руках держал кружку, прикасаться к которой не было ни малейшего желания. Зеленый чай остыл окончательно. Без сахара.

А внутри-то свербит. А что-то крутится во мне. И мысль моя, чувствую, как загнанный зверек, хочет убежать, да не может. Да некуда ей. Черт бы тебя побрал, Григорий. Что же это такое?! Я чувствовал его правоту? Его мудрость, что ли… По факту это была какая-то фикция. Или, сказать, мозговая головоломка, которую я сам для себя придумал. Превратись я внезапно в верующего человека, моя жизнь никак не изменится. Да, есть Создатель, пусть так – и что? Нет его – ну и? Что дальше – зачем мне все это? Пустой треп? Но нельзя же игнорировать этот вопрос. Нельзя!

– С тех самых пор, когда я стал равнодушен ко всему, что лежит за пределами возможностей моего мышления, мне стало как-то легче дышаться. Да и приятней, в целом. Мой похутеизм закрыл для меня дыру в моем мировоззрении, размышления о которых были абсолютно не продуктивны. Я стал уделять время лишь тем областям бытия, которые напрямую воздействуют на меня. Кухонный стол, чувства женщины, тучи над головой, ну и так далее…

– Стало быть, вы похутеист?

– Да, и, признаться, нас очень много. Подавляющее большинство людей на планете в двадцать первом веке – истые похутеисты. Они могут называть себя христианами, мусульманами, но это самообман, иллюзия. Их принадлежность к религии лишь элемент внешнего имиджа. Как родовой чапан или фамильное украшение. Религиозные взгляды – часть декора человека, а в политическом аспекте – это ярлык благонадежности. Встретить поистине религиозного человека в наши дни, в котором вера пересиливает личность и всецело предопределяет его судьбу – это большая редкость. Нас окружают почти всегда сплошь похутеисты. Правда, мало кто об этом догадывается. Предположу, что и вы во многом исповедуете принципы похутеизма и догматы нашей конфессии вам особенно близки.