Читать книгу Музыка Рода Человеческого - Итан Малик Планк - Страница 3

…написанный кровью патент

на неискоренимое благоразумие человека.

Е. И. Замятин

Глории казалось, что люди, имеющие музыкальное образование и увлекающиеся разными жанрами во многих сферах, становятся такими людьми, у которых появляется хороший вкус на хорошие вещи. Это, конечно, не значит, что такие люди – квалифицированные эксперты и к их мнению обязательно надо прислушиваться, но она давно заметила, что большинство её сверстников мало чем интересуются и уж тем более не развиты в музыкальном плане, поэтому если в их разговорах заходила речь о музыкальных новинках на той или иной молодёжной радиостанции, Глория старалась не участвовать в подобных беседах. В отличие от своих подруг, у которых свободного времени было куда больше, Глория плохо разбиралась практически во всём, чем обычно интересуются девочки четырнадцати – пятнадцати лет: новые течения в моде, прически, гаджеты, глянцевые журналы и люди, которым были посвящены целые развороты журналов или рекламные баннеры на улицах. Но она точно знала и была уверена в себе на сто процентов, что увлечение музыкой и усердные занятия научили её если не главному, то очень важному – разбираться в людях. Манера говорить, поведение, темперамент, вредные привычки и остальные особенности – Глория замечала абсолютно всё. Ей можно было не выжигать дырку в человеке, уставившись на него, она умела это делать между делом, даже не особо обращая внимание на собеседника. Часто задавала сама себе вопрос, а зачем ей это нужно. Однако это вошло в привычку, по-другому она уже давно не могла. И как это обычно бывает, Глория редко задумывалась над тем, не анализирует ли её кто-нибудь из их компании так же, как она.

Подруг может быть две-три, может быть десять, и все они такие разные, но всех их что-то удерживает вместе. С годами всё поменяется и то, что нам не нравится в людях, или исчезнет, или приобретёт более ярко выраженные грани, но даже и тут люди пронесут дружбу через года и расстояния.

Так что же нас удерживает вместе? – задавалась вопросом Глория и задумывалась, вспоминая посиделки с подругами.

Глория никогда не считала себя идеальной и никого и никогда не заставляла с ней дружить, тем более, если человек сам этого не хотел. Она была спокойным ребенком. Ещё до музыкальной школы и подумать не могла, что именно своим спокойствием и достаточно взрослым взглядом на окружающее и происходящее будет привлекать как девочек, так и мальчиков.

Музыкальные вкусы Глории были неоднозначные. Она могла неделями слушать электронику или даунтемпо, а за тем перейти на инструментальный рок и психоделию. Её плейлист в телефоне состоял из таких любимчиков, как Эйр²², Бонобо²³, Мэссив Аттак²⁴, Морчиба²⁵, Лэмб²⁶. Если день обещал быть насыщенным по программе и подвижным физически, в её плеере звучали Продиджи²⁷, Кемикал Бразерс²⁸, Роиксопп²⁹, Фэтбой Слим³⁰. Когда по непонятным причинам ею овладевали сплин и хандра, она слушала Пинк Флойд³¹, который по таким же непонятным причинам вдохновлял её сильнее всех других коллективов, вместе взятых.

Проснулась Глория от нежных звуков красивой игры, которую проигрывал Композитор, сидя в своей лаборатории.

Её кресло уже было сложено в вертикальное положение, поэтому некоторое время девочка ещё спала с откинувшейся набок головой. Когда она начала пробуждаться, то сразу почувствовала, как сильно затекли все части её тела, особенно ноги и бедра. Во рту был горький вкус, глаза ужасно слипались. Было странное состояние усталости и сонливости, несмотря на недавний крепкий сон.

Пробуждаясь, Глория с ужасом осознала своё сегодняшнее состояние, она будто никогда не слышала ни одного человеческого слова или звука давно привычного инструмента. Вместо того чтобы что-то сказать или сделать, она молча глядела вниз и совершенно не понимала, что говорит мужской голос. А он произносил её имя, стараясь как можно нежнее привести её в чувство.

– Это вы играете? – наконец спросила Глория, более-менее придя в себя.

– Да, моя дорогая, – ответил Композитор, продолжая играть, словно не обращая внимания на то, что его пленница проснулась.

– Она очень красивая, – заметила девочка.

– Ты разве не узнаёшь своё произведение? – спросил

Композитор, сменив интонацию и на секунду посмотрев на лицо Глории в мониторе.

Глория ещё пребывала в полусонном состоянии и не напрягала память. Ей захотелось потянуться и руки сами собой разошлись по сторонам, но очень скоро их вольное движение ограничили кожаные ремни. Со стороны это выглядело немного комично, а Глорию одолела досада. Ей оставалось лишь выдохнуть с обидой на лице.

– Я хочу пить, – сказала Глория.

Композитор в тот же момент прекратил играть и потянулся к аппарату, дернув тумблер на панели управления.

– Я подаю тебе воду, Глория, – предупредил он. – Это будет обычная чистая вода. Если захочешь, можешь умыться.

Девочка жадно прижалась к ближайшей трубке и большими глотками начала пить. Пальцы рук вцепились в подлокотники. Боль в теле постепенно стала отпускать.

– Странно, что ты не помнишь своей композиции, – как бы напомнил тему недавнего разговора Композитор, пока девочка пила воду.

– Я помню события вчерашнего дня, но я не думала, что вы так переделаете мелодию, – через какое-то время ответила Глория.

– Тебе не нравится?

– Нет, что вы! Я удивлена, что мы смогли сотворить такое.

– Мне очень приятно, что ты употребляешь слово “мы”.

Однако не соглашусь с тобой в этом вопросе. Сотворили эту мелодию не мы, а ты, – настоятельно произнёс Композитор.

Нахмурив брови, Глория уставилась в камеру.

– Мы, – медленно произнесла она.

– Ты. Что-нибудь ещё желаешь? – старался перебить

её голос, чтобы не затевать спор об авторстве сочинённой композиции.

– Мне немного неприятно об этом говорить, но…

– Но, – повторил голос.

– Я хочу в туалет, – со стеснением произнесла Глория, отводя взгляд в сторону.

– Тебя не должно это беспокоить. Просто предупреждай меня, и я буду оставлять тебя на какое-то время одну.

– Что? – удивлённо спросила Глория.

– Я выключу все мониторы и микрофоны, – объяснился Композитор, понимая её недоумение.

– Я поняла, но я так не могу, – перебив его, возразила девочка.

– Глория, других вариантов нет, – стараясь сохранить спокойствие, произнёс он.

– Это неприятно.

– Я понимаю тебя, но ты должна была ещё вчера понять, что некоторые обычные в нашей повседневной жизни вещи тебе придётся делать в таких условиях.

– Разве… Нельзя изменить для меня условия пребывания?

– Боюсь, что нет. Ты же сама это прекрасно понимаешь.

– Но ведь это все сказывается на работе! Что в этом плохого, если я буду жить рядом с вами, иметь под рукой все удобства? – стала перебирать варианты девочка, немного запутываясь в словах.

Ответа не последовало.

– Эй! Я с вами разговариваю! – занервничала Глория.

И снова тишина. Лишь через несколько секунд её монитор неожиданно погас и что-то хрустнуло в динамиках.

«Как так? – подумала про себя девочка. – Вот как легко можно уходить от проблем?»

Просидев несколько минут, она поняла, что её действительно оставили одну, не уточнив, правда, на сколько.

Глория не нашла ничего лучше, чем заплакать. Её слезы затянулись на несколько минут, когда она всё больше убеждалась в своём ничтожном положении. В горле застрял противный ком от накопившейся слизи. И унижения. Чтобы хоть как-то прийти в себя, она постаралась, насколько это возможно, расслабиться. Вскоре её мысли наполнились воспоминаниями из недалёкого детства. Перед глазами всплывали картины заднего двора, где она жила. Звонкие голоса подружек-сверстниц и ясная жаркая погода. Они кучей детишек нашли большую тень под деревом и, усевшись под ним, спасались от зноя и молчаливого штиля. Этот задний дворик был настоящим укрытием от непредсказуемых машин, посторонних людей и просто любопытных глаз.

Глория вспоминала другой день, когда, сделав домашние задания по школе, она обзвонила всех ближайших подруг и назначила им время встречи в условном месте. Как выпрашивали девочки велосипеды и самокаты у мальчишек, живущих по соседству, и, визжа и горланя, резво крутя педали, рассекали по двору наперегонки. Как однажды одна из её подруг на полной скорости влетела в красный пикап, который ненадолго припарковался в неудобном месте. И как потом хозяин автомобиля, выставив всех детей в ряд, по их виноватому взгляду пытался определить конкретного виновника этой аварии.

Однажды весной, когда у реки начал цвести рогоз, Глория с подругами, возомнив, что им достаточно лет, чтобы позволить себе гулять на значительном расстоянии от дома, никого не предупредив, ушли веселиться к реке. Утопив чужой велосипед, они долго бродили вдоль берега, встречая на своём пути жаб, водяных пауков и дохлых рыб. Долго смотрели на свои отражения, склонившись к воде с лодочной стоянки. Глории нравилось нагибаться над водой, ловя на её глади такое положение цветущей кувшинки, чтобы она находила на отражение уха. Зеленеющий мир оказался куда более интересным, чем территория заднего двора возле развязки дорог с неудобно припаркованными машинами.

Зимой они ходили туда же, к реке. Продавливали ногами тонкий лед, рвали безжизненные засохшие стебли травы, вооружались ими и представляли, что в руках у них шпаги и

они фехтуют, яростно лупя друг друга по курткам.

Глория не поняла, как много прошло времени, но неожиданно зажёгся экран её монитора. Глаза тут же устремились на него. Общий свет в «коконе» стал ярче.

– Все нормально? – поинтересовался мужской голос, не издав ни единого звука своего движения.

– Да, – робко ответила Глория, опустив глаза.

«Должна ли я отчитываться вам по этому поводу?»

– У тебя нет часов, но я дал тебе времени достаточно.

«Мне кажется, я буду писать кипятком от вашей любезности».

– Мне показалось или ты о чём-то думала? – поинтересовался Композитор.

– Как вы это поняли? – снова подняв глаза на монитор, встревожено спросила девочка. – Вы всё-таки следили за мной?

– Нет, моя дорогая. Я включил аппаратуру только сейчас.

Мне нет смысла тебя обманывать. Просто я заметил в твоём лице какую-то серьёзность.

– У меня всегда такое лицо, – возразила Глория.

– Неправда. Я знаю, какая ты бываешь.

– Неужели?

– Знаешь, – начал Композитор после заминки, – как и обещал, оставил тебя одну и отлучился. Надо было решить кое-какие дела. И вот парадокс – вспомнил о тебе случайно.

Это было чистой правдой, и мужчина улыбнулся своей рассеянности, но Глория этого не видела и шутку не оценила.

– Я думала о доме, – наконец сказала девочка.

– Это хорошо.

– Что в этом может быть хорошего?

– В тебе рождаются эмоции, переживания и чувства. Это то, что мне надо при создании музыки.

– На данный момент у меня переживания о личной гигиене. Я хотела бы принять душ.

– Это исключено, моя дорогая. Если ты помнишь, я уже говорил о том, что ты лишена водных процедур, но ты обеспечена всем необходимым ровно в тех объёмах, чтобы ты могла жить и работать.

– Да, помню. Но вы оговорились, что я буду мыться! – раздражённо произнесла Глория.

– Будешь.

– Как это происходит?

– Это происходит ночью. И я больше не хочу об этом говорить. Просто прими как факт! – настойчиво произнёс голос.

– Вы сами меня моете? – не успокаивалась Глория.

– Нет. Мои руки к тебе прикасаться не будут.

– Тогда я вас не понимаю. Вы раздели меня, вы прикасались ко мне. Кто же будет меня мыть?

– Тебя этот вопрос смущает?

– Меня этот вопрос интересует.

– Хорошо, я как-нибудь вымою тебя перед сном, – долго думая, ответил голос. – И ты убедишься в том, что ты будешь принимать водные процедуры, как ты этого пожелаешь.

Глория на секунду представила, как это могло бы выглядеть. Она была даже согласна на ошейник, лишь бы встать на ноги и вспомнить каково это, чувствовать твердь под ногами.

– Давай забудем все эти диалоги и приступим к работе?

– Вот так сразу? – удивлённо спросила Глория.

– Предстоит много работы. А обсуждать условия твоего пребывания здесь можно бесконечно долго.

– Всегда всё по-вашему.

– Прости…

– Я хочу есть, – отвертелась девочка, почувствовав лёгкий голод.

«Вы же не откажете мне в еде?» – подумала Глория.

– Отлично. Я рад, что у тебя проснулся аппетит!

В комнате мужчины заработал аппарат. Несколько тюбиков тут же были распакованы, и их содержимое перелито в специальную ёмкость. Завтрак Глории состоял из какао и жидкого творога с повидлом.

Допивая тёплый какао, девочка неожиданно почувствовала что-то домашнее, что-то, что очень напомнило один из воскресных дней, когда поутру на кухне её встречала мама.

И манил сладкий аромат жареных хлебцев и горячего шоколада. За завтраком были разговоры, и яркое солнце, прогревающее всё, что было за окном, наполняло теплом и кухню.

– Расскажите о своём доме, мистер, – произнесла Глория, совсем забыв о предстоящей работе.

Композитор, откинувшись в своём кресле, покосился на порог комнаты, затем взглянул на лежащую рядом собаку и, повернувшись обратно к своему монитору, произнёс:

– Дом как дом, моя дорогая.

– У вас прекрасный дом, – с иронией сказала девочка. – Мне хотелось бы и от вас услышать что-нибудь. Поэтому я спрашиваю о доме.

Мужчина, тяжело вздохнув, перевел взгляд в глубину комнаты, где располагался совсем не освещённый книжный стеллаж, забитый до отказа коллекционными книгами, с едва прочитываемыми названиями на корешках обложек, с виниловыми пластинками и компакт-дисками. Между стеллажами, в самом тёмном углу располагалась дверь, ведущая в злополучный подвал с «коконом».

– Мой дом находится в восьми милях от Уайт-Плейнс.

Как ты понимаешь, от концертного зала, где я тебя нашёл, мы находимся не так далеко.

– Значит, вы здесь местный?

– Можно и так сказать.

– А я пересекла десять штатов, чтобы взять у вас из рук конфету, которая изменила мою жизнь, – заключила Глория, понимая, что заводит разговор в тупик.

Девочка уставилась на камеру пронзительным взглядом. Композитор долго думал, как отреагировать на её слова, но пришёл к выводу, что лучше промолчать, не портя диалог. Лишь неприятный холодок от понимания всей глубины этой фразы, прошёлся по спине Композитора. Перед глазами отчётливо всплыли фрагменты того дня: находясь в автобусе, в котором он обходил одного ребёнка за другим, постоянно возвращался взглядом на голову Глории.

– Если ты не против, я продолжу.

– Конечно.

– Мой дом стоит на реке Ист-Бранч-Бирам, – продолжил мужчина. – Я живу здесь с детства и всё, что вокруг этого дома, не тронуто цивилизацией на протяжении последних семидесяти лет. Не считая моста и дороги, по которым проезжает не больше двух машин в неделю.

– Вы живёте на полуострове?

– Нет. Просто здесь одна дорога. И когда-то здесь жили фермеры.

– У вас большой дом?

– Я думаю, большой. Но… – Композитор замешкался. – Мой дом поделён на два. До моей семьи тут жили два разных человека, которые занимались своим делом. Я не знаю, были ли они знакомы друг с другом. Знаю только, что один из них был фермером. Перед моим домом до сих пор сохранилось поле.

– Кому тогда принадлежит вторая часть дома?

– Я не знаю. Он давно пустует. Раньше там работал один человек. Он рано умер, а его дети, повзрослев, соблазнились плюсами цивилизации и переехали в мегаполис.

– Почему вы не присвоили себе весь дом?

– Когда его дети окончательно уехали, у меня не было большой надобности претендовать на чужую территорию. А сейчас мне слишком много лет, чтобы ломать голову над тем, в какой из комнат я хотел бы провести свой день. Меня целиком и полностью устраивает та часть дома, в которой живу я.

– И вы не поддерживали с соседями отношения?

– Я хорошо знал деда и отца того, кто в итоге покинул этот дом. Это были славные люди. Настоящие трудяги. Видишь ли, давным-давно люди часто жили там, где работали, и работали там, где жили. Я, правда, должен признаться, не попадаю под это описание. Мои родители переехали сюда ещё до моего рождения. Бурная жизнь мегаполиса была не для них. Отец тоже был композитором и в успокоительных звуках природы он нашёл вдохновение. Соседи же держали рогатый скот. Я помню, как отец показывал его мне в то время, пока отдыхал от изнурительной работы. Мой отец любил здесь всё. Мою маму, меня, дом и соседей. Когда окончил университет, мне пришлось часто бывать в командировках и поэтому пропустил момент, когда другая часть дома опустела.

Мужчина неожиданно замолчал – в горле застрял ком, который удалось протолкнуть стаканом воды.

– Если мне не изменяет память, – продолжил мужчина, – последний из покинувших дом вроде бы был плотником.

Но я могу ошибаться.

«Плотником?» – подумала Глория, машинально опустив голову вниз.

Её пальцы сжали подлокотники кресла и в очередной раз нащупали их неприятную обратную сторону. В голове засела странная мысль. Очень быстро ей пришлось поднять голову обратно, потому что мужчина продолжил свою историю.

– Через какое-то время я понял, как работает мой отец.

Я занялся музыкой, пошёл по его стопам. Я вспоминал его каждый раз, когда давал себе возможность отдохнуть. Где бы я ни был, у меня всегда были перерывы на отдых. В моей жизни был совсем короткий промежуток времени, когда я, находясь дома, в перерывах ходил к соседям, тогда ещё жившим здесь, брал одну из их лошадей и гулял с нею по полю, расположенному перед домом. Мне почему-то никогда не хватало смелости попросить разрешения покататься на одной из них. Но в любое время суток я мог уйти с лошадью почти до края поля. Такие смиренные животные, такие выразительные, огромные и всегда с печальными глазами, обладающими какой-то магией. И я, наполненный миром звуков и нот, мысленно пробовал ей о чём-то сказать. Увлекшись, ронял пару слов вслух, сам себе смеялся под нос, удерживал узду и шёл дальше. Смешно, наверное.

Композитор поймал себя на неудачной мысли, что, проехав десять штатов, Глория должна выслушивать сентиментальную ахинею, исходящую от него.

– В вашем доме получается два входа?

– Да. У каждого своё крыльцо. И оба с разных сторон. Мы никогда не мешали друг другу, как ты понимаешь. Подъездные дороги тоже к каждому входу свои.

– Что видно из ваших окон? – спросила Глория.

– Окна в гостиной смотрят на поле и на подъездную дорогу к моему входу. С другой стороны окна выходят на речку, хоть она и далеко.

– А за речкой виден Нью-Йорк? – не успокаивалась Глория.

– Не совсем, – опешил Композитор. – За речкой – лес.

Нью-Йорк видно из гостиной. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне просто интересно. Интересно, где вы живёте и как работаете. И что больше всего на вас оказывает давление, что вдохновляет на работу?

– Было бы, конечно, неправильно полагать, что меня может вдохновлять только вид из окна.

– Согласна с вами.

– Вдохновение приходит неожиданно. Бывает, что оно накрывает тебя во время или сразу после общения с каким-нибудь человеком. Бывает, что через какое-то время, и почти всегда неожиданно. Свою рабочую комнату я обустроил без окон. Возможно, это неправильно, но мне так проще сосредоточиться на важном. И уж если возникает необходимость посмотреть в окно, я выхожу в гостиную или из дома.

Здесь красивые закаты.

– Закаты, – словно в тумане повторила девочка.

– Как-нибудь я сфотографирую и покажу тебе.

– Вы живёте один?

Композитор проигнорировал вопрос и предложил приступить к работе. Но Глория твёрдо стояла на своём и повторила вопрос, чем вызвала лёгкое негодование и раздражение мужчины.

– Я живу с собакой, – с трудом ответил мужчина.

– Живёте с собакой? – удивлённо переспросила Глория.

– Да. Я живу с собакой.

– А дети? – не успокаивалась девочка, видимо, не подозревая, что в жизни людей бывает отсутствие их.

– Мои дети давно живут самостоятельно. Они теперь совсем взрослые люди. Они поступили как и дети моего соседа. И… если ты хочешь провести какие-то расчёты и узнать, сколько им или мне лет, то, дорогая, мне нечего скрывать от тебя свой возраст, мне уже восьмой десяток, – раздражённо ответил мужчина.

Получив несколько ответов, Глория по голосу Композитора поняла, что его терпение на исходе, и сама предложила приступить к работе.

В этот день она заключалась в дотошной обработке очередных фрагментов записей. Скрупулёзно и тщательно Глория и Композитор подбирали буквально каждую ноту, пробуя тысячи вариантов звучания каждого такта.

Мужчина был немного раздражён за убитое на разговоры время, поэтому решил выжать сегодня из девочки по максимуму. Глория же проявила себя за работой очень работоспособной, положительно воспринимала замечания и пожелания.

Он сдался первым, ощутив сильную усталость, но одновременно и духовное удовлетворение за пока ещё не полностью выполненную работу. Просматривая на своём компьютере полученный за сегодня материал, он расцветал в улыбке и сгорал от желания делиться этой новостью буквально со всеми, включая собственную собаку.

Мужчина любезно предложил сделать перерыв на обед, на что Глория не раздумывая согласилась. Но после приёма пищи, как это обычно бывает, работоспособность девочки упала. Интерес к новому материалу угас, желание работать с энтузиазмом пропало.

Ближе к окончанию «рабочего» дня, незадолго до ужина, они практически перестали импровизировать и по большей части играли чужие композиции. Ужин Глории состоял из картофельного пюре с мясом и чая. По его окончании девочку хотя и тянуло на очередные разговоры, им уже не удалось снова поговорить «по душам» – Композитор был скован и закрыт, а она заразительно зевала и под конец начинала путаться в словах.

– Как же я устала, мистер. Который час? – промолвила Глория, так и не дождавшись ответа.

Мужчина лишь на секунду посмотрел через монитор на спящую девочку и вернулся к просматриванию свежего материала.