Читать книгу Рыцарский пояс. Тень Северного креста - Итела Карус - Страница 2

Мазовия,

лето 1415 года

Бабка Тадела, известная в окрестных местах ведунья, которую кто боялся, почитая ведьмой, а кто и не уставал благодарить за исцеление, вздремнула под вечер у горящего очага. Умаялась она за день – на дальнее болото пришлось ходить за травой нужной. Трава хорошо помогает тем, кто грудью мается, и нынче самое время ее собирать. Как холода придут, многим она на пользу пойдет, а ее еще собрать и посушить надобно. Дело это ой какое нелегкое, когда уже руки болят да ноги плохо ходят. Но ведь надо.

Вот и вздремнулось старушке, да так сладко, как давно уже не бывало. И тут покой ее нарушило злобное шипение кошки Матьки – нет, не черной, как во все времена ведьмам приписывали, а самого что ни на есть мирного цвета – была она белой с серыми и рыжими пятнами. Но характер Матька имела отнюдь не покладистый и чужих чуяла издалека. Бабка Тадела прислушалась. И впрямь кто-то подходил к ее избушке, да не один. Много конских копыт топало по узенькой тропинке, что вела к ее маленькому владению. Ну, брать-то у нее нечего, и не девка она, чтобы за честь свою опасаться. Однако лишиться козы и дюжины кур с петухом тоже не хотелось.

С этими мыслями старушка шагнула за порог своего домишки с дерновой крышей и чуть не наполовину уже вросшего в землю и в неясном свете угасающего дня увидела выходящий из леса отряд воинов при полном вооружении. Первые из них уже вступили на поляну, а позади с трудом пробирались по узкой тропинке конные носилки. «Значит, опять раненого ко мне везут, – успела подумать она, – дай Бог помощи».

– Здорова будь, мать! – поприветствовал ее, шагнув к ней, высокий и крепкий воин с грубоватым, но открытым и приятным лицом. – Тебя ведь кличут бабкой Таделой, верно?

– Меня, меня, сынок, – приветливо отозвалась ведунья. – А вас ко мне какая надобность привела?

– Да вот, одного из нас достала вражья стрела. Древко-то отломилось, а наконечник в ребрах застрял. И жар начался, худо ему очень. Люди сказывали, ты помочь можешь. – Глаза воина смотрели на нее с надеждой и даже, как ей показалось, с мольбой.

Старушка бросила взгляд в сторону тропинки. Кони уже выбрались на поляну, и на грубо сработанных носилках она увидела молодого мужчину с красивым, но очень бледным лицом в обрамлении темных волос. Глаза раненого были закрыты, губы кривились от боли – видно, нелегко далась ему дорога по густому лесу до ее избенки.

– Что ж, посмотрю, чем помочь можно, – согласилась старая женщина, – несите раненого в дом да света дайте.

Воины с великой осторожностью сняли своего товарища с конных носилок, внесли в дом и положили на лавку. Один из них – тот, что первым к ней обратился, видно, старшой у них – принялся осторожно снимать с раненого одежду, чтобы открыть рану. Тут и факел внесли.

– Вы уж поосторожней, соколики, домишко мне не спалите, – проговорила ведунья и принялась осматривать рану.

Ничего хорошего она не увидела. У воина с правой стороны груди, между ребрами, вздулась шишка красная, кожа вокруг была бледной и влажной, а на лице его пот проступил, видать от боли. Бабка Тадела повернулась к старшому, который смотрел на нее с надеждой.

– Плохо дело, – сказала, – жар я сниму, есть у меня травы сильные. А вот то, что в ребрах застряло, только медвежьим салом и можно выгнать. Трава тут не справится.

– А взять-то где? – растерялся воин.

– Ну ты совсем ума лишился от горя, сынок! – упрекнула его старушка. – Лес ведь кругом, а вы при оружии. Вам добыть медведя ничего не стоит.

А потом, не удержавшись, спросила все-таки:

– И кто он тебе, раненый-то? Видать, не простой человек.

– Болеслав это, князя Мазовецкого из Варшавы сын, – мрачно пояснил воин. – Коли умрет, так лучше и на глаза князю не казаться.

Старушка понимающе покивала и принялась давать указания воинам, набившимся в тесную избенку. Вскоре в котле на очаге уже забулькала сильно пахнущая жидкость, на рану была наложена свежая повязка с мазью, небольшой отряд отправился на поиски медведя, а молодой князь наконец открыл глаза.

– Где мы, Жиг? – спросил он слабым хриплым голосом.

Старшой кинулся к нему, просветлев лицом.

– В избе ведуньи лесной мы, Болек, – проговорил он торопливо, тревожно всматриваясь в темные глаза. – Она тебя на ноги поставит, и не сомневайся.

А тут и питье подоспело.

– Выпей, соколик, – поднесла ему старушка глиняную миску. – Пока горячее, лучше сработает. Пей.

И она помогла молодому князю выпить все до дна. Он скривился, видно, горьким питье оказалось, но послушно выпил все, а потом откинулся на лавку и закрыл глаза. Но лицо его уже не было таким пугающе бледным.

– И что у тебя за имя-то такое странное – Жиг? – спросила старушка, глядя на старшого.

Тот усмехнулся:

– Жигимонд я, литвин, мой отец еще вместе с княгиней нашей Анной Данутой сюда прибыл как охранник ее да здесь и остался. А мы с князем молодым вместе росли. Он меня с детства так зовет, я уж привык.

Посланные на охоту воины бродили по лесу долгонько, но зверя все же высмотрели и одолели. Матерого медведя положили. Шкура роскошная, а сала – хоть завались. Отпаивала бабка Тадела жиром медвежьим своего подопечного, как ни кривился он, да еще травяного отвара давала и мази на ране меняла. И вышел все же наконечник этот злосчастный. Молодому князю полегчало, и вся дружина его повеселела, а Жиг и вовсе на радостях не знал, как и услужить ведунье. Он и дров ей заготовил, и грибов да ягод в лесу велел насобирать побольше – суши не хочу, – и сарайчик захудалый укрепил, и изгородь поправил. Старая женщина только улыбалась, поглядывая не него, – золотые руки у мужика и сердце доброе.

А молодой князь уж и вставать начал, сил набирался, улетит скоро в свои края, сокол ясный.

– А что, сынок, – спросила его как-то старушка, когда они грелись на солнышке, сидя на сделанной руками Жигимонда лавке перед избенкой, – война-то уж давно кончилась, как я слыхала, а вы все воюете? Неужто немцы проклятые все никак не уймутся?

– А они ни за что не уймутся, мать, помяни мое слово, если их доброй дубиной не успокоить, не добить до конца.

Князь призадумался, а потом повел разговор дальше:

– Отцу моему, князю Янушу Варшавскому, не повезло сильно. После славной победы под Грюнвальдом его отличил за храбрость сам король Владислав и в награду пожаловал три замка орденских, что на порубежье с нашим княжеством лежат. А потом в дело вмешался этот клятый король германский, Сигизмунд. За орден заступаться взялся, даже напасть на Малую Польшу грозился, а там и до Кракова рукой подать. И пришлось королю нашему и князю Витовту мир с тевтонцами подписать. А по договору этому все захваченные поляками замки снова ордену отошли. Так и уплыли из рук отца моего три крепких замка, ратным трудом завоеванные.

Молодой князь снова замолчал, задумавшись. Лицо, освещенное летним солнышком, было уже не бледным, ожило. А темные волосы и глаза выдавали в нем материнскую кровь: он все же родной племянник литовского князя Витовта, это вам не кот наплакал.

– А немцы эти клятые никогда не успокоятся, говорю я тебе, – продолжил он. – Никакой договор им не указ. Как куролесили на границах перед войной, так и сейчас куролесят. Приходится их помаленьку уму-разуму учить. Так и живем. Мир вроде, а спать можно только вполглаза.

Старая Тадела покачала головой, дивясь на дела людские, никаким божеским законам не подвластные, а потом спросила неожиданно:

– Ты ведь старший сын, наследник князев, так?

– Нет, мать, я второй по старшинству, а наследует отцу мой старший брат Януш. Нас только двое у отца и осталось. Младшенький наш, Конрад, не так давно помер и воином не успел стать.

Старушка сочувственно покачала головой.

– А жена-то у тебя есть, сокол ясный?

Лицо князя осветилось улыбкой.

– Жена есть, мать, славная жена – литовская княжна Анна, дочь старшего единокровного брата нашего короля, князя Федора Ратненского, – сверкнул он глазами, – а пока домой доберусь, задержавшись здесь у тебя, может быть, и сын уже будет.

Старая женщина улыбнулась, и князю показалось вдруг на миг, что она помолодела и стала просто красавицей. Он моргнул, и видение исчезло. Перед ним по-прежнему была старая ведунья, только в глазах ее угасал молодой задорный огонек.

Еще через несколько дней князь Болеслав со своей дружиной покинул маленькую избушку в лесу, увозя с собой огромную медвежью шкуру, а бабке Таделе остались горшки медвежьего жира. Будет теперь чем немочь грудную гнать да недужных выхаживать. От княжьих денег, щедро предложенных ей, ведунья отказалась – куда с ними ходить, сказала, только сорок в грех вводить. Тихо стало на полянке и в самой избушке, и кошка Матька, все прятавшаяся по углам, опять полноправной хозяйкой себя почувствовала.

Однако к концу второго дня снова послышался стук копыт, но теперь с той стороны, куда ушли люди князя. Бабка Тадела вышла на крыльцо и застыла в удивлении. На коне гарцевал княжий старшой Жиг, а рядом с ним были еще три воина и два коня с поклажей.

– И снова здорова будь, мать, – заулыбался Жигимонд, сверкая белыми зубами, – принимай дары от князя нашего.

И стал он с воинами разгружать вьючных коней. Чего они только не привезли!

– Ты скажи, что куда снести, а то ведь сама не управишься, – сказал он, весело поблескивая глазами.

Не прошло и часа, как вся поклажа была не только разгружена, но и водворена на свои места. Старая ведунья стала богачкой – такого изобилия в ее домике не было никогда в жизни, даже в лучшие времена. А воины князя, одарив ее приветливыми улыбками, унеслись догонять своего господина.

Путь их был неблизким, да и Болеслав еще не настолько окреп, чтобы день-деньской проводить в седле. Поэтому и появились они во владениях князя Януша не так скоро, как им хотелось. Князь с княгиней уже все глаза проглядели, ожидая своего сына, в голову лезли самые страшные мысли. На границе ведь война не затихает, хотя столько красивых слов было сказано за столом переговоров.

Болеслав вернулся живой, однако сильно ослабленный из-за полученной раны. Жигимонд сразу вручил князю роскошную медвежью шкуру, чтобы не слишком на них гневался, что сына не уберегли. Счастье еще, что в лесу дремучем старушку эту отыскали. Князь велел отслужить службу за благополучное возвращение сына и на радостях устроил пир. Потом они долго обговаривали положение дел, поносили на все лады треклятых тевтонцев и строили планы.

А в ордене после разгрома под Грюнвальдом положение было плачевным. Единое мощное государство, державшееся на огромном кулаке крестоносного рыцарства, превратилось в бурлящий котел страстей. Недовольны были все – рыцари, светские дворяне, мещане, крестьянство и ремесленники. Новый налог, введенный великим магистром Генрихом фон Плауэном, который должен был спасти экономику государства, вызвал бурю недовольства, особенно в городах, которые превратились в очаги оппозиции ордену. Оплотом оппозиционеров стали наиболее крупные города – Данциг и Торн. События в Данциге потрясли всю Пруссию. Бургомистр города, оказавший ранее поддержку осажденному Мариенбургу, был обвинен в учинении мятежа и приговорен к смертной казни. Однако городской палач отказался выполнить решение ордена. Тогда высшее орденское лицо в Данциге, командор, взял на себя эту миссию и собственной рукой снес голову несчастному бургомистру, к ужасу и возмущению горожан. Да, очень далеко ушли нынче тевтонские крестоносцы от своего первоначального девиза «Помогать, защищать, исцелять». А вернее будет сказать, забыли о своем девизе и обетах напрочь.

Тут и польский король Владислав, глядя на все творившиеся безобразия, внес свою долю в свалившиеся на великого магистра проблемы – потребовал выкуп за плененных им рыцарей, что содержались в замках в Ленчице и Хенцинах, и сумма его была огромной. Положение Генриха фон Плауэна ухудшалось буквально с каждым днем.

В прусском обществе возник раскол. Немецкое дворянство все больше отходило от ордена. Образовалась Лига Ящериц, готовившая заговор против великого магистра. Заговорщиков поддержал даже маршал ордена Михаэль фон Кухмейстер. Это была личность неординарная даже для избыточно амбициозного Тевтонского ордена. Его не устраивали условия Торуньского мира, и он продолжил свою малую, но весьма кровавую войну против ненавистных поляков. Маршал ордена собрал вокруг себя близких по духу рыцарей и своих вассалов, привлек наемников и отрядом в четыре тысячи копий совершал нападения на приграничные земли, грабя, убивая, насилуя. Заговор против Генриха фон Плауэна был раскрыт, но для герра фон Кухмейстера участие в нем закончилось… избранием на пост великого магистра. Все вернулось на круги своя, и положение было немногим лучше, чем до начала Великой войны.

Ситуация в ордене усугублялась еще и религиозным расколом. Реформаторские идеи, широко распространившиеся в Центральной Европе, добрались и до ее северных границ. Генрих фон Плауэн был отстранен от должности и обвинен в ереси. При этом на сторону польского короля стало склоняться все больше немецких дворян, в том числе кузен Генриха фон Плауэна, ставший ректором лицея в Лохштете.

В итоге обе подписавшие Торуньский мир стороны были недовольны сложившимся положением дел и друг другом. Поляков совершенно не устраивало то, как тевтонцы выполняют принятые на себя обязательства и как они соблюдают условия мира. К конфликту снова был привлечен Сигизмунд Люксембургский, король Венгрии, а ныне германский монарх. В его замок в Буде прибыли представители обеих сторон, но король ничем не помог в разрешении острой ситуации, а просто подтвердил условия Торуньского мира. И тогда король Владислав и князь Витовт решили силой переломить ситуацию. Они собрали войска и вновь перешли прусскую границу, разорив по пути несколько замков. Эта война запомнилась жителям Пруссии как Голодная, поскольку наступающие войска все сжигали на своем пути, лишая страну запасов продовольствия. Под Страсбургом они встретились с войсками ордена. До драки, однако, дело не дошло, все закончилось новым двухгодичным перемирием с участием папского легата. Но в действительности костер войны не был погашен и прорывался вооруженными столкновениями то в одном, то в другом месте.

Прав был молодой князь Болеслав: спать спокойно не имел возможности никто и в любую минуту можно было ожидать взрыва.

Ранение, полученное сыном в приграничной схватке с тевтонцами, очень взволновало князя Януша. На Болеслава он возлагал большие надежды. Его старший сын и наследник уже много лет пребывал при королевском дворе в Кракове, а здесь, в Мазовии, оставались они с Болеславом. Но сам он уже заметно сдал, все же шестьдесят семь стукнуло, а сын как раз в силе, и воин он отменный. Это счастье, что преданный Жигимонд сделал все, что мог, и спас жизнь своему господину и другу. Это он, расспрашивая местных селян, узнал о той ведунье в лесу. Он разведал дорогу к ее хижине и привел туда отряд. Он сумел договориться со старухой и побудил ее приложить все усилия к исцелению раненого. Хотя нет, старая ведунья, скорее всего, шла по жизни своей дорогой и помогала всем, кто в этом нуждался. Но все равно Жигимонд фактически спас жизнь его сыну, и он, князь, наградит его по-княжески. Он уже решил, что отдаст во владение Жигу, как его с детства называл Болеслав, поместье Несвицы под Цехановом и своей рукой опояшет его рыцарским поясом. Слово князя, даже данное самому себе в тиши личных покоев, нерушимо. И вскоре во владениях князя Януша Варшавского появился новый рыцарь – Жигимонд из Несвиц. Он продолжал верно служить молодому князю Болеславу, хотя в Несвицах его ждала жена и вскоре родился первенец, которого отец нарек Яном.

А ситуация на границе Мазовецкого княжества оставалась крайне напряженной, и это ощущали оба князя, и Януш Варшавский, и Земовит Плоцкий. Впрочем, винить в этом было некого, кроме представителей своего же рода. Ведь именно их предок, князь Конрад Мазовецкий, заварил два века назад всю эту кашу, которую теперь не расхлебать. Безусловно, князь хотел как лучше, для земли своей старался. Да ведь всем хорошо известно, что нередко добрыми намерениями вымощена дорога в ад.

Тогда, в давние времена, князя сильно донимали северные соседи. Дикие и воинственные пруссы то и дело налетали на земли княжества, грабили, убивали, уводили людей в плен. Земли у них были обширные, раскинулись на побережье Балтийского моря от Вислы до Немана, и людей было много. Понял князь Конрад, что не справиться ему с этими язычниками своими силами. И надумал он получить помощь от рыцарей крестоносных. Они как раз из Святой Земли возвратились в Европу. Вон венгерский король пригласил себе в помощь рыцарей Тевтонского ордена для защиты границ Трансильвании от воинственных кочевников, так те вмиг утихли, а потом, слыхал он, и вовсе под руку короля попросились, когда монголы с востока на них пошли. Правда, осторожный венгр не дал тевтонцам земли в своем королевстве и замков на своей земле строить не позволил. Но он, Конрад, готов был и землю предложить, лишь бы от пруссов наконец избавиться. Пусть бы Тевтонский орден образовал на этих землях свое комтурство[1], все защита будет. И он обратился с этим предложением к великому магистру ордена немецких крестоносцев Герману фон Зальца. Предложение было принято с огромным удовольствием, и вскоре крестоносцы появились на берегу Балтийского моря.

Но дальше все пошло совсем не так, как представлял себе князь Конрад Мазовецкий. С пруссами тевтонцы справились легко и быстро, однако и не подумали обращать их в христианство. Они просто повыбили их чуть не поголовно, а тех, кто остался в живых, прогнали с их земли. И принялись строить на захваченной территории, вплоть до самой Ливонии, свое первое в истории крестоносного движения государство. Не успел князь Мазовецкий опомниться, как у северных границ своего княжества обнаружил нового соседа, оказавшегося не менее опасным, чем прежний. Но было уже поздно. Папа Римский из далекого Ватикана, не вникая в тонкости, весьма одобрил это начинание. Складывался новый крестовый поход, только теперь на север, и это его вполне устраивало. Кроме того, это сулило в будущем возможность распространить католическую веру на восточнославянские земли, а это было и вовсе замечательно.

Тевтонские рыцари между тем зря времени не теряли. На их земли стали прибывать переселенцы из западных стран, всячески поощрялось развитие сельского хозяйства и ремесел, однако дисциплину они держали железную. Рыцари со всей Европы, почуяв для себя большие возможности, особенно младшие сыновья знатных семейств, потоком хлынули в новое государство, и мощь его росла день ото дня. Тевтонцы создали лучшую в мире конницу, привлекли в свою армию знаменитую швейцарскую пехоту и не менее знаменитых английских лучников и почувствовали себя непобедимыми. Однако в границах собственного государства им вскоре стало тесно.

Амбициозные устремления Тевтонского ордена простирались очень далеко. Они намеревались захватить всю Прибалтику и расширить свои границы на восток и на юг, завоевав земли Великого княжества Литовского, нескольких княжеств русских и Королевства Польского. То, что эти государства, во всяком случае Польша и русские княжества, на земли которых зарились вошедшие во вкус немцы, были христианскими, уже не имело никакого значения. Сила была на их стороне, и это позволяло игнорировать саму идею крестовых походов, направленных против неверных и язычников и несущих им христианскую веру.

А пока вынашивались эти грандиозные планы, тевтонцы отобрали у поляков Добжинскую землю, а у литвинов – область Жмудь, или Жемайтию, расположенную на севере их княжества. Они активно строили города и развивали торговлю. Выйдя к Балтийскому морю, создали свой флот и стали угрожать другим прибалтийским государствам. Однако северные монархи и Ганзейская лига[2] не дали возможности осуществить эту морскую агрессию, и тевтонцам пришлось ограничиться своим портом Данцигом.

В общем, когда князь Мазовецкий осознал всю опрометчивость своего шага, было уже поздно идти на попятный. Тевтонцы укрепились на захваченной земле, быстро понастроили на ней крепостей, что позволяло надежно оберегать границы и поддерживать железный порядок внутри их. Крепостей было так много, что порой в погожий день с башни одной цитадели можно было разглядеть вдали другую.

Тогда князь предпринял было отчаянную попытку противопоставить Тевтонскому ордену свой. Собрал рыцарей со всей Польши, привлек потомков знаменитого славянского мекленбургского рыцарства, позаимствовал устав у ордена тамплиеров, взял за эмблему стоящий вертикально красный меч с крестообразной рукояткой и звездой над ним, выделил земли. Орден он назвал Добжинским и сам стал во главе его. Но силы были несопоставимы, и вскоре тевтонцы при поддержке Папы Римского просто-напросто поглотили этот орден.

Упрямый князь не желал сдаваться и попытался возродить Добжинский орден на новом месте – в Дорогочине, что на Буге. Однако такое соседство пришлось не по нраву князю галицкому Даниле Романовичу, владетелю сильному и воинственному. Данила Галицкий пошел на них войной и разбил воинство рыцарское в пух и прах. Получилось, что и эта затея князя Мазовецкого окончилась ничем, и ему оставалось только беспомощно наблюдать, как растет и крепнет у его северных границ крестоносное государство, созданное и с его нелегкой руки. Понимал ли он, какую проблему оставляет своим наследникам и потомкам, того не может знать никто, но переломить ситуацию он был уже не в силах.

Прошло время, и на северной границе Королевства Польского грозно ощерился железный тевтонский дракон. В оставшейся за спиной Грюнвальдской битве военная мощь ордена, безусловно, сильно пострадала, но сам он был все еще жив и снова набирал силу. И неизвестно, сколько еще бед принесет он польскому народу. Так вот аукнулись его земле добрые побуждения предка – хотел защититься от напористых язычников, а получилось, что сам пустил волка в овчарню.

Мысли такого рода часто терзали старого князя, не давали спокойно спать по ночам. И он терялся в догадках, что же будет дальше, долго ли продержится мир, такой на самом деле ненадежный и хрупкий.

Между тем оправившийся после ранения Болеслав входил в прежнюю силу и снова рвался в бой – молодой и горячий. Януш помнил, что и сам был таким в тридцать лет. Но годы одолели его. А может, не столько годы, сколько непрестанные тревоги и тяжкие заботы. Да еще соседство это ненавистное! Ни дня спокойной жизни нет, только и жди, что откуда-нибудь очередная напасть надвинется.

У молодого князя Болеслава тем временем родился-таки сын, как он и ожидал. Мальчика назвали Конрадом, да, видимо, напрасно. Не прожил он долго, сгорел от какой-то детской хвори, налетевшей на их земли. А следующего сына ждать пришлось еще три года. Но дождались. Нарекли на этот раз Болеславом, и ребенок, крепенький и крикливый, подрастал на радость родителям под крылом любящего деда.

А у рыцаря Жигимонда из Несвиц с этим делом никаких проблем не было, любо-дорого посмотреть. Только один сынишка на ножки встал, как другой родился, за ним третий. Гордый отец начал уже приучать к седлу старшего сына – они, литвины, как будто и рождались в седле. Добрые воины нужны любому владению, и старый князь только посмеивался, слыша об этом. Однако княгиня Анна Данута пришла в гнев великий, прослышав про такие дела, – ишь чего надумали, ребенка малого на коня одного садить!

– Ты, видно, забыла, моя княгинюшка, как твои братья росли, – ухмыльнулся в ответ князь.

– Так это когда было! – не сдавалась упрямая, вся в свою родню, княгиня. – А Янек еще совсем маленький. Так они и Болека нашего надумают в седло усадить не сегодня завтра.

Князь спорить с женой не стал, только улыбался в усы. Внук очень радовал его, и он от всей души хотел, чтобы мальчик вырос сильным и умелым воином – в своего отца. Как будто чувствовал, что уже через несколько лет ему, умирающему, придется оставить княжество в слабых еще руках семилетнего Болеслава, единственной опорой которого будет мать.