Читать книгу Я Идиот - Ив Иванко - Страница 18

В Эстонии много небольших городов. Все они оставляют ощущение чистоты и уюта. Один из этих городов я запомнил таким навсегда.

Жили мы тогда в чудесном эстонском городе Н. Язык не поворачивается сказать городишко, хотя и невелик был град. В Н был расквартирован авиационный корпус. Мой отец служил в штабе корпуса. Это и определило место нашего жительства.

Мне очень нравился этот город. Нравилось все. Улицы с неспешным движением, крошечные магазины, куда ходил с мамой, молочные автоматы, которые не могли обманывать и много-много места для детства.

Война кончилась достаточно давно, и уже было тихо. Родители поговаривали о разных событиях, но это было где-то там, в их взрослом мире. Говорили, горит Университет… Вообще в пожарах не было чего-то необычного. Город отапливался, в основном, печками и пожары случались. Однако, когда загорелся Университет, по недомолвкам родителей я понял – это другое, что-то тревожное. Отец стал носить пистолет. Он клал его в карман штатских брюк, но заворачивал в платок, чтобы не выпирал. Однако подобные события случались редко.

Дни начинались без суеты. Свежий утренний ветерок приносил запах дыма и топленого молока. Близкий железнодорожный вокзал не донимал. Станция была тупиковой, и присущих большим узлам неприятностей не было. Неторопливо проезжали редкие автомобили. В сквере, напротив, склонялся кропотливый садовник. Хотелось жить. Впереди был день: игра в войну, походы в дальние уголки сада, рассказы небылиц и зависть.

Да, мы все завидовали соседскому мальчишке-эстонцу. Отец привез ему откуда-то детский автомобиль. Настоящий! С бензиновым мотором, с фарами, сигналом на руле… Мальчик разъезжал на нем по скверу, а мы страдали. Но страдали платонически. Даже теперь, через много лет, своему семилетнему сыну я могу купить что-то подобное только в теории. А это была практика. Критерий, так сказать, истины.

Истины познавались и другим способом. Как-то в школе я украл ручку. Вечное перо было открытым. Мечта! Я, наверное, и не украл. Просто соблазнился. Нас привели на один урок в другой класс, поэтому на партах остались чужие вещи. Мне удалось убедить себя, что ручка ничья, она забыта, оставлена навсегда. Наверное, можно взять.

Все открылось сразу. Завуч проявила такт и серьезность. Она и мама долго убеждали меня, что я поступил нехорошо. Они были молоды. И завуч и мама. Я чувствовал, что говорят они как- то не так и не то. Но главное вынес. Не свое не бери. Даже если ничье. Даже если очень хочется. Ведь желание это только чувство, а чувство невозможно наполнить вещами.

Может с этого и началось? Не знаю. Но материалистом в век распродажи я так и не стал. Хотя попытки были.

Свое отношение к действительности я ощутил довольно рано. Чувства проявлялись, пробуждались, формировались в непонятном порядке. Формировались – не подходит, потому что чувство справедливости нельзя сформировать, по крайней мере, за какой-то срок. Оно вечно. Наверное, оно просто поселяется и пробуждается или не поселяется и не пробуждается. Один из первых серьезных рассказов, который читала мне мама, и поселил в моей душе это неуживчивое, тревожное, горячехолодное чувство. По сути рассказа в конном соревновании побеждает мальчик-бедняк. Богатей- судья поступает по «справедливости»: «Ты пришел первым. Молодец. Но мой сын был лучше. Поэтому награду, серебряную уздечку, получает он.» От этой липкой, лицемерно в глаза объявляемой «справедливости», становится пусто и холодно, Будто опять обокрали весь мир, дочиста.

Бестолковый ученик, я так и не воспринял уроков жизни. Сколько раз «отцы» учили меня: «Ты хороший парень, но «серебряную уздечку» получит другой. Безликий или известный, но всегда другой. А потом ты. По порядку. Этот странный порядок я встречал везде. Я ненавижу его, он измордовал мне всю жизнь… Но если уж мне с ним не справиться, то пусть и траурные церемонии происходят в этом подозрительном порядке!

Тогда, маленькому мальчику, мне было все равно: кто из героев богатый, кто бедный и кто положительный. Только тягостное и острое ощущение неизбежной несправедливости, произведенное рассказом, не забылось с годами. Вопреки желанию всю свою жизнь я присутствую на лицемерных действах по раздаче «серебряных уздечек». И никого уже не устраивает тайное присвоение незаслуженного. Ложь и воровство обналичились, и требуют официальных чествований собственной наглости.

Дом, в котором мы поселились, принадлежал штабу авиационного корпуса. Он был заново покрашен, и в комнатах вкусно пахло масляной краской.

Нам, детям, достались обширные владения. Во-первых, гаражи. В них можно было играть в войну, прятаться от дождя и взрослых, организовывать штаб. Во-вторых, подвал. Он был темный и длинный. До конца его так никто и не дошел, а потому он служил источником детских небылиц. В-третьих, огромный заброшенный сад с густым разросшимся малинником. Беседка в глубине сада и вовсе казалась таинственной.

Близость железнодорожной станции определила самое интересное занятие: мы ходили провожать паровозы. Вокзал накатывал волной тревожного ожидания далеких странствий. Мечталось, что вагончики, в которых жили станционные рабочие – это города на колесах. В них живут особенные люди. Они всю жизнь в пути. Грезились, почти осязались их будущие разъезды, тихие полустанки и далекие города, непременно похожие на этот, Город нашего детства.

Позже я исколесил полмира, но в каждой точке пространства помнил о городе простых и чистых желаний. Где сны и сказки были такой же реальностью, потому что воспринимались непосредственно и ясно. Почему же все так перекрутилось потом? Почему удавка жалкой, щадящей полуправды, наматываясь и вырастая, все сильнее сдавливает дыхание совести?

А паровозы мылись, заправлялись водой, грузились углем и сыто отдувались. Эти огромные машины внушали уважение. Машинисты не воспринимались совсем. Казалось, паровозы существуют сами по себе.

Слушать вокзальный гомон, смотреть, как составляются поезда, хотелось до бесконечности. Наверное, я родился с жаждой странствий или это следствие постоянных переездов от западной Украины до Сахалина и обратно. Однако, перестук колес, притихшие ночные полустанки, далекие огоньки и кочевая жизнь навсегда остались воплощением счастья и несбывшейся мечтой детства.

Попасть в соседний двор мы никак не могли. Его охранял дворник. Дворник был очень строг и даже на вид жесток. Ходили слухи, что у него есть плетка. Я не боялся дворника. Видимо чувствовал его справедливость. На обожженном лице его глаза выглядели грустными и выразительными, Как у человека, вдруг потерявшего речь. Я думаю, он мог бы наказать нас за что-нибудь плохое. А что, собственно, хорошего мы делали?

Если перебросить камень через крыши гаражей, – как раз попадешь в соседний двор. Что мы и делали. Конкретных целей не было, и это можно было назвать игрой. Многое можно было бы назвать

как-то иначе, пригладить, заштриховать, затуманить, забыть…

Дворник подрабатывал. Он ездил на трофейном Опеле с бензопилой и пилил дрова. Опель, пила и сам дворник – все было интересно. Работа шла в нашем дворе. Заказчиком был сосед, полковник. Подошел момент расплаты. Цена была условленна, но тут жена полковника как-то, пакостно, подмигнула и он протянул дворнику только одну бумажку. Дворник обескуражено смотрел на наглый, ухмыляющийся обман. Он медленно собрал пилу, вытер слезы унижения и уехал.

Позже я часто встречал таких «полковников». Их очень просто узнать. Они незаслуженно награждают себя «серебряными уздечками», всех унижают нечестивым дележом, а от их улыбок хочется блевать.

Приближалось лето. Весны не помню никакой. А лето запомнилось ровной теплой погодой, голубым небом с мелкими барашками облаков, кислой антоновкой из дремучего сада и светлой грустью. Мы уезжали. Я уезжал. Откуда, куда, что я понимал, маленький мальчик? С чем прощался? Мимо вагонного окна, как бесконечно дорогой сон, проплывал город детства и я, слишком серьезно для своего возраста, произнес: «Прощай, город».

Спустя много лет я приехал в тот город, ходил по знакомым улицам, вдыхал воздух, пахнущий молоком и дымом. Казалось нужно сделать какое-то усилие, шагнуть в сторону и попадешь в тот далекий и чистый мир, где всегда светит доброе солнце, и паровозы провожают без легкой грусти, никак не связывая с ними уходящее навсегда время. К сожалению, мои опыты закончились ничем, хотя прошлое было где-то мучительно рядом. Если бы вдруг оглянуться быстрее времени…