Читать книгу Бестии - Ива Одинец - Страница 13

Пушок вдоль позвоночника – дыбом. То ли холод из опущенных до упора окон, то ли знакомое ощущение…

Последний раз проезжала мимо ещё осенью. Было чисто.

Но сейчас…

Атмосфера на подступах сгущена до вязкости. Кожу покалывает, как от прикосновения к ядовитому растению через ткань.

Сплошная геопатогенная зона.

Она растёт. Набирает силу.

Тиг дрожит. Но держится хорошо.

Логично. Порог восприятия высокий. Как у всех двух… не-ет, этот скорей трёхмерный.

Погладил по коленке.

– Всё нормально?

– Не надо. А то и окна не помогут.

Убрал руку.

– Она будто знала, что мы едем. Сможешь зайти?

Видала я места и поопасней. И совалась. В одиночку.

– Если вдруг что – уходи сразу. Под любым предлогом.

– Не учи батьку детей делать.

Глубокий вдох. Пальцы нажали на ручку двери.

– Всё, пошли. Перед смертью не надышишься.

– Типун тебе на язык.

– Прям уж и на язык? Ещё пригодится…

Ухмыльнулся, заразёныш.

Охрану, техничек, хозрабочих – да и секретарей – принято не замечать. Вроде как домашние животные. Живые и даже полезные – но бессловесные. Но Тиг и я – из тех немногих, кто не только здоровается, но и знает по именам. Так что народ нас обожает. Без преувеличения.

Ребята на КПП чуть не задушили в объятиях. Ни временных пропусков, ни удостоверений личности не спросили. Мы сами предъявили. Чтоб друзей не подставлять. Тут же камеры.

Дирекцию и секретарей знают в лицо даже в цехах. Тем более – без малого восемьсот сотрудников управы. Знали и нас.

И не забыли.

До третьго этажа – сорок восемь ступенек. Но полминуты растянулись в четверть часа. У встречных глаза мигом расширяются до размеров блюдечек, уголки губ едут к ушам. Норовят обнять, хлопнуть по спине. От непрерывных «здрасте-здрасте» заплетаются языки, щёки (забытое ощущение) болят от улыбок.

Триумфальное шествие. Прямо «Возвращение короля». Ладно – Тиг, но я…

Не ожидала.

В приёмной генерального всё, как было. Только журналы на столике другие и цветов в напольной вазе нет.

И секретарша новая – Танечка из канцелярии, моя приятельница. Хорошенькая двадцатилетняя брюнеточка. Стандартная модельная внешность.

Не похоже на попытку меня заменить. Не во вкусе Шахова. Совсем.

– Уа-ау! Какие люди без охраны! А вы, мадам, какими судьбами к нам?

– Да вот, шефа на переговоры сопровождаю…

Скромно, но так это с достоинством.

– Уа-ау… Люди, да не стойте, как не родные, садитесь! Сейчас кофеёчку сделаю… вам со сливками, Гектор Андреевич, как всегда?

– Ага. И за что нас так любят, а, Кошка?

– А кто вас не любит – покажите. Убью гада.

Вслед за Танечкой я прошла в кухню.

Краны перекрыты. В раковине вода до краёв. На столе пепельница. Полная. Запах табака въелся в обои и даже в замазку между плитками пола. Никакой кондишен не вытянет. Вот и все перемены.

Зато холодильник – всё то же уё… прощу прощения – убоище.

– Как вам тут живётся? Не обижают?

Танечка покосилась на дверь.

– Херово живётся, если честно…

– Шеф лютует?

– Меня хоть пока не трогает. А вообще – крышелёт полный.

– Вовремя мы отсюда свалили.

– Эт’точно. Сразу видно – не местные. Красивые, довольные, аж светитесь. Везёт вам…

Особенно тебе, ясно слышно за многоточием. С самим Гектором Тоневым работать… мечта.

– Тань, я дверь открою, а кофе неси сама. Не то обольюсь, ты ж мою грацию знаешь…

Маскировка. Заодно и за любимца пусть подержится. Хоть за ручку. Для хорошего человека ничего не жалко.

Тиг, словно уловил мысль, принял чашку обеими руками. Пальцы скользнули по пальцам.

Девочка сияет. Будто сам Брэд Питт автограф дал.

Вот так и я ждала. Млея. Умирая. Сгорая заживо. От каждой улыбки мельком, взгляда вскользь… До самого 11 июня. Когда – ещё не зная, что истекают последние часы неизвестности – от такого же касания едва не рухнула на подломившиеся колени…

Танечке, по крайней мере, нет нужды душить эмоции, пряча от всесильного шефа. Да они её и не душат. Чистый восторг обожания. Так не похожий на мою мучительную нежность, пронизывающую сердце раскалённой спицей. Что едва удаётся скрывать под дружеской иронией – в те минуты, когда нельзя коснуться или хотя бы вдохнуть взгляд… Ещё час ломать комедию. Не могу ждать… Не могу.

– Танюш, чего к шефу не пускаешь?

– «Телемост» с Москвой, Гектор Андреевич. Сидят с Панковым полчаса уже.

Линия занята. Красный огонёчек на селекторе горит ровным светом. Надо же, ещё помню.

– Да и бог с ними, – заметил Тиг. – Хоть кофе попьём спокойно.

Не дали.

Толпой ввалились участники предстоящих переговоров. Но прежде, чем нас накрыл очередной поток приветственных объятий, пиликнул селектор.

У Шахова эта кнопка называется «Запускайте». В смысле, народ в кабинет.

Тиг и я вошли последними. Я на шаг позади – но отнюдь не прячусь за спиной. И не собираюсь – интересно посмотреть, как бывший шеф подавится языком (лучше б вставной челюстью – да вот жаль, не нажил покамест). Ещё бы: собственноручно вышвырнул – а я вдруг заявляюсь. Равная среди высших. Есть где кондрашке поживиться.

Не подавился, вот жалость-то. Скрюченные пальцы впились в столешницу. Но совладал с собой прежде, чем шок подбросил над креслом. Рывка – точней, намёка на рывок – никто, кроме меня, не заметил, а я заметила лишь потому, что ждала.

Безразличный (секунду назад – совсе-ем другой) взгляд вскользь. Руки вновь расслабленно легли на стол.

(а шрам-то на щёчке остался)

(будешь знать, как командовать)

По отработанной схеме я укрылась за экраном ноутбука.

Сконцентрируюсь на Панкове.

Увидеть бы Эльгу…

Она не опаздывает.

Значит, не придёт.

Панков десятый месяц живёт в опасной зоне. Дольше Тига. Тот в последние недели выглядел, будто с ним по ночам развлекаются вампиры – бледный, измученный, полупрозрачный. А толстячок Панков жизнерадостен, как всегда. Я б даже сказала – ненормально весел. Румянец во всё лицо, цыганские чёрные глазищи под неожиданно рыжими бровями энергично сверкают, от урчащего баса подрагивают листики растений в дальних углах. Сильный, однако. Донор, как я – но мощней на порядок. Видимо, даже твари столько не съесть, сколько он излучает сам по себе. Совсем на нём не отразилось. Только под глазами тени. Ну, это у всей дирекции. Не ахтецкие дела у шараги.

Ч-чёрт! Всё-таки безумие со стороны Тига притащить меня сюда. Метраж огромный, кондишен вроде исправен… но здесь для нас нейтральных мест нет – и быть не может, пока мразюка резвится. Я о твари, не о шефе. Бывшем.

Под столом пальцы ощупали юбку изнутри, колготки.

Корочка на царапине сухая. Пока.

Но кондишен – не сквозняк. Лишь местный воздух гоняет – а очистка ли это по нашим меркам? Дёрнул чёрт вырядиться в белую юбку…

Затылком ощутила взгляд. Тиг смотрит с тревожным любопытством – но и ободряюще: потерпи, мол, уже скоро.

…Их Величество Бывший Шеф от подковырки не удержались.

Уже когда мы выходили – последними.

Я шагнула за порог, а Тиг остановился спросить что-то. Дмитрий Олегович грубо перебил:

– Ты что, взял её на работу?

Ну и тон. Будто подчинённому выговаривает.

– Взял, – сухо сказал Тиг. – Не могу себе позволить бросаться специалистами.

– И чем же этот… специалист замечателен?

Тиг прищурился.

– Я не считаю корректным говорить о присутствующих в третьем лице. Полагаю, вам лучше спросить непосредственно.

В этом он весь. Если боги несправедливы – они не боги.

Горячая волна благодарности. Мог бы смолчать, я б не обиделась – знаю, как он уважает Шахова.

Вернее, уважал.

Шахов наконец решился глянуть – и буквально отдёрнул взгляд.

Правильно. Не таким улиток осаживали. Враз фамилия новый смысл обретёт. «Шах» – это не только восточный царь. Ещё и прямая дорога к мату. Я это организую быстрей, чем «Дип Блю» – Гарри Каспарову.

– Спрашивайте, Дмитрий Олегович, не стесняйтесь.

Голос нежный. Ни тени издёвки. До поры.

Смотрит как на гадюку. Особо экзотическую.

– Карьеру, значит, делаешь? И каким же местом?

– Тем самым, глубокое изучение которого вам оказалось не под силу и не на пользу.

Я о мозге. В основном.

Резонирующая тишина.

Рядом чуть слышно всхлипнул от смеха Тиг.

Шахов, наливаясь сизой кровью, пытается подняться, пальцы скребут столешницу.

– Ну зачем же руки пачкать? Зовите охрану.

А уволили-то ещё при мне. По бедности.

Пальцы Тига тихонько сжали запястье – не бей, мол, лежачего.

А во всех боевых искусствах – реальных! – упавшего как раз и положено добивать.

Ладно уж. Этому точно хватит.

Напоследок взгляд – словно раздавленного таракана счищаю с плинтуса и одолжение сделала, наклонившись – и можно удалиться. Неспешным подиумным шагом.

В коридоре дождалась Тига. Смиренно подняла глаза. Сейчас вздрючит за перебор.

Нет, свирепые взгляды – это не его. На пятой секунде согнулся от смеха.

– Ох, Кошка, Кошка… Ну в кого ты такая язва?

– Сама в себя. Ты ему впечатление, надеюсь, не смазал?

– Просто уточнил ко…

Смех оборвался.

Застыв, смотрит в конец коридора – где его бывший офис.

Плащ, перекинутый через руку, скрыл пальцы, впившиеся в ладонь. Внутренности скрутила тошнота.

Крупная дрожь.

Конец коридора – три-четыре метра – затянут чем-то серым, полупрозрачным, клубящимся. Точно как Чужие кубло строили, только отдельные нити видны чётче. По незнанию примешь за дым. Начинается сразу за трещиной у двери офиса – на высоте щиколоток, ближе к окну круто уходит в подъём. Серые завитки у самой фрамуги.

Пухнет, как тесто.

Если уже тесно в подсобке… каков же уровень там, у стола в кабинете?

Под потолок, как вода в каютах третьего класса – за минуты до того, как «Титаник» переломился, как пережаренный тост в нервных пальцах…

По коридору снуют люди, спокойно ныряют в серое, не замедляясь, проходят сквозь. Не морщатся, не разгоняют характерными жестами. Ни запаха гари, ни сигарет.

Бок? Морда? Рецепторы? Биополе?

Тиг пытается обернуться ко мне. Взгляд не пускает. Приварен к серому, как конец стального троса.

– Щупальца…

– Метастазы.

– Выберется же.

– Я проверю.

Схватил за локоть.

– Не смей!

– При людях не опасно. Пусти, увидят.

– Я с тобой.

– Нет. Не видишь – там окно наглухо.

Лишь когда приблизилась, дошло – совершенно машинально руки завязывают пояс плаща. То ли Тиг накинул, то ли сама…

Девять десятых ощущений сосредоточились во фронтальном зрении. Остальное – осязание. Не кожей – биополем. Верхним слоем.

Нет чёткой границы между ней и «пустым» воздухом. Будто отодвигается, как линия горизонта. Оптический эффект. Лишь дверь офиса справа – ориентир приближения.

Завитки серого стелятся по полу, по-змеиному поднимаются «головки». Первые уже «всползают» по ногам. Шурша по коже сапожек, потом – по колготкам…

Стоп. Шорох – точно глюк. И осязательные сигналы…

Тихо. Стоять. И пострашней видала. И в руках держала. Создателю Чужого Хансу Гигеру хватило бы, чтоб пожизненно писаться в постель. И рисовать лишь комиксы со Скуби Ду.

Видала всякое. Но не в такой обстановке. Слишком двухмерной. Слишком человеческой.

Главная жуть – в контрасте. Даже если взять в расчёт нерассуждающий нутряной протест.

Парализующий приступ ксенофобии.

Ну, ещё шаг…

Прямо в гущу.

Ледяной клубок.

Внезапная слабость. Кожу покалывает. Колени дрожат. В голове обрывочные образы.

С силой зажмурилась. Даже прижатые веками к сетчатке, не переводятся в слова. А мне нужны слова. Даже мысли должна видеть в буквах. А пойманные образы – бесконечно чужие. Будто посланы не человеком созданной сущностью. Вот это ненависть… Неужто двухмерный сотворил… сотворила? Даже не верится…

Беззвучная вспышка в голове. Будь в зубах пломбы – заворочались бы.

Импульс не требует перевода.

«Уходи. Убью.»

«Ах ты дрянь…»

– Что, тихо сам с собою?

Танечка.

(я что, вслух?)

– Вам случайно не сюда, мадам?

Подбородком показывает на дверь туалета – тремя метрами дальше. В руках полный поднос кофейных чашечек.

– Да нет, на деревце смотрю. Новое?

У окна в кадке то ли фикус, то ли пальмочка, не разбираюсь. Но видела фотку в инете. Толстенькие мясные листики должны весело торчать – а они прижаты, как ушки у котёнка, что глядит на занесённый тапок. Земля в трещинах, в трёх местах проглядывают корни. Будто в попытке убежать.

Тоже чувствует. Бедное, сколько ж оно уже у твари под боком…

– На той неделе привезли.

(ой, мама…)

– А что ж вид сиротский? Поливать надо. Загубите. Ещё и накурили. Ф-фе!

– Кто накурил?

– Мало вас тут, самоубийц… Аж дым висит.

– Никакого дыма.

Стоит, главное, по колени в этом – и как в танке.

– Ещё б ты чуяла после кухни вашей…

– Что, так и не куришь? Не приучил ещё Гектор Андреевич?

– Щас. Скорей уж я отучу.

– Енто вряд ли, – философски заметила Танечка.

Плечи зябко передёрнулись. Чашечки на подносе звякнули.

Мощная тварь. Даже двухмерные чуют, даром что тепличные…

С трудом подавила желание сказать: «Не ходи».

А смысл?

Танечка легко шагнула дальше. Туда, где уже глубоко.

Завитки коснулись локтя. То ли холод, то ли клеточный – вне сознания – ужас заставил мышцы сократиться. Поднос дрогнул.

Об пол звякнула ложечка.

Попробует поднять – уронит остальное. Как та обезьяна с горохом из притчи Толстого.

Кулаки сжались. Прикусила щёку изнутри.

Знакомая сладость прояснила мысли. Ну же, это секундное дело – два шага, быстрый наклон… Давай, не тяни, не привлекай внимания…

У самого пола – плотный слой. Искажает рисунок паркета. Вязкая, неподвижная масса. Пронзительный цепенящий холод. Будто пальцы погрузились в начавшее таять мороженое.

Не осязание – зрение подсказало, когда сомкнуться на ложечке.

– Вот спасибочки.

– Всегда пожалуйста. Кушай, не обляпайся.

Ноги рефлекторно переступили. Шпильки будто вязнут в смоле.

Серая мерзопакость обвивает колени. Чёрная кожа сапожек – как и Танечкины чулки – кажется тёмно-серой.

– Вот тут холодно почему-то, а? – жалобно сказала Танечка. – А вроде ж батарею топят. Везде тепло, а тут… И не дует вроде ниоткуда. А потом пока согреешься…

– Выстыло, значит. Сторона-то восточная.

Тварь тянет силу.

Из всего живого.

Лучше б правда дуло… Ей было б некомфортно.

Серое на уровне колен колыхнулось. Готова поклясться – брезгливо. Таким же специфическим жестом мой любимый старый кот потряхивал лапой над едой, ежли не нравилось. Что, мразюка, мысли читаем?

Завитки вокруг Танечки разошлись. Висят так же высоко – но уже не касаясь.

Двухмерные – невкусные. Это когда вообще есть что есть. Меня тебе надо, ёжику понятно. И Тига.

Завитки скользнули на пол. Клубясь, подтягиваются к стене берлоги, где трещина. Подальше от меня.

А как там Тиг?

Будто не дышал эту минуту с лишним. Тело натянуто, как струна, взгляд – расфокусированный, остановившийся – осязаемо, как нить, уходит в клубящееся серое.

Легонько тронула за руку.

– Пошли отсюда.

– А?

– Пошли, говорю. Раунд за нами.

– Вы разговаривали, – сказал Тиг.

Не спросил. Сказал.

– Немножко. А как ты…

– Я слышал. И тебя, и её.

– Да ты, дружочек, интуит… Кто б мог подумать, а…

– Что?

– Ничего. Она нас боится. Это радует.

– Она угрожала.

– Фигня. Могла б что-то сделать, не вылезая отсюда – давно б сделала.

– Не нравится мне это, – тихо сказал Тиг.

9 марта, четверг, 17—30

…Как же здорово – рвануть прочь от этого дурдома.

– Куда едем?

– На набережную. Спустимся к воде.

– Зачем?

– Вода бегущая. Там энергетика самообновляется.

Темнеет. От туч небо кажется низким, а река – непрозрачной. Как та мерзость в коридоре…

Бетонные, истёртые от времени ступеньки обрываются в метре от воды. По обе стороны лестницы – уступами ограждение чуть выше метра. Кладка в четыре кирпича. Вечерами здесь любит сидеть молодёжь с пивом и гитарами, а по утрам – рыбаки. Но сегодня ветер – ещё по-зимнему ледяной – разогнал всех. А мы легко одеты. Но это лучше, чем в герметичной коробке кабины ощущать, как густеющий воздух разъедает корочки на царапинах… Опущенных окон, такое ощущение, уже мало.

Мерзлячка. Зубы клацают. Дрожь мешает говорить.

Сигарета плюхнулась в воду. Тиг молча накрыл меня полами плаща, прижав к себе, застегнул на нижние.

Объятие, спокойное лишь с виду – по сравнению с жаркими вчерашними. Гоняет напряжённость по кругу.

– Дело плохо. Растёт как опухоль. Надо убить. Срочно.

– Чем?

– Есть варианты. Но – всё в одиночку.

– Почему?

– Вместе нельзя. Даже если возьмём по вентилятору. Это её территория. Там – её законы. Физические в том числе. Шанс был бы у того, кто её не чувствует. А мы… Сначала откроются свежие раны, потом – давешние… да тебе вообще подходить нельзя, ты же в шрамах весь! А потом… Не удивлюсь, если кровь сквозь поры начнёт сочиться. Выдержим… ну, я не знаю – хорошо, если полчаса, а на любой ритуал нужно часа три-четыре. Минимум.

– Неужели ничего нельзя сделать? – с тоской сказал Тиг. – Святая вода, крестильные крестики…

– Ты и так не снимаешь. А с водой я пробовала – я говорила. Только на огонь и была реакция. Там выжечь нужно всё. Прожарить, как в автоклаве.

Тиг присвистнул.

– Криминал… А подействует?

– Да. Если до кирпичей выгорит. Правда, охрана сто раз прибежит.

– А что-нибудь менее противозаконное?

– Кислота. Покрепче. Или щёлочь. Но это – долго. И не факт, что сработает.

– Ещё лучше. Чтоб самим обжечься?

– Я в исследовательском центре работала. Пока его не прикрыли. У меня на все реактивы допуск был. Слушай, то-очно! Это хоть без шума и пыли – не то что пожар. На руки асбест привязать… ну, респиратор, само собой… Заодно за маску сойдёт – как у грабителей. Только в «Химреактивах» завтра выходной, ч-чёрт… О’кей, можно и уксусной эссенцией. В любом магазине… Только её много надо. Багажник загрузим и…

– Н-нет уж, давай без этого, ладно? А ритуалы – это как?

– Профи – не церковники – делают так: читают молитвы до посинения, пока сущность в камень не вселится, запечатывают, а потом в речку его… Но это когда одержим человек. А нам нужна особая техника. И супер-профи. Не то что в городе – в крае нет. Я б знала. Мы…

– Чувствуете друг друга?

– Ах, если бы… Нет. Пересеклись бы просто раньше. Тут – пара-тройка бабушек. По мелочи порчу снимают. И всё. А самодеятельность дорого встанет. Ещё развяжем ей привязку. Пойдёт по этажам шарахаться. А то и на улицу…

– М-мерзость… Как у Стивена Кинга. В «Давилке».

– Точно. Потому и нужен радикальный метод. А это всё противозаконно.

– Давай батюшку позовём.

– А Панков?

– Уболтаю. Да что ж ты дрожишь так… Холодно?

– Вода не помогает. Поехали.

– Куда?

– Домой.

Вновь асу-стритрейсеру пришлось управлять одной левой. Правая сжимает мою левую, пальцы переплетены, ладонь прижата к ладони. Отобрать не вышло. А надо бы.

Зря подошла так близко. Что-то она успела…

Что-то внутри нарушилось.

Та серая дрянь словно осталась на коже. Как подсохшая плёнка слизи. Будто потрескивает при движениях. Может, и глюк – но жжение реально. Как под гипсом. Срочно – купаться. Драть скрабом – пока не сойдёт верхний слой. И – обязательно в горячей. На грани терпимого. Хоть согреюсь…

Озноб. Слабость.

Дежа вю.

Как когда-то… Очень давно…

Машина встала точно напротив подъезда.

Тиг смотрит с беспокойством. Помедлив, склонился. Щека коснулась тыльной стороны ладони. Его, моей. Вновь – его. Тронул губами лоб.

Температуру измеряет. Как ребёнку.

Обе ладони сжали мою. Как листик мяса в сэндвиче. Горячие. Как и щека. Обжигают, не согревая. Как искры от сварки.

– Да что ж такое… Как тебя ещё погреть? Печка – на полную…

– Не трать силы. Пригодятся.

– То есть?

– У меня поле пробито. Тварь энергии отхватила. А ты мне свою пытаешься передать. Так вот зря. Я не «вампир». Мне брать нечем, понимаешь? Только отдавать могу.

– «Донор»… Так я и знал. Но откуда сил набраться?!

– Сама сгенерирую. Несколько часов покоя – и…

До сознания дошло ощущение – руке влажно.

Кровь на ладони.

Царапина у Тига…

Значит, уже и воздух не спасает… Особенно при контакте.

Новый приступ дрожи. Ещё сильней.

Отодвинулась. Взяла себя «в руки».

– Кошка, тебе б ванну горячую.

– А я и собираюсь. И тебе советую. И начни с душа. Минут десять, не меньше. Всё, я пошла.

– Я с тобой.

– Не сегодня. Извини.

– Да нет. Не хочу тебя оставлять. Вдруг что…

– Я сама. Я привыкла.

– Кошка кошкой… Точно как моя британка. Чуть где заболит – приходит и голову кладёт. И не сгонишь, пока реально не полегчает. Будто лучше меня знает. А как самой плохо – сбегает прячется.

– Такие вот мы, кошки.

Пальцы похрустывают, как сухие веточки. Ручка не поддаётся.

– Открой, плиз.

– Давай хоть провожу.

– Сама. Всё будет нормально.

Ещё не смерклось толком – но свет в подъезде кто-то уже включил. Окно между первым и вторым разбито. Осколки хрустят под ногами. Ещё утром было целое. Ур-роды.

Лампочка на втором тоже разбита. Ну как всегда. И именно же на втором. Темно – но все же светлей, чем кажется с улицы. Тихо.

На втором этаже у крайней двери – мужик. Замызганные джинсы, куртка неопределённого цвета. Привалился к стене, вроде сползает. Вскинутая рука закрывает лицо, пальцы скрючены. Спиртным не пахнет.

Как всегда.

Притон. Девица, моя ровесница, и сожитель-уголовник который год продают ширку. Не таясь. Редко когда о какого-нибудь коматозника не споткнешься (то-то и свет бабульки норовят включить пораньше). Задвинется прямо под дверью – и там же отрубится. А подъезд, между прочим – дверь в дверь с ментовкой.

Аккуратно обошла. Не поможешь. Это уже не человек. Как вампир – фольклорный, не энергетический. Тот же покойник, только живой. Ошибка природы. Хорошо хоть, никого не трогают. Только по углам гадят…

Взрыв боли в затылке. И горло…

Удар слабый – а хватка стальная. Да ещё локтевым сгибом…

Алая муть в глазах. То ли удушье, то ли…

Боевой транс.

Вот и пригодилось…

(наконец-то)

Ах ты мразь…

Удар шпилькой в подъём стопы. Толчок плечом и локтем в грудь. Всем весом.

Нормальный человек, грохнувшись спиной на ступеньки, разжал бы руки. Но этот лишь ослабил хватку. Уже на площадке. Восемь ступенек спустя.

Заодно и послужил амортизатором. И, едва звук удара башки об пол возвестил о приземлении, правая метнулась за голову. Вот и нос. А где нос – там и глаза.

Пальцы на потной коже скользят. Враг с невиданной резвостью вывернулся.

Теперь сверху. Ноги придавлены коленями.

Рваться бесполезно.

Только бить.

Глаза пустые, безумные. Рожа перекошена. Похоже на страх. Что, неужто первый раз на дело вышел?

Задыхающийся лепет.

Точно, ужас.

Дрожащая левая тянется то ли к ширинке, то ли в карман… Судя по синюшной роже, трахаться уже нечем. Значит – за ножом.

А мой – в сумке… где же она…

Некогда.

Правая прижата к полу. Не жаль. Не ведущая.

До глаз не достать. А вот до горла…

Пальцы левой впились в шею под подбородком, ногти глубоко вошли в кожу, отделяя длинные полоски. По ладони ползёт кровь. Жаль, не морда… Пальцам больно от усилий. Нормальный уже б выл – но у этих тварей болевой, как у питбулей. Чтоб остановить – нужен перелом, не меньше.

Рывок к себе. Удар головой.

Хрустнул нос, на лицо что-то брызнуло. В потёмках не видать – кровь или сопли. Сейчас скатится, как миленький. А нет – воткну пальцы в глаза. На всю длину.

Хлёст по лицу. Слабей, чем хотела – но рука отлетела. Тыльная сторона ладони ударилась об пол.

Режущий край… Окно…

Осколки.

Пальцы сгребли в горсть, сколько смогли. Мелочь выпала. Последний – с ладонь шириной – лёг удобно. Кромка – чуть ниже сгибов первых суставов. Можно сжать.

Звук – ощутимо плотный, будто режут лопнутый мячик.

Боли нет.

Это – потом.

Сейчас – лишь ярость.

Опомнился. Перекошенная морда приближается…

Удар в лицо.

Глаза далеко… Лязг о зубы.

Ещё раз.

Сквозь лохмотья щеки – десна. Зубы – оба ряда.

Вой.

Что, проняло? Болевой пройден?

Ещё удар. По кадыку наискось.

Дошло, закрылся. Сомкнутые ладони прижаты к лицу, сквозь пальцы – чёрная в потёмках кровь. Локти сведены. Ну, получай по рукам. Мне по…

Брызги на лице. Ритмично. Вопли из-под ладоней. Бабы и то так не визжат.

Ну и куда ты, придурок, наклоняешься? Вот тебе ещё!

Осколок пробил обе ладони. Его, достав до лица – и мою, между большим и указательным. Мышца надвое. До самого края ладони.

Ублюдок медленно валится набок. Встретил стенку. Сползает. Рука нащупала торчащий осколок.

Шаги на улице.

Громкий, визгливый вскрик. Скрежет. Всплеск.

Брызги.

Тяжёлые липкие капли. Вместо потёмок – сразу тьма.

Глаза…

Кровь… Кровь наркомана! Это же…

Гепатит, СПИД, что угодно!!! Ведь заражались через кровящие дёсны при глубоком поцелуе, а тут… Глаза, глазная жидкость! А ладонь?!

Извращённая пародия на вчерашний обряд кровного братания…

Ах ты мразь! Теперь я и с тобой – одной крови?!

Вслепую яростно толкнула в грудь.

Обмякший, как раздавленная кукла. Повалился рядом. Жалко – взахлёб – скулит.

Кое-как встала на колени.

Топот. Прыжки через ступеньки.

– Кошка, держись!

Горло слушается не лучше, чем ноги. Воздух шипит вхолостую, как у головы профессора Доуэля в режиме «выкл.».

Тиг рухнул на колени рядом.

– Что он с тобой сделал?!

Представляю зрелище. Пол-лица в крови – и этот недобиток с осколком в руке. Будто по глазам полоснул.

– Убери руки!

– Кошка, это же я!

– Слышу. Руки прочь!

Он не понимает… У него порез открыт.

– Не прикасайся. Отойди.

– Но…

– Это его кровь. Осколок у него?

– Ч-что?

– Стекло у него в руке?

– В крови всё…

– Отлично.

Далеко тянуться не пришлось. Отдал без сопротивления.

Израненная левая, сомкнутая в кулак, опёрлась о пол. Та-ак, сначала на колени…

– Я сказала – не трогай!

– Но ты же…

– Я са-ма.

Ноги дрожат. Но держат.

Ощущение пальцев на лодыжке.

Что, мало? Ну вот тебе ещё. Шпилькой в брюхо.

Хрип.

И ещё один. Слева.

Свидетеля поневоле стошнило. Жестоко, до кашля.

– Тихо, всё нормально. Не смотри туда. Много крови на плаще?

– Н-нет… На груди только.

– Держи меня. Только не правой! На улице отпустишь сразу.

Машина рванула с места.

Раненая левая прижата к груди – чтоб ничего не испакостить. В правой осколок.

– Зачем тебе?

– Отпечатки. Сейчас мост. Постарайся ближе к перилам… Люди есть?

– Далеко.

– Супер.

Короткий бросок.

Плеска нет. Двадцать метров до воды. Течение, шум машин…

– Что… что с глазами?

– Может, ещё не поздно…

Если плотно жмуриться, пока не доберёмся до врача…

Нет, бесполезно. Глазная жидкость, смешанная с кровью, уже омывает яблоки. Но инстинкт заставляет сжимать веки, смятые, как пластилин в пальцах. Дважды бесполезно. Рука…

– Ч-чёрт, ещё ж рука…

– Больно?

– Нет пока.

Посттрансовый адреналин.

Левая сжата в кулак. Кровь стекает по тыльной стороне ладони. Под пальцами – липкая плёнка. Стягивает, как нитрокраска. И знаю, что глупо – но боязно разжать: вдруг кожа подушечек останется на ладони. Или наоборот…

– К хироманту ведь не идти.

– Но…

– Зарастёт, как на собаке. Ты-то как там оказался?

– Чудо… Смотрю, сумка твоя на полу лежит.

Сила звука изменилась.

(повернулся ко мне)

Лёгкое шуршание.

(волосы о воротник плаща)

(качает головой)

– Ну ты боец… А такая хрупкая…

– Внешность обманчива. Если не уметь читать. Да не смотри так жалостно.

– А… откуда…

– Да тут видеть нечего. Думаешь, меня совесть мучить будет? Щассс. А если б ему девчушка с третьего этажа попалась? Как раз должна с танцев возвращаться… Мочить надо эту мразь – кто как может. Чтоб не прикольно было порядочных людей трогать. Будут знать, что любой в рыло даст, а то и убьёт – враз присмиреют.

– Жесть.

– На том стою. Так, а мы куда едем?

– В травму.

– Чтоб сразу ментам сообщили?!

– Это самооборона!

– Есть время на объяснения? Поворачивай. Кожвен на Фрунзе… знаешь?

– Зачем?

– Комплекс экстренной помощи, как при изнасилованиях. И анонимно.

– Что?! Он тебя…

– Да когда? Это ж нарк со стажем. Мало ли чем больной. Вдруг СПИД? А тут такой обмен средами…

Левая непроизвольно дёрнулась.

– Ты-то хоть чистый? Правую держи подальше.

Кожвен выполняет ещё и функции кризисного центра. Большего крошка Новоивлинск позволить себе не может.

– Я сама.

– Осторожно, ступенька!

– Четыре, потом шаг вперёд и два вправо.

– Как ты…

– Я же сказала – это мой город. В каждый камушек нервы проросли.

– Нервы? У тебя?!

– У меня.

10 марта, пятница, 2—15

Пробуждение.

Не как обычно. Резко, толчком.

Ресницы лёгкие. Моргают свободно.

Подушка низко. Тяжёлое одеяло до горла. Полутьма. Знакомые запахи, очертания. Светятся зелёным цифирки на часах.

Моя комната.

Боль в ладони. Левой.

Плотная повязка. Большой палец с трудом, но шевелится.

Десятка два швов. Не меньше.

Значит – и в травме побывали. Хоть убей – не помню…

Ах, да… Центр. Успокоительное. Зачем-то вкололи… И провалилась. Как под воду…

А организм и рад рубануться в коматоз. Силы восстанавливать. Еще после встречи с тварью.