Читать книгу Глубокое синее небо - Иван Александрович Гобзев - Страница 1

В оформлении обложки использована картина Джованни ди Паоло «Сотворение мира и Изгнание из рая» с https://artchive.ru/artists/437~Dzhovanni_di_Paolo/works

Когда я смотрю теперь на мою девочку, я испытываю странные, давно позабытые чувства. Я даже не уверен, что испытывал их раньше, мне кажется, я всегда был таким, каким ощущаю себя в последнее время. Как будто всё с бесконечно давних пор покрыто тьмой. Хотя, я точно знаю, что это не так, потому что я был одним из тех – других.

Моей дочери ещё нет и полугода, она смотрит на меня, размахивает ручками, чего-то лопочет и улыбается. Девочка грязная, конечно, месяца два не мыли, но пахнет, как сирень. У неё толстые ручки и ножки с кучей складок, круглые пухлые розовые щёчки, лохматая голова. Она сидит голенькая после мытья и валится набок, потому что ещё не умеет держать равновесие. Видя, как она улыбается, я почему-то хочу заплакать, но вместо этого улыбаюсь ей в ответ. И это тоже для меня необычно, наверно я не улыбался уже тысячу лет. По крайней мере, я не помню, когда это было в последний раз. Но наибольшее волнение меня охватывает, когда она хохочет. Если я скажу, что её смех похож на шум лесного ручья, это будет глупо и неправдоподобно, но мне всё равно кажется, что её смех именно такой. Это настолько чистый и радостный звук, что я удивляюсь, отчего небо не становится немедленно ясно-синим и не распускаются повсюду цветы. Во всяком случае, я переживаю внутри нечто подобное. Это чувство удивляет и пугает, и вновь у меня – у видавшего многое мужчины – наворачиваются слёзы. И, кажется, я начинаю понимать почему: слыша её смех, я вспоминаю о потерянном рае.

Если бы не она, я бы, наверно, уже и не смог вспомнить о том, что было. В последнее время прошлое стало даже не сном, оно исчезло, как будто его не было никогда, и я вечно сидел в этом чёрном Городе, городе проклятых, среди прокажённых, безумных и убийц. Если ты не помнишь прошлое, если не способен пережить те ощущения, что ты испытывал многие годы назад, когда ты был другим, то как доказать, что прошлое было? Никак. Значит, его не было. Но я-то теперь знаю, что оно у меня было, и я сам был другим, потому что читаю это в глазах моей девочки. Это написано на её лице, когда она улыбается мне. Она смотрит на меня хитрыми и очень умными глазами, хотя я сильно сомневаюсь, что в её возрасте может быть какой-то ум. Но факт остаётся фактом, у неё разумный взгляд, и она так лукаво глядит, как будто знает нечто такое, чего я не знаю. И это её тайное знание вселяет в меня надежду.

Глядя на своё отражение в треснувшем зеркале, я с удовлетворением отмечаю, что у нас с ней одинаковые причёски. Удивительно, но её волосы стоят точно в таком же беспорядке, как и мои, словно нас обслуживал один и тот же безумный парикмахер. Но вместо парикмахера была природа, и для меня это добрый знак. Ведь если хаос (пускай всего лишь на голове) повторяется дважды, то это уже порядок.

А иногда она вдруг начинает плакать. Если она устала и не хочет больше быть одна, если её устраивает только положение на руках, то её ни в коем случае нельзя укладывать в кровать. Иначе её глаза мгновенно наполнятся слезами и она зайдётся таким горьким плачем, что, кажется, даже эти серые каменные стены не выдержат. Я наклоняюсь к ней, она сразу перестаёт плакать и тянет ко мне руки, пытаясь самостоятельно подняться. Я беру её и подхожу к окну, чтобы проверить, не услышал ли нас кто. Она обнимает меня за шею и прижимается головой к груди – так, как никто никогда ко мне не прижимался и уже не прижмётся. Я осторожно выглядываю на улицу и вижу прохожих. Они спешат с бледными лицами мимо, ничего не видят и не слышат, они смотрят под ноги, на разбитую дорогу, и никогда вверх. Они ищут меня, чтобы убить. Как может быть что-то светлое и радостное в этом чёрном Городе, куда даже солнце боится заглянуть и где деревья давно умерли? – спрашиваю я себя.

По старой легенде, первые люди были изгнаны из рая. И я гадаю, как быстро они утратили с ним связь? Как скоро они перестали быть благими, и какими они стали, когда день навсегда превратился в ночь?

О, Господи, – вновь и вновь восклицаю я, прижимая её к себе, – как же оказался я здесь? Что привело меня сюда? Могло ли быть иначе? Неужели я стал одним из них? И чтобы понять это, я вспоминаю всё с самого начала, всё, что могу вспомнить. И уж простите, если рассказ я поначалу поведу слезливый и сопливый, сложно мне говорить о ранней поре без приторной нежности и сентиментальности!

Моё детство прошло невдалеке от Дороги. Я с самого начала так привык, что по ту сторону живут Другие, что не испытывал к ним почти никакого интереса. Но те дети, которые приезжали к нам в гости из отдалённых районов, первым делом спрашивали меня: «А ты их видел? Какие они?» И когда оказывалось, что я их не видел, они не могли скрыть разочарования. Да, я их не видел. Родные всегда говорили нам с сестрой, что к Дороге приближаться опасно, потому что можно серьёзно заболеть или сойти с ума. Однажды я видел пожилую растрёпанную женщину, которая стояла поздней осенью босая в луже и кричала прохожим: «Не ходите туда! Не ходите!» Взгляд у неё был совсем дикий. Так вот сошествие с ума у меня ассоциировалось с этой женщиной. Мы, конечно, не хотели, чтобы с нами случилось что-нибудь такое, и близко к Дороге не подходили. Тем более, с нашей стороны вдоль Дороги всегда, сколько я себя помню, возвышалась сплошная бетонная Стена, уходящая в обе стороны за горизонт. Если стоять близко от Стены, можно было слышать не прекращающийся гул, как будто мимо него пролетал взад-вперёд гигантский шмель. Стена не везде была сплошной, в одном месте, в разрыве, стояли лавки и магазины. Там торговали некоторые наши, в том числе мой дядя, с живущими на другой стороне. Рынок был огорожен каменной кладкой, и внутрь вела единственная дверь. А в дверь, понятное дело, кого попало не впускали.

Когда я смотрел туда, поверх Стены, я наблюдал странную картину – сотни высоких домов, уходящих в небо, и огромные серые трубы. Трубы выпускали густые белые клубы, и одно время я считал, что это они производят облака, пока не узнал, что это просто дым. Наверно именно из-за дыма у них там всегда было пасмурно. С нашей стороны мир выглядел совсем иначе.

Вообще, к той стороне у меня было резко негативное отношение. Бабушка рассказывала нам с сестрой, что наши мама и папа когда-то давным-давно ушли в Город и не вернулись. «А почему же они не вернулись?» – спрашивали мы. «Потому что оттуда нельзя вернуться», – отвечала она, закрывая тему.

Так что нас воспитывали бабушка и дядя. Бабушка была строгой и, хотя никогда не наказывала, могла в случае чего посмотреть так грозно, что становилось не по себе. Конечно, мы с сестрой завидовали детям, у которых есть молодые мама и папа (кстати, других ребят в округе было очень мало, но я тогда не задумывался об этом). Мы смотрели, как они играют вместе, и начинали чувствовать себя неполноценными. Нам тоже хотелось, чтобы была мама, которая будет обнимать нас так, как не умеет никто другой на свете, и чтобы был папа, который нам чего-нибудь не разрешит.

К дяде я относился совсем иначе, чем к бабушке. У нас с ним были отношения другого сорта, скажем так, дружеские. Кроме того, он был для нас и учителем. Кажется, он обучал нас всему, чему только возможно. Мы были уверены, что нет такой науки, которую он не знал бы в совершенстве. Он рассказывал нам о животных, о деревьях, о звёздах, о людях и вообще обо всём, о чём бы мы его не спросили. Но больше всего он любил музыку и хотел, чтобы мы обучились этому искусству. «Музыка, – говорил он, – это гармония мира». Я тогда не понимал, о чём он, и серьёзно разочаровывал его. Стыдно признаться, но я даже ноты запомнить не смог, и к музыкальным инструментам не знал с какой стороны подступиться.

Иногда мы читали старые-престарые книги, которые дядя в огромном количестве хранил у себя в мансарде. В этих книгах рассказывалось об удивительных вещах, случившихся очень давно, когда мир ещё был единым и не разделился на две части – на наш и тот, за Дорогой. Дядя знал очень много увлекательных историй, некоторым из которых, как он говорил, не одна тысяча лет. Бабушка, когда слышала про эти тысячи лет, не верила и возражала ему: «Не обманывай детей! Откуда ты взял эти тысячи? Это слишком много!» Хотя я думаю теперь, что она была не права. Подозреваю, что моя бабушка толком считать не умела. Помню как-то, когда он в очередной раз рассказал про какие-то неисчислимые вещи и вообще заговорил о миллиардах и триллионах, нас это потрясло настолько, что мы стали вычислять всё, что только приходило в наши головы. Сколько дней осталось до Нового года, до дня рождения, сколько минут прошло с позавчера, сколько сантиметров от Дома до Реки, и от Леса до Озера, сколько цветов в нашем саду и так далее. И вот мы прибежали к бабушке и спросили её с волнением: «Бабушка, а бабушка, а сколько шагов ты прошла за свою жизнь?» Бабушка тогда крепко задумалась, устремилась взором куда-то вдаль и наконец сказала с сомнением: «Ну, шагов сто наверно прошла!»

Из дядиных книг мне больше всего нравились книги о войнах. В них описывались сражения, которые до того захватывали моё воображение, что я, начитавшись перед сном, полночи не мог потом заснуть. Я представлял их во всех красках и видел себя среди действующих лиц. Например, как я возглавляю отряд лучников. Мы устраиваем ночью засаду в лесу у дороги, по которой наутро должны пройти Другие – они идут, чтобы уничтожить наш посёлок, всё сжечь, всем отрубить головы и насадить их на колья. И вот наступает утро, они появляются, я выжидаю подходящий момент и даю команду стрелять. Понятное дело, я самый меткий лучник и с первого выстрела пробиваю голову вражескому командиру. У них начинается паника, они вертятся во все стороны, не понимают, как быть, потому что ничего толком не видят – в рассветных сумерках всё как будто в полумраке. Тут мы убираем луки, выхватываем мечи и ножи, и бросаемся врукопашную. Мы побеждаем, но высокой ценой – я смертельно ранен, и изумрудную траву орошает моя кровь. В боку застрял меч, и я лежу грустный такой под грозовым небом, и прохладный ветер треплет мои волосы. «Друзья, – говорю я своим воинам, – мне, по ходу, конец. Враги ранили меня, я истекаю кровью! Сражайтесь храбро, защищайте нашу Землю!» Но вдруг появляется красивая девочка, заплаканная и лохматая. Я вижу, как она встревожена моим состоянием, она сама не своя и всем становится ясно – она в меня влюблена. Она опускается на колени рядом со мной, берёт за руки, целует… В общем, дальше начинаются всякие слюни и сопли. Я выздоравливаю, у нас любовь, мы женимся, войне конец.

Бабушка не одобряла эти мои увлечения кровавыми битвами и пыталась мне доказать, что война – это ужасно и надо радоваться миру. Её убеждения я не принимал в расчёт, просто кивал головой, чтобы отстала, и говорил: «да, бабушка, да» и шёл мастерить боевой топор.

Войны, описанные в книгах, происходили между нашими мирами – этим и тем, за Дорогой. Последняя случилась за много лет до того, как я родился. Бабушка говорила, что она была тогда совсем маленькой и почти ничего не помнит, только воевали уже не мечами и луками, а кое-чем пострашнее. Однажды она видела взрыв высотой до облаков, и на том месте, где этот взрыв случился, не осталось ничего – ни людей, ни домов, ни леса, вообще ничего. Просто выжженная пустыня с чёрным песком на много дней пути.

Зачем я всё это рассказываю? Вспоминая детство, я пытаюсь передать нечто очень важное, то, как я видел мир и каким он был для меня. Но сложно описать то, чего больше нет. Я только помню, что в те времена мир был полон красоты и гармонии и вещи сплетались в некий волшебный узор. Будь то дерево, тропинка, валун или даже какая-нибудь мелкая деталь, например листик, а может, и наоборот, что-то очень большое, как небо, – всё это казалось наполненным важным смыслом. Предметы несли тайное знание о том, что мир прекрасен и совершенен. Так вот, эту способность переживать гармонию мира я утратил. Я могу смотреть на многое без всякого отклика в душе – на звезды, горы, леса – и ничего не чувствовать. И теперь, как ослепший, на ощупь пытаюсь найти следы прошлого в своей памяти и установить какую-то связь между мной сегодняшним и мной тем – маленьким. Но их трудно различить.

Говоря о детстве, я не использую собственных имён. Дело в том, что у нас их никогда не было. Мы, если хотели сказать о чём-то конкретном, называли вещи так: Дорога, Озеро, Лес, Река – и прекрасно понимали, о каких озёрах, лесах и дорогах шла речь. И личных имён у нас тоже не было. Мы знали, что те, кто живёт за Дорогой, дают почти всему на свете особенные, ничего не значащие названия. Никогда не мог понять зачем, ведь это так странно называть какую-то вещь, животное или человека словом, с которым они не имеют ничего общего. Кое-какие имена у нас были, но только описательные, такие, которые сообщают нечто о местах, которыми ими обозначаются. Например, Медвежий пляж или Тёмный лес. Почему Тёмный? По той причине, что он был тёмный. Но чтобы мне проще было рассказывать, я, пожалуй, буду тоже использовать некоторые собственные имена, но имена эти – придуманные. Точнее, я буду использовать одно единственное имя – Эола – для моей сестры, хотя я никогда и не слышал, чтобы девочек так называли. Мне кажется, что я выбрал это имя для неё случайно, просто потому что мне нравится его звучание.

Мы жили в небольшом деревянном доме с мансардой, я с сестрой наверху, а дядя и бабушка внизу. У мансарды был балкон, где стояла пара старых плетёных кресел, я любил там сидеть, читать и смотреть на окрестности, кто чем занимается и что вообще происходит у нас в посёлке. Стену дома с балконом плотно увил плющ, таким образом, я, сидя там, был почти невидим и мог наблюдать тайком. Внизу, помимо спален, ещё были кухня, гостиная и веранда. На этой веранде, когда не очень холодно, мы завтракали, обедали и ужинали. В саду у дома бабушка с дядей выращивали всякие немыслимые растения. Хотя, по правде, это тогда они казались удивительными, а на самом деле всё проще: яблони, вишни, крыжовник, розы, пионы и так далее. Весной плодовые деревья цвели и благоухали, распускалась сирень, белый и розовый жасмин раскрашивал деревянный забор, в общем, вид становился почти волшебный. Особенно с балкона – оттуда можно было видеть все цветущие сады поблизости. Каждый раз весной я с гордостью отмечал, что наш сад самый пёстрый в округе. Примерно в ста шагах от дома (у нас с сестрой шаги различались, поэтому мы никогда не соглашались друг с другом о расстоянии) начинался подлесок, в основном сосновый. Через лес тропинка вела к озеру, окружённому уже настоящим густым лесом, в котором обитали лоси, кабаны, лисицы, зайцы и множество всяких птиц. Вода в этом озере была чёрная, на берегах валялись огромные валуны и росли сосны с такими кривыми ветвями, как будто их кто-то специально погнул. В общем, страшное было место. Один я боялся туда ходить. Бывало, стоишь на берегу, на высоком камне, смотришь на чёрную гладь, и представляешь, как со дна поднимается чудовище.

Всегда удивительно обнаруживать, как цепочка последовательных событий из прошлого приводит к сегодняшнему дню. Думаешь, что если бы не было хотя бы одного звена – единичного события, то вся цепочка стала бы другой.

Недалеко от нашего дома было поле, на котором местные выращивали злаки. Это было широкое поле, с одной стороны упирающееся в посёлок, с противоположной – в овраг с берёзовой рощей и речкой, а с трёх остальных окружённое лесом. В конце лета в поле вырастала высокая пшеница, в которой мы с сестрой любили играть и прятаться. В ветреную погоду по полю катились волны, подминая и вздымая жёлто-коричневые колосья, а по небу быстро летели облака, отбрасывая тени. С этими тенями мы бегали наперегонки. Они всегда нас обгоняли, но мы не теряли надежду и пробовали снова и снова.

Как-то в один из летних дней мы с сестрой сидели в этом поле на примятой пшенице и спорили о том, сколько шагов от края поля до реки. Весь день было жарко, так жарко, что даже птицы в роще неподалёку не пели. Мы изначально планировали половить бабочек или на худой конец стрекоз на Медвежьем пляже на берегу речки, но те и другие куда-то подевались (наверно, тоже от жары). Поэтому мы просто сидели, глядели на клонящееся к кромке леса солнце и спорили. Никто из нас не хотел уступать друг другу, и тот вариант, что расстояние у нас получается разным из-за разной длины шагов (я был выше почти на голову) не учитывалось.

К обеду погода изменилась: налетели вдруг тучи, и резко похолодало. Мы поняли, что пора идти домой, потому что такое похолодание могло обернуться сильным туманом, как это часто случалось из-за близости реки. И правда, не прошли мы и четверти поля, как со стороны Медвежьего пляжа начало наползать. Конечно, это забавно, когда видимость вдруг становится ничтожной и ты идёшь, ничего почти не видя, кроме сплошной белой стены. Кажется, что ты попал в чудесное место и тебе может повстречаться всё что угодно. Плохо только, что невозможно понять, куда ты идёшь и очень легко заблудиться. А видимость за несколько минут стала такой, что мы не различали дальше трёх-четырёх шагов.

– Ты знаешь, куда идти? – спросила сестра, схватив меня за руку.

Я понял, что ей страшно, и мужественным тоном ответил:

– Конечно. Вон туда, и выйдем к дому.

Разумеется, я соврал, я знать не знал, куда идти, и мне самому стало страшно, потому что в такой жуткий туман я ещё никогда не попадал. Мы шли наугад, держась за руки, и я всё ожидал, что из мглы на нас выйдет какой-нибудь дикий зверь, например, волк, медведь или кабан. При всяком шорохе, который мне мерещился поблизости, я внутренне сжимался и готов был бежать.

И это – то, чего я так боялся – случилось. Впереди, в нескольких шагах, из тумана возникла высокая фигура. Я застыл на месте и понял, что никуда бежать не могу, меня как будто парализовало страхом. Ну, всё, – подумал я, – нам конец, это какое-то чудовище. Фигура медленно приближалась, рассеивая туман и приобретая все более явные очертания. Спустя мгновение я понял, что это человек. Он подошёл к нам совсем вплотную и остановился, и молча стоял так, глядя на нас. А мы смотрели на него, вцепившись друг в друга, и ждали. Странный это был человек, я сразу понял, что он не местный. Не только выражение лица, хмурое и жёсткое, но даже его фигура была не такой, как у всех, – сутулая и болезненная, как будто ему тяжело было стоять. Но больше всего мне не понравился его взгляд. Я никогда прежде не видел, чтобы на меня или на мою сестру так смотрели. Он улыбнулся, протянул руку и положил свою широкую ладонь Эоле на плечо.

– Убери руку, – сказал я, шагнув между ними, – убери руку.

Я сам себе удивился, что говорю взрослому «ты», но я чувствовал, что обращение на «вы» выдаст мой страх. Его лицо скривилось от злобы, и я понял, что сейчас он меня ударит.

– Беги! – шепнул я Эоле. Она покачала головой, отказываясь.

В этот момент справа появился ещё один силуэт. Он был намного шире и выше незнакомца. Подойдя, существо протяжно заревело, и мы поняли – это медведь, и, не сговариваясь, рванули бегом. Мы бежали и бежали, ничего не видя и не оглядываясь, только не отпуская рук, чтобы не потеряться. Пару раз мы по очереди падали, но поднимали друг друга и бежали дальше. Не знаю, как долго мы бежали (нам казалось, что очень долго), пока наконец не уткнулись в Медвежий пляж. Здесь мы остановились и смогли отдышаться. Погони вроде не было.

– Знаешь, – сказала сестра, – а я никогда раньше не задумывалась, почему наш пляж называется Медвежьим. Давай-ка лучше выбираться отсюда.

Путь от пляжа до дома не составил труда, здесь ходили часто, и до посёлка вела хорошо протоптанная тропинка. К тому же туман начал рассеиваться. Но всё равно всю дорогу домой мы настороженно оглядывались по сторонам, высматривая таинственного незнакомца или медведя.

О встрече с незнакомцем мы решили никому не рассказывать. Кто знает, подумали мы, может это был обычный человек из нашего посёлка или из соседнего, а мы его из-за тумана и страха не разглядели и испугались. От страха многое может показаться не таким, какое оно есть, и самые безобидные вещи вдруг превращаются чёрт знает во что. Я так однажды до полусмерти испугался ночью в саду ежа. Ёж был невидим, и я не знал, что это ёж. Он сердито зашипел, потом выскочил из цветника и помчался на меня. Я бежал от него и кричал: «Помогите!» Но про медведя мы рассказали.

– Бабушка, бабушка! – заорали мы, врываясь в дом. – На нас медведь напал!

– Медведь?! – с сомнением переспросила она. – Сто лет сюда не заходили.

– Тебе чего, не жалко что ли нас совсем?! – обиделись мы.

Она покачала головой.

Перед сном мы сидели на балконе, смотрели на очертания крыш и деревьев на фоне звёздного неба и шёпотом о чём-то болтали. Вообще, по идее, мы должны были уже спать, но как мы могли лечь спать, не посидев ночью на балконе! Тем более, сидение на балконе представлялось нам особенно заманчивым как раз потому, что мы должны были спать. Если бы нам сказали: «Можете не спать, сидите ночью на балконе, сколько хотите», то мы, наверное, вообще не стали бы на него выходить.

– Зря мы бабушке всё не рассказали, – сказала сестра.

– Всё правильно сделали. Она бы посмеялась над нами – испугались нашего соседа.

– Не был он похож на соседа… Я таких никогда здесь не видела.

– Я вообще-то тоже…

Она ушла, а я остался с неприятным чувством, которое, как я догадывался, называется угрызениями совести. Мне тоже было жаль, что мы обманули бабушку. И дело не только в обмане, нечто в глубине души подсказывало мне, что ситуация, возможно, не такая простая, какой кажется.

Снизу, от влажной ещё и тёплой земли, поднимались ночные запахи: листвы смородины, горечь клопа, срезанной травы и ещё что-то, чего я не мог определить. Было очень уютно и интимно сидеть вот так на балконе, увитом плющом, и смотреть на спящий ночной сад. А наверху быстро ползут облака, сквозь которые просвечивают очертания месяца. «Наверно погода меняется», – почему-то решил я.

И вдруг, глядя на всё это, я ощутил со всей ясностью, что мир наполнен смыслом. Что это за смысл? Я и сам не мог до конца понять, хотя воспринимал его всем своим существом. Но мне было ясно одно: этот смысл заключается в гармонии, которую я воспринимаю, а гармония состоит в наполненности этим смыслом. Это ощущение нельзя передать словами. Но суть такова, как будто внезапный порыв ветра сорвал занавеску с нарисованным на ней пейзажем и обнажил настоящий, яркий пейзаж. Это потрясает. Ого, – вдруг понимаешь ты, – так вот же он, мир!

Это состояние мы называли Откровением.

Сейчас, спустя много лет, мне трудно описывать эти Откровения. Потому что я не испытывал их уже очень давно, и я забыл, каковы они. У меня сохранились только смутные воспоминания, что они прекрасны, но сами ощущения я восстановить не могу. Едва я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, что это такое – красота – как зыбкие образы разбегаются волнами, искажаясь, и я теряю связь с ними. Всё что я вижу – это корабль, уходящий в море за горизонт. А на этом корабле я, но не тот я, который видит корабль, а тот, другой, которого я сейчас пытаюсь вспомнить и который знает, что такое красота.

Я уже собирался идти в постель, когда услышал шаги внизу. Наклонившись к ограждению балкона, я сквозь листву увидел несколько человек. Они меня не замечали, поскольку я был надёжно укрыт плющом. Я сразу узнал дядю и бабушку, другие трое тоже показались мне знакомыми. Прислушавшись к их шёпоту, я понял, что это наши соседи.

– Вчера видели в Лесу, а позавчера у Озера, – сказал один из них.

– На Медвежьем пляже тоже был, – сказал дядя.

– Что же не поймал?

– Он явно профессионал, ушёл.

– Может это один и тот же?

– Вряд ли, думаю, разные.

– Может, местные всё-таки? – с надеждой спросила бабушка.

– Точно нет, – уверенно возразил дядя. – Не местные и вообще не наши.

– Значит, Другие опять пришли…

– И чего им надо? Сидели бы у себя…

– Ох, – тяжело вздохнула бабушка, – чую, начинается…

– Рано ещё говорить, посмотрим…

– Ты в Замок то сообщил?

– Нет, завтра поеду.

Они постояли ещё некоторое время, взволнованно что-то обсуждая, а я затаился, не шевелясь, чтобы не выдать себя.

Я сразу понял, что речь, по всей видимости, идёт о том незнакомце, который напугал нас в тумане. Раз столько взрослых собралось, да ещё ночью, то явно нам всем что-то угрожало. Было ясно, что угроза исходит из-за Стены. Потому что откуда ещё мог быть тот незнакомец, так сильно не похожий на нас? Его присутствие на нашей земле в самом деле должно было настораживать – по давней договорённости они не могли ходить к нам, а мы к ним. Я вспомнил своё переживание Красоты, которое уже успело улетучиться, и забеспокоился, не угрожает ли ей что-нибудь.

Когда взрослые разошлись, я отправился в постель, но долго не мог уснуть, ворочаясь с тревожными мыслями. Сестра спала, посапывая и иногда вздыхая. Наверно, – подумал я, – ей снится кошмар из-за сегодняшнего происшествия. Эх, никого у неё нет, ни папы, ни мамы, только я! Я встал, подошёл к ней и тихонько потряс за плечо.

– Ты чего? – сонно спросила она, открыв глаза.

– Тебе кошмар снится. Решил тебя разбудить.

– Ничего мне не снится, с чего ты взял?

– Ты не бойся, слышишь? Я тебя защищу, если что. Я всегда буду рядом.

– Иди спать, а?

– Хорошо, спокойной ночи, – я вернулся в свою кровать.

Дни летели, а о таинственных незнакомцах я больше ничего не слышал. Жизнь у нас в посёлке текла по прежнему, и ничто не говорило о какой-то угрозе. Поэтому я совершенно перестал беспокоиться. Наступило время грибов, и мы с сестрой целыми днями пропадали в лесу. Вообще, конечно, сбор грибов – это дело на любителя. Далеко не все наши сверстники считали это достойным занятием. Если бы не дядя, то мы тоже вряд ли любили бы. Это он с ранних наших лет, сколько себя помню, таскал нас за собой по лесу.

Говоря по правде, поход за грибами – не всегда приятное дело. Иногда, в самую противную погоду (а самая противная – это когда жарко, влажно и душно) комаров столько, что в лесу невозможно находиться. Они слетаются тучей и начинают жрать тебя сквозь одежду любой толщины, как будто у них есть зубы. Тогда сбор грибов превращается в настоящую пытку. Не раз бывало так, что я, идя по лесу и не в силах больше отбиваться от нападения комаров, стонал и клялся, что никогда, никогда в жизни ноги моей больше не будет в этом проклятом лесу.

Но в прохладные и ветреные дни комаров было мало и они не мешали. Приятно было шагать в тишине по заросшим разноцветным мхом тропинкам и дышать лесным воздухом с привкусом сосновых иголок и смолы.

Конечно, бабушка с дядей запрещали нам одним уходить вглубь леса. Теоретически это было опасно, существовала небольшая вероятность встречи с волками или медведями. Хотя встреча с кабанами представляла, наверно, ещё большую опасность. Даже лось очень опасен, если его грубо потревожить. Кроме того мы могли и заблудиться. Поэтому нам разрешали гулять только вдоль озера, в редком сосновом подлеске. Но мы всё равно уходили вглубь леса, потому что на берегу нам быстро надоедало. К тому же я считал, что отлично знаю все лесные тропки, не хуже дяди, и никак не смогу заблудиться. Что касается диких животных, то я верил, что они не причинят нам с сестрой вреда. Единственные животные, которых я действительно всерьёз опасался – это пауки. В некоторых местах их было так много, что повсюду между ветвями тянулись липкие сети, и я то и дело вляпывался в них. Я не знал ужаснее испытания, чем ощутить, как огромный жирный паук оказывается на носу. Я тогда начинал кричать, прыгать и бить себя по лицу, чтобы быстрее избавиться от него. И ничего с этим страхом я не мог поделать, хотя дядя не раз убеждал, что такие большие мухи, как я, пауков не интересуют. Сестра, тоже желая показать, что они не опасные, могла взять паука прямо в руку и поднести его к моему лицу со словами: «На, смотри, какой он хороший, чего ты боишься?» Я отпрыгивал, крича, чтобы она немедленно выбросила эту гадость.

В один из дней на краю осени мы играли на берегу Озера и, как обычно, нам это быстро надоело. На Озере, как я уже говорил, хоть и красивые пейзажи, но очень мрачные. Чёрная-чёрная вода, уходящая за горизонт, разбросанные по берегу валуны со странными узорами, выточенными прибоем, кривые сосны, как будто застывшие в агонии. Казалось, что из такой чёрной воды просто обязательно должно вылезти чудовище. В общем, надолго нас не хватило, и мы опять ушли в лес. Тем более, обещали быть грибы, если верить дождю, который пролился накануне.

Мы сначала проверили места, расположенные в непосредственной близости, но ничего не было, кроме нескольких перезрелых сыроежек, кучки чахлых лисичек, пары подгнивших подберёзовиков и ожиревшего старого маслёнка. Видимо, кто-то здесь уже побывал. Впрочем, мы особо и не рассчитывали на успех в этих общедоступных прибрежных областях, по ним бродили все кому не лень. Самые интересные места скрывались в глубине, куда вели едва заметные тропы. Мы двинулись по одной такой – по которой прежде часто ходили с дядей. Что это за тропа, никто не знал, но точно не звериная, потому что она была из каменной кладки. Давным-давно, в незапамятные времена, кто-то притащил с лес кучу булыжника, чтобы выложить её. Она обрывалась далеко в лесу, в дремучей выгоревшей чаще, так же внезапно, как и начиналась. Тропа вела вдоль нескольких грибных мест, лужаек и мшистых прогалин, где обычно любили прятаться боровики и подосиновики.

Как назло, мы почти ничего не находили. А когда долго не находишь то, что ищешь, интерес к поиску пропадает. Вот и нам скоро наскучило искать, и мы просто брели, вяло поглядывая по сторонам, словно надеясь, что грибы сами нас найдут. Но вообще, всякий, кто знаком с грибным делом, знает закон: грибы не любят грибников-раздолбаев и открываются только тем, кто ищет их тщательно и с азартом. Поэтому вскоре мы даже сыроежки перестали замечать.

Мы шли и шли, и наблюдали, как интересно солнце, клонясь к западу, меняет окраску ветвей в кронах деревьев – с ярко-жёлтой на красную.

Наш покой нарушил перестук камней где-то впереди.

– Стой! – сказал я сестре и схватил её за руку. Раньше я не стал бы волноваться из-за какого-то лесного шума – мало ли что, птица села, заяц пробежал или просто ветер. Но после того случая у Медвежьего пляжа и подслушанного с балкона разговора я опасался встречи с неприятными незнакомцами.

Мы замерли, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь в тропу. Лес молчал, даже ветер полностью стих. Я заметил слева в паре метров гигантскую паутину, натянутую между двух далеко отстоящих друг от друга стволов. Посреди сети застыл толстый безобразный паук, растопырив мохнатые лапы. Прошло несколько секунд. Тишина. Сестра посмотрела на меня с насмешкой:

– Ну что, можно идти?

В этот момент снова раздался перестук, но уже громче. Затем послышалось фырканье, и впереди появился здоровенный старый кабан. Он посмотрел на нас, затем сердито ударил о каменную насыпь задней ногой. Этого было достаточно, и мы рванули с тропы в лес.

Мы побежали налево, и я сразу вляпался лицом в центр паутины, которую видел до этого. Я не стал останавливаться и помчался дальше, с ужасом думая, что паук сейчас где-то у меня в волосах. На бегу я пытался стряхнуть его ладонями и несколько раз чуть не упал.

– Ты видишь паука на мне? – закричал я сестре.

Она молча покрутила пальцем у виска. Мы пробежали ещё немного и остановились, не слыша погони. В лесу было тихо, кабана нигде не видно. Но возвращаться обратно мы не решились. Я знал, что здесь есть ещё несколько тропинок, которые выходили к посёлку либо к сосновой роще у поля, кроме того, где-то невдалеке была дорога, пересекающая весь лес. Подумав, мы решили пойти по звериной тропке, которая по нашим представлениям вела к главной дороге.

Мы шли достаточно долго, может быть около получаса, и поняли, что выбрали неверное направление. Солнце почти совсем уже село, в лесу быстро темнело, и нам нужно было поторапливаться. Чтобы не тратить время на возвращение на насыпь, мы сошли с тропки и направились напрямик через чащу в сторону дома. Местность здесь была холмистая, каждый раз поднимаясь на возвышенность, мы обманывались просветами и думали, что сейчас выйдем из леса, но нет, дальше по-прежнему, сколько хватало глаз, продолжалась чаща. Кое-где встречался такой бурелом, что нам приходилось петлять, пытаясь найти более проходимые участки. Вскоре я понял, что мы совсем заблудились, но сестре я не стал этого говорить.

В какой-то момент мы очутились на склоне особенно высокого холма. Я решил подняться, чтобы осмотреть окрестности. Лес, по мере того, как мы восходили, становился всё реже и реже. Появились торчащие из земли камни, обтянутые мхом и кладонией, лютики сменились розовым тимьяном и вереском. Один из таких валунов привлёк моё внимание – мне показалось, будто на нём что-то изображено. Рядом с ним рос жасминовый куст с множеством белых цветов.

Подойдя ближе, мы обнаружили, что это на самом деле не цветы, а привязанные к веточкам белые матерчатые ленточки. На валуне под кустом были высечены какие-то знаки, почти скрытые пятнами мха и лишайника. Я отодрал лишайник в тех местах, где проходили линии, и увидел рисунок – бурого медведя, стоящего на задних лапах.

– Ого! – взволновано прошептала Эола, как будто боялась, что её кто-нибудь услышит. – Вот это да! Мишка!

Я тоже был взволнован. Ещё бы! Наткнуться в дремучем лесу на камень с изображением медведя очень загадочно и чудесно. Да ещё и ленточки эти на ветвях жасмина, не сами же они выросли, кто-то привязал их, наверно. Здесь явно скрывалась какая-то удивительная тайна.

– Как думаешь, ленточки имеют отношения к медведю?

– Ты что! Конечно!

– Надо и нам что-нибудь тогда повязать, а то мало ли…

Я сам не знал, что «мало ли», но Эола со мной согласилась. Мы осмотрели землю вокруг, а потом себя в поисках белой ткани. На ней был белый бабушкин платок, который перед выходом та повязала ей на плечи. Она попыталась оторвать кусочек, но не вышло, ткань была слишком прочной. Тогда я вцепился в край платка зубами и обеими руками потянул его от себя. Он с треском разорвался.

– На! – сказал я, протягивая тряпочку Эоле, поскольку платок всё-таки принадлежал ей. – Вешай!

– Ну нет! Вешай ты! – благородно отказалась она.

– Но платок-то твой!

– Он вообще бабушкин… Так что уж лучше ты.

– Ну спасибо, сестра.

Я шагнул к кусту и крепко привязал ленточку к ветви, сделав несколько узлов. Мне показалось, что этого мало и надо бы ещё загадать желание. Скосившись на изображение медведя на камне, я мысленно произнёс несколько слов.

Я шевелил губами, поэтому Эола сообразила, что я загадываю желание.

– Что загадал?

– Потом скажу, – я, конечно, не собирался говорить. – Нам надо идти!

Мы продолжили подъём по довольно крутому склону. Холм покрывал розовый ковёр цветов, которые казались особенно яркими на фоне тёмно-синих сумерек. В какой-то момент прямо перед нами из-под ели выскочил полосатый заяц и ускакал зигзагами.

Мы остановились на самой вершине и огляделись по сторонам. Небо отяжелело, предвещая грозу. На западе, там, где село солнце, едва заметно сверкали молнии и метались птицы. Оттуда дул крепкий ветер, увлекая в нашу сторону чёрные тучи. Внизу тянулся бескрайний лес, уходя за линию горизонта. На востоке, у подножия холма, блестело небольшое озеро. По нему спокойно скользили белые лебеди.

– Смотри-ка, лебеди! – обрадовалась сестра. – Какие красивые. Мы ведь уже здесь были?

Да и в самом деле, мы здесь уже были. Пару лет назад дядя приводил нас сюда, чтобы показать вид на это дикое озеро и виды, открывающийся с вершины холма. Правда, я совершенно не помнил, какими путями он нас сюда вёл и какими выводил.

– Давай-ка спустимся к озеру, – предложил я.

– Мы заблудились? – спросила она.

– Да, – честно признался я. – Но ты не переживай, выберемся.

– А я и не переживаю.

Мы стали спускаться, и тут началось. Наверху протяжно загрохотало, потом ещё и ещё раз, небо рассекла молния, а другая ударила где-то совсем рядом. Веточки, листочки закрутились в вихре и помчались по склону над трепещущим вереском. Мы покатились вниз, туда, где начинался более густой лес и можно было спрятаться от бури. По дороге я соображал, как нам быть дальше. Я понимал, что сегодня мы уже не выберемся, потому что надвигалась ночь, а бродить в темноте под ливнем в лесу бессмысленно. Бабушка с дядей уже, наверно, хватились нас и ищут. Но ничего, – подумал я, – завтра найдём нужную дорогу. В лесу росло полно земляники и грибов, в озере чистая вода, так что от голода и жажды мучиться не будем.

Когда мы добрались до озёра, ливень уже хлестал в полную силу и окончательно стемнело. На берегу росла старая густая ива, местами дотягиваясь ветвями до земли. Мы уселись под навесом кроны, так что дождь нас почти не доставал.

– Бабушка, наверно, волнуется? – спросила Эола.

– Думаю, да. Но ничего, бывает! – я постарался сказать это как можно увереннее. Видимо, у меня это получилось, потому что она сонно зевнула и сказала спокойно:

– Ага. Будут нас ругать.

Я понял, что она очень устала и хочет спать. В самом деле, спустя несколько минут она засопела, прислонившись к стволу. Я укрыл её своей курткой, а сам приготовился караулить всю ночь на тот случай, если придут дикие звери. Под деревом я нашёл сук и вооружился им.

Дождь лил до утра. Я, конечно, не смог просидеть всю ночь, не сомкнув глаз, и тоже заснул. Наутро мы проснулись продрогшие и мокрые. Честно говоря, у меня была смутная надежда, что за ночь нас найдут. На то же рассчитывала и сестра – проснувшись и протерев глаза, она спросила первым делом: «А нас ещё не нашли?»

Я предложил обойти вокруг озера и поискать тропинку, потому что, рассудил я, обязательно здесь должна проходить дорога хоть к какому-нибудь посёлку. Мы поднялись с земли и тут только заметили, что на берег рядом с нами вышла большая лебединая семья. Самый крупный ростом был почти с сестру. Он шёл впереди всех, очевидно, глава семьи. Следом мама и четверо неуклюжих лебедят с ещё коричневым пухом.

– Ой, какие хорошие! – в восторге воскликнула Эола.

Лебедь-папа, видимо, воспринял её реакцию как угрозу и зашипел, по-змеиному выгибая шею. Она испугалась и отступила на шаг, да и я тоже напугался, слишком уж большой и сердитый он был. К счастью, я ещё не выбросил палку и выставил её перед собой, преграждая ему путь. Он помотал головой, ещё пошипел и плюхнулся в воду, зачем-то оттопырив одно крыло.

– Страшный такой, – прошептала сестра, прячась за меня.

– Тихо! – сказал я, учуяв запах дыма. – Чувствуешь?

– Дым?

– Да! Пойдём быстрее!

Мы побежали вдоль берега и через несколько минут оказались у деревянного дома. Он стоял у самой воды в окружении ив, потемневший от времени и дождей. Прямо от крыльца в озеро выдавался мостик, под которым покачивалась привязанная лодка. Дым шел из трубы на крыше.

– Наверно, здесь живёт какой-нибудь рыбак! – прошептала сестра.

Словно в ответ на её замечание отворилась дверь и на крыльцо вышел человек в дождевике до колен и в высоких сапогах. Лохматый, бородатый и опухший, как будто невыспавшийся. Он посмотрел на нас внимательно, но ничего не сказал. Тогда я решился заговорить первым:

– Дедушка, доброе утро! Мы заблудились, не подскажете дорогу до посёлка?

– Я так плохо выгляжу? – спросил он недовольно.

– Не-е-е совсем… – нерешительно ответил я.

– Давно потерялись?

Мы рассказали всю историю, начиная со встречи с кабаном.

– Ох, достанется же вам, – покачал он головой. – Пойдёмте, выведу вас.

Мы жалобно вздохнули. Да, он был прав, мы даже думать боялись, что сейчас происходит дома. Шагая вдоль озера, мы вновь увидели выводок лебедей. Они клином плыли в нашем направлении.

– Ой, – сказала сестра, – опять этот злобный лебедь.

– Я вижу, вы уже познакомились, – ухмыльнулся наш проводник. – А вы им понравились, хотят ещё пообщаться.

В самом деле, всё лебединое семейство вылезло на берег и направилось к нам. Папа опять шёл впереди, следом мама и дети. Подойдя почти вплотную, они остановились, как будто чего-то ожидая. Эола на всякий случай спряталась за меня.

– А, вот в чем дело! – воскликнул рыбак. – Они вас ничем не угостили? Пришли с пустыми руками? Ай-яй-яй.

Он вытащил из кармана хлеб и протянул моей сестре.

– На.

Эола безропотно взяла корку и, отщипывая от неё кусочки мякоти, стала осторожно бросать на траву. Мы уже раньше с ней кормили птиц: и уток, и гусей, и голубей, но вот таких больших ещё не приходилось. Она старалась бросать хлеб так, чтобы побольше досталось детишкам, но папе это быстро надоело и он выхватил клювом корку из её руки.

Мы пошли дальше и совсем скоро оказались у тропы с каменной насыпью.

– Спасибо! – обрадовались мы. – Дальше сами уже дойдём!

– Уж лучше я вас всё-таки провожу до дома, – возразил рыбак. – Вдруг опять что.

Пока мы шли, солнце успело подняться и тучи рассеялись, как будто и не было вчера ужасной бури. Лес быстро высыхал, и о дожде напоминал только влажный воздух. Оказалось, что по Каменной тропе идти не так уж и далеко, получается, мы совсем чуть-чуть не дошли до озера, когда свернули с неё.

По мере приближения к дому я волновался всё сильнее. С одной стороны, я соскучился по родным и ждал встречи с ними, с другой – опасался бабушкиного гнева. Всё-таки мы не просто так потерялись, а потому что нарушили запрет и ушли вглубь леса. Эола явно тревожилась меньше – оно и понятно, она была младшей и вся ответственность лежала на мне.

Ещё издали мы заметили бабушку. Она стояла у калитки в густых зарослях шиповника, и, судя по её мертвенно-бледному лицу, нас ждала суровая встреча. Она смотрела молча, как мы подходим. И вдруг воскликнула:

– Ой! Ты? А я смотрю и думаю – кто? Не может быть, думаю, чтобы он! Но все-таки это ты!

Её слова относились к рыбаку. Мы с удивлением увидели, как она расплылась в улыбке, а нас с сестрой как будто вообще не заметила. Рыбак тоже заулыбался сквозь бороду, покряхтел смущённо и сказал:

– Да, это я, кто же ещё! Сколько лет, сколько зим…

– Пойдём на веранду, выпьешь чего с дороги, посидим, – бабушка повела его в дом. – Чего раньше-то не заходил?

– Да так¸ – теребя бороду, ответил он.

– Бабушка, – вмешались мы, – а дядя-то где?

– Вас, сволочей, в лесу ищет! А ну пошли к себе, чтоб не видела!

Мы поняли, что в данной ситуации лучше не спорить и побежали по лестнице наверх. С веранды доносился бабушкин голос:

– А я смотрю и думаю – неужели ты? Нет, думаю, не может быть, не ты. А потом гляжу – да нет же, ты! И сомневаюсь сама – не может быть, чтобы ты, откуда же? А про себя думаю: ну, конечно, ты!

– Я, я, – отвечал ей рыбак.

Когда дядя вернулся из леса, он ни слова не сказал нам, даже не поднялся наверх. Нам было из-за этого очень не по себе, мы всё ждали какой-то реакции взрослых, наказания, хотя бы выговора. Но нет, ничего так и не последовало, а на следующий день дядя с бабушкой вели себя с нами так же, как и всегда.

После того случая рыбак стал часто к нам заходить. Нам с сестрой он в принципе нравился, потому что рассказывал всякие интересные истории о жизни в лесу. Мы тоже приходили к нему в гости и кормили лебедей. Кстати, выяснилось, что он вообще-то не рыбак, а лесничий и следит за порядком в лесу. Но мы всё равно прозвали его Рыбаком.

Я уже говорил, что наши торговали с людьми, живущими за Дорогой. Правда, признаюсь, ни единого раза не видел я в те времена вещи, сделанной Другими. Так что я не имел ни малейшего представления, чем же идёт торговля. Теперь я подозреваю, что это и не торговля была, а дань – мы платили им, чтобы они нас не трогали.

«Торговали» далеко не все, а только некоторые, кому давали на это специальное разрешение, например, моему дяде. Всем остальным строго настрого запрещалось заходить в торговые ряды, это считалось крайне опасным. Опасность, как нам объяснили, была в том, что Другие способны как-то очень плохо на нас влиять. Настолько плохо, что можно страшно заболеть и стать таким же, как они. Поэтому никто не приближался к Стене без дела.

Несколько раз мне приходилось подходить к торговым рядам совсем близко, когда нужно было что-то передать дяде. Бабушка давала мне для него сумку и строго предупреждала, чтобы я ни в коем случае не заходил в дверь, за которой сидят торговцы, и ждал его снаружи. Я приходил, стучал в дверь, кто-нибудь выходил, забирал сумку, и я шёл обратно.

В тот день, о котором я хочу рассказать, мы с сестрой играли у ручья недалеко от нашего дома. Мы занимались тем, что сооружали из листиков и веточек всякие кораблики, пускали их вниз по ручью и смотрели, чей кораблик проплывёт быстрее и дольше продержится. Чтобы было интереснее, мы создавали искусственные волны и ветры. На кораблики иногда сажали муравьёв и воображали, что это матросы. Это занятие так захватывало нас, что мы ничего вокруг не замечали. Светило солнце, на воде играли блики, деревья шумели, а мы возились на берегу, всецело поглощённые игрой. Сейчас, вспоминая тот ручей и как мы ползали вдоль него на четвереньках, я искренне сожалею, что взрослым, как правило, такие занятия не интересны.

Впрочем, ради справедливости должен сказать, что те взрослые, которые живут по эту сторону Стены, не такие уж и нудные. Это мне только казалось иногда, что они скучные, когда приходилось терпеть их разговоры о непонятных вещах. В основном же, понимаю я теперь, дядя, да и вообще все наши, всегда оставались в каком-то смысле детьми. Что такое настоящий взрослый мир, я узнал много позже – и совсем в другом месте.

Что же такое страшное произошло за Стеной, – часто думал я, – что люди превратились в Других, которых все боятся? Чем они живут? И зачем так живут? Я не мог этого понять. Не могу и сейчас, хотя сам уже тяжело болен.

Так вот, не ведая забот и ни о чём не думая, кроме важнейшего дела навигации, мы полдня просидели у ручья. У меня, правда, нарастала смутная тревога, которую я пытался прогнать прочь, – тревога о том, что подходит время обеда и миновать его просто так не получится. Я по опыту уже знал, что где бы мы ни были, бабушка нас настигнет, если пришло время обедать. Так бывает, кстати, в приятном сне: всё хорошо до тех пор, пока не начинаешь смутно догадываться, что это всего лишь сон. Тем не менее, я всегда надеялся, что в этот раз она всё-таки забудет про нас. Но она никогда не забывала. Время от времени я с опаской поглядывал в сторону дома, откуда к ручью вела тропа. И в самом деле, вскоре между деревьев замелькал её белый платок.

– Обедать? – спросил я с тоской, когда она достаточно приблизилась.

– Сначала дяде отнеси, а потом обедать, – бабушка вручила мне небольшой рюкзак. – Только быстро.

– Давай, давай! – поторопила она, видя, что я не спешу и смотрю на свои корабли.

Я взял рюкзак и побежал напрямик через лес к Дороге. Добежав до Стены, я не спеша пошёл вдоль нее. Всё-таки странная это была стена, она не переставала меня удивлять, хотя я видел ее уже много-много раз. Обычно если видишь что-то часто, вообще не обращаешь внимания, но со Стеной так не получалось. Высоченная, древняя, она, казалось, загораживала страшную тайну (впрочем, так оно и было). Вдоль неё росла пожухлая трава, вялые одуванчики, репейник и чертополох. Странно, – думал я, шагая по тонкой тропинке и отталкиваясь левой рукой от её горячей поверхности, – у такой стены только такие вялые одуванчики и могут расти, есть в этом загадочная закономерность. На обочине я увидел одинокий голубой люпин – он ужасно выбивался из общей картины, до того он не к месту и некстати. Мне стало жаль его, один, без родственников, вылез чёрт знает где, среди каких-то колючек и пушистых дохляков, в общем, среди чужаков, не имеющих с ним ничего общего.

– Да, бедняга, – сказал я, – не хотел бы я оказаться на твоём месте. Ох, как не хотел бы!

Он покачал своей красивой, устремлённой к солнцу головой и ничего не ответил.

По пути я, разумеется, срывал колючие цветки репейника и лепил их к штанине в расчёте покидаться затем в сестру. Репейник отлично прилипает почти к любой одежде, главное не кидаться им в волосы, а то придётся потом выстригать.

Наконец я дошёл до Торговых рядов. В глухой стене была дверь, за которой сидели наши, и я собирался уже постучать в неё, как вдруг заметил, что она приоткрыта. В первый раз я такое увидел, обычно дверь была заперта. Всегда происходило так – я стучал в неё, затем спустя несколько секунд мне открывали, забирали мешок, и я уходил. Но сейчас мне показалось глупостью стучать в открытую дверь. Раз дверь открыта, – подумал я, – значит, можно зайти. Что-то мне, конечно, подсказывало в глубине души, что это моё рассуждение, может, и верно в отношении всех других дверей на свете, но к этой конкретной не относится. Тем не менее я отворил её сильнее и шагнул внутрь, в полутёмное помещение. Там стояли шкафы, стулья, стол с чайником и стаканами, на полу лежали какие-то тюки. С противоположной стороны была ещё одна дверь. Я обошёл стол и толкнул её. Она легко поддалась, и яркий солнечный свет ударил мне в глаза – я оказался за Стеной.

Я увидел спины наших, в том числе моего дяди, за ними прилавки с товарами, а за прилавками широкую гладкую серую дорогу. По обочинам валялся всевозможный хлам, буквально горы вонючего мусора. Пакеты, объедки, огрызки, куски железа, дерева и резины, раздавленная кошка и чёрный кал – и всё это издавало запах гниения. Я ни разу не видел на нашей стороне, чтобы где-то валялся мусор, никто никогда не бросал ничего вдоль дорог, да и вообще нигде.

Взад и вперёд по дороге проносились цветные механизмы на колёсах, издавая шум, похожий на жужжание огромного шмеля. Мне уже рассказывали раньше, что это за стремительные штуки, их называли «машинами», но сам я до этого ни разу не встречал их, потому что на нашей стороне таких вообще не было. Они возникали точкой вдали, быстро увеличивались и пролетали мимо с такой скоростью, что я не успевал рассмотреть их в деталях. Я до того увлёкся движением гигантских шмелей, что и не заметил сразу, как к дядиному прилавку подошёл незнакомец. Но он закрыл собой солнце и заговорил с дядей, и я поневоле переключился на него. Длинный, сутулый и с виду очень уставший человек. Он спрашивал что-то у дяди тихим и вялым голосом, как будто ему трудно было говорить. Боже мой, – мысленно воскликнул я, – это же он! Да, ошибки быть не могло, это был тот самый Другой, которого мы с сестрой повстречали однажды у Медвежьего пляжа! И тут он обратил на меня свои странные белёсые глаза. Мне сразу стало не по себе, как и тогда, в тумане: что-то очень страшное было в его взгляде, злое и холодное. Он улыбнулся мне, но до чего же противно! Обычно улыбка вызывает ответную улыбку, потому что она означает симпатию и теплоту. Но его улыбка не имела ничего общего с этими чувствами.

Он довольно долго так смотрел, и дядя наконец заметил его устремлённый вглубь лавки взгляд. Дядя обернулся и увидел меня. На его лице отразился испуг, и он резко встал, оказавшись между мной и Другим. А дальше случилось нечто странное: я вдруг услышал такой гром, что мне пришлось зажать уши, и то же сделали все остальные в лавке, и пришелец в том числе, он вообще согнулся и побелел, как будто от боли. Но самое удивительное в этом громе было то, что его производил дядин голос, грохоча словами, смысла которых я не мог понять. А затем вдруг внезапно наступили сумерки, и поднялся холодный ветер, мусор на дороге закрутился вихрем и полетел в разные стороны, и сутулый незнакомец попятился, попятился назад, и его едва не сбила пролетавшая мимо машина. Дальше я ничего не видел, потому что мне вдруг очень поплохело, закололо в висках и чуть не стошнило, я закрыл лицо руками и почувствовал, что падаю. Я падал и падал, летел и летел, и никак не мог достичь земляного пола под ногами. Меня окружила невиданная чернота и тишина, а я всё падал, ничего не видя и не слыша и только чувствуя, что падаю уже целую вечность.

Очнулся я не в своей комнате, а в бабушкиной, на первом этаже. Я лежал на её кровати, укрытый простыней, в открытое окно лился яркий солнечный свет, и пахло лимонным цветением. Я сразу вдохнул поглубже, ведь это такой особенный аромат, который чудесным образом поднимает настроение. И какой резкий контраст я ощутил по сравнению с запахами Дороги! Как дико и мрачно воняли эти кучи мусора, и как свежо и радостно пахло сейчас из окна! Не хочу сказать, что сирень, жасмин или черёмуха хуже лимона, но он обладает какими-то утешительными свойствами. И поэтому я, вдыхая его, невольно улыбался. У изголовья на табуретке сидела бабушка, рядом стояли дядя и сестра.

– Что это было? – спросил я дядю, имея в виду произошедшее в торговых рядах.

– Ты потерял сознание. От духоты, наверное, – ответил дядя.

– Но перед этим? Что это было? У тебя был такой голос… И сумерки, и ветер?

– Обычная гроза. А теперь о важном – как ты мог зайти внутрь? Ты же знал, что это ни в коем случае нельзя делать!

– Дверь была открыта, вот я и решил…

– Что же вы дверь-то не заперли? – заступилась за меня бабушка. – Кто угодно так зайдёт!

– Да, – добавила сестра, явно не совсем понимая, о чём идёт речь, но считая своим долгом поддержать меня.

– Никогда, – серьёзно произнёс дядя, – никогда больше так не делай!

– Конечно, дядя.

– Ну и отлично. А теперь вот что – ты раньше где-нибудь видел того человека?

Я покраснел. Потому что понял, что сейчас придётся признаться в своём вранье и рассказать правду. Сколько раз бабушка говорила мне, что никогда нельзя врать, ведь тайное рано или поздно станет явным, но я почему-то всё равно врал. Смущаясь, я рассказал о нашей с Эолой встрече с незнакомцем в тумане на поле.

– Простите, что сразу не рассказал, мы думали, вы смеяться будете над нами.

– Да, – сказала сестра.

– Ясно, ясно, – озабоченно пробормотал дядя. – Так я и думал.

О чём он думал и что ему стало ясно, он не сообщил, а потрепал меня по плечу и вышел из комнаты. Я почувствовал, что ко мне вернулись силы, и принял сидячее положение. Лежать дальше не имело смысла, меня звали солнце, благоухание садов, шёпот ручья и ветер в ивах.

– Бабушка, мы к ручью! – сказал я, одеваясь.

– Идите, идите, только вот что, – обратилась она к сестре, – там солнце, возьми-ка мой платок.

Задумавшись на секунду, она добавила с подозрением:

– Кстати, а где он?

Мы с сестрой переглянулись. Дело в том, что белый бабушкин платок мы так ей и не вернули. После того, как мы разорвали его, чтобы повесить тряпочку на жасминовый куст, он совсем потерял вид, и мы решили его не возвращать. Мы подумали так – спрячем его, а бабушка, возможно, и не вспомнит, мало у неё, что ли, других платков.

– Мы его порвали! – с трагической горечью призналась Эола. Чтобы украсить куст у Медвежьего камня! Прости!!!

И она зарыдала. Я всегда удивлялся этой её способности взять и заплакать на ровном месте, причём так, чтобы взрослые тут же начали жалеть её, утешать и сюсюкать. В общем, умела она манипулировать людьми. Я-то ни секунды не сомневался, что плачь её неискренний, но исполнялся он, что и говорить, виртуозно. Она всхлипывала и подвизгивала, выла и тёрла глаза, размазывая слёзы по щёкам.

– Ну что ты, внученька! Ну что ты! – засуетилась бабушка, не успев даже рассердиться. – Что так плакать? Подумаешь, платок какой-то! Я тебе десять таких подарю!

Она нагнулась и прижала Эолу к груди.

Видя, что всё в порядке, я решился спросить бабушку:

– Кстати, а что это за куст с ленточками, ты не знаешь?

– Знаю. Считается, что если повязать на него ленточку и загадать желание, оно обязательно исполнится.

Услышав это, я разволновался, причём так сильно, что даже покраснел. Это, конечно, стало всем заметно.

– Кстати! – вспомнила сестра. – А ты мне ведь так и не рассказал, что загадал тогда!

На помощь мне пришла бабушка:

– А вот это ни в коем случае нельзя рассказывать! Иначе не сбудется.

– Ммм, жаль, – с фальшивым огорчением я покачал головой, – а мне так хотелось тебе рассказать!

Сестра всё равно допытывалась потом целый день:

– Я спасла нас от бабушкиного гнева, применив всё моё мастерство, а ты даже не можешь сказать, что загадал! И после этого ты ещё хочешь называться моим братом?!

– Извини, извини, – разводил я руками, – слышала, что она сказала? Я бы с радостью, но…

После того случая в Торговых рядах я долго не мог забыть вонь Дороги. Я не понимал, как же там, на той стороне, живут люди, если так воняет во всём Городе. Как они просыпаются и вдыхают первым делом это зловоние, как они ходят по улицам и всё время дышат смрадом помоек. Мне казалось, что у них всегда должно быть плохое настроение.

Я даже стал видеть кошмары, в которых ощущал запах Города. Мне снилось, что я оказываюсь на помойке и не знаю, как выбраться оттуда, потому что со всех сторон непреодолимые груды мусора. Я просыпался испуганный, вскакивал и дико озирался по сторонам, пока наконец не обнаруживал, что сижу на своей кровати на втором этаже, а из открытой двери балкона доносится благоухание сада. От радости, что я дома и не воняет, я прямо-таки смеялся в голос.

Дядя, заметив моё тревожнее состояние, сразу понял, что это связано с тем случаем. Как-то за завтраком, когда бабушка с сестрой куда-то ушли и мы остались вдвоём, он прямо спросил, что же меня беспокоит. Я честно рассказал ему о своих снах про помойку.

– Вот видишь, – сказал он, – как опасен Город! Именно поэтому большинству из нас запрещается бывать на той стороне. Всего несколько секунд хватило, чтобы заразить тебя. А если бы ты провёл там часы? Или дни? Скорее всего, мы потеряли бы тебя навсегда! Ты бы стал одним из них. Понимаешь?

– А сейчас я не стану одним из них? – с ужасом спросил я, вспоминая того сутулого усталого незнакомца с неприятным взглядом.

– Не переживай, ты был там совсем недолго, и скоро всё пройдёт. Но впредь – будь очень осторожен!

– Да уж, обещаю! – воскликнул я. – Обещаю, что ноги моей на той стороне никогда больше не будет!

На рыбалку мы с дядей ездили регулярно. И не потому что нам прямо-таки необходима была рыба, мы и без рыбы прекрасно обходились. Нам нравился сам процесс – сидеть в лодке с удочками, следить за поплавком на мелкой ряби, наблюдать закат и чернеющий лес на берегах. Эола, кстати, равнодушно относилась к рыбалке. Ей было противно насаживать червя, возиться с мокрой скользкой рыбой, вытаскивать крючок из её пасти. Она больше любила с бабушкой ходить в лес собирать ягоды на полянах. А я, наоборот, терпеть не мог ползать по поляне, согнувшись вдвое, и обирать кусты, пока тебя жрут комары. Уже через десять минут я уставал так, как будто весь день таскал тяжести. Вообще я давно заметил, что если берешься за дело, которым заниматься лень, то устаёшь сразу. Наступают вялость и апатия, бледнеешь, ноги слабеют. А если занимаешься чем-нибудь увлекательным, то запас сил неисчерпаемый, прыгаешь, бегаешь, взлетаешь на деревья, и никакой усталости.

На берегу Озера мы держали старую деревянную лодку с вёслами. Мы всегда вытаскивали её из воды, чтобы в случае шторма не унесло. Хотя на нашем Озере штормы бывали крайне редко, наверное, раз в несколько лет.

В этот раз к нам присоединился Рыбак, тот самый, который вывел нас с Эолой из леса, когда мы потерялись. Втроём мы легко столкнули лодку в озеро. Вернее, даже вдвоём, потому что мне велели садиться сразу, ещё на берегу. Я разместился на носу, Рыбак на корме, дядя на скамье посередине, с вёслами. У меня было важное место – тот, кто сидит на носу, спускает и поднимает якорь, когда уже выбрано место для остановки. Дядя взялся за весла и принялся грести. У него ловко это получалось, легко и уверенно, без особых усилий, но при этом так, что шли мы быстро. Лопасти погружались в воду очень плавно и с тихим всплеском выходили почти без брызг. И кроме этих вот всплесков, ничто не нарушало тишину чёрного Озера, даже чайки молчали. Нас окружали удаляющиеся берега в серых валунах и кривых соснах, дул ветерок с запахом водорослей, клонилось к закату тусклое красное солнце. При таком солнце вода становится особенно тёмной, а солнечная дорожка бордовой. И вот пока дядя грёб, я смотрел на эту дорожку и представлял, как смогу дойти по ней до самого горизонта. Рыбак в это время возился с удочками. Я часто замечал, что взрослые редко могут просто любоваться миром, они всё время ищут себе занятие.

Честно говоря, мне тоже хотелось погрести. Но дядя доверял мне это дело обычно только на обратном пути и когда прошли уже большую часть. Думаю, это потому, что я грёб медленно и шумно. Хотя я старался изо всех сил, так, что тучи брызг летели ему в лицо.

Мы встали в полукилометре от острого скалистого мыса, выдающегося в озеро. На самом краю этого мыса росла особенно высокая и кривая сосна, частью мёртвая – от удара молнией. Я спустил якорь (тяжёлый камень, обвязанный верёвкой) на дно где-то на глубине двух с половиной метров. Мы выбрали это место не случайно, сюда действительно часто заходили окунь, плотва, подлещик, щука и даже судак. Дядя говорил, что рыба любит это место, потому что здесь есть какая-то особенно приятная для неё яма.

– Хорошая стоянка! – одобрил Рыбак.

Я немного расстроился из-за того, что, оказывается, не только мы с дядей знаем это место.

Пока мы ехали, Рыбак настроил мою удочку по-своему, повесил свой поплавок, грузила и новый крючок.

– Держи, попробуй теперь так половить. Увидишь, вся рыба твоя будет.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Откуда?! – он обиделся. – Да я первый рыбак в округе.

– Вот как! – усмехнулся дядя. – Я вообще-то фору могу дать любому первому рыбаку в округе.

– Что ж! – покачал головой Рыбак. – Предлагаю пари.

– Согласен! Какое?

– Кто меньше рыбы выловит, тот год не бреется.

– Идёт, – равнодушно кивнул дядя.

Мне, признаюсь, это пари показалось несправедливым. По-моему, Рыбак в любом случае ничего не терял.

Насадив червей на крючки, мы закинули удочки. Припоминаю в этой связи, кстати, что не всякий червь хорош для рыбалки. Если он очень маленький и вертлявый, его сложно нацепить так, чтобы не порвать. Если же он длинный и жирный, то рыба его съест, не задев крючка. В общем, это определённое искусство – выбрать нужного червя и правильно насадить его на крючок. Но поскольку мы с дядей выходили в озеро регулярно, я уже был опытен в этих вопросах.

Далеко не всегда сразу начинало клевать. Иногда вообще не начинало. В таком случае мы сматывали удочки и ехали искать другое место. Но в этот раз всё пошло как надо. Не прошло и минуты, как я заметил лёгкое подёргивание поплавка, которое ни с чем не спутаешь, даже если на воде сильная рябь. Спустя секунду он резко ушёл под воду, и я дёрнул удочку вверх. Леска натянулась и пошла по воде зигзагами – рыба пыталась освободиться. Я умело подсёк её, не дав глубоко заглотить крючок, и вытащил. Это была плотва, вполне приличного размера, и я с гордостью положил её в ведро. Однако спустя секунду дядя вытащил здоровенного леща, а Рыбак щуку.

В течение следующего часа я выловил много плотвы, окуней и ненужных ершей, но ничего крупного мне не попадалось. Дядя с Рыбаком, наоборот, часто таскали большую рыбу. Наверно, думал я, мне не идёт большая рыба потому, что я сам ещё маленький.

Сложно было сказать, кто из них выигрывает. Перевес оказывался то на стороне дяди, то на стороне Рыбака. В какой-то момент последний предложил считать только крупную рыбу. Дядя согласился, хотя рыбы у него было побольше, но именно крупной поменьше. Я, разумеется, болел за дядю и очень переживал. И, как назло, Рыбаку чаще шла большая рыба.

Солнце почти совсем село за горизонт, оставался лишь край красного диска. До конца рыбалки было ещё минут двадцать, и Рыбак повеселел, предчувствуя победу. Дядя никаких эмоций не выражал, и я не мог понять, расстроен он или нет. Он свернул удочку и стал готовить маленькую донку. Что ж ты делаешь, дядя! – про себя сказал я, не осмеливаясь вслух давать ему советы. В общем, я огорчился ужасно, видя, что он творит, как он теряет время. Минут пять не спеша он готовил донку, потом закинул её и пристроил на борту. Рыбак улыбался – и ещё бы, ведь за время, пока дядя возился, он вытащил двух судаков, по килограмму-полтора. И тут донка у дяди подскочила и я тоже. Она ударила в борт и чуть не улетела, но он ловко поймал её и встал в рост. Леска натянулась, причём с такой силой, что лодку повело и дядя едва не выпал за борт, но он упёрся ногами покрепче и стал медленно заматывать. Видя его нечеловеческое напряжение, я испугался, что он поймал какое-нибудь чудовище, и пробормотал, побледнев:

– Дядя, а не лучше ли выбросить донку? Чёрт с ним, с этим спором!

– Не бойся, – расхохотался дядя, – всё будет хорошо!

И пока он смеялся, я услышал гром в отдалении, прозвучавший как будто в такт его смеху.

Вскоре он подтащил рыбину к лодке, и я увидел, что это здоровенный сом. Рыбак схватил подсак и стал помогать дяде его вытаскивать. Сом был килограммов на двадцать-двадцать пять.

– Ну что? – спросил его дядя, когда они вытащили сома. – Что там насчёт крупной рыбы? На сколько твоих мой сом потянет?

– Ничего, – нахмурился Рыбак, – ещё не вечер. – И закинул удочку.

Но вообще-то, был уже вечер. Солнце скрылось: там, на западе, горизонт затянуло странным черным маревом, которое иногда рассекали молнии. Поднялся порывистый ветер, чайки всполошились и испуганно заметались. Приглядевшись, я понял, что тьма надвигается на нас, причём очень быстро.

– Дядя, – сказал я, – посмотри!

Дядя посмотрел, и Рыбак посмотрел, и тут они, ни слова друг другу не сказав, стали быстро сматывать удочки.

– Якорь, быстро! – крикнул мне дядя.

Я вскочил и бросился к канату, предчувствуя, что грядёт нечто страшное.

И в самом деле, спустя несколько секунд задул ветер такой силы, что лодку стало разворачивать, а вдали поднялась высокая пенная волна и помчалась в нашу сторону.

Пока я поднимал якорь, дядя сел на весла и принялся поворачивать лодку носом к ветру. Он это очень вовремя сделал, потому что как раз подошла та самая волна и вздыбила лодку почти вертикально. За этой волной шла вторая такая же, а за ней раза в два больше. Я видел, что дяде тяжело держать курс против ветра, лодка постоянно пыталась встать боком. Тут ещё начался дождь. Этот дождь я никогда не забуду – словно серая водяная стена вдруг заслонила небо. Ураган рвал эту стену на части, бросая в нас колючие брызги, и выглядело всё так, как будто по воздуху тоже несутся волны.

Озёрная вода и дождь за несколько минут наполнили лодку выше щиколотки. Увидев это, Рыбак выбросил дядиного сома, затем взял корзину, вытряхнул из неё оставшуюся рыбу в озеро и стал торопливо вычерпывать воду. Несмотря на скорость его работы, её уровень почти не уменьшался.

Дядя грёб и грёб, буквально выбиваясь из сил, а я сидел на носу, глядел на буйство стихии, на хаос, смешавший воду и небо, и думал, что подобная красота мне ещё не встречалась. Мне, конечно, было страшно, по выражениям лиц дяди и Рыбака я понимал, что дело серьёзно и нам угрожает опасность. Но буря была прекрасна, она завораживала своей дикой мощью. Тучи как будто спустились к нам и крутились в бешеном вихре вокруг лодки, и воздух пах горечью грозы.

А дяде с Рыбаком было явно не до красоты. Стиснув зубы и уставившись в одну точку, дядя грёб, не сбавляя усилий. Ему чудом удавалось удерживать лодку носом к ветру, хотя мы ничуть не продвигались вперёд. Рыбак, согнувшись вдвое, выплёскивал корзиной воду. В какой-то момент он прокричал, пытаясь перекрыть бурю, что готов поменяться местами с дядей. Тот так же громко поблагодарил и отказался – всем было ясно, что Рыбак сказал это чисто из вежливости, потому что меняться в таких условиях местами означало наверняка вылететь за борт.

Через пару часов напор ветра стал ослабевать. По-прежнему лил мощный ливень, но по сравнению с тем, что недавно было, нам он показался смешным дождиком. Небо не прояснилось, но чуть просветлело, и мы поняли, что шторму конец. Ещё через полчаса мы пристали к Острому мысу. Вытащив лодку на берег, мы подошли к сосне и повалились под неё на ковёр иголок. Дядя упал прямо лицом, раскидав руки. Я забеспокоился, что сотни иголок сейчас впились в его щёки и делают ему больно. Да, под этой огромной сосной за столетия накопилось очень много иголок, зелёных, жёлтых и серых – самых древних. Я лежал на спине и смотрел в крону сосны в вышине, туда, где она, казалось, касается неба. На ветви прямо надо мной сидела большая чёрная ворона и вертела головой туда-сюда. Вдруг что-то плюхнулось на мой лоб.

– Чёрт, – выругался я и вытер лоб, – на меня ворона нагадила…

– Это хорошо, – сказал Рыбак, – значит, будешь счастливым.

Когда мы пришли домой, мокрые, растрёпанные, еле живые, нас встречал почти весь посёлок. Глядя, как эти люди радуются и аплодируют нам, я чувствовал себя героем. Жаль только пропала вся рыба и я не мог похвастаться дядиным сомом. Если бы он был у меня в руках, то мои приятели упали бы в обморок от зависти и восхищения. Я шёл и гордо смотрел вперёд, стараясь не выдавать своего волнения, но краем глаза заметил, что девочки-близняшки из соседнего дома, с которыми мы иногда играли, не сводят с меня влюблённых глаз. Ещё бы, – думал я, – кто ещё из ребят побывал в такой суровой передряге и остался жив! Пока я размышлял так, ко мне подошла другая девочка, которую я почти совсем не знал. Она взяла меня за локоть и сказала шёпотом: «Приходи ко мне после ужина! Расскажешь про ураган?» Я не успел ответить, потому что появилась Эола и влезла между нами, расцепив наши руки.

– Ох, что вас ждёт! – сказала она мне на ухо. – Бабушка в гневе.

Эта информация не сильно испортила мне настроение, ведь я был ещё ребёнком, и значит, всю ответственность понесут взрослые.

Бабушка на самом деле встретила нас сурово. Когда мы зашли в наш сад и скрылись от глаз посторонних, она сказала, строго глядя на дядю с Рыбаком:

– Ну что, шаманы долбаные? Чуть не убили ребёнка?

Я от её обращения прямо очень растерялся, никогда не слышал, чтобы моя бабушка, воспитаннейший человек, произносила такие слова. Во-вторых, я не понял, почему она называет их шаманами и какого ребёнка они хотели убить.

– Какого ребёнка, бабушка? – спросила Эола, которая тоже не поняла.

– Этого, брата твоего! – сердито крикнула она.

– Дядя, вы хотели меня убить? – это уже я спросил.

– Да нет, блин! – он раздражённо махнул рукой.

– Бабушка, а почему ты называешь их шаманами? Это метафора?

Она странно просмотрела на меня и покачала головой.

– Уж не знаю, о чем ты говоришь, о какой такой метафоре, но если это новое ругательство, то да, именно это я хочу сказать.

Я понял, что бабушка не знает, что такое метафора, и спросил дядю, почему она называет их шаманами. Он вздохнул и ответил:

– Потому что мы – шаманы.

Так мы с Эолой узнали, что, оказывается, шаманы – это не персонажи старых сказок и легенд, а реально существующие люди. Но самое удивительное заключалось, конечно, в том, что шаман – наш родной дядя, которого мы знаем всю жизнь. К сожалению, больше он ничего нам рассказывать не стал. Когда они с Рыбаком ушли, мы попытались расспросить бабушку, но она тоже ничего толком не прояснила. Сказала лишь, что буря случилась из-за того, что они жульничали на рыбалке.

– Когда два шамана вместе начинают шаманить друг против друга, ничего толкового не будет. Хорошо, что не погибли все.

Ночью мы с сестрой долго не могли заснуть, потому что обсуждали эту новость. Мы теперь ещё больше гордились нашим дядей, но расстраивались из-за того, что бабушка запретила обсуждать это с другими ребятами. Жаль, что нельзя было похвастаться, и мы стали выдумывать, как бы публично спровоцировать дядю на то, чтобы он показал своё умение.

– Знаешь, – сказал вдруг я, – когда я вырасту, тоже стану шаманом.

Эола молчала. Я подождал минуту, но она так и не ответила.

– Ты что, не веришь? Думаешь, не стану?

Она снова промолчала. Я прислушался и услышал её тихое дыхание. Всё ясно, заснула. Я повернулся на другой бок, к стене, вдохнул поглубже запахи сада, проникающие через открытую дверь балкона, и закрыл глаза. Такой это странный момент, засыпание, – подумал я. – Никогда его не поймаешь. Не спишь, не спишь, а потом – бац! – и ты уже спишь.

Теперь я часто вижу один и тот же сон. Хотя это не совсем правда – про один и тот же сон. Когда люди говорят, что они снова увидели сон, который уже снился раньше, мне кажется, они врут. Все сны чем-то отличаются, и не может быть, чтобы они повторялись точь-в-точь. Другое дело, что иногда возникает обманчивое ощущение, будто ты уже видел этот сон, причём много-много раз, хотя на самом деле видишь его впервые.

Так вот, мне снится, что я поднимаюсь на большой красивый корабль с надутыми белыми парусами. Я бы назвал его фрегатом, но не уверен, что это действительно так. Все залито ярким солнечным светом, небо ясное, только вдалеке, наполовину скрытые парусами, видны белоснежные пышные облака. Эти облака кажутся мне гигантскими воздушными замками. Поднимаясь на парусник, я испытываю необыкновенную радость. Я понимаю, что похожие чувства были у меня только в раннем детстве. Дует ветер, хлопая парусами, и я знаю, что корабль сейчас отправится в путь, далеко за горизонт, туда, где облака превращаются в сплошную линию. Я подхожу к фальшборту, облокачиваюсь и глубоко вдыхаю морской воздух. Мне так хорошо и спокойно, что я понимаю – нет на свете места лучше, чем этот корабль. И внутренний голос (который никогда не обманывает) подсказывает, что я останусь на нём навсегда.

Почему-то я всегда просыпаюсь до того, как парусник отплывает.

Мир так устроен, что всё когда-нибудь заканчивается. Кому-то покажется, что это плохо. Но нет, это не плохо и не хорошо. Когда заканчивается что-нибудь одно, начинается другое. Правда, могут оставаться сожаления о том, что слишком рано закончилось. Но дело в том, что если бы оно никогда не заканчивалось, то и не представляло бы такой ценности, какую представляет.

И всё же в конце пути хочется достичь состояния неизменности, оказаться там, откуда уже не придётся уходить. Рано или поздно должно быть такое – самое последнее – пристанище. Именно оно мне и снится, когда я вижу корабль.

Мы с Эолой очень любили ходить на речку. Вода там была тёплая, и можно было не вылезать из неё часами. Любопытно, что, например, в Озере вода всегда оставалась одинаково ледяной, независимо от погоды. Мы всё равно иногда купались в Озере и заметили такую интересную закономерность: если пробыть в холодной воде достаточно долгое время, то привыкаешь, и она перестаёт казаться холодной. Но дело в том, что привыкать не хотелось. Это, наверное, одно из самых неприятных ощущений, когда медленно заходишь в холодную воду: сначала она леденит ноги, потом колени, потом бедра и становится совсем невыносимой в области живота. И ты стоишь, не решаясь окунуться, а волны накатывают и плескают в ещё сухие части тела, и ты ёжишься, беспомощно обхватив себя руками. Другой минус Озера заключался в том, что до нормальной глубины приходилось идти почти полкилометра по колено в воде. Ну, и ещё одно обстоятельство выступало против купания в нём: нам казалось, что в таком чёрном озере, окружённом такими сумрачными берегами, обязательно должны водиться чудовища, которые незаметно подплывают, пока ты плескаешься, потом хватают тебя огромными зубастыми челюстями и утаскивают на дно.

Другое дело на речке. Летом вода там была почти всегда тёплая, прозрачная, берега светлые и зелёные. Чаще всего мы ходили на Медвежий пляж, но вообще у посёлка было несколько пляжей, в равной степени привлекательных. Был ещё Собачий и Золотой. Не знаю, почему они так назывались, видимо, были какие-то веские причины. В тот день мы решили пойти на Собачий.

Путь на пляж лежал лесом, через Паучью тропу. Как всегда в таких случаях я пустил Эолу вперёд, потому что она не боялась пауков.

Паучья тропа была особым местом, подобных которому я нигде больше не видел. Сейчас, вспоминая её, я думаю, что она волшебная. Но в то время я, конечно, не видел в ней ничего чудесного. Тропу покрывал неглубокий мох и пересекали корни, по обочинам росли чахлые сосны в лишайнике. И повсюду рядом с тропой тянулись паучьи нити. Можно было подумать, что здешние пауки охотятся не на мух и прочих насекомых, а на людей и крупных зверей (иначе зачем сети тянуть обязательно через тропу?)

– Ой, гляди, какой пушистый?! – издевалась Эола. – Хочешь погладить?

Я не хотел и торопился дальше. Но вообще, должен признаться: несмотря на пауков, я очень любил это место.

Мы вышли к оврагу, и сосново-еловый лес сменился берёзовым, мох травой, а сумерки ярким светом. Мы решили ускориться и весело побежали вниз, к реке, которую видно было уже отсюда. Она блестела между деревьев, и я заметил в просветах медленно проплывающих лебедей.

– Ого, – закричал я, – там сегодня лебеди! Мы будем купаться с лебедями!

– Как думаешь, это те же самые? – в восторге закричала она в ответ.

Я не успел ничего сказать ей по этому поводу, потому что на полном ходу врезался в человека, который внезапно вышел из-за толстой берёзы. Я отпрянул, но он схватил меня за плечо длинными сильными пальцами. Это был тот самый Другой, которого я видел в дядиной лавке. Его волосатая рука походила на паука, но я не мог стряхнуть её, так крепко она в меня вцепилась. И снова был этот неприятный взгляд и нерадостная улыбка. Зачем, ну зачем вообще улыбаться, – промелькнуло в моей голове, – если тебе не весело?

– Отпусти его, урод! – Эола подняла шишку и бросила ему в лицо.

Он побелел от злости и двинулся к ней, не выпуская моё плечо.

– Беги, беги отсюда, позови дядю! – я оттолкнул её рукой.

По моему тону она поняла, что сейчас не нужно спорить, и что было сил рванула обратно, к Паучьей тропе. Другой не стал бежать за ней, потому что, конечно, не смог бы догнать её, не бросив меня. И я с облегчением смотрел, как её белое платье мелькает всё дальше и дальше в лесу. Последнее, что я помню, это очень сильный удар по затылку. Мне тогда показалось, что на меня упало дерево.

Когда я очнулся, то сразу понял, что нахожусь внутри одного из тех шмелей, которые с огромной скоростью пролетали по Дороге. Мне уже приходилось видеть их: разноцветные, в стекле и на четырёх колёсах. Я догадался об этом по характерному звуку, который часто слышал, гуляя вдоль Стены. Я лежал в темноте внутри небольшого замкнутого пространства. Меня подбрасывало, било, возило из стороны в сторону. Пахло чем-то незнакомым, таких запахов на нашей стороне быть не могло, и я понял, что это запахи Города. Рядом со мной болтались какие-то предметы, я их не видел в темноте и не мог распознать на ощупь. Мне отчаянно захотелось домой, в наш сад, в мансарду, сидеть с сестрой на балконе, и чтобы где-то рядом ходили по своим делам бабушка и дядя. И так мне стало жаль себя, маленького и беззащитного, что возникла надежда: а вдруг Другому тоже меня станет жаль? Он посмотрит на меня, я попрошу его, плача, отпустить меня, и он отпустит? Но я знал, что он не отпустит. И я зарыдал.

Хватит! – строго сказал я себе. – Хватит! Будь мужчиной.

Я понял, что веду себя недостойно и эта трусость точно не вызвала бы ни у кого уважения. Что бы подумали Эола, бабушка и дядя, если бы увидели меня, свернувшегося калачиком и ревущего в грязном нутре этой летящей машины? Ох, думаю, они бы тоже заревели, и ещё как… Я понял, что лучше не думать о таких вещах, а то я вконец раскисну и буду ни на что не способен.

Я был уверен, что еду по той самой Дороге, которая проходила вдоль Стены. В то время я, конечно, ещё не знал, что существует множество других дорог. Вдруг, подумал я, мы проезжаем мимо рынка, который объединяет два наших мира и где торгует сейчас дядя? И если я буду звать на помощь, он услышит меня и спасёт?! И я закричал. Изо всех сил, громко и протяжно, как только мог. Я кричал до тех пор, пока не сорвался на хрип и писк. Убедившись, что больше кричать не могу, я затих в ожидании. Мне было ясно, что сейчас я больше ничего не могу сделать. Но надежда не угасла: я знал, что даже если я не еду вдоль рынка и дядя меня не слышит, он всё равно будет меня искать.

Разными частями тела и чаще всего головой я сильно бился о железное дно и стенки. И ещё я задыхался от невыносимой вони. Мечтая о глотке свежего воздуха, я невольно представлял летнее небо в нежаркую погоду: яркое, голубое, с редкими, но очень пышными облаками. Я видел эту волшебную, безумно притягательную прохладную синеву, к которой хочется приникнуть всем телом, вдохнуть её глубоко и замереть. В жаркий безоблачный день, когда солнце затмевает небо, синева исчезает, уступая место белому непрозрачному мареву. И вся красота пропадает. Хотя, конечно, есть своя прелесть и в очень жарком дне: бредёшь тогда по сухим пыльным дорогам, вокруг земля потрескалась, трава пожухла, деревья поникли, а солнце светит так, что смотреть по сторонам больно, всё как будто горит. В такие моменты кажется, что время остановилось, и жизнь тоже – ни собак на улицах, ни птиц, даже насекомые – и те попрятались куда-то. Но всё же больше я люблю свежее лето, с ветерком, с синим небом, с плывущими по нему кораблями облаков.

– Вылезай, сучонок!

А я задремал и не заметил, как мы остановились. Он стоял надо мной, подняв крышку багажника, а за ним простиралось тяжёлое пасмурное дождливое небо.

Мы были в Городе.

Он протянул длинную костлявую руку, больно схватил меня за плечо и вытащил наружу. Ноги затекли, я не смог стоять и упал. Тогда он взял меня за локоть и потащил по тёмно-серой дороге – такой же, как та Дорога, что проходила вдоль Стены, только поуже. Вдоль дороги стояли высокие многоэтажные дома, впервые я видел их так близко. Они выглядели заброшенными: с выбитыми стёклами, с черными провалами подъездов без дверей, с потрескавшимися стенами. Росли здесь и деревья, тополи, но до чего же жалко было на них смотреть! Это скорее пародия на деревья, чем сами деревья: чахлые, с поломанными сучьями, с отрезанной кроной. Это надо же, чтобы им так не повезло, ведь вполне вероятно, что их ещё в виде семян принесло откуда-нибудь из Леса по ту сторону Стены, и вот теперь они задыхаются здесь.

Я весь перепачкался в мокрой грязи, пока он влёк меня за собой. На обочинах валялся мусор, и отовсюду доносился запах гниения. Чем же это пахнет? – думал я. Этот запах вызывал у меня страх. На дороге я заметил дохлую собаку, наверно, раздавленную машиной, – с отрытыми неподвижными глазами. Ужас охватил меня с новой силой, и я опять запаниковал. Я знал, почему мне так страшно – потому что я не был готов к смерти. Я закричал, попытался вырваться, я бился в его руках, ни о чём не думая, а просто следуя инстинкту самосохранения, но он крепко держал меня.

– Заткнись! Заткнись! – зашипел он в бешенстве, так что глаза потрескались красными прожилками, и слюна полетела изо рта, и несколько раз ударил меня по голове.

Я обмяк в его руках, снова теряя сознание. В последний момент перед тем, как провалиться в беспамятство, я увидел Эолу, играющую в белом платье у ручья. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

Два раза потерять сознание за такой короткий срок – это уже слишком! – вот что подумал я, когда снова пришёл в себя в незнакомом тёмном помещении. Надо быть умнее, хитрее и, главное, не паниковать. Теперь по собственному опыту я знал, что паника делает только слабее, обезоруживает и даёт врагу преимущество. Нет смысла поддаваться панике, – размышлял я, – в панике я становлюсь совсем беспомощным. Надо сохранять разум, держать себя в руках и ничего не боятся! В конце концов, что может со мной случится? Только смерть, а ничего страшнее не будет.