Читать книгу По ту сторону неоновых огней - Иван Александрович Толмачев - Страница 1

ПОПУТЧИЦА

Поезд тронулся. Часы над дверьми в тамбур показывали 6:45 утра.

Я поёжился: выезжать в такую рань – то ещё удовольствие. Больше всего я надеялся, что за эти три с половиной часа пути до Хельсинки мне удастся хоть немного вздремнуть. Для этого были все условия: ни рядом со мной, ни в креслах напротив никого не было, поэтому можно было развалиться на своём месте и во всю длину вытянуть ноги.

Конечно, это не было чистой случайностью. Мне нравится компоновка мест в вагонах скоростных поездов: помимо обычных сидений, как в самолётах или автобусах, в них всегда бывают расположенные друг напротив друга места со столиком между ними. В таких закутках обычно больше пространства для ног, и они кажутся более просторными, чем остальные. Поезда в это время едут полупустые, поэтому я всегда специально покупаю билеты в самый последний момент и выбираю такие вот незанятые четырёхместные закутки со столиком. Шанс, что вдруг кто-то подсядет, практически нулевой: слишком уж много в вагоне свободных мест, чтобы добровольно ехать рядом с кем-то.

Я потянулся, зевнул, закрыл глаза и прислонился и головой к окну, вытянув ноги и удобно засунув их под сиденье напротив – откровенно говоря, если бы не контролёры, я бы вообще разулся и положил их на сиденье. Но сон никак не шёл. Ни ритмичный стук колёс, ни плавное покачивание поезда, ни раннее утро так и не смогли меня усыпить, лишь напуская лёгкую дремоту.

Пытаться себя пересилить было бесполезно. Я понял, что лучше дождаться тележку с кофе и прекратить эту бессмысленную борьбу с организмом.

Задремав на этой мысли, я и не заметил, как эта самая тележка оказалась прямо рядом со мной.

– Чай? Кофе? – спросила продавщица.

– Кофе. Чёрный и без сахара. А ещё сливки, будьте добры.

Наливая мне кофе, она сочувственно посмотрела на мою позу и сказала:

– Да вы не стесняйтесь. Кладите ноги и спите спокойно. Вроде бы на эти места никто не покупал билетов.

– Откуда вы знаете?

– А у меня есть схема всех занятых мест. Нам начальник поезда даёт.

Это радовало.

– Спасибо.

Расплатившись и взяв стакан с чем-то отдалённо напоминающим кофе, я посмотрел на часы. Уже 7:30.

Я ехал и смотрел в окно, с удовольствием последовав совету женщины. Время от времени, несмотря на выпитый кофе, я продолжал проваливаться в тягучее небытие. Так прошло ещё полчаса, прежде чем поезд начал постепенно замедляться, пока не остановился полностью, издав протяжный скрип. Голос в динамике объявил название станции и время стоянки, но я уже настолько провалился в свой «сон», что не разобрал ни единого слова.

Еле открыв глаза, я посмотрел на табло. Бегущая строка как бы между делом сообщала: СТАНЦИЯ ВЫБОРГ. 8:05.

До границы было уже недалеко, поэтому нужно было просыпаться. Я достал телефон. Ни сети, ни сообщений не было. Часы на нём показывали 7:55 – то ли они отставали, то ли спешили вагонные. Я проверил: наручные вообще показывали ровно 8:00. Окончательно из дремотной дымки меня вырвал громкий женский голос. Когда я наконец опомнился, я увидел, что передо мной стоит молодая девушка в синей толстовке и с маленьким, почти детским рюкзаком в руках, и, жестами показывая на кресло напротив меня, что-то спрашивает по-английски. В руках у неё был смартфон, которым с невероятным градусом возмущения она буквально тыкала мне в лицо. Недовольства и нетерпения ей было не занимать. Я не сразу сообразил, что на его экране высвечен электронный билет с номером того самого места напротив. Вид у меня, наверное, был тот ещё.

Я быстро убрал ноги, улыбнулся ей, выпрямился в своём кресле и, извиняясь, жестом пригласил её сесть. Она кивнула, убрала на верхнюю полку свой рюкзак и с победным видом села, воткнула в уши наушники и уставилась в окно. Я вскользь посмотрел на неё: совсем юная, с острыми чертами лица, слегка вздёрнутым носом и немного непропорционально маленькими глазами. Волосы собраны в аккуратный пучок. Я смотрел на неё скорее из любопытства – мне не давал покоя и чуть-чуть бесил тот факт, что она села именно сюда, когда в вагоне полно свободных мест. У неё электронный билет, а значит, место она выбирала сама – она попросту не могла пропустить этот шаг при покупке билета онлайн. Ну и зачем, спрашивается? Если ищет приключений или мимолётных романов, то это не по адресу.

Размышления мои прервала возвращающаяся тележка с кофе и едой. Весьма вовремя, ведь было уже 8:10 – скоро будет граница, надо принимать человеческий облик. Жестом я подозвал продавщицу.

– Ещё один кофе, пожалуйста. И заберите пустой стакан, – попросил я.

– Что, не спится? – спросила продавщица. – Ну, это и хорошо. Скоро пограничники будут.

Я ничего не ответил. Она снова налила мне кофе, взяла пустой стакан, загадочно хмыкнула и пошла дальше. Мою соседку она как будто проигнорировала. Я быстро выпил свой кофе, откинулся в кресле и посмотрел в окно. Хотелось снова вытянуть ноги, но – увы.

Тем временем, поезд остановился. В вагоне повисла почти гробовая тишина.

Однако не успел я снова начать мысленно возмущаться насчёт сложившихся обстоятельств и так внезапно свалившегося на голову соседства, как заметил, что моя попутчица, практически не моргая, смотрит на меня и ехидно ухмыляется. Я резко отвернулся и изо всех сил старался не обращать на неё внимания, но боковым зрением всё равно видел, что она продолжает на меня смотреть. Было в её взгляде что-то такое, от чего мне стало не по себе. Надо было срочно развеять это наваждение. Чтобы снять неловкость, я повернулся к ней и сказал:

– We’ve crossed a border. Immigration officers will be here soon¹.

Не отрывая от меня взгляд, она подалась немного в мою сторону и рассмеялась.

– Можете не усердствовать, я и по-русски прекрасно понимаю, – ответила она.

– Что? Эм. Как? Вы же… – я опешил. – Простите, я просто растерялся. Вы, когда подошли, по-английски со мной заговорили. Вот я и подумал…

– Да мне просто захотелось. Увидела вас и решила по-английски спросить. Вы с таким смешным видом тут спали. Показалось, что это будет в тему.

– Я… не… – я замялся. – Это как? И как это, простите, связано?

– Ой, да просто. Не допытывайтесь. Просто захотелось.

Она замолчала и повернула голову к окну. Меня немного возмутили её слова. В конце концов, я уже не мальчик, чтобы со мной так разговаривали. Хотел ей возразить, но она, поймав мой взгляд, сказала:

– Если я скажу, что приняла вас за иностранца, вы успокоитесь?

– Я? Что? Ладно. По крайней мере, это уже больше похоже на правду. Не надо со мной играть. Кстати, это вы поэтому на меня так смотрите всю дорогу?

– Ну-у-у… Отчасти. Ещё вы так смешно на часы смотрите.

– Слушайте, я вам что, клоун? – теперь моему возмущению не было предела. – То сплю смешно, то на часы смешно смотрю. Что ещё я смешно делаю? И вообще, мне от вашего взгляда не по себе. Я уж молчу, что это как минимум не вежливо.

– Э-м-м. Извините. Не думала, что это вас так заденет, – она немного подалась в мою сторону. – Кстати, ругаетесь вы тоже смешно.

Сказав это, она рассмеялась и расслаблено откинулась в кресле. Я промолчал. Продолжать этот бессмысленный диалог у меня не было никакого желания. К тому же, на другом конце вагона уже появились финские пограничники. Глядя на них, я снова остановил взгляд на электронном табло с часами: 8:30.

После этого я машинально посмотрел на руку и вот что заметил: разница между временем на табло и моими наручными часами исчезла. Они показывали абсолютно одинаковое цифры. Ради интереса я достал телефон и посмотрел на нём. Тут разница, наоборот, увеличилась: на нём было всего 8:15. «Сбой какой-то», – подумал я и тихо пожал плечами. – «Пора уже избавляться от этой дурацкой привычки постоянно смотреть на часы». Я выглянул в проход. Пограничники были в нескольких рядах от нас, но им явно настолько не понравился вид парня в серой толстовке и с очень красными глазами, что они с каким-то показным педантизмом начали досматривать его самого и его вещи. Заглянули даже во все отвороты его кепки.

Соседка снова посмотрела на меня и примирительным тоном сказала:

– Слушайте, простите, если обидела вас или как-то оскорбила. Я не хотела. На самом деле, я просто имела в виду, что ваш этот модненький костюм и дорогие часы делают вас похожим на иностранного бизнесмена, но при этом вы забавно спите с открытым ртом. И эти два образа ну никак друг с другом не монтируются. Просто такое интересное наблюдение.

– Чего? Как я сплю? Вы ещё скажите, что слюну пускаю.

– Ну-у-у… Вообще-то, так и было. Я решила тактично не упоминать об этом. Учитывая, какой вы обидчивый.

Я вздохнул.

– Девушка, – сказал я. – Я не обидчивый. Просто не люблю, когда со мной так разговаривают. Особенно, такие как вы. Поймите, мне этот молодёжный флирт и панибратская болтовня не интересны. Вы мне вообще в дочери годитесь, а ведёте себя, как будто я один из ваших дружков. Я сам был молод и тоже так себя вёл. Но не надо. Мне неинтересно.

– Простите, вы сказали, флирт? – она рассмеялась так громко, что у меня зазвенело в ушах.

– Вы уж не знаете, как ко мне подобраться. И так пытаетесь, и этак. Шутки эти. И эта ваша улыбочка…

– Так, ну, во-первых, вы себе явно льстите. Не настолько вы неотразимы и интересны, чтобы к вам как-то особо, – она прямо подчеркнула это слово, – подбираться.

Она замолчала, выразительно на меня посмотрела и, выдержав паузу, продолжила:

– А во-вторых, уясните раз и навсегда. Если женщина по какой-то причине обратила на вас внимание, это не значит, что она хочет затащить вас в койку. И уж точно не представляет ваших общих детей на лужайке у дома, как это принято считать. Не обольщайтесь. Может, я смотрю на вашу рубашку и хочу такую же. А может, она мне не нравится, и я гадаю, как такую гадость вообще можно надеть. Давайте уже, телепортируйтесь в 21 век.

– Я… э-э-э-э, – я даже не нашёлся, что ответить на этот пассаж.

– Ну вот видите, даже сказать нечего. Так, ладно. Мне нужно отлучиться.

– Сейчас уже пограничники придут.

– О, об этом не беспокойтесь, – она заговорщицки улыбнулась, подмигнула мне и ушла.

На электронном табло было 8:40 или что-то около того.

Как только она ушла, я выглянул в окно. Поезд стоял на какой-то технической станции, в окружении рельс, небольших промышленных построек и каких-то хозяйственных домиков. Судя по всему, я настолько погрузился в свои мысли, что задремал и не заметил, как ко мне подошли пограничники. Опомнился я, когда одна из них, приятного вида женщина средних лет, легонько потрясла меня за плечо:

– Sir! Sir! – она выглядела озабоченной, – Are you alright? It’s Finnish immigration control.

– Oh. Yes. I’m sorry, – сказал я и выдавил улыбку, – I must have fallen asleep. Here is my passport. I only have this bag with me.

Она немного недоверчиво посмотрела на меня, но потом взяла паспорт, бегло пролистала визы, нашла нужную и поставила въездной штамп.

– Okay. Have a nice journey.

– Thank you. But there is a lady sitting in front of me.

– What? There is no one here.

– Oh, I mean she occupies the seat in front of me. But now she’s in lavatory. She’ll be right back.

– Alright. We will check².

Досматривать меня они не стали. Поставившая мне штамп служащая что-то по-фински сказала своему коллеге и пошла в сторону туалета и выхода из вагона. Спустя пару минут, проверив оставшихся пассажиров, ушёл и её коллега. Больше в наш вагон они не возвращались.

Вскоре после этого двигатель поезда снова завёлся.

Мои мысли опять прервала вернувшаяся соседка. Она как будто специально незаметно подкрадывалась и выдёргивала меня из задумчивости, – так, по крайней мере, мне в тот момент начало казаться. Отсутствовала она, по моим ощущениям, минут 25.

– Ну что, они там к вам не ломились? Я как-то в прошлый раз пошёл в туалет прямо перед приходом пограничников. В дверь потом барабанили так, что она, мне кажется, еле выдержала их напор.

– Я же сказала, не переживайте. Я им в тамбуре паспорт показала. Всё в порядке.

– Не знал, что так можно. Обычно требуют на место вернуться и с него ни ногой.

– Вы много чего не знаете, уж поверьте.

– Опять вы надо мной издевайтесь? – простонал я скорее с отчаянием, чем со злостью. – Что у вас в голове вообще…

– А я абсолютно серьёзно. Вы думаете, что много знаете и понимаете, а на самом деле, не знаете вообще ни черта.

Она смотрела мне прямо в глаза. Когда она говорила, голос у неё был абсолютно ровный и не эмоциональный. То же самое читалось и во взгляде. Недавнее кокетство сменилось вдруг пугающим спокойствием. У меня снова пошли мурашки по коже. Но несмотря на это, что-то притягивало в этом взгляде притягивало, гипнотизировало.

Поезд начал набирать скорость. Его ускорение, пусть и плавное, и размеренный стук колёс развеяли это секундное наваждение. Я откинулся в кресле, попытавшись придать себе максимально расслабленный и равнодушный вид, но со стороны это скорее всего выглядело ровно наоборот.

– Ну-ка, – сказал я. – Просветите меня.

– Ха. Ладно. Легко! – она снова выглядела весёлой. – Вы посмотрите, сколько уже вы сделали неверных суждений за последний час.

– Чего?

– Ну вот взять хотя бы меня. Вы начали с того, что подумали, что я иностранка. Но я не иностранка. Более того, потом вы предположили, пусть и не вслух, что я русская. А это тоже не так.

– Да, но вы мне и не говорили, откуда вы. Потому, услышав чистую русскую речь, я предположил то, что на моём месте предположил бы любой.

– Допустим. Но, а вдруг я из Эстонии? Или Латвии? Или вообще откуда-нибудь с юга Финляндии?.

– Ну, и откуда же?

– А это неважно. Я отовсюду и ниоткуда, я не локальна, я глобальна. Но вы можете считать, как хотите. Главное, что важно сейчас, – вы ошиблись в суждениях. Далее. Вы предположили, что я флиртую. А это, как я вам уже сказала, совсем не так. Но! Когда вы выдали свою гневную тираду, вы почему-то сделали вывод, что я вам гожусь в дочери. Поверьте, мне, я не так молода, как вы думаете, а вы не так стар. Это довольно обычная когнитивная ловушка, когда судите лишь по внешности. Вернее, по тем вещам, которые вы хотите видеть. Конечно, сейчас, когда я вам всё это сказала, вы начнёте обращать внимание на детали и убедитесь в моей правоте. И поймёте, что ничего не знаете.

– Когнитивная? – переспросил я. – Вы хоть сами-то понимаете, о чём говорите?

– Ловушка восприятия, если вам так проще. И да, я понимаю, о чём говорю, – ответила она спокойно.

– М-да. Интересное рассуждение. И слова такие мудрёные. «Я не так молода, как вам кажется». Не смешите меня. Вам должно быть далеко за тридцать, чтобы не годиться мне в дочери и так говорить. Люди, конечно, по-всякому выглядят, но вам и двадцать-то с натяжкой дашь. Можете считать это комплементом.

– Не ехидничайте. Вы не можете знать всего.

– Допустим. Но к чему это всё? Мне абсолютно всё равно, кто вы, откуда и сколько вам лет. Мне даже всё равно, флиртуете ли вы со мной или нет. Я просто хотел, чтобы не тратили своё время впустую, как сейчас вы тратите моё.

Она резко посмотрела мне в глаза и ехидно улыбнулась.

– Вы хотите сказать, что знаете, что такое время? – сказала она с вызовом.

Я опешил.

– Э-м-м-м…

– Что, неожиданный вопрос?

– Более чем. Да и звучит как приглашение в секту. Типа: «не хотите ли поговорить о Господе нашем?». Но я в эти игры не играю.

– А вы прям юморист. Тем не менее, это факт. Вы ни черта не знаете про время. Вы постоянно смотрите на часы и думаете, что время – это лишь цифры, величина, отмеряющая сейчас вашу поездку и делящая её на отрезки. Отсюда и ложное представление о том, что его можно «потратить». Хотите вы или нет, а в «игры» вы всё-таки играете. Уж простите за каламбур.

– Так, так. Стоп. Что за чушь. Вы меня и правда хотите в какую-то секту заманить? Или что?

Соседка лишь хмыкнула и слегка покачала головой. Её чёрные, как уголь, глаза неестественно блеснули. Мне показалось, что она издевается надо мной. Все её движения были нарочито расслаблены, показная улыбка застыла в уголках губ, а тёмные волосы, собранные в пучок, покачивались в такт с поездом. Каждая неровность рельс, каждый стык будто эхом отзывались на них. Завороженный, я не мог оторвать от них взгляд.

– А сами-то, – сказала она, передразнивая меня.

– Что сам? – Я, наконец, отвёл глаза от её волос и прокашлялся.

– Пялитесь. Что, уже готовы в секту вступить? Или… О, боги! Вы что, хотите меня склеить? – Она сделала огромные глаза, покачала головой и насмешливо пощёлкала языком. – Шучу. Но между прочим, вы сейчас очень ярко доказываете ровно всё, что я сказала.

– Ну-ну. Всё-таки хотите продолжать эту бессмыслицу.

– Это серьёзные вещи. – Она картинно вскинула руки, потом немного задумалась и продолжила: – Хотя, в какой-то степени вы правы. Время – это всё-таки бессмыслица. И я вам докажу. Вот сколько сейчас времени?

Я демонстративно поднёс руку с часами к глазам и посмотрел на них.

– Ровно девять ноль-ноль, – сказал я, стараясь всем видом дать понять, что не заинтересован в дальнейшем обсуждении этой темы. – Вы же сидите лицом к табло. Оно прямо над дверью вагона. – Я рукой, не оборачиваясь, показал на него. – Там иногда и время показывают. – Но подумав, что это прозвучало слишком резко, я всё-таки спросил: – И что же вы хотите этим доказать? Какую-нибудь глубоко философскую мысль?

И сразу же пожалел об этом.

– Да, я их отлично вижу. И на них, между прочим, уже 9.15. Немного устаревшая у вас информация, – сказала она.

Она скрестила руки на груди и уставилась на меня с выжидающим видом. Еле заметная улыбка промелькнула на её лице. Я нехотя оглянулся и посмотрел в ту сторону. На табло ярким красным цветом действительно горели цифры: 9:15. Они быстро исчезли, сменившись названием следующей станции.

– Ну да, надо будет перевести. –Я понял, что она ждёт продолжения, но сделал вид, что не заметил этого. – Как только телефон к сети подключится и начнёт точное время показывать.

– Точное для кого? – она снова начала наступление.

– Для меня. Для всех. Оно же из Интернета.

– Это ничего не значит. Все три ваших времени – точные. По-своему, конечно. Как и мои – у меня тоже, между прочим телефон есть, даже два. Почему вам так принципиально, чтобы все эти источники показывали одну и ту же цифру?

Я не выдержал и выпалил ей прямым текстом:

– Вам это, возможно, не знакомо, но кроме чесания языком существует такая вещь, как ответственность и обязательства. Для меня эта поездка не увеселительная, я работаю. И если мне нужно где-то быть в определённое время, то мне нужно быть там одновременно со всеми. И, честно говоря, я снова не понимаю, зачем я вам это говорю. Меня уже утомил это разговор.

– О, он только начинается, – ответила она заговорщицким тоном и весело подмигнула. – Нам ехать ещё полтора часа. Если использовать это ваше глупое деление на отрезки, которым вы так дорожите. Это просто рамки, в которые вы сами себя загоняете. Да, иногда для синхронизации действий нужны какие-то ориентиры, вот, например, чтобы успеть на этот поезд. Или при необходимости одновременно быть в одном месте. Но почему-то это всегда выходит за пределы простого удобства. Вы сидите и всю дорогу смотрите на часы. При этом заметно нервничаете. Зачем? Поезд всё равно не приедет на станцию раньше того момента, пока не преодолеет всё расстояние. Смотря на часы, вы не ускорите его движение. Он едет сам по себе, а его расписание – это лишь удобство, та самая синхронизация. Разве вам не было бы легче, если бы вы не знали, сколько осталось ехать? Представьте, что ни у вас, ни в вагоне нет часов. Вы сели в поезд и знаете, что он будет ехать примерно 4 часа. Вы можете расслабиться и насладиться поездкой или этим прекрасным разговором. Даже поспать, если вам хочется. Но вместо этого, вы постоянно отмеряете оставшийся до вашего пункта назначения путь, считаете буквально каждую секунду и каждый раз спрашиваете себя: сколько ещё ехать? Сколько я ещё могу поспать? Или: а когда там пограничники придут? Вам же это только мешает.

– Допустим, тут я с вами согласен. Это дурацкая нервная привычка, которая действительно мешает расслабиться. Но я не понимаю вашу мысль всё равно. Вы же мне заявили, что я «ни черта не знаю о времени». А говорите мне вполне обычные вещи. Демагогия, да и только.

– Как вы думаете, поезд будет быстрее или медленнее идти в зависимости от того, смотрите вы на часы или нет?

– Очевидно же, что нет.

– Но при этом для вас время будет идти медленнее, если вы будете постоянно о нём думать, так?

– Оно не будет медленнее. Мне будет только казаться, что оно медленнее, потому что я концентрирую на этом своё внимание.

– Эйнштейн бы с вами не согласился.

– А вы что, Эйнштейн? К тому же, не думаю, что всё это правда. Эйнштейн был великим учёным и демагогией не занимался.

– Я пытаюсь вам на понятном примере показать, что время – это лишь концепт. Просто советую иной раз задуматься о том, что самого по себе времени не существует, у него нет ни начала, ни конца. С точки зрения вселенной это такая константа, которая не двигается никуда. То есть вы только думаете, что оно куда-то бежит, что его можно «потратить», измерить и всё в таком духе. На самом же деле, это не так, это лишь вопрос вашего восприятия, предмет вашего «мнения» о том, как должен работать мир. Как только вы всё поймёте, вам как минимум станет легче высыпаться в поезде по пути на свою супер-важную встречу. Или что там у вас. А там уже и до божественных откровений недалеко.

– Как завернули, а, – усмехнулся я. – И причём тут сон, встреча и вот это всё? Бессмыслица. Вы хоть сами видите, что говорите совершенно разные и не связанные между собой вещи?

– Они ещё как связаны. Я хочу сказать, что всё это лишь условность, которую не нужно возводить в абсолют и подчинять ей всю свою жизнь. Часы, время, дедлайны, расписания – это просто ориентиры. Цифры. Но вместо того, чтобы использовать их как обычный ориентир, вы загоняете себе в их рамки. Причём одинаковые для всех. А эти рамки могут не совпадать с вашими биоритмами, например. В результате вы едете в поезде и ждёте, когда он, наконец, приедет и вы сможете пойти «работать». Из-за этого вы не можете даже немного выспаться, отдохнуть перед этой работой. И в итоге, приходите на неё, когда не хотите и когда не хочет ваш организм! – Она картинно подняла вверх указательный палец и покачала головой. – Потом уходите, когда не хотите и ложитесь спать не когда вы хотите спать, а когда надо, потому часы вам говорят, что спать вам осталось, допустим, 5 часов до того момента, как этот порочный круг начнётся снова. А всё из-за дурацких цифр, заложником которых вы сами себя сделали.

– Ха! Как вас понесло. Я по молодости тоже такими идеями увлекался. Ну, прямо такая рокерско-анархистская фигня. У каждой уважающей себя рок-группы есть песня про «я не буду таким как все», «не стану ещё одной шестерёнкой». О, или это: «ещё один кирпич в стене».

– Не перебивайте, пожалуйста. Я не собираюсь ударяться в клише про «давайте выйдем за общепризнанные рамки это погрязшего в потреблении общества». Я вообще не об этом. Я всего лишь хочу вам сказать, что вы слишком много придаёте значения циферкам у вас в телефоне. Ну, или на руке, – когда как.

– А вы, получается, часами не пользуйтесь?

– Почему, пользуюсь. У меня тоже есть телефон с собой. И я же как-то успела на этот поезд. Просто я в остальные моменты стараюсь об этом не задумываться. Захотела спать – легла. Захотела чай или лимонад – пошла и выпила. И так далее.

– Я могу только за вас порадоваться, что ваша работа, если она у вас есть, это позволяет.

– Конечно, позволяет. Потому что я ей не позволяю меня ограничивать. А вы выбрали такую, которая заставляет вас соблюдать эти графики. И позволяете ей. Вам разве нравится это всё? Ну ладно. Это уже ваше дело.

– Вот! Это точно. Предлагаю на этом закончить эту познавательную беседу.

– Ну уж нет, – она хитро улыбнулась. – Так просто вы от меня не отделаетесь. Нам ещё долго ехать.

Я вздохнул и промолчал, отвернувшись к окну. Поезд как раз проезжал какую-то небольшую станцию. Он немного замедлился у неё, и я обратил внимание на старомодный циферблат часов на платформе, стрелки которых уверенно показывали что-то в районе 9:10. Они явно врали. Вспомнив всю эту историю со своими отстающими и спешащими часами, я мысленно ухмыльнулся и решил их проверить. Вагонные и наручные – каждые по-своему – снова спешили, а вот часы в телефоне удивительным образом показывали те же самые цифры, что и на станции. Удивившись этому факту, я машинально проводил эти часы взглядом, и моя попутчица, судя по всему, заметила это. В этот раз она подалась в мою сторону, поставила локти на разделявший нас столик и, подперев обеими руками подбородок, продолжила:

– Это называется «ментальный фильтр». Вы теперь подсознательно обращаете больше внимания на то, о чём мы с вами говорим.

– Возможно. Но это не значит, что мне это интересно.

– Это потому что я ещё к сути не перешла.

– Да что вы говорите. – Я попытался сказать это как можно более саркастически.

– Не будьте занудой.

– Всё хорошо, но если следовать этой логике, то жить надо где-нибудь в глуши на краю света и с внешним миром не контактировать, – вздохнул я.

– Да вовсе не обязательно. Достаточно просто осознавать эти рамки и стараться по возможности жить без них.

– Ладно, тогда так. Как вы, скажите на милость, собираетесь с людьми уживаться?

– А в чём проблема? Я же говорю: по возможности. Это исключительно вопрос синхронизации. Когда мне нужно синхронизировать свои действия с другими людьми, я, так же как и все, пользуюсь часами. Нет в этом ничего такого.

– Тогда я вообще перестал вас понимать. Бред какой-то несёте и сами себе противоречите.

– Ничего подобного. Вы просто очень узко мыслите. И каждой своей репликой доказываете мою правоту: все слишком носятся с цифрами. В то время как цифры – это всего лишь цифры.

– А расстояние? Это тоже цифры. Как быть с восприятием расстояния? Вы сами сказали, что поезд доедет, когда преодолеет расстояние.

– Пока не изобрели телепортацию или какое-нибудь квантовое что-то там расстояние останется вполне себе объективной величиной.

– Ладно, оставим это.

– Вот видите, вы опять слишком доверяете цифрам.

– Ну и?

– Хорошо. Давайте вернёмся к примеру с поездом. – На то, как я демонстративно цокнул языком и закатил глаза, она внимания не обратила. – Мы с вами едем на скоростном поезде, который доезжает из Санкт-Петербурга до Хельсинки всего за 3 с половиной часа. А если быть точным, за 3 часа 27 минут. Обычный же поезд проходит то же расстояние за 7 часов. Но скажите, вы бы сильно почувствовали разницу, если бы мы убрали из уравнения ваше восприятие времени?

– Я думаю, что да. Всё-таки разница ровно вдвое.

– Вот! Вы «думаете». В этом и проблема. Вы знаете расписание обоих поездов, вы знаете, чего вам ожидать и к чему готовиться. Но давайте представим, что вы сели в один из поездов, не имея каких-либо часов или иных маркеров и не зная, сколько он будет идти. Я убеждена, что разница, если вы её и заметите, не будет для вас такой серьёзной. Будет просто «чуть больше» или «чуть меньше».

– А что насчёт самолёта? Или автомобиля? Там тоже разницы не будет?

– Это всё-таки несравнимые вещи. Во-первых, самолёт летит час всего, а на машине полдня ехать, если не больше. А во-вторых, я сравниваю два поезда потому, что в них восприятие движения будет одинаковым. В машине вы будете видеть скорость, будете видеть, как тормозите, как останавливаетесь. Или чувствовать, если вдруг вам глаза закроют. В самолёте наоборот.

– Это уже какие-то допущения для убедительности теории. Представление фактов в удобном вам ключе.

– Это просто объяснение для «чайников».

– И тем не менее, вы сами оперируете цифрами.

– Я же не буду вам все физические и философские концепции разжёвывать, – сказала она с милейшей и обезоруживающей улыбкой. – Но опять же, вы верно мыслите. Наше восприятие ограничено и весьма относительно. В вопросах пространства, времени – вообще всего. Нам обязательно нужны какие-то ограничители, которые делают мир более понятным и упорядоченным.

– И это плохо?

– Да нет. Это констатация факта. Просто без этих ограничителей жить было бы гораздо легче и интереснее. И даже веселее.

– Я уже не в том возрасте, чтобы постоянно веселиться. Поэтому буду жить по старинке. А вы – как хотите.

На этой ноте, я хотел встать и пойти в вагон-ресторан за кофе, но девушку моя последняя фраза, которая, в общем-то, задумывалась как точка в диалоге и намёк на нежелание его продолжать, только раззадорила. Она была как пламя, которое разгорается от каждой брошенной в костёр деревяшки. Надежда была лишь на то, что вся эта поездка уже скоро закончится. Я вновь посмотрел через плечо на электронное табло. На нём горели цифры 9:50. «Странно, – успел подумать я. – Не могло пройти столько времени. Да и вроде бы до Хельсинки ещё минут 20-30, судя по пейзажам. Но никак не 5 минут». Соседка не унималась:

– Опять вы за своё! – воскликнула она. – Опять про возраст! Ну ведь это же только ваше «мнение». Возможно, ваше самоощущение, но не более того. Если бы не мерили жизнь днями рождения и прожитыми сезонами, вы также к своему возрасту относились бы? Это опять всего лишь ваше сознание пытается наставить вам ограничителей.

– Что вы имеете в виду? Почему мнение? Мой возраст – это данность, от которой я никуда уйти не могу. Я родился, потом был ребёнком, потом юношей и так далее. Я прекрасно помню своё взросление и вижу каждый день себя в зеркале: каждый шрам, каждую морщину, каждый седой волосок. Или вы, глядя на меня, будете утверждать, что мы с вами выглядим как ровесники? Или скажите, что у меня волосы не седеют? Что морщин нет и кожа гладкая, как у двадцатилетнего?

– Вы сейчас мне свои эмоции рассказываете. Это опять ваше восприятие. Но никто вашу долгую жизнь и опыт не оспаривает. Просто задумайтесь на минутку: а что если вы бы не видели себя в зеркале? Что если не видели бы цифр в паспорте? Вы точно также были бы уверены, что вы старый? Вам было бы интереснее говорить со мной или с каким-нибудь престарелым алкоголиком-недоучкой? Или, может, с пятидесятилетней домохозяйкой, которая кроме глупых сериалов по телеку ничего не видит? А у них ведь тоже опыт, морщины и прочее.

– Ну, с алкоголиком я бы вряд ли стал говорить. Я всё-таки не пью. Но я вижу, к чему вы клоните и скажу так: на вашем месте я бы не был так категоричен к людям. Это признак незрелости.

– А зрелость разве в годах выражается? По идее, семидесятилетний алкаш будет более зрелым, чем вы.

– Опять вы про алкашей! – Я задумался об этом и решил, что тут она отчасти права. – Но… Это вопрос спорный, да. Не хочу сейчас влезать в дискуссию по этому поводу, скажу только, что такое вполне может быть. Но мне уже нашей предыдущей беседы, – я приставил ребро ладони к шее, – выше крыши. Поэтому, давайте так. Я вижу, что вам хочется какую-то мысль высказать, так что переходите сразу к сути. Судя по часам, мы уже скоро приедем. Мне даже не верится, что я вообще у вас это спрашиваю.

– Вы просто боитесь признать, что вам это жутко интересно, – она подмигнула. – Признайтесь, вы наверняка о чём-то таком задумывались. Как минимум в молодости. Ну, в том, что вы называете «молодостью».

Надо сказать, она была абсолютно права. Когда я был студентом, я увлекался философией, ходил на специальные факультативные лекции. С несколькими сокурсниками мы устроили небольшой дискуссионный «клуб», где вели высокопарные разговоры ни о чём. Заканчивались эти сборища, как правило, попойками.

– Что, угадала? – Продолжила она таким тоном, будто иного и не ожидала.

Я улыбнулся. Воспоминания пронеслись в голове яркой вспышкой, и от них на душе стало тепло.

– Ну да, было дело, – ответил я нехотя. – Много тогда было жарких споров и выпитых бутылок. Весь этот разговор мне немного напоминает те времена.

Она покачала головой.

– Вот видите. Вы всегда это зерно в себе носили. Только вот пить при этом совершенно не обязательно. И на меня огрызаться – тоже.

– Ну, знаете. Философия – штука такая. Каждый так или иначе этим занимается на бытовом уровне. Особенно, когда ищет себя. Все молодые ищут. С возрастом приходит понимание, что это всего лишь пустые слова, демагогия. А уж про то, что под водку на кухне все уже давно любые тайны мироздания разгадали, я вообще молчу.

– Конечно, это же философия. Она и не стремится что-то создать, а лишь пытается связать разрозненные крупицы знаний. Но я-то вам не о философии говорю. И не о водке.

– А о чём же? «Время то, время сё, ловушка восприятия, бла-бла-бла». Вы тут уже битый час распинаетесь.

– То, о чём говорю я, – это физика. Чистая наука.

– Да-да: Эйнштейн, теория относительности и прочее. И тем не менее. Просто слова… ну, ладно – формулы. Формулы без какого-либо практического применения.

– Вы снова создаёте себе ограничения восприятия.

– Нет, я просто пытаюсь вам сказать, что от этих философских дебрей у меня уже голова болеть начинает. Я вспоминаю теперь, почему перестал этим увлекаться. Ни философские абстракции, ни формулы Эйнштейна мне в моей жизни никак не помогут. Вот вы этим затянувшимся монологом что вообще сказать пытаетесь? Раз пятый спрашиваю, а внятного ответа так и нет. Давайте, снова скажите, что это «ограничения восприятия». – Я в очередной раз машинально вскинул руку, чтобы проверить время. 9:45. – «Когда мы уже придем?»

– Вам это ожидание прибытия мешает ценить то, что происходит здесь и сейчас. Вы придумали для себя некую веху и теперь всячески её ждёте.

– Конечно. Я уже хочу приехать. Сделать дела и уехать домой. Меня утомила эта поездка, этот разговор, этот поезд.

– Я не о том. Я хочу сказать, что вам совершенно необязательно знать, сколько точно минут вам осталось ехать. Что вам это даст? Какая разница, сколько проходит времени в процессе, который вы не можете контролировать? Ехать ли вам 20 минут или, скажем, час – принципиальной разницы нет. Вы всё равно будете сидеть и ехать до тех пор, пока двери вагона не откроются на нужной вам станции. А вы своим ожиданием и стремлением во что бы то ни стало назначить эту временную веху как будто пытаетесь заставить время течь быстрее.

Я усмехнулся:

– Вы же сами тут уже столько времени доказываете, что времени нет. И говорите теперь, что оно «течёт». Противоречие получается какое-то.

– Его нет в нашем понимании. Для нашего с вами субъективного восприятия оно действительно течёт. Но мы мыслим тремя измерениями и воспринимаем время как просто некие отрезки, вехи. Мы путаем наше субъективное время, то есть, опыт, с четвёртым измерением, которое так же осязаемо и неразрывно связано с пространством. Во вселенских масштабах ваши часики с цифрами – это не время. Время существует само по себе и во всех направлениях. Оно статично. Вам же только кажется, что оно куда-то идёт. Но на деле не меняется даже пространство – вы лишь перемещаете в нём своё тело.

– Ну-ну.

– С точки зрения физики во времени можно так же свободно перемещаться. Вперёд, назад – любую точку. Вот мы с вами говорим сейчас, в этом году, в этом месяце. Вы видите перед собой молодую девушку. А мне, возможно, вообще уже лет 125 и я путешествую по всей Метавселенной по кротовым норам.

На этом моменте я не выдержал и рассмеялся. Увидев это, она добродушно заулыбалась и покачала головой.

– Ну, загнули! Я тоже смотрел этот фильм. Сейчас вы скажете, что вы моя бабушка. И, да, я знаю, что там была не бабушка, не смотрите на меня так.

– Подловили-подловили. Каюсь. Ну ладно. Давайте другой пример: может быть, для меня сейчас конец 80-х и я с вами сижу в аудитории №56, обсуждая труды Гегеля. А всё вот это вот, – она обвела вагон руками. – просто наглядное доказательство.

Я настолько опешил, что, кажется, даже открыл рот. Откуда она могла это знать? Угадать год и Гегеля несложно, но вот номер аудитории – загадка. «Нет, ну не правду же она говорит, в самом деле?» – подумал я и отругал себя за то, что даже позволил себе такую бредовую мысль. Попутчица, конечно, заметила моё смятение.

– Ого! Я что… снова угадала? – она засмеялась и закрыла лицо ладонями. – Вы аж побелели! Господи, да расслабьтесь вы. Я просто угадала. Представляете! Я даже цифру наобум ляпнула!

– Да уж. Не очень я в такие совпадения верю. Я уже начинаю подозревать, что это всё какой-то дурацкий розыгрыш.

– И? А в чём розыгрыш-то?

– Не знаю. Может, вы дочка кого-то из моих старых знакомых.

– Ага. И вон там моя мама: сидит на том кресле, – сказала она с сарказмом и махнула рукой куда-то в сторону. – Сейчас она встанет и полезет обниматься. Или нет! Помните проводника? Это мой отец! Ха-ха. Было бы сильно. Но нет, простите.

Я посмотрел на неё с укором. Конечно, это было совпадение. Что же ещё? Но я совершенно машинально украдкой всё-таки посмотрел в указанную сторону. Оба кресла были пусты. Так же, как и все места поблизости. Во всём вагоне было от силы человек 6, не считая нас. И никто даже отдалённо не был похож на кого-то из моих знакомых. Это было странно и удивительно, но без сомнения являлось лишь забавным совпадением, от которого всё же стало немного не по себе.

Я поёжился, зевнул и достал из кармана телефон. Ни новых сообщений, ни пропущенных вызовов – ничего не было. 9:37. Цифры разительно отличались от всех остальных, но разнице этой я давно перестал удивляться.

– Так это или нет – уже не столь важно, – сказал я. – Уже почти десять часов. Всё равно мы скоро придем. Кстати, я вполне мог и сам напутать, в какой именно аудитории я в студенческие годы философией занимался. Первое впечатление немного улеглось, и я теперь понимаю, что просто среагировал на, надо сказать, достаточно точное предположение.

– Ой, не оправдывайтесь. Дело вот в чём: подсознательно вы были готовы поверить, что это правда. Поэтому вы так отчаянно сканировали вагон в поисках подтверждения того, что это розыгрыш. А теперь так же пытаетесь спихнуть всё на несовершенство своей памяти.

– Не смешите меня.

– А иначе почему вы так переполошились? Вы своё лицо видели вообще? На нём же ужас был.

– Возможно, я просто внушаемый.

– М-да-а-а. Представляю, что бы было, если бы я вам сказала, что я лишь плод вашего воображения. Интересно, вы бы стали искать подтверждение, что это не так? Начали бы вспоминать, разговаривал ли со мной кто-то ещё, обращалась ли я к кому-то. И ведь не нашли бы! Знаете, как в фильмах или книгах. Вас бы тогда вообще инфаркт хватил, наверное.

– Всё же мы с вами не в фильме и не в книге.

– Ой ли? Откуда вам знать? Может быть, кто-нибудь прямо сейчас читает это и теперь будет внимательно перечитывать всё, чтобы проверить, реальна ли я. Будет искать подсказки, что я меня на самом деле нет, что вы просто заснули в начале пути и теперь бредите во сне. А автор, когда придумывал этот «неожиданный» ход, упивался собственной оригинальностью.

Я тяжело вздохнул и провёл ладонью по лицу. Отвечать и как-то комментировать это не хотелось. Разговор больше не бесил, а скорее веселил меня, – такое осознание пришло внезапно, как по щелчку пальцев. А когда она упомянула про сон, я вдруг понял, что уже несколько часов я чувствовал себя абсолютно бодро и не хотел спать.

– Какая восхитительная чушь, – сказал я, улыбаясь. – Даже комментировать не хочется. Но знаете, если бы это было так и весь этот диалог действительно происходил только в моей голове, мне было бы гораздо легче его закончить. И ехать оставшиеся – сколько там? – пятнадцать минут в тишине. Но всё-таки я предпочитаю в бред не верить.

– Вы уже столько раз за эту поездку сказали слово «бред», что впору задуматься, правда ли вы в это верите.

– Верю-верю. Не сомневайтесь.

– Ваше право. Но это говорит лишь о том, что вы даже за всё это время не поняли вообще ничего из того, что я вам говорила. Так что продолжайте беситься, веселиться, насмехаться надо мной, задаваться вопросом, откуда я снова слово в слово угадываю ваши эмоции. Вам же хуже.

– Не обижайтесь. Я не большой любитель подобных разговоров и привык говорить всё как есть. Но надо отдать вам должное, вы действительно меня очень даже повеселили. И не дали уснуть в этом катастрофически неудобном кресле. И за это вам спасибо! А то после нескольких часов такого «сна» я бы ужасно себя чувствовал.

– Пожалуйста. – Она слегка покачала головой и с укоризной посмотрела на телефон, который я достал, чтобы вновь посмотреть время. – Рада, что это было небессмысленно.

– Конечно, нет. А в знак примирения я хочу угостить вас чаем или кофе, когда мы приедем в Хельсинки.

– Спасибо, но я откажусь. Не думаю, что это хорошая идея. Ну и кроме того, мне уже пора выходить.

Динамик в вагоне вдруг прогремел:

«ПОЕЗД ПРИБЫВАЕТ НА СТАНЦИЮ ТИККУРИЛА! ПЕРЕСАДКА НА ПОЕЗД В АЭРОПОРТ ВАНТАА».

От неожиданности я дёрнулся. Не знаю, что смутило меня больше: отказ попутчицы или её внезапное желание выйти, но так или иначе, я не сказал ни слова.

Поезд плавно останавливался. Вагон будто ожил. Засуетились проводники, зашумели багажные полки, ринулись к выходу практически все находившиеся в нём люди. Девушка тоже поспешно встала и начала собираться. Я молча наблюдал за ней, в глубине души надеясь, что это всё-таки какой-то дурацкий розыгрыш.

– Ну, что вы так встрепенулись? – Сказала она, накидывая на плечи рюкзак. – Следующая – ваша. До свидания.

Я проводил её взглядом и решил вновь сверить часы. Теперь все они показывали абсолютно одинаковое время: 09:53.

Скорее всего, поезд и мой телефон вошли, наконец, в зону покрытия сети и синхронизировались, а наручные, выходит, были всё время точны. Я лишь пожал плечами и решил не придавать значения таким пустякам: в конце концов, часы всегда можно было настроить.

Через минуту поезд тронулся. Я выглянул в окно и успел увидеть лишь спину своей бывшей попутчицы, которая в ту же секунду скрылась за белой стеной вокзала.

Больше я её не видел.

Голос

Бывает так, что ты чего-то очень сильно хочешь. Мечтаешь до боли в животе и дыма из ушей. Ты не можешь есть, спать, нормально работать; ты просто идёшь по улице и бредишь этим своим не бог весть каким дерзким желанием. Желание, на первый взгляд, совсем пустяковое: поехать в Стокгольм. Однако ты хочешь не просто «поехать» – в конце концов, сколько раз ты уже бывал в этом несчастном Стокгольме? – нет. Тебе надо туда не для того, чтобы побродить по изогнутым улочкам старинного центра, прогуляться по благополучным пригородам или даже отведать тухлой селёдки со шведскими фрикадельками – всё это ты уже делал, и не раз. Сейчас тебе просто необходимо прочитать там лекцию о роли современного искусства, в частности, акционизма, в формировании новых социально-политических запросов в обществе. На примере России, естественно.

Конечно, когда подобная мечта встаёт на рельсы вполне реальной перспективы с конкретной датой, – тут у кого хочешь голову вскружит. И ты не исключение. Неудивительно, что последние несколько недель все твои мысли были заняты только этим. Да, такие серьёзные мероприятия ты ещё не проводил, но это настоящий вызов, пасовать перед которым просто непозволительно. Друзья и те даже на сообщения стали отвечать менее охотно: думают, что ты совсем спятил, ведь говоришь и пишешь только об этом и ни о чём другом. Лучший друг снисходительно пожимает плечами и говорит:

– Надеюсь, после этого ты угомонишься всё-таки.

Но ты-то знаешь, что они просто не понимают всей глубины открывающихся перед тобой перспектив. Наконец-то ты перестанешь прозябать в столичных лофтах и редких провинциальных арт-пространствах, куда приходят полторы калеки со скучающими лицами (да и то – в лучшем случае). Боже, люди в России настолько далеки от современного искусства! Ну не понимают они некоторых вещей, не понимают сути. За редким исключением, конечно же.

Теперь твои многолетние труды точно будут вознаграждены по заслугам, а резюме украсит столь желанная строчка.

И ты едешь. В назначенный день ты встаёшь рано утром, просто собираешь вещи, едешь в аэропорт и через 4 часа оказываешься в Стокгольме. Ты садишься в автобус-экспресс и едешь в город, до ближайшей станции метро. По дороге светит солнце, и ты никак не можешь перестать восхищаться столь прекрасному пейзажу: ухоженные газоны, опрятные люди, аккуратные дома, новенькие автобусы, практически идеальная чистота везде, даже в метро. Прямо глаза радуются.

«Господи, и никаких зелёных заборов! Кайф!» – думаешь ты восторженно. Ты более чем уверен: всё будет прекрасно.

По крайней мере пока всё складывается совершенно бесподобно. В таком прекрасном городе не может быть иначе.

Приезжаешь в гостиницу и безвылазно сидишь в номере до вечера, готовя слайды и выписывая на бумажку тезисы для предстоящей лекции. Ты немного нервничаешь, но это легко исправляется банкой прекрасного шведского сидра, предусмотрительно купленной в киоске у метро (естественно, ты добирался до гостиницы на автобусе и метро – иначе было бы просто глупо). Но момент настал: пора ехать в Fotografiska – музей мультимедийного искусства, где ты будешь читать лекцию. Место выбрано как нельзя лучше: ведь именно там много лет назад тебе показали ту самую короткометражку, которая вдохновила тебя на погружение в мир современного искусства. «Символично», – это было первой же мыслью, посетившей тебя, когда твой знакомый, Йонас, предлагал тебе эту затею. А символизм в таких вещах всегда очень кстати.

Лекция, конечно, проходит прекрасно. В зале немного душно и жарко, но терпимо. Несмотря на сдержанную реакцию не очень многочисленной, но существенной, публики, становится понятно, что ты справился. Народу было явно больше, чем обычно на родине. Да ещё и первый блин не вышел комом. Йонас это понял тоже, поэтому сказал:

– Слушай, мне кажется, нам надо целый цикл забабахать. И взять не только Россию, а вообще выборку по миру сделать. Это же можно не только здесь читать, но в Берлине, в Мадриде. Что скажешь? В Англию не повезём тебя, всё-таки они к своему языку очень трепетны, а у тебя акцент жуткий. Хотя…

И ты, не веря своим ушам, отвечаешь:

– Да хоть завтра!

Да, эти люди определённо лучше разбираются в искусстве, чем твои соотечественники.

В гостиницу возвращаешься на подъёме. Решаешь пойти пешком: ещё бы, такой отличный сегодня день! Прохладный ветерок с Балтийского моря приятно обдувает разгорячённое лицо, но для тела, распаренного духотой музейного зала, этого мало, поэтому ты снимаешь куртку и идёшь в футболке – теперь всё отлично вдвойне. Так хорошо, что даже никому об этом говорить не хочется. «Завтра всем напишу», – думаешь ты и просто решаешь насладиться своим триумфом в одиночку.

Ты идёшь и восхищаешься этим чудесным городом, этими чудесными и душевными людьми, которые так хорошо тебя приняли. Дома на твои лекции почти не ходят, а здесь 20 человек! И это только начало! Наверное, ни в одном языке мира не существует слов, чтобы описать твой восторг.

Через какое-то время ветер становится холоднее и пронизывает тебя насквозь, что даже надетая обратно куртка не спасает. Ты принимаешь самое очевидное решение: идёшь в ближайший бар, чтобы съесть свой «победный» бургер и пропустить по паре бокалов чего-нибудь покрепче, «для согрева». Вдруг приходит сообщение от Йонаса: «Чувак, они хотят, чтобы ты завтра выступил тоже. Лекция твоя зашла! Отсыпайся, завтра будешь снова жечь». И тебе кажется, что лучше новости просто не бывает. Поэтому решив не налегать на спиртное, идёшь в гостиницу, по дороге умудряясь промокнуть почти насквозь от еле заметного моросящего дождя, и замечаешь это только войдя в лобби отеля.

Но горячий душ и предусмотрительно припасённая бутылочка освежающего сидра делают эту мелкую неприятность практически ничтожной. Идеальное завершение идеального дня. Ты публикуешь пару классных фотографий, сделанных штатным фотографом галереи, пишешь у себя в Фейсбуке статус: «Угадайте, кто завтра снова будет просвещать этот классный город?», и в отличном настроении ложишься спать.

Следующий день начинается с острой, раздирающей горло боли, от которой ты просыпаешься практически на рассвете. Очень некстати, но жить можно. Одеваешься теплее, идёшь в город и в ближайшем открытом магазине берёшь себе средство от простуды и обезболивающее. И только на кассе ты понимаешь, что не можешь говорить. Всё, что вырывается из твоего рта – это резкие хрипящие звуки, отдалённо напоминающие слова. Благо кассир всё понимает и советует ещё взять спрей для горла.

Но теперь ты в панике. Если боль, хоть и сильная, была лишь незначительным неудобством, то практически полное отсутствие голоса перед сегодняшней лекцией (которую надо читать голосом!) – близко к катастрофе. В голове проносится куча разных мыслей: от просьбы перенести до поиска замены – кого-то, кто сможет быстро вникнуть в тему и грамотно всё донести. Первый вариант кажется логичнее, но встаёт резонный вопрос: а если до завтра не пройдёт? А если не пройдёт через неделю? А там уже и виза закончится. Надо было срочно что-то делать.

Объяснив Йонасу ситуацию в сообщениях, через полчаса слышишь звонок. По твоему голосу Йонас все понимает и обещает скоро приехать к тебе в отель, успокаивая, что «всё разрулит». Хорошо, конечно, но ощущение паники сохраняется.

Йонас приезжает, сочувственно качает головой и говорит, что, безусловно, надо всё переносить или отменять.

– Чувак, да тебе к врачу надо. Давай я попробую перенести на послезавтра, а сегодня к врачу тебя отправим. И день в запасе. Мало ли что.

Ответить ты, конечно, не можешь. Поэтому жестами, а потом текстом в телефоне объясняешь, что на здешнего врача у тебя просто может не хватить денег, а страховку ты не оформлял – зачем она тебе на такой короткий срок?

– Ладно, что-нибудь придумаем сейчас, – Йонас снова качает головой, на этот раз с укором.

А потом звонит куда-то и долго болтает по-шведски. Всё это время ты сидишь на кровати, поникший, судорожно перебираешь в голове варианты развития событий. То ли интуиция, то ли банальная логика подсказывают тебе, что так легко всё не закончится: ну кому охота возиться с больным горлом какого-то вшивого иностранного лектора-любителя? Пока твоя главная мысль звучит так: «Всё пропало, всему конец».

Но тут возвращается Йонас с широченной улыбкой на лице и весело говорит:

– Ну всё, я порешал. Собирайся, к доктору едем. Музей оплатит приём.

– С-п-а-с-и-б-о, – в ответ выдавливаешь из себя хрипом, похожим на скрежет.

Вы берёте такси и едете в какую-то клинику за тридевять земель. «У галереи с ней страховой контракт», – объясняет Йонас. Через полчаса вы на месте.

Вначале обследование проходит буднично. Врач осматривает, делает какие-то пометки, Йонас переводит. Потом ты замечаешь, что врач разговаривает с Йонасом чересчур долго, что-то показывает ему, а тот кивает и отвечает с очень серьёзным, даже хмурым выражением лица. Вдруг он встает, берёт тебя под руку, выводит в коридор, сажает на диван и, бросив тебе: «Посиди тут», куда-то надолго уходит. Ты ничего не понимаешь, но покорно сидишь.

Через какое-то время Йонас возвращается, заговорщически тебе подмигивает и, открыв дверь и что-то сказав доктору, подсаживается к тебе.

– В общем, дело такое, – начинает он, – врач говорит, у тебя не обычная простуда и даже не ангина, а что-то посерьёзнее. Нужно какое-то там обследование, пробы и прочая фигня – я не вникал. По-моему, речь идёт, чтобы тебя положить на пару дней к ним в больницу.

– Н-о-о, – пытаешься мычать ты в недоумении, но он прерывает тебя и говорит:

– Молчи лучше, тебе нельзя сейчас горло напрягать. Ты мне сообщения пиши, если что. Но сейчас не об этом. Я только что звонил руководству, они вошли в положение и готовы оплатить тебе лечение. Не смотри на меня так, я сам в шоке.

Теперь ты не только буквально, но и фигурально теряешь дар речи. И главное, сложно сказать, что изумило и шокировало тебя больше: необходимость срочно ложиться в больницу или же то, как охотно тебе согласились помочь. Нет, ты никогда не страдал комплексом неполноценности, но тут реально тот случай, когда проще и прагматичнее было бы просто посадить тебя в такси и отвезти в уже оплаченный самолёт домой, где ты мог бы проходить любые обследования, какие захочешь, и лежать в больницах столько, сколько захочешь. Разве не так?

И конечно, как любой порядочный человек, ты начинаешь ждать подвоха. В такси, на пути за вещами и документами, ты не находишь себе места, обдумываешь всё, а потом, в конце концов, не выдерживаешь и прямо задаёшь Йонасу это вопрос: «В чём подвох?» (спрашиваешь, конечно, в мессенджере). Йонас ухмыляется, убирает телефон и говорит:

– Чувак, успокойся. Никакого подвоха нет. Просто прими это как данность. Можешь считать это такой инвестицией в перспективного лектора. Влюбились мы в тебя! А своих мы не бросаем.

Он смеётся, хлопает тебя по плечу и, всё ещё видя тень недоверия на твоём лице, добавляет:

– Мы, шведы, просто заставили весь мир, даже самих себя, считать, что мы правильные, хладнокровные и всегда ходим по струнке. Это чтобы потом все в шоке были, когда мы что-то такое отчебучиваем.

Он подмигнул и тихо засмеялся. Ты вроде бы немного успокоился. Друзьям и в соцсетях решаешь про это пока не рассказывать: пусть думают, что у тебя всё получилось. Да и чего паниковать раньше времени?

Увы, но ни это неожиданное шведское гостеприимство, ни затянувшееся на целый месяц обследование в больнице с кучей разных анализов и попытками вылечить не спасают тебя от неутешительного прогноза: поражены голосовые связки, название у болезни слишком мудрёное, чтобы даже пытаться его перевести на русский, а внятно говорить ты теперь сможешь очень нескоро. Если будешь проходить курсы лечения, делать постоянные уколы в связки и заниматься с фонологом, то в лучшем случае через полгода будешь говорить более-менее членораздельным хрипом, а если когда-нибудь и сможешь восстановить полный голос, то это будет скорее чудо.

И вот тут-то и начинается для тебя настоящая трагедия. Вся твоя жизнь так или иначе связана с речью, всё крутится вокруг неё. Ты участвуешь в дискуссионных клубах, семинарах и даже поэтических кружках, где декламируешь свои остро-ироничные (как называешь их сам) четверостишья. А ещё ты иногда работаешь гидом в музее современного искусства и записываешь свой небольшой подкаст. А что делать теперь? Писать? Нет, это точно не для тебя: когда рассказываешь что-то устно, на бумагу достаточно выписать лишь план и основные тезисы, а потом есть место для полёта фантазии и возможность вспоминать интересные детали на ходу. Про лекции, семинары, воркшопы и дискуссии, а также вообще про участие в чём-либо интересном теперь точно можно забыть. А что с друзьями делать? Шептать на ухо? Как дурак, каждый раз, собираясь компанией, писать в чат, когда все разговаривают? Просто слушать и кивать? Идиотизм же.

Сидя в гостиничном номере и думая об этом, ты тихонько закрываешь голову руками и всеми силами пытаешься не зареветь – громко, отчаянно, как в детстве, – но чувствуешь, как слёзы предательски щекочут щёки. А в голове лишь одно: «Ну всё, приплыли».

И ты начинаешь проклинать всё вокруг. Ты проклинаешь себя, за то, что слишком много о себе возомнил. Проклинаешь город, за то, что он сделал это с тобой. Но и этого тебе недостаточно: ты настолько погружаешься в состояние ненависти ко всему вокруг, что начинаешь проклинать прохожих на улице за то, что с ними этого не происходит, портье на ресепшене за сочувственные взгляды, Йонаса за сердобольность и ненужную инициативу и даже руководство галереи за их чрезмерную опеку. Серьёзно, почему они вообще затеяли все эти обследования? Почему просто не спровадили на ближайшем же рейсе обратно в Москву? Так было бы гораздо проще всем. Лучше сожалеть о чём-то эфемерном и нереальном, чем о том, что было практически в руках. Что это за люди, что за город такой: сначала дают тебе взлететь, а потом так вероломно кидают в пропасть? Конечно, через полчаса такой истерики ты успокаиваешься и всё-таки понимаешь, что ничьей вины в этом нет.

Кроме города, кроме Стокгольма с его промозглым ветром и пронизывающими дождями летом, с его обманчивым солнцем и ледяным морем. Его простить ты не в силах. Поэтому, когда приходит, наконец, время ехать в аэропорт, ты садишься в такси с каким-то странным облегчением. Проводить тебя приходит Йонас и практически вся галерея, где ты читал лекцию, разве что без технического персонала. Доктор, конечно, не приехал, но прислал сообщение с извинениями и наилучшими пожеланиями, пообещав через полгода провести контрольное обследование, снова совершенно бесплатно. Все остальные подходят, жмут руку, обнимают как родного. От такого количества сочувствующих и жалеющих тебе становится только тошно и хочется поскорее отсюда убраться.

Удивительное дело, но по пути в аэропорт ты смотришь в окно такси и уже не обращаешь внимания на дома и газоны. Теперь тебе в глаза бросаются лишь стайки иммигрантов, устраивающих пикники, алкаши на лавочках в тени деревьев да разбитая плитка на тротуаре. И даже стрит-арт на домах и стенах уже кажется полнейшей безвкусицей. Серьёзно, ну кто мог такое нарисовать? В голову закрадывается совершенно крамольная мысль: «Да что вообще тут могут знать об искусстве?».

Тебе кажется, что сейчас ты, наконец, увидел истинную суть этого города, который – ты теперь убеждён в этом – катится на дно. Ты зло качаешь головой и говоришь сам себе: «Туда ему и дорога».

Мысль том, как вообще всё это может быть связано с твоей лекцией, потерей голоса или вообще современным искусством, в твою голову, естественно, не приходит. А может, ты уже просто забыл, что думал раньше. Прошло всё-таки много времени.

Но аэропорт сам по себе не приносит облегчения, а становится ещё одним испытанием для твоих нервов. Куча народа, медлительный персонал, необходимость каждый раз изъясняться жестами, а потом ещё и задержка рейса на неопределённый срок (погода, видите ли, нелётная – сильный дождь и гроза) – тут уж кто хочешь с ума сойдёт, а ты-то и подавно. Распсиховавшись, ты срываешься на какого-то служащего, который поинтересовался, не нужна ли тебе помощь, а услышав в ответ твой поистине животный рёв, испугался и поспешил убраться от тебя подальше. Ты садишься на лавочку, втыкаешь в уши наушники, достаёшь ноутбук и устраиваешься так, чтобы его крышка скрывала твоё лицо.

Через несколько минут ты чувствуешь, что кто-то трогает тебя за плечо. Поворачиваешь голову и видишь перед собой девушку невысокого роста, с вьющимися каштановыми волосами и зелёными глазами. Она смотрит на тебя с немым вопросом во взгляде, показывая на место рядом с тобой. Ты понимаешь, что она просто спрашивает, свободно ли это место, и, забывшись, пытаешься ответить. Но из твоего рта доносится только хриплое мычание. Она, однако, никак на это не реагирует, лишь робко улыбнувшись тебе краешком рта. Опомнившись, ты вежливо улыбаешься в ответ и жестом приглашаешь её сесть. Она кивает, садится и весело что-то мычит, глядя на тебя. Ты, конечно, в шоке. Снова забывшись, ты выдавливаешь из себя нечто, напоминающее вопрос «Что?!», пытаясь придать ему максимально возмущённую интонацию. Получается так себе. Девушка недоумевающе смотрит на тебя, разводит руками и снова пытается что-то промычать. Тебе кажется, что ты разбираешь отдельные слова, но в целом её голос звучит как кривая пародия на твой. Интонация, манера, взгляд – всё звучит как попытка тебя передразнить. Ты, конечно, понимаешь, что она над тобой просто издевается.

И тут ты замечаешь у неё на коленках российский паспорт. «Ну, я тебе сейчас всё выскажу», – думаешь ты и принимаешься набирать текст в своём телефоне.

– Уважаемая, перестаньте, пожалуйста, меня дразнить, – пишешь ты в «Заметках» и буквально впихиваешь ей в руку телефон.

Она растеряно смотрит на тебя, читает текст, еле слышно хмыкнув, там же пишет ответ:

– Простите, я не понимаю, о чём вы.

Ты смотришь на неё со смесью недоверия и злости. Она опять начала мычать, повела бровями и развела руки в вопросительном жесте. Ты снова принимаешься писать, и дальше весь ваш диалог протекает в таком формате:

– Я вот об этом. Перестаньте мычать и передразнивать меня.

– Но я и не думала вас передразнивать. Так вышло. Простите. Наверное, вы так подумали из-за моего голоса. Я так говорю. Если чем-то обидела вас, ещё раз простите.

«Неужели…?» – проносится в твоей голове, когда ты читаешь её сообщение и, уже немного остыв, ты продолжаешь:

– Это вы меня простите. Тяжёлая неделя. Мне что-то почудилось, и я сорвался на вас.

– Ничего страшного. Честно говоря, со мной это уже не впервые.

– Понимаю. Судя по всему, мне теперь тоже нужно привыкать к подобному.

Передавая ей в очередной раз телефон, ты уже чуть ли не смеёшься. Ну надо же такому случится! Встретились два дурака, что называется.

Прочитав, она непонимающе щурится и качает головой – мол, о чём это ты? – но потом чуть слышно вздыхает и, улыбаясь, отмахивается. В тот момент, когда она возвращает тебе телефон, ваши взгляды встречаются и ты, смотря в её изумрудно-зелёные глаза, понимаешь, что она очень красивая. Настолько, что внутри у тебя моментально что-то ёкает. «Ого», – думаешь ты, – «какая она…».

Ты собираешь волю в кулак и решаешь продолжить переписку, но уже придав себе максимально милый и непринуждённый вид – мол, с кем не бывает?

– Я рад, что мы разобрались. Гора с плеч. Вы тоже в Москву летите?

– Сейчас в Москву, да. А оттуда – домой, в Ростов.

– Классно. Буквально пару месяцев назад там был по делам. Как вам Стокгольм?

– Честно говоря, я его особо не видела. Я ездила на курс лечения и была всё время в клинике. Немного не до прогулок. А вы?

– Я, в общем-то, тоже всю дорогу лечился. В клинике тоже лежал пару дней. Правда, приехал изначально по другому поводу. Может быть, мы даже в одном месте лежали! Вы тоже голос лечили?

– Можно и так сказать. А почему «тоже»? Вы не похожи на глухого.

И тут до тебя наконец доходит. Ты не придумываешь ничего лучше, чем открыть от удивления рот и уставиться на неё, глупо хлопая глазами. Она мычит и не говорит, потому что она глухая. Г-л-у-х-а-я. Вот это, как говорится, поворот.

Она будто считывает твои мысли и всё понимает. Не отрывая от тебя глаз, она заходится тихим, стонущим смехом, прикрыв ладонью рот. Потом она выхватывает у тебя из руки телефон и, продолжая смеяться, пишет:

– Вашу реакцию, конечно, надо видеть. Никогда не забуду! Если что, я не совсем глухая. Не глухонемая. У меня сейчас просто период реабилитации, поэтому пришлось снять слуховой аппарат.

Ты читаешь это и не находишь, что ответить. Видя твоё совершенно ошалевшее лицо, она снова берёт твой телефон и пишет:

– Меня Маша зовут. Можно на «ты». А что, кстати, у тебя с голосом?

И вдруг становится легко и смешно, а все твои злоключения и долгие мытарства отходят куда-то на второй план, улетучиваясь из мыслей далеко и надолго. Ты хочешь что-то написать в ответ, но не можешь, ведь вы буквально хохочете, глядя друг на друга, не в силах ничего с собой поделать, да так, что от смеха болят скулы и наворачиваются слёзы. Прохожие подозрительно на вас смотрят и, шарахаясь, обходят стороной – для них это явно выглядит жутко и звучит как странное хрюканье двух идиотов. Откуда, скажите на милость, им, дуракам, понять, что хоть вы и не слышали никогда голосов друг друга, они всё равно почему-то отчётливо звучат в ваших головах, превращая каждое новое сообщение в странный аналог настоящей живой речи. И сейчас совершенно не важно, какими они окажутся на самом деле. Воистину, у Вселенной весьма своеобразное чувство юмора.

Ветры и трамваи

*

Трамвайный звонок, раздавшийся где-то за спиной, напомнил ей о доме, который уже давно казался таким чужим и далёким, превратившимся в череду обычных размытых воспоминаний. Она невольно улыбнулась им. Дешевый термос с горячим кофе в руках приятно грел пальцы и обжигал губы, отгоняя предрассветный холод. Она поправила свои небрежно собранные в пучок чёрные, как смоль, волосы и энергично зашагала в сторону парка. Город вокруг постепенно просыпался.

*

Там, дома, она любила ездить на трамваях. Часто после работы она специально шла пешком через несколько кварталов, чтобы сесть в трамвай и поехать на нём домой на другую сторону залива. На метро, конечно, было бы быстрее и проще, но такая дорога напрочь лишена той романтики и какого-то странного уюта, которые бывали необходимы ей как воздух. Под землёй не было извилистых холмистых улиц, толстых ленивых котов и бронзового закатного солнца над крышами и минаретами. Но трамвай – другое дело. Он шёл по её самым любимым местам родного Стамбула: сначала по проспекту вдоль Босфора, мимо университета, центра современного искусства, художественных галерей и старинных мечетей Али-Паши, что в этой части города смотрятся немного неестественно; затем прямо по Галатскому мосту через бухту Золотой Рог, где чаек, наверное, больше чем людей, а порывы ветра такие сильные, что, кажется, вот-вот унесут с собой весь трамвай; и, наконец, минуя Базар и бесчисленные пристани с лодками, выезжал на узкие извилистые улочки старого города, в котором всегда кажется, будто состав вот-вот заденет носом древние стены или зазевавшегося туриста. В этом, казалось бы, таком коротком маршруте было что-то магическое: проехав всего несколько километров, она успевала побывать, как ей всегда представлялось, в совершенно разных городах – как будто от них отрезали по кусочку и сшили в один причудливый узор из архитектурных стилей, эпох, культур и мировоззрений. Садясь в трамвай, она каждый раз мысленно совершала своё маленькое путешествие сквозь пространство и время. А проплывающие за окном улицы и дворцы возвращали её в детство, когда бабушка рассказывала ей сказки про султанов и принцесс.

Как можно забыть эти ощущения? Как можно забыть те сумасшедшие закаты над Босфором, сбивающий с ног ветер, оглушительный визг чаек и, конечно, пьянящий запах сразу двух морей, который врывается в салон трамвая каждый раз, когда открываются двери?

Это был её личный тайный ритуал, её личный Стамбул, который всегда спасал её, даже в те моменты, когда это, казалось бы, не под силу никому и ничему. Но всё же такие поездки лечили практически любые раны и забирали с собой даже самые горькие слёзы.

Здешние трамваи, конечно, не идут ни в какое сравнение.

*

Углубившись в воспоминания, она и не заметила, как вошла в парк. Ни трамваев, ни путей рядом уже не было. Она небрежно помотала головой, будто пытаясь избавиться от свалившегося наваждения.

Посмотрев на часы (до работы оставалось ещё целых полтора часа), она устроилась на ближайшей лавочке. За исключением редких бегунов и собачников, во всём Тиргартене не было практически ни души. Она достала свой учебник немецкого языка, чтобы немного подготовиться к предстоящим в следующем месяце экзаменам, но все её мысли продолжали возвращаться к этому несчастному трамваю.

Она уставилась куда-то вдаль и подумала о Мике.

*

Она была ей безгранично благодарна. В том, что она решилась наконец уехать из дома и оставить позади свой так нежно любимый, но отторгающий её город, была, безусловно, заслуга Мики. Ведь именно Мика приложила просто титанические усилия, чтобы её переезд и последующая жизнь здесь проходили гладко.

Но здесь, в Берлине, всё было иначе. Ни хуже, ни лучше, просто – иначе. Ещё до её переезда Мика изо всех сил старалась сгладить углы и убедить её, что тут всё почти как дома. Часами она могла взахлёб рассказывать про город, каждый раз вспоминая всё новые детали. Помимо красочных описаний берлинских улиц, мест и вечеринок, она часто и совершенно искренне говорила, какими классными могут быть берлинские трамваи: как они тоже пересекают разные эпохи и целые культурные пласты, как уютны старые вагоны, как строгие, но опрятные послевоенные многоэтажки сменяются вычурной и помпезной имперской архитектурой и, наоборот, как сохранившиеся старые улочки перетекают в широкие проспекты. И будто понимая, что этого будет мало, к трамваям Мика добавляла наземное метро:

– Тебе понравится, точно тебе говорю! Это же классно. Пути прямо на эстакаде, над землёй! Моя квартира как раз недалеко от открытой станции, – мечтательным тоном рассказывала Мика, увлечённо размахивая руками.

Как можно не верить в то, что тебе так искренне и воодушевлённо рассказывают? Какой бы ни была реальность, есть вещи, за которые очень хочется ухватиться. И она ей верила, цепляясь за эту общую мечту. И нет вины Мики в том, что первый блин всё же вышел комом. Ни ретро-трамваи, ни каменные эстакады наземного метро, ни милые ярко-жёлтые поезда так и не смогли стать достойной заменой её любимому лекарству. Всё это было не то.

– Нет, это всё-таки не моё, – сказала она Мике после первой поездки.

– Ну, ничего страшного. Это же не всегда происходит с первого раза. Ещё полюбишь, точно тебе говорю, – ответила Мика.

Но ни на второй, ни на третий, ни даже на десятый раз этого не произошло. Проблема была в том, что все эти виды, улицы, многоэтажки с архитектурой и без – были не её. Мика просто не учитывала, что делилась чувствами к своему городу. Ведь хоть ты тресни, а Берлин за окном никогда не станет Стамбулом.

*

Она поёжилась. Первое время ей было очень стыдно не оправдать Микиных надежд. Но сейчас, сидя на этой лавочке, она понимала, что все сложилось как нельзя лучше. Именно так, как надо. Просто в то время, когда она только переехала, она ещё не успела найти что-то своё в этом чужом и незнакомом городе, не успела узнать, что её Берлин вовсе не в трамваях и метрополитене. Наоборот, он будто бы создан для неспешных утренних прогулок, чтения книг на лавочках и, конечно же, для велосипеда. Но, как водится, открыла она это совершенно случайно, после одной слегка затянувшейся вечеринки в соседнем квартале.

Вспомнив это, она улыбнулась, встала со скамейки и, убрав так и не открытый учебник, медленно пошла в сторону озера. Мысли её упорно не желали переключаться на что-то другое. Она задумалась: действительно, а как так вышло? Почему она вдруг начала влюбляться в места, которые ещё недавно в упор не замечала?

*

Взять даже этот парк, Тиргартен. В нём, по большому счёту, нет ничего особенного. Деревья, лавочки, бюсты королей и королев, большая колонна по центру – а где этого нет? Да, есть целый мемориал Второй Мировой Войны, с танками, гаубицами и памятниками советским солдатам. Но всё это ей было нисколько не интересно. А вот тот факт, что практически в центре города есть такой огромный зелёный оазис – почти лес! – будоражил её воображение. В Стамбуле подобных мест попросту нет.

Она очень хорошо запомнила тот день, когда они с Микой впервые пришли сюда. Была суббота, часов 6 утра, во всём городе, казалось, не было ни души. Только летнее солнце и щебетание птиц.

Они возвращались через парк из одного полуподпольного техно-клуба, уставшие и счастливые. Она восторженно глазела по сторонам, опьянённая зеленью и пространством, а Мика удивлялась:

– Да ладно тебе, это же обычный парк!

– Ты не понимаешь, Мика! Это не просто парк! Это свобода! Здесь просто потрясающе… – отвечала она, захлёбываясь эмоциями.

Она, конечно, немного лукавила: парк действительно был достаточно обычным, но только здесь (и ещё, наверное, на парочке проспектов) она испытывала то, что в Берлине испытать довольно сложно – чувство масштаба и простора, которое в Стамбуле ощущалось на каждой площади. По крайней мере по ощущениям, это был такой небольшой кусочек дома. Но Мика, слава богу, этого не заметила:

– Ну, ладно. Я рада, что хоть тут тебе нравится. Пойдём теперь велики возьмём.

После этого и случилась у неё, что называется, любовь со второго взгляда. На этот раз окончательно и бесповоротно.

Они пошли до ближайшей автоматической стойки проката и, сев на велосипеды, пересекли весь парк, выехав к каналу и доехав по извилистым набережным практически до своей квартирки в Кройцберге.

Город буквально заиграл новыми красками. Ездить на велосипеде здесь было одно удовольствие. Ни одна малейшая деталь окружающего пейзажа теперь не могла ускользнуть от её внимания – она ехала и наслаждалась самой атмосферой этой поездки, позволяя себе раствориться в городском потоке. Она моментально вспомнила то щемящее ощущения радости, которое каждый раз испытывала в своём любимом стамбульском трамвае. Ей так понравилось это чувство, что на следующий день она уже сама взяла велосипед и одна поехала кататься по городу, доехав аж до Александрплац. По пути проехалась по нескольким мостам и под эстакадами метро, пересекла множество трамвайных путей и абсолютно непохожих друг на друга улиц. Охвативший её тогда восторг она просто не могла описать словами.

То, что не получилось у метро и трамваев, получилось у велосипеда.

*

Сжимая в руке свой термос с уже изрядно остывшим кофе, она проверила часы и решила, что пора двигаться в сторону работы – так, на всякий случай: она была очень рассеяна сегодня из-за этих мыслей, воспоминаний, ощущений и, конечно же, из-за того факта, что ровно год назад, в этот самый день, она окончательно переехала в Берлин.

Резкий порыв ветра заставил её дёрнуться от холода. Пока она шла в сторону выхода в город, сражаясь с сильными потоками воздуха, в её голове снова всплыл образ дома, уже довольно размытый и оттого ещё более притягательный. Под сердцем предательски кольнуло. Ещё одна вещь вызывала в ней приступы щемящей ностальгии: погода. Всё-таки ей иногда не хватало разгула стихии. Берлин в этом плане город стабильный, здесь редко бывают резкие смены погоды и серьёзные скачки температуры. Но Стамбул – дело другое. Ей снова, хоть на миг, захотелось обманчивого солнца весной, холодного пронизывающего ветра с залива или Босфора, мокрого снега в апреле и адского пекла летом. В Берлине всегда было +15, в Стамбуле же такая температура вполне могла означать практически зимний мороз. Ну а ветер… Вот сейчас этот, по местным меркам, шквалистый ветер – это разве ветер? Стамбульскому «бризу» (как она его называла) и в подмётки не годится.

Год. Ровно год ей понадобился, чтобы понять, как она по всему этому скучает. Время сгладило накопленный негатив, остудило эмоции и позволило взглянуть на всё с другой стороны. Может, было не так уж и плохо?

Через 10 минут она уже вышла из парка и направилась в сторону кофейни на улице Кюрфюстендамм, в которой она работала. В точно такой же, только в Стамбуле, они и познакомились с Микой.

*

Это была обычная сетевая кофейня, каких много практически в каждом уголке планеты. Находилась она в одном из самых оживлённых мест Стамбула – на углу улицы Истикляль и площади Таксим. Довольно далеко от её дома, но в её случае это был скорее плюс, чем минус. Она и рада была бы устроиться работать куда-то поближе к дому или учёбе, но в родном районе никто не хотел брать её на работу: отец с матерью сделали практически всё возможное, чтобы этого не случилось. Владельцы местных заведений лишь презрительно морщились, когда она приходила к ним в поисках вакансий. В лучшем случае ей просто врали, что свободных мест нет. Она прекрасно знала, что они врут – по тому, с какой скоростью там менялись работники.

Так и получилось, что работала она теперь именно здесь. Подальше от родителей, от знакомых и от всех, кто мог что-то о ней знать.

Каждый день в этой кофейне бывали сотни, если не тысячи, человек – сказывалась близость к одной из главных туристических и деловых артерий города. Иногда людей было столько, что работа превращалась в сущий ад. Благо, что из-за учёбы в университете она чаще всего работала в вечернюю смену, а к этому времени поток посетителей обычно спадал. В одну из таких смен, когда на улице уже темнело, а внутри сидели от силы 5-6 человек, к стойке подошла высокая, худощавая девушка с бледным лицом и соломенными волосами, и заказала ромашковый чай. Она была иностранкой, прекрасно владеющей английским. Разговорившись, девушка спросила совета о том, как провести свой первый вечер в Стамбуле. Конечно, она была совсем не против местного гида, который, к тому же, заканчивал работать всего через пару часов! Договорились пойти вместе.

– Кстати, я Мика, – уходя, сказала девушка.

– А я Айше.

В тот первый вечер они прогулялись только по окрестностям. Проехались на туристическом трамвайчике по улице Истикляль, поднялись на Галатскую башню, спустились на фуникулёре к набережной и дошли до Галереи современного искусства, откуда на своём любимом трамвае Айше проводила Мику в старый город, где та остановилась в комнате у какой-то пожилой женщины. Она приехала всего на несколько дней, но в итоге задержалась почти на месяц. Сейчас для неё ничего удивительного в этом нет, но тогда Айше почему-то ни разу не спросила, как Мике удалось так надолго отпроситься с работы.

Она показывала Мике Стамбул так же, как та потом показывала ей свой Берлин. Со всеми его (или её?) закатами, трамваями и толстыми котами. Они гуляли по её любимым местам, музеям, заведениям. Ели её любимую еду и делали фотографии с её любимых ракурсов. Пока Айше работала, Мика либо ждала её прямо в кофейне, либо слонялась где-то неподалёку. А через месяц в аэропорту они расставались лучшими друзьями, будто знакомыми всю жизнь.

На прощание Мика, конечно же, сказала:

– Слушай, а давай теперь ты ко мне? Приезжай, как сможешь. Будет классно.

*

Пока она шла, изначально пустынная улица Кюрфюстендамм начала понемногу оживать. Город проснулся, и множество совершенно разношёрстных людей стали заполнять его спеша кто куда, а залитые солнцем здания уже не выглядели такими сонными и безжизненными. Айше шла этой дорогой уже в сотый раз, но она так и не перестала восхищаться этим. Казалось бы, обычное дело для обычного города, но для неё в своё время это было настоящим откровением. Только тут, как она подумала в свой первый приезд сюда, могли одновременно открывать свои смежные двери веганская закусочная и халяльная мясная лавка, модная маленькая кофейня и сетевой фастфуд-гигант, церковь и подпольная мечеть в подвале панк-сквота. Сейчас удивление уже ушло, но восторг так никуда и не делся.

Немного не доходя до кофейни, Айше перешла улицу и села на лавочку, с которой был виден вход – времени до открытия было ещё много, и ей не хотелось, чтобы старший смены, который часто приходит сильно заранее, заметил её и заставил вместе с ним расставлять в зале стулья и считать количество трубочек в диспенсере у кассы. Она и в обычные-то дни не горит желанием этого делать, не то что сейчас.

«Сейчас, ещё чуть-чуть посижу и пойду», – подумала она, снова погрузившись в себя. Она уже решила, что после работы обязательно купит вина и отпразднует с Микой сегодняшнюю дату. Переезд сюда определённо был лучшим решением за всю её не особо долгую жизнь.

*

После первой поездки в Берлин Айше понадобилось совсем немного времени, чтобы решиться на переезд.

Неопределенность пугала, но даже после нескольких дней в Германии ей стало окончательно ясно, что в Стамбуле, каким бы родным, любимым и уютным он ни был, ей больше делать нечего. Другое дело – Берлин. Мика, куча новых знакомых, удобная программа в университете – что может лучше?

Родители не поняли, но она и не ждала их понимания. В конце концов, они узнавали о ней (на их взгляд) вещи и похуже. Отец, видимо уже окончательно махнув на неё рукой, попросту перестал с ней разговаривать. А вот мама орала. Грозилась запереть Айше дома, отобрать паспорт и выбить из неё всю эту «дурь» – да так, что её лицо багровело и практически сливалось цветом с платком на голове. Угрозы сопровождались пощёчинами и порванной одеждой, из-за чего в какой-то момент Айше стало действительно страшно. А вдруг и правда отберут паспорт?