Читать книгу Мысли в рифмах. Избранное - Иван Андреев - Страница 3

В момент путешествия

Выходя из дома, сперва посмотри направо.

Подмигни полицейскому, сделай вид, что идёшь к причалу.

Слева задумчиво разлеглась Варшава,

брошенная на берег Вислы, как сапог капрала.

Открывая книгу, старого немца, ныне историка.

По слогам читаешь слова, видишь воочию.

Что, немецкая философия, впрочем, как и её риторика.

Значительно превосходит машинопись, с её многоточиями.

Проходя по улице, оборачивайся, в поисках резидента.

Не обнаружив его, выдыхаешь остатки пара.

В воздухе катастрофа, и свидетель тому дым, и лента.

Оглушительно падает вниз, как осколок воздушного шара.

Не смотри на луну, не то начнёшь понимать, что её надкусили.

Птицы болтают по-польски, о мировой политике.

Окна вдыхают воздух, с тоской, и тревогой, или

нападают на проходящих, с весомой критикой.

Не прикасайся к чужим вещам, особенно к женским пудрам.

Можешь оставить след, и тебя примут за вора.

Если в галошах осенью, можешь считать себя мудрым.

Само собой разумеется, (тавтология) есть признак спора.

Не пытайся заговорить, на родном языке с прохожим.

Наверняка останешься не понятым, не смотря на славянское происхождение.

Истина, только тогда, приобретает значение, когда её смысл ожил.

В человеке (независимо от национальности), в момент рождения.

1997г.

* * *

Абажур-острослов, многоликой своей бахромы.

Как попоны кобыл, не стесняясь земли, и зимы.

Смотрят в мир, и с глазами уставшего Дика.

Рассыпается снег, нет, не снег это хлопок души.

Я хватаюсь за мир, как за грудь малыши.

Превращая мотив, в отголоски минорного крика.

1997г.

* * *

В голове моей, не единой мысли.

А те, что были, давно уже скисли.

И превратились в завтрак, обед, и ужин,

случайного интуриста.

Или точнее сказать, в иллюзию Монте Кристо.

Ночи, которые были (для нас), новорождённым.

Превратились в чернила, и изменили с клёном.

Сморщились, постарели, смещались изрядно с воем.

Вселились в странника, и изгоя.

Мысли, вообще отличаются, как часть от целого.

Как владелец мыслей, как тьма, от белого

мела, и сахара, вместе взятого.

Реагирует на реакцию сажи, с ватою.

1997г.

* * *

Здесь тихо весною, и тихо зимой.

Никто не выходит к реке за водой.

И простыни вьются на сильном ветру.

И егерь подносит ладони ко рту.

Хозяин он в этом прекрасном лесу.

Он стар, заблудившись в родимом краю.

Он хворост несёт, и собаку ведёт.

Своей он избы никогда не найдёт.

Он слеп, он бессилен зимою в лесу.

О, бедный старик, он упал за версту,

от дома родного, где хлеб, и вода.

                                           (не окончено)

1997г.

* * *

И время, и вода

есть формула, далёкая от химии.

Ломая шар, приобретая линии.

Внося трапецию в системы бытия.

И время, и вода

есть формула, далёкая от истины.

Живут слова, соприкасаясь мыслями.

К началу, и концу, как «А», и «Я».

И время, и вода

есть формула…

1997г.

На берегу заброшенного мыса

На берегу заброшенного мыса,

горячий воздух, запах барбариса.

Шум океана. Млеют кипарисы,

под жарким солнцем, брошенного мыса.

Духота. В старой хижине к вечеру, пахнет салатом

из крабов. Много их, у пурпурного мыса.

Невозможно уснуть по ночам, речь сливается с матом.

Когда в тысячный раз, с чем-то возиться толстая крыса.

Небо редко порадует глаз, пролетающим (над) самолётом.

Утешение в полдень, трансляция матча из Дели.

И от рыбы тошнит, как в дешёвой аптеке, от йода.

Очень часто мечтаешь о виски, в прикус с карамелью.

Мухи липнут к щекам, как кусочки прозрачного скотча.

Поклоняясь богам эпидемий, разносят заразу.

Всё равно не уснуть, и не скажет никто «доброй ночи».

Если только не шёпот воды, или крик водолаза.

На другом берегу, ловят рыбу. Предлагают за жемчуг валюту,

немного. Но можно хотя бы одеться по моде.

Здесь довольно тоскливо, не хватает, лишь только к уюту.

Большегрудой Испанки, чтобы ей овладеть на комоде.

Постоянно ныряют, как падают, спины дельфинов.

Отвлекая внимание, разделяют минуты досуга.

Иногда можно спутать их, с заблудившейся субмариной.

Приплывшей тайком, то ли с Севера, то ли с Юга.

Рядом бродит живая душа, это чёрный лохматый пёс.

До сих пор, я не в курсе, кобель, или сука.

Я не знаю, с каких берегов, его «дух» принёс.

Или точнее сказать, с какого упал бамбука.

Читаю, опять прошлогодний журнал, о футболе.

Пишут: «За год погиб, уже третий фанат».

Снова хочется виски, со льдом. И большого застолья,

но, увы, на обед, лишь из крабов салат.

1997г.

«Неаполь»

В прокуренном баре «Неаполь»,

где пил я джин тоник. Каракуль

седых облаков поднимался,

по трапу на палубу «Марса».

На сцене всю ночь танцовщицы,

крутились, и их ягодицы.

Съедали глазами, как груши.

И море владело над сушей.

Стоял я за стойкой, распятый.

Был вечер, и час был девятый.

Путаны курили у входа.

Хрипел баритон парохода.

Он прибыл сюда из Каира,

под звуки ночного буксира.

Рояль надрывался бедняга,

и выла у двери дворняга.

Я был здесь, смотрящий на море.

Турист, говорящий: «I am sorry».

Снимая роскошную шляпу,

в прокуренном баре «Неаполь».

1997г.

* * *

Однажды с наступленьем темноты.

Остынут руки, превратятся в сучья.

Заснут, как дети чёрные коты.

Заснут дома, и грозовые тучи.

Всё будет спать, и в этом царстве сонном.

Твои звонки, как Морзе, одной точкой.

И в этом мире, Богом превзойдённом.

Меня порвут за слово в сны, и клочья.

1998г.

Отрывок

Век начался в четверг. Открыв окно,

я выглянул на улицу. В четыре

представил Эллен, обнажённой лире.

Схватившись за гусиное перо.

Пришёл сосед с бутылкой коньяка.

Из парка доносились звуки марша.

В порту на привязи, застенчивая баржа,

раскачивалась в роли поплавка.

Ушёл сосед, мне не сиделось дома.

По улице направо, магазин.

Вчера открылась выставка картин,

и я купил ещё бутылку рома.

На площади с собакою, старик.

Пиликал что-то вяло на гармошке.

И в стаю серые, там собирались кошки,

похожие на старый дождевик.

Пробило семь, я вышел на балкон.

Зажглись витрины, сказочным неоном.

В «Неаполе», две барышни в зелёном.

За столиком курили, с мундштуком.

Промчался день, и взявшись за перо.

Я вспомнил Эллен, в маленькой квартире.

Накинул плащ, на плечи голой Лире.

Век начался в четверг, и я открыл окно.

1998г.

Парижские зарисовки

В Париже мы увидимся опять,

под звуки механической шарманки.

Шарманщик подсчитает свои франки.

На площади Согласья, ровно в пять.

У лавки книжной, будут букинисты,

доказывать теории Руссо.

А рядом, у соседнего бистро,

жуёт бигмак, какой то толстый мистер.

Снуют туда, сюда, как муравьи.

Столичные месье, и парижанки.

Откроются сперва кафе, и банки.

И вернисаж у Notre Dame Paris.

1998г.

Парижский бульвар

Я заснул на рассвете. Начало

было дня, был Парижский бульвар.

Домработница сильно кричала,

обнаружив в шкафу пеньюар.

Дворник лихо сметал поцелуи.

Предложения, суффиксы, листья.

Упомянута Лаура всуе,

Жозефина сломала мне кисти.

Было утро осенним, и грустным.

Листья бились о стёкла, как пули.

Пиджаки, и под лампою тусклой,

безразлично свисали на стуле.

Участились дожди, для прохожих.

Кто-то снова забыл пеньюар.

Я проснулся сегодня чуть позже.

Было утро, Парижский бульвар.

1998г.

Пасха

Пасха. Ангелы в белых фраках, и бабочках.

Возвращаются с дальних мест.

Преподобный отец Анатолий, служит Богу.

На Соборной площади, очень много

пожилых людей. И Христос Воскрес!

1998г.

Письмо

Ну, здравствуй Тиртей.

Приезжай скорее, к нам в город.

Мы ждём тебя, слишком долго.

Вчера, даже не садились есть.

На ужин была отменная сёмга,

в соусе, под маринадом.

Ароматный жульен, вино.

В театре вчера давали,

не то Гамлета, не то Сирано.

Я сейчас точно, не помню,

да, и это не главное.

В общем было развлечься чем,

не считая вечерних бабочек.

Специально приехавших из Мадрида,

в роскошных, открытых платьях.

Для услады, и размножения вида.

В цирке программа Буффо

надо, отдать должное, было славно.

Звучали скрипки, переходящие

в арфы плавно.

Играли Шопена, раннего Баха, и Брамса.

Вальс, виртуозность каданса,

повышает (ещё) настроение.

Лебеди прячут своё отражение,

в зеркале улиц, или

в глазах просто прохожих.

Тиртей помни:

Когда ты приедешь, всё это ждёт тебя.

Приезжай лучше, в середине мая.

Мы ждём. Подпись:

Твои друзья (запятая), и бабочки.

1998г.

Посвящение

Независимо сколько слов, в предложении этом.

Обязательно станешь картиной, я же стану багетом.

Натюрмортом, пейзажем, портретом.

Обязательно станешь Тиана.

Вернисаж, демонстрация проб, и ошибок.

Исправленье, старенье, поклонение богу улиток.

Ты дороже, чем золота слиток.

Я дешевле вольфрама.

1998г.

* * *

Произношение, есть голос Божества.

Сопротивляется при самом малом тренье,

с грамматикой ритора. И слова,

уже не допускают ударенья.

На гласные, особенно на те,

чьи головы похожи на мечети.

Прибитые, как панцири к стене,

от равнодушья стонут те, и эти.

Единый Бог для вечности, и века.

Не прикасайся только, к лику слов.

Вся жизнь, и состоит из человека.

Создавший мир, по сумме двух углов.

1999г.

Прошлогодний твист

Растрезвонила детвора,

во дворе прошлогодний лист.

Танцевал с тобой до утра,

прошлогодний, осенний твист.

А декабрь стучался в дверь,

по привычке пришёл ко мне.

Заходи, садись, мой родной.

Будем петь с тобой, и будем пить.

Обогреет тебя мой дом,

ты с дороги устал, спи.

Я подкину в камин дров,

разбуди, если можешь, в три.

До заснеженных облаков,

не доходят твои слова.

Попрошу я крылья, у ангелов,

чтоб к тебе прилететь в ночи.

Забери меня, мой родной,

пусть крылом, станет рука.

Обогрей меня пеленой,

из заснеженного облака.

Как на озере, в октябре,

облетала с ветвей листва.

Прошлогодний лист во дворе,

растрезвонила детвора.

1999г.

* * *

Своим теплом касаешься стены,

и ярче свет, от лампы-керосина.

На шторе тень, с оттенком габардина,

и мягким приближением зимы.

Уснули стулья, очень устают.

От пышных, и от узких заголовков.

Играет на окне прожектор ловко,

и стрелки, как обычно отстают.

Уснули липы, в сквере у фонтана.

Переплетаясь с ивами, поют.

Всецело отдают уют,

молчанию строительного крана.

1999г.

Театральный гротеск

Забирай меня, если хочешь.

Я почти становлюсь, как кресло.

Шторы кажутся, мышцами птичьих

сумасшедших полётов. В море,

улетающих ангелов. Вскоре

станут все, с именами твоими.

Как веснушки, на лицах девичьих.

И Игумен с Апостолом спорят,

что до Бога, один, а им тесно.

Сядь поближе, я чувствую болью.

Ни сегодня, так завтра с цветами.

Ты пойдёшь по аллее, с глазами

потерявшей ребёнка орлицы.

Станут люди однажды словами,

если это конечно приснится.

Если ангелы будут над нами,

и бродячий артист докричится.

Расскажи, как сливается солнце,

с прирождённой душою, к полётам.

Птицы выше, над нами, и птицы

могут встретиться с ангелом, чудом.

Расскажите, я был только блюдом

на котором, ей души носили.

И однажды мою, по ошибке, захватили,

что свойственно людям.

Я уже не хочу на свободу.

Лабиринт для Эйнштейна, раз плюнуть.

Для меня же чернильницу вынуть,

на бумаге, оставив природу.

Я хочу, чтобы облако было,

пастухам путеводной звездою.

Как на лестницах старых, перила

уникальность от встречи с тобою.

Матильда, ты была в тот день

прекрасней всех, спешила на работу.

Я ждал на площади, и этому полёту

молились дни, и кошки у дверей.

Матильда, ты была в тот день

с глазами превосходного нарцисса.

Я век застал, и поменялись числа,

как лица у шутов, и королей.

И ты была Матильда, в этот день.

Вспоминай облака, если сможешь.

Исповедаюсь, стану метелью.

В Риме встретил прекрасную фею,

и играла она на свирели.

Целомудренно девы робели.

Оставались Гетеры, и тоже.

Превзошли нас однажды Емели,

своим запахом гари, и смоли.

А сегодня газеты писали.

В театре траур, и шторы-тюльпаны.

Умер Бог, и его провожали.

От которого, много все ждали.

Помоги мне Господь, я согласен

вынуть жизнь, как ключи из кармана.

Лишь бы жили, подобные Боги.

Для Тартальи, и ради Дирамо.

1999г.

* * *

Из Петербурга улетели феи.

Евреи переехали на Запад.

Ушли вожди, захлопнув сильно двери.

Остались львы, стоять на прочных лапах.

Фонари наклонятся на Север, резко.

Ночь потянется за пением птицы.

Дома изобразят конец гротеска.

И Петербург божественный приснится.

Нева окинет город перед стартом.

Глазами мутными Мадридского быка.

На башне шпиль отметит центр карты.

И полетят, как феи облака.

В октябре пахнет жжеными листьями.

Марши, скверы, с вороньими кличами.

Постовой добивается истины.

А я хочу дарить тебе музыку, и благо-величие.

Много сделано, ещё больше сказано.

Дуют в трубы, на старом Волковом.

Возвращайся в четверг, на Марсовом

буду ждать тебя, в пиджаке, и с розами.

1999г.

Три единицы

1.

С тех пор, как ты научилась слушать,

изменилось многое.

Он уехал в Италию,

стал известным поэтом.

Наизусть читал Бродского, и Вергилия.

Обожал женщин с роскошным бюстом.

Научился любить собак,

независимо от родословной.

Создал буквы, из них сложил слово.

Вечерами заглядывал в гости,

к Марселю Прусту.

2.

С тех пор, как ты научилась думать,

прошло двадцать три.

Почти четверть века.

Изменились слова,

стали длинней глаголы.

В то время он жил в Софии.

Дружил с болгаркой, любил Россию.

Обожал хоровое пение,

но особенно любил соло.

3.

С тех пор, как ты научилась видеть,

изменились взгляды.

Мнения, так сложились,

что людей уважают, за скупость.

Собак почитают за Бога.

В то время уехал, он в Бруклин.

Душу очистил, умыл руки.

Для кого это мало,

для него это слишком много.

1999г.

* * *

Тридцать первого, и неважно, какого года.

С плеч, снимая плащи, как плоды, переспевшие яблок.

Проследить невозможно, в каком настроенье погода.

Отклоняет Зюйд-вест непременно, от времени набок.

Ты придёшь навсегда, как слияние Бога, и веры.

Подбирая отмычки к словам, и глаголам, но всё же.

Мотыльки, так похожи на бёдра прекрасной Венеры.

Есть отличье одно, это свойство гранита, и кожи.

1999г.

Увертюра песочных часов

Закрывая глаза перед сном,

ощущаешь прохладу движенья.

Остроносый Стамбул,

иногда позволяет мечетям.

превратиться в тупые углы,

на одно лишь мгновенье.

Как Господь позволяет смеяться,

до рожденья и тварям, и детям.

Уходящее море прощает,

кораблям вытеснение суши.

Если памятник ставить,

его надо начать словом «Santa».

Когда мир станет скуп на слова,

и на добрые души.

Перейдём незаметно для всех,

на язык Эсперанто.

Увертюра песочных часов,

позволяет заглядывать в окна.

Тем, кто раньше ушёл, до ветров,

или тем, кому жить невозможно.

Превосходство дверей в наших душах,

превосходит количество скважин.

Я хватаю Святую иссушенный,

совершая обычную кражу.

Я уйду в разноцветном плаще,

чтобы ангелам было приметнее.

Я растаю, как лёд, и вообще жизнь промашка,

как буква последняя.

Настрой мне скрипку бедный Херувим,

я буду жить под звуки многословья.

Забудь столы, как суть чумы, и пиршеств.

Ещё не создал Бог любви без крови,

оставив только музыку для нищих.

Остывает эпоха, как в пути отдыхает старик.

Незаметно для нас, снова брошено щедрое семя.

Век снимает свой длинный парик,

и опять продолжается время.

1999г.

Неоконченная симфония

Не смотри в окно, не выходи из комнат.

Всё, что есть мир извне, значения не имеет.

Стены забыли тепло, стулья ещё помнят.

Прикосновенье рук, от ревности багровея.

Ставни скрывают луну, как Израильского шпиона.

Тени уличных музыкантов, играют на стенах в бликах.

Не открывай окно. Осень. Не выходи из комнат.

Извини, что я жил, за беспорядок в книгах.

Сохрани мои сны, как картины в прозрачных рулонах.

Не открывай глаза, мир остаётся спящим.

Облака-это белые лошади, в светлых попонах.

Не выходи на улицу, если ты не курящий.

Наверное, этажом выше, мёртвые клавиши Баха,

оживают в руках, студентки консерватория.

Глобус-это подводная лодка, которая после краха,

соблазняет буксир, вышедший из акватории.

Полночь, бессонница, шорох ангелов на чердаке.

Шпиль-это чашка, с расколовшимися краями.

Рим существует до тех пор, пока ты припадаешь к руке

Бога. Превращая восьмёрку в целое, с закруглёнными для неё нулями.

Не позволяй облакам, превращаться в остатки пуха.

Возможно, демонстрация живописи, и есть составляющая натуры.

Психология всевидящего слепца, и его слуха.

Болтунов превосходит, особенно в слове «дура».

Старые лица шутов, от постоянной улыбки.

С трудом воспринимают звук, карнавальных музык.

Хочется выключить свет, накинуть плащ, зайти в гости к улитке.

Почитать избранное Мандельштама, и обнажить язык.

Однокомнатный мир, ещё не предел для дома.

Оконная рама, на глазах сужается до трапеции.

Если ставни опять, прячут какого-нибудь шпиона.

Пускай это, будет ангел, или хотя бы банкир из Венеции.

Поменяй мечту на чулки, сожги календарь.

В твоей постели тепло, и уже не важно кто.

Не стесняйся осени, я задержу январь.

Выкупая твою мечту, белое, надевая пальто.

Не заставляй слова, вешаться на мягких знаках.

Переверни наоборот, и ты поймёшь, почему ночь

превращается в день. И растёт на злаках,

как единое целое боль, и любовь, и проч.

Навсегда, это слово мне часто снится.

Странно, оно никогда не слетает, с твоих уст.

Если ты будешь вечно, пускай не ангел, то хотя бы птица.

Всё равно я запомню твои глаза, и роскошный бюст.

Не сообщай, который час, ветер разносит остатки солнца.

Ветер для осени пустое место, для меня же полёт фантазии.

Наступают сумерки, ты закрываешь жалюзи, похожие на глаза Японца.

Ангелы точно узнают в них, наименьшую часть Азии.

Осень. Листья бьются о землю, как плавники умерщвлённых рыб.

Сентябрь, пора приобретения тёплых вещей, и иллюзии асфоделий.

Ожиданье тому, кто изобрёл точный день. И грипп,

как обычно осенью, срастается с горизонталью постелей.

Потуши ночь, как в прихожей свет. Облака принимают форму нуля.

Бог приходит с утра, и улыбкой своей стародавней.

Трубы (медные) горят, извлекая бесшумное «ля».

От восторга живёшь, и в ладоши ты хлопаешь ставней.

2000г.

Последнее послание метафизика, или до, и после существования

Фантазия первая.

Ниоткуда с любовью. Венеция хороша,

особенно в октябре. Пояса каналов,

срываются с языка, и твоя душа.

Распадается на равные части, четырёх вокзалов.

Впрочем, неважно, когда листва

желтеет в Италии. Вспоминая Мексику,

в оболочке прогресса, с текилой в утробе льва.

Начинаешь учить слова, и рычанье граничит с лексикой.

Фантазия вторая.

Что далее. Впрочем, и мир вообще

оставляет следы, честного человека.

Слово имеет смысл, я это понял (можешь проверить).

Чтобы жить дальше, достаточно унаследовать часть века.

Но, если быть дальше, достаточно верить.

Всё чаще приходит мысль.

Приди, забудь всех, вернись.

Если хочешь, я буду дверной ручкой, в начале осени.

Фантазия третья.

Оставляешь часы в гостях? Если хочешь узнать