Читать книгу Беседа со временем - Иван Анисимов - Страница 2

В самом начале удлинённые предложения и далее, вероятно, лишние фразы пугали его, привыкшего к тонкому стилю, а потом становились удобными. Разные главы отличались ритмом и длиной, но за каждым разворотом ждал какой-то новый образ. Было очевидно, что написанное соединялось с двух рук и даже полутора головами (мужской и украдкой женской) – всё это запутывало сюжет и создавало загадочную двойственность, часто так любимую женщинами. Медленно пился свежий кофе. Взяв за переплёт новый только что изданный роман, он провалился в чужие мысли, автоматически примеряя часть из них на себя. Пикантности прибавляло и то, что он читал сразу две книги.

Действие настолько завлекло его, что, казалось, проще было изъять героя, нежели объясняться с ним через приятно пахнущие новые страницы книги. Запах, которого нет в цифровом и всё более от этого одиноком мире, который отправляет в далёкое прошлое, перематывая воспоминания назад подобно хорошо сделанной киноленте. Он сидел за книгой, и читать по диагонали было неинтересно – сейчас схватывалась каждая строчка текста, пальцы уверенно перелистывали бумагу.

– Дорогая, а ты когда-то доставала кого-нибудь с обложек журналов или из воспоминаний для дельного разговора?

– Да, но чаще из кафе или возвращала наяву – с весёлой улыбкой ответила стройная девушка, привыкшая к уверенной игре не только с мужским полом, но и с разного рода терзаниями, иногда одолевающими её.

Мило улыбнуться, часто даже самой себе, для таких людей многим проще раздумий и долгих расчётов, хотя в перепалке словами третий ответ, идущий после мгновенной остроумной реплики собеседника, нередко ставил в тупик интеллектуалов и души компании… Бесконечна и разнообразна людская натура, нет в ней логики просчёта другим – меняются обстоятельства и отчудачит что-то такое человек, что никто и подумать не мог. А он просто таил или заложено в нём было нераспознанное, скрытое от опытных глаз.

В этот вечер Александру Переменову хотелось больше всего остаться наедине с собой и подумать в очередной раз над всевозможными делами и немного занудно систематизировать задуманное. Но в очередной раз то разговоры его подруги, то не сделанное мелкое дело отвлекали от гармонии размышления и сильно закручивали весь сюжет, так как в него с каждым днём «бездействия» вмешивались новые и невидимые простому глазу обстоятельства, которые постепенно приводили Александра к мысли более уверенно и решительно действовать, а потом уже растворялись в каждодневной ежевечерней суете и напоминали кружение юлы с неизбежным падением на бок в задумчивой позе.

Месяц сменялся месяцем, а первое когда-то впечатление наматывало на себя уже десятки повторений и не походило на любимую музыку, которую в детстве сотнями раз проигрывали и слушали, не уставая от знакомой мелодии и слов. Толстовская длина предложения и в особенности чеховское знание жизни, действующие и в современности, не переставали давать сбои в повторяющихся событиях, происходящих по его воле в очередной раз для того, чтобы, чтобы… чтобы, надо, надо и в довесок несколько фраз самому себе, что это действительно сейчас верно и логично. И всё-таки по-толстовски завернуть что либо, но в устной форме, ему было привычно и грело душу, когда слушательница проявляла интерес и получалось, и настроения двух людей совпадали по любой имеющей объяснение причине. Саша и его подруга были отличной модной умной парой.

На сцене было шумно и обсуждаемо многое из того, что обсуждается напоказ для неприхотливого или искушённого зрителя – разные голоса раздавались из толпы в тот ранний вечер, когда режиссёр, накричав на свою команду, демонстративно посоветовал им самим поруководить процессом, обманчиво уступая первую скрипку умеющим играть людям, но не утончённым настолько в длительном соприкосновении с игрой с другой стороны. Прошлое стояло в одеждах играющих, будущее маячило на горизонте нескольких дней, которые оставались до премьеры. Слышались реплики и выученные монологи, составляющие ту небольшую часть, что режиссёр разрешил нескольким актёрам придумать самим и обещая оставить почти в первозданном виде в лоне идеи будущей постановки.

Так объяснялся монологом перед камерой и отчасти самим собой Володя Изнанков, руководивший в прошлом огромным коллективом, добившийся успехов на поприще денег и обустройства, а после спокойно оставивший все дела ради увлечения, на которое никогда не хватало времени и где он, несмотря на свои возможности, всегда был где-то с другой стороны экрана.

…Клубившийся дым столицы, отошедшей от летнего смога годами ранее и воспоминаний о нём, повторялся уже более добродушно в сигаретном и кальянном дыму одной из модных московских кофеен с более солидным и вычурным названием. Завораживающие ноги и безупречно подобранные оттенки цветов сумочек с одеждой украшали хозяек соседних столиков, говорящих о своих победах и почему-то вечных проблемах друг другу напропалую допоздна. Деловые разговоры, занимающие какие-то минуты, закрывались приятной ширмой и туманом из музыки и заказанного вещества в бокале. Красота и азарт вперемешку с соблазном окаймляли мысли и рассуждения даже на улице посреди свежего воздуха у входа в заведение. Часто так горный воздух, ворвавшийся поутру в окошко, будит или напоминает хозяину о властелине здешних мест, ещё чаще так стрелка часов напоминает о простой будничности и законченности понятия выходных, но здесь была возможность прикрутить свой циферблат к стене, и ничто не заставляло вспоминать о нём и бросать взгляд на вечно стремящиеся к утру цифровые ходули. Образность переполняла его голову, отражалась в строках на бумаге и отложенных мыслях, отсортированных в записанное навсегда, когда час сменяется часом – в основном просто прожиганием времени, откладывая во многом уже похожие и поднадоевшие картины, накапливающиеся где-то в глубине и вырывающиеся потом поступками вопреки и потому что «достало». Ряд мыслей встречался с другим. Уступая комфорту расслабления, искомого постоянно после тяжёлого дня и не менее сложного утра, которое он встречал не смотря ни на что в белой рубашке с видом на раннюю осеннюю погоду, только просматривающуюся в окончании ещё вполне жаркого и беззаботно красивого уходящего лета. В период сидения и разговоров странным образом Володе представлялся образ то солидного отдыхающего бизнесмена с расстёгнутым галстуком, то молодого ловеласа в модной рубашке и дорогих ботинках, а иногда вся картина сменялась на взгляд со стороны двух красавиц, по его мнению находящих в его персоне гулящего простого студента престижного вуза с пустой квартирой, готовой приютить всю компанию и расположенную к беззаботному разговору, хотя им он скорее всего молчаливо дарил картину задумчивого меняющегося взглядом взрослого и одновременно совсем юного персонажа, но точно готового угостить коктейлем и знакомством с собеседниками. К утру определёнными были лишь часы, неумолимо заставляющие определиться со своими планами и бегущими к уже сегодняшнему и совершенно новому дню, обещающему быть совершенно таким же, как предыдущий, если ничего не предпринимать и плыть по течению.

Разговор резко сменился на свежий деловой тон с приходом Александра, хотя, скорее, это была небольшая передышка в раздумьях и мостик к постепенному отъезду домой, который с каждой минутой становился всё желаннее и уютнее кожаного дивана ресторана – красивого, но чужого и порядком поднадоевшего. Домой, просто домой, где тихо, спокойно и в эти дни приятно одиноко и солнечно – там разбудит гроза и возобновит не начатое ранее раздумье, ставшее постоянным спутником в каждодневной круговерти всевозможных событий и начинавшегося удивительного приключения.

…Развеялась, наконец-то развеялась вся эта сложная дымка из выбора приоритетов на ближайшее время. Рядом был только русский север с его настоящими морозами и бескрайними тысячами километров, преодолеваемых лишь посредством вертолёта и силы духа. Недосягаема была отсюда Москва, театральный и кофейный бомонд, красивые женщины, богатая кредитная жизнь и портфельные инвестиции. И даже полная экипировка при одном лишь безрассудном шаге в сторону не помогла бы, одарив напоследок душу лишь полярным сиянием. Не было сил думать и воображать образы, хотелось фотографировать техникой и памятью, съесть запас из рюкзака и просто смотреть вдаль, которая простиралась к холодному морю и одинокой станции то ли погранзаставы ФСБ, то ли геологической экспедиции. Солярка, вертушка, сани, зимник и собачьи слюни, капающие из горячего рта на холодный снег. В прошлых главах и абзацах оставались театральные пассажи, посиделки, семья, друзья, работа, работа, снова она и привычный ряд с ожиданием возвращения. Как ни странно, но последнее почему-то не вырисовывалось стандартным привычным образом – скорее через какое-то событие, меняющее привычный ход вещей настолько, что прежние будни казались смешными. Не менее странным было и то, что мороз и алкоголь холодили разум и совсем по-иному отзывались в голове и реальности происходящего. Надоедало усложнять, хотелось размышлять и говорить многим проще, чем привычка. Короткими предложениями, диалогом с самим собой, с рядом находившимися друзьями и чем-то неведомым, настолько загадочным, что ни боязнь потеряться, ни расплывчатость географии этих мест не имели никакого значения. Это была определённая точка невозврата, хотя с полной уверенностью сохранности тыла, остававшегося далеко. Невозврата иного рода, открывшегося здесь. Открывавшегося шаг за шагом, оставлявшего свой снежный след, по которому никто не шёл и не мог пойти просто так.

Сильнейший ветер начался постепенно, до этого подгоняя и раззадоривая. Он не давал поставить палатку, подумать, разжечь огонь и гнал только вперёд. Экспедиция задумывалась не только как способ отдохнуть в неведомых краях, но и в качестве шанса найти и забраться в теплоту подземных озёр среди затерянных на окраине России снегов, которые по легенде могли быть спрятаны именно тут, а не в Антарктиде на мифической базе нацистов, а, может, и советского ВМФ. Саша с Володей были уверенны, что именно им предстоит открыть эти места – а там, по русской привычке, как Бог даст. Вера сильнее бытовых препятствий, когда подкреплена некоторым расчётом и философским обоснованием – всего этого хватало в избытке. Была пересмотрена недавно с проступавшим холодным потом даже последняя балабановская картина про колокольню счастья и невозврат назад. То было кино уютного зала, но с не покидающим ощущением режиссёра-провидца. Грела душу заученная аксиома, что как в кино в жизни в основном не бывает, и простая вера в свои силы – лишь бы не подкосила простуда, а там согреемся, упадём, встанем и снова в бой. Жалко, что CNN не снимает и, может, вообще никто не узнает, что здесь будет происходить – так часто наши открытия принижаются и первооткрывателями назначают совсем не те фамилии, которые не возносят отечественные первоисточники, уступая всесилию иностранных масс-медиа. Может когда-то по загадочной иронии истории наши и восточные товарищи здесь постепенно, как и в IT, будут понемногу догонять. Пошатнувшийся колосс приведёт и к утрате части информационного влияния, а уж добраться сюда ему и не снилось в сложном сейчас расположении политического духа.

Силуэт белого коня неподвижно стоял на вершине снежного холма, облака дыхания вылетали из ноздрей загадочного гостя, померещившегося ночью. Венские стулья были расставлены прямо возле напоминавшей айсберг горы, лабиринт переулков за их спинками кружил зашедшего гостя и огоньками напоминал то переулки центра Москвы, то какой-то повторявшийся сон из раннего детства. На язык падал мелкий град, растворявшийся на частицы подобно кофейному зерну. Поражала не реалистичность происходящего и желание побыть в ней подольше, снова заснять время и обязательно показать его потом, как-то записать для других. В один момент зигзаги улиц начинали двигаться в танце, конь засыпал у входа в таинственный лабиринт, а ощущения, наиболее часто характеризуемые как «все равно», одолевали любую практичную натуру здесь за несколько мгновений. Как при подъёме на вершину, бесконечный снег и ветер постепенно превращал взгляд в раба окружающей ауры, за неопределённое время рассеивая внимание и переводя в состояние покорности событиям, обволакивавшим пришедшего из далёких мест гостя.

Театральный разговор с горой был неравный – она подобно режиссёру командовала и не давала отступить ни на шаг, как экскурсия с гидом заставляла возвращаться в такой ненужный начинающимся вечером автобус. Колёса, стёкла, но с отражением не самого себя, жар, чувство бесконечной музыки ветра и, наконец, падение в холодный прилив северного моря, на дне которого капюшон набрал воды, стекающей по позвоночнику. Мираж исчезал не долю секунды, а казалось добрый час, потому что подняться не было сил. Сияние заслоняло горизонт в левой его части, справа была просто бесконечность. Постепенно сознание возвращалось, и с чувством спасения Володя побрёл вдоль берега в никуда.

– Погоди, друг, ты что, – раздался окрик возле похожего на дерево столба с висящими на нём какими-то шарфами.

– Ничего, иду домой, – ответил Володя, оставив очередной рыхлый след, залитый тотчас же холодной водой сурового независимого ни от кого моря.

– Здесь не приземлится вертолёт, потому что просто нет связи. Возможно, там, за теми вершинами, но их пересекает широкий пролив, через который непонятно, как перебраться.

Ощущение невозможности толкает русского именно туда, поэтому решено было идти напролом вместе с придуманной в тот же момент совместными усилиями идеей. Плыть на доделанной до плота гитаре предстояло Саше как более маленького роста человеку – и он отлично уместился в ней, ставя ноги на привязанные к ней атрибуты в виде всего, что могло держаться на плаву из двух рюкзаков и всего собранного, что умело плавать. С тех пор жизненные пути двух путешественников разделились. Красиво уплыл, оригинально, но как-то не в походном стиле – все разделилось.

– Серебро – не серость будней, оно блеск возможностей без хвастовства, – произнесла Жанна с гордым видом того, что фраза ей удалась и придумана только что. Так и было, хотя в это никто и не поверил. Безусловно, ответ был в виде чего-то про золото, хотя понравившийся ей парень пытался негромко произнести показавшуюся ей занятной фразу «А красиво завёрнутый простой камень ты ведь тоже сможешь расхваливать без умолку своим подружкам». Посоревноваться в красноречии не было возможности хотя бы в силу того, что беседы как таковой не было – был разговор уставшего вечера и соревнование моды. Японская философия была здесь только в одном наряде, а мозговой штурм присутствовал, переваливаясь нога на ногу и сверкая накрашенными ресницами так ярко, что задачи казались решёнными уже заранее. Лёха поражался, сколько разных жизней есть тут – каждое кафе, переулок, кабинет давал настолько разные образы поведения, что ему хотелось сыграть наоборот, оказаться с другой стороны стены и одновременно с ними.

– Слышали, два психа пошли куда-то к полюсу и пропали, как пишут в газетах.

– Да, самое удивительное, что нашли гитару на берегу с несколькими оставшимися струнами и следами на них лап белых медведей.

– Ха-ха, наверное, в ней кто-то высидел свои яйца, а потом устроил концерт для моржей и музыка разносилась по всему побережью.

– Поговаривают, что был обнаружен также и след поставленной там походной бани, которая до сих пор плавает на одном из самых больших отколовшихся айсбергов, и камни в ней никогда не гаснут, а своим теплом дают жизнь. А вечером перед заходом солнца кто-то постоянно с криками выбегает из неё, ныряя за рыбами.

– Надо было не париться, – расхохотался мужской голос, подхваченный всей компанией так, что любой высоколобый интеллектуал в очках засмеялся, даже если бы старался быть в стороне.

– Ладно, девчонки, фантастику в сторону или на одиноких выходных, нам там не погреться и на мишках не покататься, поэтому давайте к делу, – командный женский голос резко изменил всю беседу, но вспоминались всем перед сном то шутка, то просто желание в то момент тоже оказаться где-то, кроме пути по дороге в ванную и офис с рабочим местом из множества бумаг.

Красивая музыка рождала в сердце приятные нотки, хотелось сочинить часть куплета самому, не испортив общей мелодии, ритма и настроения сидящих в зале. Но она утихла, превратившись в приветливую улыбку официантки и сумму купюр. Расходились праздно шатающиеся гости, как ему казалось, с разных сторон голосящие примитивным но, на их взгляд, восхищённым тоном дам. Но это было не так – в голове его кружились фразы намного более интеллигентные и умные, однако не произнесённые в силу разных обстоятельств стеснительности и магии момента. Самодовольство и самолюбование на минуту взяли верх, потом разбавленные воспоминаниями из серии, когда сам не лучше.

Лёха уходит в стихи, когда ему грустно или какая-то цель пропадает. Светка вон играть начинает новую роль в таких случаях – помогают оба метода, становится веселее от придуманного на ходу.

И представляешь, задумаешься, засмотришься нынче.

…С одной стороны Дмитрий Смотров был что ни на есть классического воспитания, либерален, в меру патриотичен, не придерживаясь той или иной крайности и разделения на лагеря, в которые часто оппоненты записывают друг друга. Скорее он был наблюдателем во всех этих вопросах, выжидающим, берегущим себя для какого-то важного действия и не разменивающегося на мелочи. Из-за этого казался в разных ситуациях осторожным и записываемым во властные структуры неопытным взглядом. Самгинские черты интеллигента, красивая внешность и сидящее довольно близко от взрослости ребячество создавали необычный образ, который при начале разговора начинал нравиться собеседницам.

Говорят, что люди, склонные к познанию мира шаг за шагом, системно, склонны проводить время в компании совершенно разных личностей – с ними им интересно, но при этом они всегда остаются верны себе и ломаются только перед вторыми половинками. Люди же, познающие хаотично – перенимают образы, проживают как бы несколько непохожих отрезков, часто раньше сгорают и нередко записываются по стандарту в творческие персоны, хотя крайне часто красиво накинутый шарф и необычное сочетание цветов в одежде есть признак просто неформальства – мы видим в нем фотографа, музыканта, поэта, художника и обязательно философа. Таким был его друг – культуролог Игорь Разношёрстов.

Когда набор персонажей соответствует ситуации, при которой их можно было встретить в каждой главе и интерес к судьбе первого, упомянутого вначале, не забывается в том месте, где его упоминают – вот это и означает масштаб сюжета, – декларировал на репетиции один из актёров в диалоге, сидя на кресле в английской самоуверенной манере, готовый дипломатично отразить любую нападку соперника в своих постоянных интересах.

Репетиция уже заканчивалась, продолжаясь вечером обязанному к раннему подъёму утра, из-за которого решено было не ложиться вовсе и открыть бутылку итальянского вина. Водителю компании Игорь заботливо налил гриба через марлю со всевозможными необидными и милыми шутками. Развязавшиеся языки болтали, рассказывали прошлое, явно неосуществимо на взгляд водителя договаривались о какой-то конкретике в ближайшем будущем.

Красивая девушка в белой рубашке уверенным взглядом и с настоящей в этот момент улыбкой смотрела на гостей. Чёрные волосы своей красотой не уступали лучшим итальянским кареглазым актрисам, утончённые черты лица выдавали молодость, наивность и скорую ситуацию победы в своих жизненных целях, покорение первого важного этапа. Как подкупает несложность, простота взглядов опытных мужчин, каждый день сталкивающихся с закрученными сюжетами работы или постоянных размышлений, начитанности, насмотренности, наигранности. Наверное, во многом поэтому женятся на молодых.

Среди друзей в данный момент было скучно – то ли не было рядом величины, то ли просто не было возможности с ней познакомиться (и это прекрасно осознавалось), неприятны были постоянные формальные встречи, что печально – не так радостны были и деловые текущие будни, в которых появлялись и новые люди. Неосознанно это делалось ради этих знакомств, потом же их каждодневность казалась настолько заезженной, что ни поездка на природу с обязанностью через два дня вернуться, ни доступные даже скромному бюджету городские развлечения и красоты архитектуры – всё было на четвёрку. Возможность поразмыслить сколько угодно не приводили ни к чему – как назло в моменты вдохновения ждала куча дел, а в свободные дни и часы муза или что-то необычное и сказочное не посещали её. В такие моменты желание быть сильнее, успешнее или красивее подруг не имело вообще никакого значения, спор казался настолько надуманным и наигранным текущей недолгой эпохой, но и альтернативы не было – положить на алтарь всю непохожесть жизни и рискнуть поменять на корню – они были просто глупы и отвергались холодным расчётом, который всегда оставался с любой головой в «послеюношеском» возрасте. Отсюда рождалось желание проложить фарватер и сыграть сразу на обоих фронтах – чему были и посвящены все силы. От сложности сказанного про себя у неё закружило голову, но посетила гордость…. Красавица уснула.

Осенний дождь приятно моросил, освежая мысли и не обременяя руку зонтом. Ирландская погода, непременный шарф, закрывающий от ветра, кутаться в который было в такие минуты намного приятнее, чем в одеяло, и совсем не уступающая дождю причёска радовали глаз прохожих, даря восхищение и улыбку, добрую зависть и какое-то тепло. Приятный жёлтый цвет доминировал на деревьях и редких кустах, остальные краски ещё далеко не до конца ушедшего сезона лежали под ногами и готовы были к шуршащему рисованию картины на мольберте земли.

Шерстяные висящие свитера, редкие юношеские усы, длинные нечёсаные волосы, отчасти неважность внешнего вида, сутулость, лёгкий типаж в красивой кофточке и дизайнерских очках, высокий силуэт с арийским лицом и носом студенческого вида, увлечённые необычные фигуры – все эти разнообразные типажи встречались на творческом вечере. После выхода на улицу от всего ансамбля не оставалось и следа. Наверное, чтобы увидеть публику во всей красе надо посещать мероприятия – улица показывает лишь невидимую часть, где доминируют огни и красавицы и красавцы-здания. Второй набор тут же был озвучен его подругой – она выдавала редко встречающиеся случаи высокой блондинки и на голову ниже скромного её кавалера, плейбоя-красавца и его рядом идущей верной супруги в обычной одежде, мужчины в советской клетчатой рубашке и его спутницы в короткой юбке с белым стоячим воротничком; зарисовка дополнялась картиной отца с двумя детьми за ручку с книгой в руках, рядом сидел какой-то тип, играющий на гитаре, необычно одетый человек успешно собирал деньги страждущих и пил после этого чай из чайника, стоящего прямо на бордюре, будто вынесенный из деревни в сад самовар. Красивая игра людей заменила в этот вечер всё другое и оказалась настолько непривычной, что была утром записана не только в устных воспоминаниях.

За Разношёрстовым ходило прозвище «инопланетянин» – как-то разнеслось его высказывание про мечту побывать у них в гостях с необязательным даже возвращением. В минуты грусти он повторял его друзьям не раз – свет загадочного корабля у его окон или двери загородного дома оживлял и успокаивал его – какая-то уверенность встречи с высшим согревала в трудную минуту, о чём он иногда делился в церкви и слышал наставления батюшки о не совсем верной трактовке и надобности уменьшать грехи и просить прощения – хотя после нескольких минут бесед находилось понимание, что не всё так страшно в заблуждениях сторон. Мощь, сила и красота православного храма чудодейственным образом влияли на него даже при одном стоянии и взгляде по сторонам. Больше всего он любил смотреть или в одну точку, долго наблюдая, или под своды купола, поражаясь росписям наверху. Во время же соблюдения ритуалов его пока не посещало какое-то особенное состояние, что относилось им самим к недостаточной вере или сил молодого ещё возраста и принималось пока как данность.

Тем временем где-то на другом конце города завязывался простой диалог со слабыми претензиями на утончённость, собственно никому в основе своей и не нужную.

– Лёха, нас сегодня пригласил Саид к себе в гости, пойдёшь?

– Нет, не могу, давай откажемся, потому что заезжать на полчаса некрасиво со всех сторон.

– Ладно тебе, там не либеральная компания будет, как ты любишь – не терял надежды приглашавший.

– А с чего ты взял, что я не либерал. Ты вон чеховский рассказ с таким названием читал? – не помня сюжета важно спросил он, как часто в таких случаях взрослые люди, уверенные в некомпетентности или стеснительности собеседника, достают громогласные козыри, хотя сами не смогут провести о данной теме даже пяти минут занятия в школьном кабинете, если не считать умения включать общие слова и при должном кураже растянуть их на все время.

– Ладно, поехали, там мы тебя пропарим и книгу рассказов дадим, а потом скажем, что зачитался так, что заснул прямо там в гордом одиночестве в уже остывшей парилке.

– Не поеду, ты меня знаешь. Утром хотел бегать, при всех важностях прочих мне сейчас система – подъём ранний, зарядка в советском стиле и белая рубашка даже без надобности идти на работу важнее любых перспектив. Потом встретимся, а то опять разовыми все начинания так и останутся, да и повода или даты нового отсчёта не видно, до Нового года ещё далеко, когда снова с тобой загадаем железное и строгое выполнение всех чудесных идей, – с улыбкой возразил он.

– Ладно, но в отпуск заявление ты уже подписал, так что не отвертишься скоро, режимник. Сиди, играй свою партию в шашки на лавочке по расписанию. Да шучу, нормально всё. Я съезжу, потом расскажу. Нового ничего затевать не будем, просто визит вежливости, он хороший человек и, ты знаешь, мне действительно последнее время восточного спокойствия и ощущения долголетия не хватает.

– Вот и бегай, а не за рулём гоняй, пошутил Лёха и пожал другу руку. Мы победим, всё будет отлично!

Игорь Разношёрстов читал сказку сыну и радовался, что сам может запросто побывать в таком состоянии почти когда угодно, стоит только уснуть или воплотить образ наяву. Одна маленькая девочка, которая каждый день хотела что-то новое, требовала и требовала у мамы разных рассказов и обязательно чего-то вкусного. В детском садике, стремясь казаться взрослой и самой умелой, она каждый раз громко кричала и показывала воспитательнице, как она умеет что-то. Остальные девочки и мальчики только скромно смотрели на неё и или ничего не говорили, или пытались подражать и сделать лучше. А одна девочка тихо смотрела и ничего не говорила, зато дома она каждый вечер два раза в неделю занималась музыкой и два раза – ходила на иностранный язык, хоть и тихо иногда грустила не один раз, когда другие хохотали и дурачились. Своих маленьких друзей-зайцев, двух солдатиков и цыплёнка она тоже заставляла делать, как и она, и обязательно помогать. В минуты же капризов или усталости она просто соглашалась с родителями, лишь очень редко плача поздними вечерами. Утром же всегда эта девочка вставала и не капризничала потому, что ей надо было всё скорее успеть и рассказать своим игрушкам план на сегодняшний день.

И вот однажды в детском садике эта девочка, до сих пор так скромно сидевшая, подошла на уроке музыки к пианино и сыграла песню наизусть без нот – и так красиво, что аплодировала даже удивлённая воспитательница. И платье в этот момент на ней было такое красивое, а заколки создавали такие красивые косы, что непонятно, почему их раньше не замечали сверстники и сверстницы. А через год эта девочка рассказала на французском языке всем детям сказку перед обеденным сном – да такую, что послушать её пришла даже директор. И сама убаюкалась – так мелодично она рассказывала. А вечером её игрушки разыграли кукольное представление так, как она их учила – цыплёнок играл на пианино, зайцы танцевали, а солдатики в углу беседовали между собой на французском языке о вкусном ужине и о том, какая хорошая погода и как бы скорее пойти погулять!

– Мама, – крикнула она радостно, – пойдём гулять далеко-далеко!

– Конечно, дочка, ты же заслужила, – ответила мама и, договорившись забрать папу с работы пораньше, они оделись, взяли с собой зайцев в разные карманы и пошли на улицу!

Лёха ехал вдоль освещённой дороги, подмечая взглядом поэта или сыщика детали, спрятанные от простых глаз. Старинные скульптуры, необычно обвалившаяся лепнина, хаотично ответвляющиеся лучами переулки, бог весть откуда взявшиеся новые сапоги возле стены, граффити, уходящие в землю, люстра в виде кувшинов в одной из квартир с открытыми шторами и подобные картины, которые удивительно наблюдать в центре огромного города. Приятно в пятничный вечер часами побродить около старинных зданий, присесть на лавочку, что-то вспомнить, обнять взглядом красавицу, убежать в сторону скрипача, играющего на другой половине улицы, подумать без остановки до самого сна, побыть в новой роли и не прощаться до следующих выходных, а вернуться через пару дней вновь или в любой момент, порвав ежедневник.

После вечера, на котором рассказывалось о двух ребятах в снегах и женских взглядах на мир и день текущий, предстояли простые будни, встречи, дела через несколько запятых и скобок. Они нужны – в паузе между ними есть что-то приятное с ощущением сделанного. Лёхе казалось, что всё это делается ради какого-то мега-события, встречи, которые и перевернут мир его, откроют новые вершины. Нет, банально. Скорее это неизбежность, которую надо обернуть в радостные будни и по ходу реализовывать что-то большое, как рывок в новый технологический уклад, а не копирование действий окружающих. Ему казалось, что совокупность разносторонности равна увеличению шансов на этот путь, нежели одной дорогой закрывать сантиметр за сантиметром пути по разметке, ближе к финишу имитируя его способ дороги к цели. При всём при этом многим всё чаще хотелось революции, и каждый в определённом отрезке ставил многоточия – картинно уж, вынужденно или они ставились сами – не столь важно. Приятно согревало ощущение не заканчивающегося кино, возможность посмотреть сквозь ноутбук и увидеть, как на его открытую крышку падают долетающие из открытого окна капли осеннего дождя.

Ранее утро, выспавшееся, с чувством полноты сил…

Основной задачей было вырваться настолько, насколько это укладывается в самой смелой голове, чтобы до победного, без понедельников и деления на будни с выходными, чтобы терялась грань реальности и вся расчётливость растворилась в дымке, расплавила взгляд на вещи и поменяла внутренний мир. Кто бы ни говорил. А для достижения гармонии почти каждому хочется поменять текущий ход дел. Никаких расчётов, планов, только по течению, налегке, между тем, что знаешь и чувствуешь. В холод, жару, одновременно в них. Как же должен достать взрослый круг бесконечных дел и обязанностей… Окунуться в беззаботную старость на время, посмотреть, как оно там – не так уж и далеко от смерти, полетать сорок дней вокруг всех, кого знаешь и непременно вернуться. Выйти из сна в явь новым, свободным ото всех, но непременно с сохранением всего тридцати-сорокалетнего багажа.

Погода стояла настоящая, с уклоном в свою сезонность, без переходов и недомолвок. Снег валил радостным детским фейерверком, находя свой сон на ветках деревьев, крышах домов, губах улыбающихся людей.

Уплыв на лодке-гитаре, Александр оказался во власти сначала безбрежного ручья – столь иллюзорными казались ему берега, оказывавшиеся миражом, но ощущение близкого спасения не покидало его. Холод, вопреки всему не оборвавший жизнь, а заставивший проснуться ранним утром, сковал все тело, но выпавший из рюкзака на струны фотоаппарат оказался тем случайным спасением на грани живого сна и смерти, о котором помнят всю жизнь и часто рассказывают.

Открыв глаза, он увидел вдали огромную льдину, посередине которой хаотично была проведена кривая, светившаяся лёгкой синей дымкой, словно ночная дорога с синяками под глазами. Что это было, он понять не успел, но сон, казавшийся окружающей природе уже вечным, постепенно уходил. Прильнув ослабевшей рукой к губам, умывшись засыпавшим его снегом, он резко встал и, жмуря глаза, посмотрел на притягивавшую взгляд полоску света. С научным и миролюбивым интересом приняв всё происходящее, Александр двинулся навстречу необычной гостье, как он её представлял почему-то в этот момент. Ковровая дорожка на снегу, где вместо шёлка словно коньком была прочерчена линия раздела, по которой приходилось идти, как в далёком детстве по бордюру… Маленькая куртка, вся жизнь впереди, завтра в школу. Надо не свалиться в весенний ручей, который совсем рядом, не коснуться ботинком воды, пройдя уверенным шагом по линии асфальта, неровно выступающего по периметру двора, пройти с ощущением, что на тебя сзади смотрят восхищённые родители и друзья, которые, возможно, так не смогут. Поход в лес, тяжёлый рюкзак, который собрал сам, музыка, создаваемая звуками природы и взрослыми у костра, палатка. Снег, зима и, наконец-то, подарки – волшебство новогодней ночи!..

Словно идейные сторонники, объединённые мечтами в этот отрезок времени, стояли друг за другом на улице небольшие деревья, казавшиеся Игорю людьми. Несколько снежинок упали на экран мобильного телефона, составив узор и окончательную веру в совпадение и отражение действительности в причудливом рисунке. Таким же странным образом они составили женский силуэт, в котором, если повернуть экран, можно было увидеть то игривый взгляд, то очертания далёкой фигуры. Позднее Игорь не раз представлял эту картину, когда наступала весна, и почему-то ждал снова далёкой уже в это время года зимы – красивой снежной леди, обещавшей новые приключения с непременно длинными иллюзиями, и пусть даже самообманом в отношении той таинственной кареглазой брюнетки с уверенным взглядом.

Вечер закончился странно – романтическое настроение, потом встреча с делами и конкретикой не кончающейся работы, после просмотром новостей с гордостью и смешанными чувствам за прихрамывающую Россию, и в конце, наверное, с испортившим многое финалом в виде необязательного похода в клуб, вульгарными посетителями и надоедливой официантки, который плавно вместе с вкусной едой и кусающимися ценами перетек в позднее утро с большой головой и желанием поскорее бы наставшего следующего дня, когда вновь будут силы не повторять ошибок.

Искусственность развлечений – эта тема каждый выходной вертелась в голове с оттенком повторения всего по кругу и невозможностью всё упростить. Наверное, верным оказалось решение уехать на время в деревню среди леса и чистой воды – с тишиной от утра до поздней ночи, когда не надо смотреть в экран меняющихся ежечасно событий и движений. Застыть, не думать, жить без вовлечённости. Зайти в старую церковь, посидеть у реки без друзей и алкоголя, промокнуть под дождём без документов, одеться не модно, отрастить щетину и подбросить галстук в виртуозную игру костра, даже простить себе ничегонеделанье с позиции московской жизни. На время, на долгий миг, при полной уверенности лёгкой нужности тебя в любой момент, как пожелаешь. Пространство без стен, стена нарастающей уверенности, политика разнообразия, анархия мыслей, на сей раз уже не судорожно меняющих друг друга, а ложащихся, как детали мозаики, в одно единое целое.

А на севере не наступала весна, воцарившаяся в остальной части огромной страны. Скованные льдом пространства действительно были бесконечны, не воображаемы и таинственны, что прикосновение ладонью к ним разгадывало лишь простую реальность – ты здесь, но явно не один. Цветная «ковровая» дорожка к неизвестному властелину этих мест приближала к небольшой крепости, вход в которую предваряла ледяная арка со звездой наверху…

– Если не в моде поэзия, то всегда в моде деньги, – улыбнулся Разношёрстов. Он умел варьировать между ними и доставать из кармана или одно, или другое – в зависимости от настроения и целей. Не модная, а жестокая война перемешает всё – от спокойствия на улицах городов до творческих планов, но в это время она была ещё очень далеко за горизонтом…

Маятник качал абзацы текста, словно волны большую лодку, для которой странным образом с разных её сторон шли то параллельно, то вразнобой несколько историй. Они, как мазки на холсте, вырисовывающиеся пока лишь в некоторую абстракцию, радующие глаз и отражающиеся тенью и упорядоченностью в виде стройного сюжета «шаг за шагом». Кисть, задумавшись на какой-то момент, вела автора и читателя в разные стороны по одной, известной лишь ей логике…

Дважды попробовав истолковать другу свою линию поведения в этой непростой ситуации, он получал каждый раз по сути тот же набор уверенных чиновничьих аргументов с другой стороны. Лёша удивлялся, насколько система меняет взгляды людей, когда становится надёжным тылом. Про себя прокрутив тезис про невозможность изменения характера, улыбнулся своим детским выражением лица, а после уже всей гаммой немого выражения чувств, словно про себя что-то шептавший гитарист. Он проигрывал эту беседу внешне, но легко побеждал при желании, хотя в нём сейчас не было никакого смысла. Молчание – часто лучший попутчик политических споров, когда в одной короткой реплике, выслушав остальные, по-отечески талантливо можешь высказаться, расставив все акценты. Запомнится последнее, не прощается умноженное на десять положительное, перевешиваясь таким вот коромыслом недавнего негативного события. Но сегодня не писалось, не говорилось – скорее наблюдательно молчалось. Красиво, говорят, молчат обладатели или рож красивых, или мордашек харизматичных – их видно, так даже загадочнее кажется. Впрочем, тут уже было ясно – спор заканчивался, а в голове ежеминутно вертелась бесполезность всего этого дела – лучше было написать статью, разместив в своём блоге – прочтёт несколько тысяч. Хоть какая-то польза, нежели обсуждать здесь.

Странно даже – сегодня рука пишет, а язык озвучивает штампованные фразы, хочется глупо и примитивно пошутить – какая-то деловая аура обняла этот разнузданный день. Потекла шариковая ручка, залипла компьютерная мышь, бесцеремонно ушло, не попрощавшись, настроение. Раздражённо не хотелось спать, приходилось просто холодно брать себя в руки и работать – не оставалось ничего другого, нудным казалось даже действительно весёлое кино. Слаб человек – сильна система. Вера. Идея, наконец, фанатично слепая или хитрая. Как подражание. Уснул он с мыслью, что проще заработать денег и обсуждать эти вопросы в более радужном расположении, так как непонятым оставаться не хотелось. И, вопреки наивному и настоящему своему патриотизму, он стал на время честным «аферистом», для которого путь лежал на запад.

Улыбка для посольства предваряла обед от стюардессы, после рукопожатие предварило выдачу ему дружеских денег от богатого знакомого, таким образом ещё раз уверившего, как ему казалось, в свою власть в том числе над бывшими соотечественниками, да и просто грело душу ожидание хорошей благодарности от обязательного человека, которого знал много лет.

Западный мир предстал Лёше иным, чем он его привык видеть ранее. Средний класс тут был разительно другим, побогаче, но какой-то заштампованный – или он просто отвык. Такой тяжело одолеть в бизнесе, но проще в бою. Кризис не был заметен на улице и в кафе, но, по словам очевидцев, постепенно, еще не так заметно, пронизывал изнутри часть общества. Отличия России от стран, в которых ему предстояло побывать в ближайшее время, в основном всем известны. Ему же хотелось окунуться в детали, получив деньги, на время стать в их строй, насладиться жизнью, писать, не теряя себя настоящего. Там, постепенно растворяясь среди уюта и спокойствия, чувство оторванности притуплялось, смысл иногда написанного становился иным, и вдохновенного чудаковатого порыва не возникало – скорее каждодневность в области его творчества приобретала интеллигентно-миролюбивые черты, аккуратные дорогие очки, красота и комфорт жилища были намного важнее юношеской имперской мечты, походов, одной шестой части суши, бесконечности и непонятости хитросплетений русских умов, а красота женского тела всегда была – она, в принципе, есть везде. Один раз он прилетел в Петербург, но прошёлся по нему с каким-то не до конца понятным ощущением, ожидая и настраиваясь на другое, ностальгическое и «воспоминальческое», как говорил его ребёнок, недавно родившийся во Франции. Долги были розданы, на них год назад были пущены вся энергия и способности. Быт обустроен, во власть не пускали ни там, ни там. Друзья или уехали из России и писали в социальные сети, даже иногда встречаясь с ним на общем далёком курорте, или зарусели на Родине. Страна разительно менялась, оставляя всё такие же безграничные возможности чудесных карьер и творческих открытий, не говоря о природе и многом другом – о чудаках, талантах, белокаменных церквях, но его раздражали цензура, военщина и, наверное, некоторая однобокость суждений о других странах с закручиванием гаек, но уже без советского социума, с чёткой и довольно злой иерархией, хотя касалось всех живущих. В общем, не было свободы в том его уже западном понимании. Хотя по привычке, прилично выпив, он спокойно потолкался с полицией, наорался, провоцируя и провоцируя, отделавшись в итоге символической суммой, после чего довольными разошлись пути-дороги силовиков с гостями. В нетрезвом виде ему открылась полная свобода и размах, от которого отвык, но уже через день свобода требовалась наверху – в отношениях народа и власти и сравнении русского с западным. Став эмигрантом, он вполне добродушно принял не до конца понятную во внешних вопросах и по-прежнему танцующую в экономике Россию с поздним Путиным, советское воспитание оставляло ему привычку читать разные источники и думать, интерпретировать. Но он стал другим.