Читать книгу Распутье - Иван Басаргин - Страница 18

К Шишканову забежал Сонин, хотелось поговорить по душам с живым человеком, а не через письма солдатские. Он с порога и спросил, мол, не социал ли тот демократ.

– Почти что. Мне до них еще дорастать надо. Но с ними.

– Почему?

– А потому, что они против этой грабительской войны. Они за мир. А мир – это сейчас главное.

– А много ли тех социал-демократов?

– Да есть. Но только средь социал-демократов идет разноголосица. Уже есть большевики и меньшевики. Большевики – за полный мир, за уничтожение капиталистов, за передачу власти народу, а меньшевики за продолжение войны и передачу власти буржуазии. Как это было когда-то во Франции, где власть захватила буржуазия. Есть ещё социал-революционеры. Те ближе к большевикам. Есть конституционные демократы, те за ограничение монархии, за конституцию для народа. Но все они за продолжение войны. На том и сломают хребет.

– Явственно просветил. Я с теми, кто против войны. Ты понимаешь. Проходил мимо нас один бродяга, не помнящий родства, так тот сказал мне о большевиках, будто они приняли учение Христа и хотят повести за собой народ. Исус[35] Христос ить тоже шёл за народ. Тоже ратовал за мир. Хоша не всегда, но ратовал. Так кто ты? Ну, не нуди же! Ты старое-то не помни. Каторга – это дело наших рук. Без вины засадили. Наши такое могут, ежли не больше. Да упредить тебя пришел, чтобы ты шибко-то не молол языком, могут схватить – и головой в прорубь. Степан Алексеевич это готов бы сделать сейчас, но ты читал письма наших ребят. Будто и не виноват. Но все знают, что и как. Читал, знать, согласен с теми писаниями. Расскажи больше про Макара. Ить он праведно пишет, варнак. Сын, поди. Он, хоть и росточком-то мал, но ума и грамотности не занимать. Я рад за него, что во многое вник. Пусть баба щас на стол соберет, а у меня спиртишко есть, с холодку-то и побалуемся.

– Как пить будешь-то, ведь у нас, мирских, кружки-то поганые, сам бы не опоганился, – усмехнулся Шишканов.

– Война всех опоганила. Наливай! Дэк, как там Макар?

– Воюет. Вместе с Евлампием Хоминым дерутся. Макар спас Евлампия в одном из боев, затем Евлампий – Макара. Так и держатся друг друга. Один ростом выше старого медведя, а другой мал да ловок. Вот и живы остаются. Евлампий в бой, как бешеный бугай, а Макар глядит в оба, чтобы кто в него штык не всадил.

– Дела… Что будет дальше-то?

– Надо сказать спасибо японцам, что они завязли в Китае, поверни бы на нас, то солоно бы было. Могло быть и здесь кровавое распутье. А что будет дальше, то каждому ясно: будет революция. Будет, потому что солдат начал думать. Шибко думать. Наша задача, людей честных, шире открывать солдату и мужику глаза на эту войну: кто её затеял, кому она выгодна. А через всё это сбить с трона Николая Кровавого. Трудно, но надо. Ибо без этого Россия не вырвется из застоя, что веками завис над нами. Если бы ты видел, Алексей Степанович, всё это: трупы солдат, умирающие деревни, умирающих от голода детей – то первый бы подал голос против царя.

– Я его давно подал. Но один в поле не воин. Уже был наказан нашей братией. Могут и к смерти приговорить. Бережнову выгодна война: мол, все ослабнут, тогда и он подаст свой голос, сделает здесь свою пу́стынь.

– Вроде и мужик не дурной, а думает дурно. Тот, кто поспеет оторваться от России, будет подобран другими. Да и не позволят Бережнову создавать свою вотчину. Сомнут – если не царь, то другие власти. Зашёл далеко Бережнов, а вот как он из этого выйдет?

– Сомнут – это точно. Пусть их будет тысяча, а в России мильёны. Забудем это. Ты мне скажи в точности, для чего ты голову под пули суешь? Ить дураков нема?

– Надо. Много разумных людей делают то же.

– Ну ин ладно. Я ведь еще к тебе пришел и затем, чтобы упредить, ежли будут притеснять, то айда ко мне в тайгу. Я там тайное логово устроил. Схоронимся, и никто не найдет.

– Зачем же?

– Арсёшка, Журавушка, я, Исак Лагутин встаем против войны. Ежли что, так сбежим, будем досаждать, как наши в старину досаждали царским ярыгам. Теперь давай всё на стол! Большевик ты аль нет? Ежли не большевик, то прощевай, недосуг мне языком-то молоть с каким-то недоумком.

– Большевик, что дальше?

– А дальше ты мне ответствуй, чего хотят большевики? Конец войне – это внятно, а что еще?

– Каждому сытность, землю, грамоту, волю и счастье.

– Это тоже внятно. Такое было у выговцев. Не тронь наших цари, то и жили бы ладно. Верят ли большевики в бога? Вот ты, к примеру?

– Что я? Твой сын Макар – и тот уже перестал лоб крестить.

– Тоже явственно. Значит, возьми вы власть, то та власть и будет властью антихриста, – утвердительно сказал Сонин.

– Ты против такой власти?

– Э нет, в Святом Писании сказано, что всякая власть дана от бога, даже антихристова.

– Так как же ты принимаешь большевиков: как антихристов или как учеников Исусовых? – улыбнулся глазами Шишканов.

– Тут поразмыслить надо. Сразу не ответишь. Исус Христос пришед на землю, чтобы искупать грехи человеческие, а мы то дело обернули так, что будто он пришел затем, чтобыть разобраться в греховности людской. Потом, он приходил, чтобы дать людям мир и счастье, того тоже не случилось. Может быть, вы продолжите деяния Исуса?

– Нет, Алексей Степанович, знай сразу, что большевики раз и навсегда отвергли бога как лицо никогда не существовавшее. Но они не собираются гнать и преследовать верующих. Есть желание, то верь, нет – бросай.

– Значит, вы против учения Христа о мире, добре, счастье?

– Нет, это мы принимаем. Потому что это народная суть. А вот такое, как зуб за зуб, око за око – отвергаем. В учении Христа, Алексей Степанович, столько путаницы, что многое надо отсевать, глаза на ту путаницу открывать. Исус Христос говорит: «Не убий», а сам убивает; «не обмани», а его устами обманывают и грабят народ; «не сребролюбствуй», а богачи сребролюбствуют. Ты знаешь то учение глубже и больше меня, поэтому тебе легче, чем другим, будет отделить зёрна от плевел, как это сделал когда-то покойный Макар Булавин. Добро посеял и твой Макар. Два Макара дали хороший заряд. Всё в учении божьем построено на обмане и лжи. Войну называют божьим промыслом. Куда зашли! Именем Христа убивают миллионы людей. Только власть народная, без религиозной путаницы, может дать людям то, для чего они родились на эту землю – всеобщее счастье.

– Каким же будет тот большевик? – сузил глаза Сонин.

– А вот таким: у тебя есть лишняя рубашка, отдай ее тому, у кого ее нет. Если у тебя доброе сердце, чистые руки, есть желание сделать всех счастливыми, то смело иди в большевики. Только такой человек может быть большевиком! Другим нет места в наших рядах.

– Ну что же, просветлил ум. Кажись, я могу стать большевиком? Побежал домой, а то припозднился чуток, стара[36] будет ворчать, – заторопился Алексей Сонин.

Наутро деревня загудела, как потревоженный улей, – Алексей Сонин объявил себя «большевиком Христовым», побоялся назваться просто большевиком.

Схватили Сонина и поволокли в молельню, чтоб свершить правый суд. Но Сонин ничуть не испугался суда. Он первым взял слово, заговорил:

– Есть в Святом Писании такие слова, мол, всякая власть дана от бога. Есть или нету? Вот и хорошо, что есть. Тогда могу смело сказать, что грядет новая власть. И она будет.

– Власть антихриста? – спросил Бережнов.

– Да, антихриста, но и она от бога. Сказано в Писании, что без слова божьего не упадет и волосинка с головы человека. Сказано? Тоже хорошо. Знать, и та власть будет от бога, ибо он того восхотел, тому и быть.

– Да, но в Святом Писании сказано, что, кто приемлет антихристову печать на чело и правую руку, тому гореть в геенне огненной, – прервал Бережнов.

– Сказано и такое. Но не кажется ли тебе, Степан Алексеевич, что эти слова не от бога, их приписали злые монахи, может, и ради шутки. Сам посуди, что выходит. Взял власть антихрист – ее дал бог, но тут же начертал, мол, кто ту власть приемлет, тому быть в огне. Это же издёвка над людом.

– Такое шлет бог, чтобы испытать крепость людскую, – стоял на своем Бережнов.

– Значит, ежли я остался при боге, не признал власть антихриста – снова война? Но ведь войны – это не божий промысел, тем более войны супротив законной власти. Мы воевали царя, потому как гонимы были, стали под его высокую руку – перестали воевать. И даже наши войны, как я мыслю, шли против учения божьего. Бог был и будет против войн, ежли только он настоящий бог, а не выродок вселенский. Он нам говорит – не убий, так пошто же он захочет убивать нас, ежли мы приемлем его же власть, им поставленную? Кому будет нужна та свара? Я объявил себя «большевиком Христовым». Потому объявил, что большевики против войны, за счастье народное и мир на земле. Праведно то или нет, судить богу, а не тебе. Ибо этот суд идет не от братии, а от тебя. Ты хочешь войны – ведаем, пошто. Но не даст тебе власть бог, ибо всё это идёт от властолюбия и корысти. Властелин должен быть бескорыстен и добр. А ты злобен и не добра желаешь нашим людям, а крови и смерти. И пусть каждый о том подумает.

– Блудослов! Антихрист! В огонь вражину! Пусть Шишканов отринул бога, так он в него и не верил, но как ты его отринул?

– Не отринул, живу с богом, молюсь богу.

– Хватит! Взять его – и на судное моление!

– Погоди с огнём, Степан Алексеевич, – поднялся Исак Лагутин, зло прищурив глаза. – Как бы самому там не оказаться. Ушло то время, когда мы инакомыслящих хватали и бросали в огонь. Кануло в Лету, больше оно не вернётся. Ежли уж царь издал закон о веротерпимости, то нам и подавно надо молчать. Алексей Степанович пришёл к такой мысли не за один день, знать, на то есть причина. А мыслить, думать, как того душа восхочет, не возбранимо. Это только при нашей братии такое возбраняется. Мы решили не допускать издевок и напрасных смертей в братии.

– Кто это вы?

– Братия. Ты думаешь, только один здесь правишь? Нет. Мы тоже начали думать за тебя, править, где можно, без тебя. Ты теперь не наставник – сам отказался, ты – командир. Наставник нам сам знаешь кто – Мефодий Журавлёв. Вот мы и порешили поставить, где можно, заслоны твоему разгулу. Ты человек без сердца. Тебе не жаль наших ребят, а своих сынов, кроме Устина, что льет кровь на войне, ты оставил. Надобны для дружины? Дело. Хунхузы обнаглели. Но и наших пожалей, не ярись. Я ить тоже против войны.

– У меня никого нет на войне, но я войну ненавижу, – заговорил Мефодий Журавлёв, смело заговорил как наставник. – Хватит нашим парням ходить по лезвию ножа, убит – не убит. Какая власть остановит войну, ту мы и признаем. Мы тоже когда-то называли антихристами царя и его ярыг. Теперь ищем других антихристов. Пригрел чуть нас царь, вот и пошли за него. А он сволочь из сволочей! И несть больше греха, как быть перевёртышем. А мы ими стали. Наши пращуры воевали царя, а теперь мы готовы с ним лобызаться. Противно то сердцу и разуму. Вельми противно!

– Я не жалую царя, вы знаете мою задумку, – ещё злее насупился Бережнов.

– Знаем. Но то пустая затея. Жамкнут – и нет нас. Надо всем вместе держаться с Россией, а не строить мраморных дворцов, где они без надобности. Безродный построил свой – кости преют в тайге.

– А ты читал, что пишут о большевиках, будто они хотят отнять у нас землю? Кто против них – того в распыл, – гремел Бережнов.

– Читал. Можно оговорить каждого, ежли это нам на пользу. Мы с тобой тожить делали это не раз. Оговаривают, знать, большевики правы в чём-то. Прав и Алексей Степаныч. Не от бога эта война. И нет бы тебе восстать против войны, так ты за неё. Задумка на то гонит, что тебе выгодна эта война, мол, чем больше прольем крови, тем легче тебе добраться до власти. Так? Все скажут, что так. И это тоже не от бога, а от дьявола.

Бережнов при этих словах вздрогнул, но смолчал.

– Мы за дружину, кою ты создал. Мы тоже в ней, но никогда эта дружина не пойдет против властей законных. Она била и будет бить только хунхузов.

– И хватит нам ходить на твоем поводке!

– Хватит! Мы уже сами выросли из тех штанов.

Гудела голосами молельня.

– Сговорились?

– Начали думать, куда и зачем ты нас ведёшь, – спокойно ответил Журавлёв.

– Ладно, ты же знаешь Сонина. Сонинский заполох каждому ведом. То он блудит, то он бражничает, на скачках деньги просаживает, теперь начал ворошить нашу братию, – хмуро заговорил Мартюшев. – Надо нам его приструнить…

– Хоть бы уж ты-то молчал! Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Сам хунхузишь дальше некуда! – сорвался Бережнов. – Потому молчи! Цыц! Ещё раз говорю, цыц! Вот я и думаю: а может быть, я не прав, – вдруг пошёл он на попятную.

Но люди этому не поверили.

– Может быть, я и заполошный, как вы меня называете, но не застыл в думах своих. А кое-кто из наших не токмо застыл, но еще и отупел. Дальше своего носа не видят, хоша и читают газетки. Степан Алексеич ищет брода в пожарище. Но знай же, человек, что его там нет и не было. Сгоришь, и пепел ветер раздует. Ты сам сбился, и нас сбиваешь с праведной стези. О большевиках мы разные пакости говорили, а они хотят того же, что хотел Исус Христос. Я с ними, и до конца! – отрубил Сонин и сел.

– Начнём суд по чести, – сказал Бережнов. – Моё дело сказать, что и кто есть Сонин, а ваше дело – судить. Сонин связался с дьяволом, ушел в стан книжников и фарисеев, чтобы с ними защищать власть антихриста. А это самый великий грех, коий может случиться с человеком. Предать свою братию, свой народ! Сонин сеет смуту, а за ним потянулись его дружки закадычные. Сказ один: либо пресечь смуту, либо дать ей расползаться. Сонина – на кострище. Предателя, что продался фарисеям за тридцать сребренников, – в огонь.

Прогудела последняя муха, гулко, предгрозово. Чья возьмёт?

– Григорий Мартюшев? – начал правый суд Мефодий Журавлёв.

– Смерть!

– Исак Лагутин?

– Жизнь!

– Я, Мефодий Журавлёв, то же говорю – жизнь!

– Жизнь!

– Жизнь!

– Жизнь! Жизнь, а не смерть, – хмуро сказал даже старший сын Бережнова Алексей. Против отца пошёл.

– Ежели Сонин сгинет, то грех падет на тебя, Степан Алексеевич.

– На тебя!

– Только на тебя, – хмуро бросали старики, старухи, бабы, парни, проходили мимо сурового командира, и эти слова били больнее любой плети.

Сник Бережнов. Не приняла братия его приговора. Отринула, значит, и самого тоже.

– Быть по-вашему! – зло усмехнулся Бережнов. Подумал: «Другим стал народ. Нет, не поставить с ним своё таежное царство. Пустая затея. Об этом же писал и сын Устин. Рухнула мечта. Война ожесточила людей. Знать, я делаю промашку. Думать надо, думать, Степан…»

И думал Степан. Не без дум он подвёл под судное моление Сонина. Хотел его смертью, смертью свата (в борьбе не может быть свата и брата) остановить то вольнодумство, которое неумолимо надвигалось на его братию, как волна, как снежный вал. Еретизм уже встал у поскотины[37], только ждёт своего часа, чтобы бросить людей в безверие. И всё это пошло́, как думал Степан Бережнов, от первых шагов Макара Булавина. Он и мёртвый страшил, звал мир к безверию, призывал к добру, заменив им бога. Он и мёртвый продолжал подтачивать веру Христову. А ведь все знают, что большевики сродни хунхузам. Отобрать, отдать, похерить… Но они обещают дать мир. А могут ли хунхузы дать мир? А вдруг дадут? Эко всё меняется: и время, и люди. Похоже, что каша круто заваривается.

Тяжелые думы теснились в голове Бережнова, а когда он не мог ответить на те или иные вопросы, запивал. Запивал он, и когда терпел поражение. Тем более теперь, когда люди отвергли его, проходили мимо него, будто мимо покойника. Заживо похоронили.

Бережниха и сыновья спешили спрятать ружья, топоры, чтобы нечего было взять в руки бушую-отцу.

– Может, и самому стать «большевиком Христовым?» – горько усмехнулся Бережнов, когда опустела молельня. – Нет, не таков я, чтобы складывать оружие. Вся жизнь – война.

И дикая потребность вновь появилась у Бережнова – беседовать с дьяволом. Когда был трезвым Бережнов, то не принимал всерьез дьявола. Знал, что это какой-то бред. От деда Михайло слышал, что такими же бредовыми мыслями жил его прадед. Но чаще в то время, когда был в подпитии. Он мог часами говорить с кем-то, но не видеть перед собой говорящего. Бережнов же Степан воочию видел дьявола…

– Ха-ха-ха! – раздался сбоку громовой смех.

Дьявол посмел войти в святая святых – к иконам, в молельню! Опоганил!

– Ну что задумался, Степан Бережнов? Отринул народ? Ушел в стан дьявола? Такое должно было случиться. Ибо дьявол добрее бога. Ты хотел собирать «войско Христово», ставить здесь таежное царство? Выбрось это из головы! Миллионы людей, а вас горстка. Горсточка тараканов. Раздавят, и не пикнете. Мартюшев – товарищ на один час. Он хунхуз, а хунхуз не станет человеком. А кто говорит на большевиков, что они хунхузы, – не верь. Они – люди, и самые верные слуги дьявола. Ибо дьявол – это добро, а не зло.

– Хошь бы сюда-то не заходил, ить место-то святое, – устало проговорил Бережнов. – Аль бога не боишься?

– Понавесили деревянных идолов и уже решили, что здесь живет бог? Идольство то, а не божество, Степан Бережнов. У вас и царь, будь он мудрее, мог бы стать идолом. Такова уж суть человеческая: в кого-то верить, кому-то поклоняться, делать из простака идола. Взять царя: он как все люди, и труслив, и добр, и жаден. Вот и ты хотел бы стать идолом, чтобы тебе поклонялись. Но сил у тебя мало, а будь сила, то ты многим бы свернул головы, чтобы возвеличить себя, по трупам бы шагал к власти той.

– Ладно корить, пошли в боковушку[38], – повел дьявола в свою келью, где столько было дум передумано.

Думал: «И правда, что дьявол, выходит, мудрее бога. Ишь ты, идольство! Люду нельзя выпрягаться – забуянит…» Шел по двору устало, тяжело шаркая ногами. Домочадцы смотрели вслед неугомонному старику, молчали.

В боковушке, что была пристроена к амбару, нацедил из бочки в жбан медовухи, протянул невидимому собеседнику:

– Пей, сатана! За что пить-то будем: за мое здравие аль за упокой?

– Пьем за здравие. Ты еще поживешь, ты еще повоюешь. Человек не живет одним шагом, будет и второй. Ха-ха-ха!

– Да не ржи ты, как жеребец! Что со мной будет, с нами?

– Что будет – ты, Бережнов, знаешь не хуже меня.

– И что же?

– К власти придет антихрист. Что, не веришь? Поверишь, ибо той власти восхочет народ. Прощевай, нонче у меня работы по-за глаза, генералов-двоедушников пытаю, в печи обжариваю, как цыплят, потом в смоле варю, затем в крученой воде, делаю их души смелее, добрее. А то ведь совсем оборзели дурни старые – предают. Я приду, может быть, в твой остатный час, может быть, еще заверну. Час твой скоро пробьет. Я буду рядом. Всё не один умрешь, а с дьяволом. Учти, с дьяволом, а не с богом!

– Приходи, черт тя дери! Но я устал от твоих пророчеств. А ить они правдоподобны. Мирские искушения, ложь, гордыня, двоедушие… И видишь, и слышишь ты дальше бога, шире бога. Где бог-то, пошто он не обмолвится со мной словечком? Прости мя, боже, ежли лишку сказал!

– Ха-ха-ха! Еще не то скажешь, когда острая сабелька зависнет над твоей шеей. Прощай! Ха-ха-ха!