Читать книгу Ветка Вятка - Иван Бураков - Страница 8

С южнобутовской ветки «спорхнули» в шесть часов утра. Родители собирались основательно.

Ириша у меня столь продолжительные, да ещё и на машине, путешествия не любит, этим и объясняется моё одиночество на первом, самом коротком, отрезке пути.

– Кем работают твои родители, Ванечка? – задавали мне вопрос воспитатели в детском саду.

Затем тот же вопрос звучал в школе, в первом классе. На это я отвечал, слегка досадуя, что не знаю ответа на следующий вопрос «А что это за профессия?»:

– Мои родители геологи.

Сейчас у нас с папой большое количество совместных научных статей, написанных на стыке гидрогеологии и энерготехнологической отрасли. Так что, считайте, что я исправился в своём детском невежестве. И тут ты, дорогой читатель, можешь слегка удивиться: «Ты называешь своих родителей папа и мама?» Действительно, мужчины чаще всего с возрастом переходят на более грубые «отец» и «мать», дополняя к этому что-то типа: «Мать, дай пожрать!» И далее: «Хо-хо, я же настоящий брутальный мужик, хо-хо». Нет, сам я так не делаю. Родители как были для меня папа и мама, так и останутся ими. Если кто-то в своих аргументах любви к родителям выдвигает тезис: «Они мне дали жизнь». То я говорю: «Они мне дали всё», и при этом не лукавлю. Они оберегали нас с сестрой своей любовью и заботой в «лихие девяностые», они убедили нас в правильности выбора широкой институтской дороги после школы, ведь «ученье – это свет, а не ученье – тьма», они продолжают заботиться о нас и сейчас. Всё, что я на данный момент из себя представляю, это всё благодаря им.

За недели две до старта путешествия мы сидели с мамой на общем проводе, точнее на общей волне, и согласовывали путь, договаривались о гостиницах, я звонил своему троюродному брату Артёму, чтобы предупредить родственников о том, что мы скоро прибудем к ним в гости. Так что в шесть часов утра выезжая из Бутово у нас вся дорога была размечена и обговорена.

– Нина, смотри, уже стоят, – повернулся папа к маме, когда мы проезжали по МКАД пересечение с Каширским шоссе.

Действительно, на внутренней стороне кольцевой дороги была пробка. Причиной тому служила авария, что перекрыла аж четыре полосы движения.

– Видимо только недавно столкнулись, – подытожил я.

– Когда ехал было свободно? – уточняет папа.

Киваю в ответ.

Пробки в Москве, дорогие мои москвичи, как вы хорошо знаете сами, не редкость. Автомобилисту приходиться выгадывать день и время для того, чтобы минимально их коснуться. Придумать пути объезда, чтобы не попасть в их цепкие лапы, и даже в этом случае ты не застрахуешь себя от неожиданностей. Так что надёжней всего передвигаться по столице на городском транспорте. Ещё раз в этом убеждаюсь и благодарю Бога, что выехал пораньше и не попал в несколькокилометровую «автомобильную вечеринку».

Москва определённо перегружена, а ведь было время, когда от одного конца столицы до другого можно было доехать за полчаса. Сейчас в это уже и не верится. Практически тринадцать миллионов человек в Москве живут по официальным данным, тринадцать миллионов против девяти, что жили в столице в финале Союза. Если Нью-Йорк – это «Большое яблоко», то «Москва никогда не спит».

Москва стала центром притяжения, путеводной звездой для тысячей тысяч наших сограждан. «Все дороги ведут в Рим», – эту фразу недавно разбирали в эфире одной из радиостанций, что вещает на волнах московского региона. Относительно сей фразы у меня в голове всплывает продолжение, почерпнутое мной из моей «фэнтезийной» молодости, из серии книг про Владигора, что в те годы читал я запойно: «Все дороги ведут в Рим, но не всем суждено дойти». У нас же теперь: «Все дороги ведут в Москву, но не всем суждено дойти». Дойти то суждено, особых проблем с подобным не имеется, но далеко не на всех здесь будут сыпаться «золотые дожди», обольщаться не стоит.

Я люблю столицу. Не важны ни минусы, ни плюсы, что несёт с собой знакомство с ней. Я влюблён в её самую Красную в мире площадь, небо над которой засеяно рубиновыми звёздами, в сталинские высотки, что семью шпилями разрывают молочные облака и серые тучи, а чаще мерцают бриллиантовыми переливами в лучах сияющего во всю свою круглую стать золотого светила, в изгибы Москвы-реки, опоясывающие парки, скверы и близкий моему сердцу Нагатинский затон. Влюблён в то, как несёт робкие волны мимо парка Лефорта Яуза, а вместе с ними (волнами) и та самая лодочка, что «плыла и качалась по реке», летит в водоворот времени.

Высотные дома заканчиваются, растворяются вместе с ними в столичной дымке Мытищи и Королёв, с макетом ракеты, что, словно перед стартом, устремлена носом в лазурь. Что там ждёт впереди? Под колёсами Ярославское шоссе, а на дороге… опять пробка. А как вы хотели? Шесть полос переходят в четыре, а потом и в две. На МКАД при перекрытии одной из пяти полос уже начинаются затруднения, нам же суждено пролезть в так называемое «горлышко» – поди, попробуй. Настанет тот день, когда «Ярославку» расширят и она будет пропускать достаточное количество машин, ну а пока из шести полос в две, из шести в две. Лезь, как хочешь, хоть волком вой, но пролезь, будь добр… будь бодр.

Пока машины стоят, я успеваю окинуть взглядом, окружающий нас пейзаж. Низкий мост, с нависающим над крышами автомобилей грязным животом, за ним минут через двадцать по правую руку медленно плывёт заправка «ТАТ-нефть», с зеленеющим партизанским щитом.

– Останавливаться будем?

– Останавливаться не будем.

Сделаем это на загорской объездной, хотя какой он сейчас, к лешему, Загорск?! Нужно пролезть в «горлышко» и перевести дух, а то будет всю остановку довлеть над тобой, будто гул пикирующего самолёта, мысль о том, что через «горлышко» ещё ползти предстоит.

О пикирующем самолёте. Мыслями возвращаюсь в детство. Серпухов, пойма Оки. Мы, я, сестра, папа и мама копаем картошку у тётки на огороде. Огород разбит в пределах бывшего колхозного поля. Фоном в небо по очереди с аэродрома, что базируется рядом, взлетают спортивные самолёты. Один из них, с пилотом-шутником за штурвалом, «откатав» свою программу делает на прощанье петлю в небе и затем резко снижается над огородами. Я чувствую нарастающее давление в барабанных перепонках, что усиливается вместе с приближением дюралевого красного брюха. Папа мне что-то кричит, но я уже ничего не слышу. Громоподобный рёв, порыв ветра, срывающий с меня джинсовую кепку, раскачивающий тоненькие плодовые деревья вокруг. Воздух над нами режет тень, и затем железная птица скрывается дальше за защитной посадкой. Я перепуган и представляю в отместку, как всаживаю в брюхо самолёта одну за одной пули, что сливаются в общую очередь, прямиком из рожка воображаемого мной автомата, которого в руках у меня естественно нет.

– Козёл, – посылает в след проклятие тётка.

– В войну, – со знанием дела рассказывает папа, имея в виду, конечно Великую Отечественную, – когда заканчивался боезапас, наши лётчики снижались над немецкими позициями и увеличивая скорость преодолевали звуковой барьер.

– Зачем? – округляю я от интереса глаза.

– Хлопок при преодолении звукового барьера раздаётся. Глушило в окопах фашистов, контузило.

Что-то там ещё было в рассказе этом, не помню уже. А наше повествование следует вместе с путешествием:

«Ребята, пролезли мы в «горлышко»! Дальше объездная дорога пошла, что пролегает разогретым асфальтом вокруг Сергиева Посада. На ней и постоим, переведём дух. Привал впереди! Ура, товарищи!»

Хронометр фиксирует время, близкое к десяти часам утра. Экран планшета, на котором открыто приложение навигатора, сообщает нам, что нынче суббота.