Читать книгу Операция «Тень» - Иван Цацулин - Страница 2

Весна только начиналась, но снег уже успел сойти, и лишь на вершинах гор блестел под солнцем белыми пятнами да кое-где темнел слежавшимися пластами на самом дне ущелий, в тени.

Разноцветные бревенчатые домики норвежцев выглядывали из-за вечнозеленых елей…

Солнце шло сюда со стороны Швеции. Величавое, спокойно-золотистое, оно плыло над холмами и равнинами и по вечерам опускалось в море на западе. С запада, от берегов Англии и Шотландии, бежали сюда невысокие волны Северного моря – глубоко-синие, кое-где будто подкрашенные киноварью.

Эрика Келлер любила эти места. Тут всегда тишина, и в одинокой горной гостинице, расположенной в глубине бухты, можно без помех работать над новой книгой о судьбах ее родной Германии. Эта тема волновала молодую писательницу.

В то утро в гостиницу неожиданно нагрянул Герман Гросс, инженер, имя которого частенько упоминалось в газетах Западной Германии то как одного из крупнейших специалистов-строителей, то так «переметнувшегося на сторону красных», «друга коммунистов», противника вооружения нового вермахта атомным оружием. Эрику и Гросса связывала испытанная дружба и, пожалуй, нечто большее, в чем они не хотели себе признаться.

После завтрака они отправились на прогулку, потом забрели на ферму Петера Андерсена, где выпили парного молока, затем спустились к берегу бухты, пересекли широкую пешеходную тропу, идущую от гостиницы и, прыгая с камня на камень, пробрались на крошечный островок. Там у Эрики был свой любимый уголок.

Гросс привез неутешительные вести – реваншисты упорно продолжают толкать страну на гибельный путь. Концерн военного преступника Круппа начинает строить мощный подводный флот. В ФРГ приступают к постройке военных судов с ракетными установками. Завод известного гитлеровского авиаконструктора Мессершмитта в Мюнхене-Риеме уже полным ходом выпускает реактивные истребители и приступил к строительству бомбардировщиков, способных нести атомную бомбу. Фабриканты смерти вновь, как и во времена Гитлера, получили крупные военные заказы, но теперь они готовятся производить и ядерное оружие, несущее уничтожение самой Западной Германии. Страшно подумать: люди, толкнувшие немцев на две истребительные войны, причинившие им много горя, погубившие миллионы немецких жизней, приведшие страну к позору и оккупации, – с упорством и яростью маньяков стремятся ныне к возврату прошлого.

– Я утомил тебя плохими известиями, – грустно улыбнулся Гросс.

Девушка не ответила, смотрела в море.

– Ты чем-то озабочена? – с участием спросил Гросс.

– Да, – она зябко передернула плечами.

– Так расскажи мне.

– Хорошо… Мне надо собраться с мыслями… Я не знаю, что наиболее важно в этой истории…

Пенный бурунчик стремительно катился с юга наперерез волнам. Потом бурунчик исчез, и у самого его основания появился какой-то крошечный и почти незаметный предмет. Сомнений не было: над поверхностью моря возвышался перископ подводной лодки. Она поняла – с подлодки вели наблюдение за побережьем.

Гросс произнес раздраженно:

– Наверное, проводят очередные учения… Кораблям НАТО очень уж нравятся норвежские воды.

Девушка снова стала смотреть в сторону горной гостиницы, неподалеку от которой волны тихо плескались о каменный берег бухты. Оттуда шла сюда, на север, тропинка, сейчас безлюдная.

– Я слушаю тебя, Эрика, – озабоченно шепнул Гросс: подлодка потеряла интерес для него.

И Эрика Келлер стала рассказывать…

Он появился рано утром, и никто толком не мог понять – откуда. Автобусы с юга в это время суток не проходили мимо, а с севера они вообще курсировали другой дорогой, через долину, там, за горным хребтом. Администрации гостиницы он назвался Перси Паркером, сказал, что пишет в английских газетах и возвращается из поездки на норвежский Север, в Финмаркен. Паркер сказал, что ему нужен покой, он должен основательно отдохнуть.

Покоя в этом уединенном уголке было сколько угодно.

Англичанин почему-то избегал прогулок и почти все время проводил в своей комнате. Лишь к обеду он появлялся в общем зале и молча занимал место за столом, как раз напротив Эрики Келлер и ее соседа – Бодо Крюгера.

Паркеру можно было дать не больше сорока лет, росту он несколько выше среднего, – на продолговатом бритом лице залегли жесткие складки, в серых глазах, за стеклами очков в золотой оправе Эрика видела выражение отрешенности, тоски и непонятного ей гнева.

Было в Паркере нечто такое, что заставляло ее внимательно к нему присматриваться. Возможно, сначала на нее подействовала перемена в поведении соседа по столу – доктора Крюгера. Она отлично помнила, как странно до появления англичанина держал себя Бодо Крюгер, поселившийся в гостинице почти в одно время с ней: он выходил к прибытию каждого автобуса, с какой-то непонятной настойчивостью приглядывался к людям. Казалось, он с нетерпением ожидал или разыскивал кого-то, кто упорно не появлялся. От пристального внимания Крюгера не ушел и Перси Паркер, но и он, кажется, не принес ему ничего нового. Крюгер терял терпение, нервничал, много курил. Сколько времени так продолжалось бы – неизвестно… Но однажды после завтрака Паркер, уже успевший познакомиться с Эрикой, отозвал ее в сторону.

– Фрейлейн Келлер, – сказал он на чистом немецком языке, – мне не хотелось бы, чтобы вы пострадали, и я решил предостеречь вас…

Эрика с недоумением вскинула брови.

– Сейчас вы все поймете, – продолжал англичанин. – Мне доводилось читать ваши статьи, книги, и, стало быть, я знаю вас, ваши убеждения…

– Я и не скрываю моих убеждений, – холодно заметила Эрика, не понимая, чего, собственно, хочет от нее Паркер.

Англичанин скупо улыбнулся.

– Это делает вам честь. Однако можно не сомневаться, что за вами установлена слежка даже здесь. Мне хотелось, чтобы вы об этом знали.

– Слежка? За мной? Здесь? – Эрика искренне удивилась.

Паркер тихо рассмеялся.

– Не верите? Хотите убедиться? Пожалуйста. – И он положил ей в руку пачку микроскопических фото. – Вот снимки с документов, которыми вы пользуетесь при работе над вашей книгой. Очевидно, против вас замышляется провокация.

– Кто же сделал это? – она растерялась от неожиданности.

Вместо ответа Паркер показал ей в окно – на улице, возле автобуса вертелся Бодо Крюгер.

– Он?

Паркер утвердительно кивнул.

– Но каким образом?.. – начала было Эрика.

Паркер перебил ее:

– Очень просто – я заметил, как он орудовал в вашей комнате, и мне пришло в голову лишить его трофеев. Только и всего.

А вскоре произошло событие, совсем сбившее Эрику с толку.

Началось с того, что ни к обеду, ни к ужину Паркер не вышел. Потом девушка видела, как в его комнату прошел доктор. Эрика заметила, как Бодо Крюгер шептался с врачом.

По-видимому, Крюгеру удалось-таки проникнуть к англичанину, а может быть, он сумел что-то выведать у хозяина гостиницы, – как бы то ни было, поздно вечером немец заказал разговор с небольшим городком на Рейне. Эрику в тот день не оставляла тревога, ей начинало казаться, что Крюгер следит не столько за ней, сколько за Паркером. Вот почему она сочла нужным проследить за своим соотечественником.

– Герр Шольц, – заговорил Крюгер, – я нашел его… Да, да, он прибыл сюда под видом английского журналиста. Приехал из Финмаркена… Ха-ха… Без сознания… – И Крюгер перешел на шепот.

Итак, беспомощному сейчас Паркеру угрожала какая-то опасность, – так по крайней мере казалось Эрике Келлер. И она решительно направилась в комнату англичанина, где дежурила медсестра. Паркеру стало лучше, он уже пришел в себя и выразил девушке искреннюю признательность за ее ночной визит. Ей не терпелось как-то сообщить ему о своих подозрениях, и как только медсестра отлучилась, она тотчас передала ему телефонный разговор Крюгера. Однако, к удивлению Эрики, ее сообщение ничуть не напугало Паркера, наоборот, он заметно повеселел.

– Наконец-то, – с облегчением произнес он. – Так это, значит, мой друг Генрих Шольц послал сюда Крюгера для встречи со мной… Не беспокойтесь, дорогая фрейлейн, мне ничто не угрожает… – Он был еще слаб, и ему нельзя было много говорить.

Она покинула его в недоумении. Кто же этот его друг Шольц, если своим доверенным он направил сюда Бодо Крюгера, человека, явно связанного с тайной полицией? Как мог Паркер забыть об этом?

Ни на следующий день, ни позже ничего не произошло. Только англичанин стал держаться, пожалуй, еще более замкнуто, а Крюгер теперь буквально не спускал с него глаз и всюду следовал за ним по пятам. Должно быть, он его охранял. Так прошло около двух недель. Эрика видела, как изо дня в день менялось настроение Паркера: первые несколько дней после той ночи он оставался спокойным, – наверное, был уверен, что вот-вот явится Шольц. Но тот не появлялся, и Паркер начал проявлять беспокойство, стал задумчивым и наконец перестал даже к обеду выходить в общий зал.

Англичанин продолжал представлять загадку для Эрики; подсознательно она чувствовала, что с ним творится неладное, и чего-то ждала.

И вот это случилось… Два дня назад произошел новый сильнейший приступ. Паркер опять потерял сознание. Врача дома не оказалось. Крюгер всполошился и куда-то исчез. На правах знакомой Эрика направилась к больному. Паркер находился совершенно один. Он страшно изменился, побледнел от боли и лежал молча, стиснув зубы. Но вскоре он заговорил в бреду, вернее, он что-то шептал тихо-тихо, «про себя». Эрика никак не могла понять произносимых им слов. Английским языком она владела недурно, но Паркер даже в бреду говорил почему-то не на своем родном, а на каком-то неизвестном ей языке. Прислушавшись, девушка уловила отдельные слова и тогда поняла: он говорил по-русски. Задыхаясь, Паркер выкрикнул: «Нет, нет, я не отдам вам… Лучше смерть!.. Установки… Родине, только Родине… и жизнь мою…» И через минуту: «Жена… Сын… Куда вы дели моего сына?» Эрика слышала эти слова, но, к сожалению, не знала, что они значат. Паркер заметался, мучительно застонал. И как раз в это время кто-то рывком открыл дверь комнаты. Эрика оглянулась: на пороге стоял молодой человек с обветренным лицом, коренастый, закутанный в легкий дорожный плащ. На минуту девушка встретилась взглядом с его мутно-серыми глазами. Несомненно парень слышал выкрики больного.

– Что вам тут нужно? – спросила Эрика, загораживая собой Паркера.

Как бы не замечая ее, парень, ничего не ответив, поспешил прочь.

Она видела его днем возле гостиницы и приняла за американца.

Больной очнулся не скоро. Увидев возле себя Эрику, он радостно оживился и пожал ей руки.

– Что с вами? – спросила она.

Глухим голосом человека, еще не вполне вернувшегося из небытия, он сказал:

– Я очень болен… там и альпинист сломал бы себе шею… Двенадцать километров до самолета оказались Дантовой дорогой в ад…

Девушка ничего не поняла.

– Вам надо всерьез приниматься за лечение.

Англичанин молчал. Закрыв глаза, о чем-то сосредоточенно думал. Потом тихо спросил:

– Я что-нибудь болтал в бреду?

– Да, но я не знаю языка, на котором вы говорили, мистер Паркер.

Он опять о чем-то напряженно размышлял.

– Вам не следует так много думать, мистер Паркер, – произнесла она шутливо. Он поднял на нее глаза:

– Всю мою жизнь я слишком мало думал. К счастью, это позади.

Эрика не хотела иметь дело с загадками, она поднялась с места, чтобы уйти, но больной жестом остановил ее. Казалось, он понимал ее состояние.

– Фрейлейн Келлер, – заговорил он тихо. – Я не Паркер. Я – русский… пробираюсь к себе на родину…

– Пробираетесь? – с удивлением переспросила Эрика. – А почему вам не обратиться в советское посольство в Осло и спокойно ехать в Советский Союз. Зачем вы здесь?

Он пробормотал:

– Обратиться в посольство… Может быть…

– Хотите, я помогу вам, вызову сюда советского консула?

– Нет, нет, пусть это вас не беспокоит. Я жду моего друга. Он должен быть с минуты на минуту.

Когда она уходила, в дверях столкнулась с Крюгером – тот спешил к странному русскому.

Все это происходило рано утром, а днем, совсем недавно, у подъезда гостиницы остановился черный лимузин – приехал-таки Генрих Шольц.

Гросс внимательно слушал рассказ Эрики.

– Генрих Шольц… – повторил он, – где-то я уже слышал это имя. Но где и что?

Неожиданно Эрика порывистым движением схватила его за руку:

– Смотри, это же русский и его друг Шольц. Они идут сюда…

От гостиницы по тропинке вдоль берега бухты действительно шли двое мужчин. Неожиданно Гросс посмотрел вправо и тотчас вскочил на ноги: на взморье за мысом быстро всплывала подводная лодка, та самая, перископ которой они с Эрикой недавно заметили.

Крюгер оставил пачку советских газет. Можайцев просматривал статьи, корреспонденции с мест – черные строчки текста рассказывали о жизни там, на родине, к которой он стремился, на родине – такой близкой и все еще далекой. Можайцев ладонями с силой сжал виски: он был в отчаянии. Существование за океаном, долгие годы работы, которую он выполнял, не всегда понимая, для чего и кому эта работа нужна, – затем уединенное, поднадзорное пребывание в Брайт-ривер, все это отнюдь не способствовало развитию в нем самостоятельности и уверенности, в которых он сейчас весьма нуждался. После долгих лет такой жизни Можайцев словно очнулся от кошмара: мир был ослепительно хорош, но полон опасностей. Где-то вокруг шныряли люди Прайса и Харвуда, но где и кто они и как их можно провести, чтобы благополучно вернуться на родину, – этого он не знал, во всем этом отлично разбирался только Генрих Шольц. Однако Шольц, как назло, не появлялся.

Снова – в который уже раз за эти дни! – вставала перед Можайцевым его жизнь на чужбине… Его отец работал на одном из заводов в Москве, слыл талантливым инженером. Его ценили как специалиста и жалели как человека, уж очень был он замкнут, нелюдим. Но что ж поделать – таков характер. И никому в голову не приходило, что человека гложет обида, обида за блага, которые революция отняла еще у его деда и которые, не будь революции, по наследству перешли бы к нему. Держался особняком, таился и все чего-то смутно ждал. Война застала его с женой и маленьким сыном Вадимом неподалеку от нашей западной границы – проводил отпуск у родственников. Эвакуироваться не успел, да и не очень старался, жадно хотел посмотреть и прикинуть, чего ему можно ожидать от немцев, на что рассчитывать. Скоро понял – и рассчитывать не на что, и связываться с ними он не будет, помогать им грабить и убивать своих же русских людей он не станет, не такой. В услужение к оккупантам не пошел, но и от партизан хоронился. Запил. Специальность скрывал. Устроился счетоводом. Прикинулся хворым. Так и жил под немцами почти всю войну. В конце сорок четвертого сунули его с женой и парнишкой в вагон для скота и как скот погнали в Германию. Где-то за Рейном бросили Можайцевых в концлагерь: голод, холод, избиения… Но весной сорок пятого появились американцы. Заключенных концлагеря стали сортировать по одним янки понятным признакам. Можайцев решил: от друзей-союзников таиться незачем и раскрылся перец американским офицером, как у попа на исповеди. Его быстренько перебросили в лагерь для перемещенных лиц, но на самый короткий срок. Узнав, что он опытный специалист, а советскую власть считает для себя чужой и враждебной, – его посадили на корабль и переправили за океан.

Америка – предел затаенных мечтаний, – вот она! Каждый в ней может быть президентом, банкиром. Неожиданно – и весьма скоро! – эта сказочная Америка куда-то исчезла, вроде ее никогда и не было, и инженер Можайцев почувствовал себя то ли в пустыне, то ли в джунглях: у него не было ни денег, ни работы, ни друзей, никакой поддержки, и до него никому не было никакого дела; у него же не было капитала, он всего-навсего нищий, да к тому же беглец из родной страны, изгой. Здесь каждый норовил выжать из него побольше и уплатить ему поменьше. И не к кому было обратиться за помощью и некому жаловаться… Вот когда обиды и разочарование завладели старшим Можайцевым полностью! – горю конца не виделось. Жена в той жизни протянула недолго. Можайцев все помыслы свел к одному: дать образование сыну Вадиму, «поставить на ноги» и воспитать в ненависти к советской власти, которую он винил во всех постигших его несчастьях. Старика наконец задушила желчь. Впрочем, и пил он много.

Вадим получил диплом инженера, в этом он пошел по стопам отца. Моральное состояние семьи, образ жизни отца, неосознанные горе и обида неизвестно на кого и за что – рано отравили Вадима, он тоже стал пить, и все больше. Жизнь его пошла кувырком. Но как ни поносил отец советскую власть – ненависти к родине Вадим Можайцев в себе не чувствовал. Ни ненависти, ни любви – ничего. Так продолжалось годы, до переезда в Брайт-ривер, до похищения ребенка, до задушевных бесед с Шольцем. И однажды – он и сам не мог бы сказать, когда именно, – понял, что и у него есть своя подлинная родина. Тогда он решил бежать от Прайса, захватив с собой свои материалы, над которыми трудился в течение последних нескольких лет, – не хотел являться на родину как блудный сын. Вот они – материалы, в этом большом портфеле из желтой кожи.

Он, конечно, не герой, но в Россию вернется, и не с пустыми руками, чтобы там знали о делах Прайса.

Очнувшись от волновавших его дум, Можайцев поднял голову – на пороге стоял Шольц.

При виде друга Можайцев преобразился. Нездоровье и апатия, которым он был подвержен в течение своего пребывания в горной гостинице, были забыты. Он быстро двигался по номеру, собирая вещи, – надо было немедленно отправляться в Осло, а оттуда на родину. Минута, когда он вступит на советскую землю, казалось ему, стала близкой.

– Ты вряд ли можешь представить себе, Генрих, как глубоко я благодарен тебе за все, за все… Если бы не ты, я опустился бы и погиб там, на Брайт-ривер… Ты вдохнул в меня веру в возможность вернуться к моему народу…

Генрих Шольц, довольный, посмеивался.

– Я хотел, чтобы талантливый инженер Вадим Можайцев работал не на Прайса, а для своей родины, – говорил он. – Твои установки нужны человечеству, однако если бы я не убедил тебя в том, что они необходимы русским, ты ведь никогда не завершил бы свою работу, как бы Прайс ни бесился. Разве не так?

– Конечно, так.

– Вот видишь! Мне просто было противно смотреть, как Прайс обкрадывает твой мозг. Американцы без конца кичатся своими атомными и водородными бомбами, но эти бомбы, как ты знаешь, были в основном сделаны не американцами. Канадец Демпстер, итальянец Ферми, немцы Эйнштейн, Ган, Штрассман, датчанин Нильс Бор, венгры Вигнер, Сциллард и Теддер… Над созданием космических ракет для американских ВВС трудится мой соотечественник фон Браун, главный конструктор гитлеровских «фау»… Я решил не допустить, чтобы список гениальных ученых – да, да, ты, Вадим, – гений в технике, поверь мне… Так вот, говорю, я решил не допустить тебя до участи бессовестно ограбленного, а потом – кто знает? – может быть, и уничтоженного Прайсом.

Можайцев с чувством пожал Шольцу руку. Шольц посмотрел на часы.

– Я предложил бы немного прогуляться, – сказал он. – Полагаю, свежий воздух тебе не повредит?

– Конечно, нет.

– В таком случае пройдемся. Здесь в этом помещении я чувствую себя что-то неуютно.

– Хорошо, идем. – Можайцев уже надевал пальто.

– А портфель? Где же твой портфель с материалами? Его нельзя оставлять тут.

– Не беспокойся, я не расстаюсь с ним.

С моря дул по-весеннему свежий ветер. Можайцев зябко поежился. Пошли по тропинке вдоль бухты. Вокруг не было ни души. Тишина нарушалась лишь писком чаек над морем.

Можайцев сказал:

– Ты что-то хотел сказать мне? Слушаю тебя.

– Годдарт здесь.

– Что-о? Откуда тебе это известно? Ты видел его?

Шольц улыбнулся неопытности приятеля.

– Ты не спросил меня, дорогой герр Можайцев, почему я задержался, так долго не приезжал к тебе, – сказал он шутливо и в то же время с укоризной, – теперь можешь не спрашивать, сам скажу… Харвуд установил за мной слежку. Впрочем, я это предвидел еще до отъезда из Брайт-ривер. Они следили за каждым моим шагом, особенно после того, как Бодо Крюгер сообщил мне, что ты благополучно добрался сюда. Тогда по телефону Крюгер не сказал точно, где именно ты находишься… Но Харвуд отлично знал, что рано или поздно я опять брошусь выручать тебя. Понимаешь, в каком положении я очутился?

Можайцев внимательно слушал. В его глазах, скрытых за большими стеклами очков в золотой оправе, появилось выражение неистового гнева затравленного человека.

– Ты зря не приезжал, – произнес он сквозь зубы, – мне теперь не страшны ни Харвуд, ни наш тюремщик из Брайт-ривер – Годдарт.

Шольц пристально посмотрел на товарища.

– Не теряй чувства осторожности, – заметил он. – Остались считанные дни, и ты будешь в России. А до того будь начеку. Годдарт – один из опытнейших разведчиков Харвуда. К тебе его приставили не случайно: Годдарт отлично знает Советский Союз и не хуже тебя, абсолютно без акцента говорит по-русски.

Можайцев был искренне изумлен. Деловым тоном Шольц продолжал:

– Все годы прошлой войны Годдарт провел на советской территории.

– Что он там делал?

Шольц как-то странно ухмыльнулся.

– Сотрудничал с гестапо, выдавая себя то за немца, то за поляка, а при случае превращался в русского партизана.

– Понимаю… – медленно произнес Можайцев, сжимая кулаки.

Шольц продолжал:

– Я должен был соблюдать крайнюю осторожность – появись тут Годдарт до меня, он мог бы просто пристрелить тебя.

– Если этот негодяй попадется мне – я задушу его, – глухо сказал Можайцев, – рассчитаюсь сполна за все.

– Ты имеешь в виду похищение твоего сына? – осторожно осведомился немец.

– Да. Удивительно – как это я раньше не понял, что и это преступление – дело рук Харвуда и Годдарта… Таким путем они хотели держать меня в повиновении.

– Н-не знаю… – неопределенно пожал плечами Шольц.

Можайцев повернул обратно. Шольц с решительным видом встал на его пути.

– Ты с ума сошел?

– Я вернусь в гостиницу и позвоню в советское консульство в Осло. Мне надоело прятаться.

– В гостиницу тебе возвращаться нельзя. Вот-вот появится Годдарт и, конечно, не один… Они схватят тебя, посадят в самолет и водворят в Брайт-ривер.

Можайцев продолжал молча идти. Шольц рассвирепел.

– Стой, черт тебя возьми! Они обвинят тебя в убийстве американского гражданина и посадят на электрический стул.

Можайцев остановился.

– Какого американского гражданина? – спросил он с выражением крайнего изумления.

– Того самого, которого к тебе подослал Харвуд. Час назад Крюгер пристукнул парня, и теперь он лежит у себя в номере… Годдарт свалит убийство этого краснорожего субъекта на тебя, и тогда тебе крышка. Идем же, идем скорее, – почти закричал Шольц, увлекая за собой инженера.

Можайцев больше не сопротивлялся. Для того чтобы разобраться в создавшейся ситуации, требовалось время, то есть то, чего у него сейчас как раз и не было.

Тропинка уходила направо, в обход прибрежных скал, – гостиницы теперь не было видно. Впереди, на самой оконечности мыса, Можайцев заметил Крюгера.

– Зачем нужно было обязательно убивать его? – спросил Можайцев, имея в виду человека Годдарта.

– Иначе он выследил бы нас, и Прайс уже сегодня знал бы, где искать тебя.

Можайцев бросил на приятеля удивленный взгляд.

– Уверен, он и без того понимает, что разыскивать меня надо на территории Советского Союза, – сказал он.

– Возможно, возможно… – пробормотал Шольц. – Однако следовало бы прибавить шагу… Годдарт, наверное, уже прибыл в гостиницу… Сейчас он найдет там своего агента…

– Что это делает Крюгер? – задал неожиданный вопрос Можайцев.

Шольц почему-то смутился.

– Где ты его видишь? Ах, вон он где! Крюгер держит связь с советской подводной лодкой, которая доставит тебя в Ленинград или Мурманск, смотря по твоему желанию. Идем скорее, они ждут тебя.

Но Можайцев не двигался с места, – он заметил смущение Шольца.

– Прошу объяснить мне, – сказал он сухо, – каким это образом Бодо Крюгер превратился в твоего доверенного да еще в друга русских? Я имел возможность убедиться, что он – агент западногерманской тайной полиции. Я не доверяю ему.

Шольц явно не ожидал такого оборота и растерялся.

– Какая чушь! Крюгер – агент полиции! – он попытался рассмеяться, но у него из этого ничего не вышло. – Идем же, нас ждут. Смотри, с подлодки подают сигналы.

Можайцев недоверчиво покачал головой.

– Ты можешь поручиться, что Крюгер не подстроил мне ловушку? – спросил он. – Нет, я не взойду на борт этой подводной лодки, – и инженер снова повернул обратно.

Шольц рысцой бежал рядом с ним.

– Что за чушь! – снова растерянно заговорил он. – Крюгер, человек Функа, и вдруг – агент тайной полиции…

– Человек Карла Функа? – Можайцев побледнел от гнева. – И ты, ты знал об этом? Может, и сам ты подослан ко мне Функом?

– Перестань валять дурака. – Шольц старался как-то выкрутиться.

Можайцев уходил. Крюгер кому-то кричал по-немецки: «Сюда! Быстрей! Не стреляйте, его надо задержать!»

Ветер донес до Можайцева говор невидимых из-за мыса людей с подводной лодки: там были немцы. Можайцев схватил Шольца за шиворот.

– Что же это значит? Карл Функ, властелин Рура, прислал за мной советскую подлодку, чтобы доставить меня в Россию? – Он был в бешенстве. – Генрих Шольц – ты предатель!

Шольц почти плакал:

– Клянусь, все это недоразумение… Послушай, не возвращайся, там наверняка тебя поджидает Годдарт.

Можайцев продолжал поспешно уходить.

– Ну, хорошо, иди, – неожиданно спокойно произнес Шольц.

Можайцев с удивлением оглянулся. Следом за ним бежали Крюгер и матрос с лодки. Они приближались огромными прыжками.

– Хальт! – скомандовал Крюгер и поднял пистолет.

Можайцев сделал движение, чтобы броситься в сторону, но в этот момент Шольц ударил его камнем по голове.

– Поднимать шум стрельбой не следует, – деловито сказал Шольц, склоняясь над залитым кровью Можайцевым.

Он поспешно схватил большой желтый портфель инженера и, приказав Крюгеру отнести русского в шлюпку, со всех ног бросился к морю. Главное – материалы об «установках Можайцева» – в его руках, задание Функа наконец-то выполнено.

Крюгер и матрос взялись за Можайцева, и в это время перед ними появились Гросс и Эрика Келлер.

– Отставить! – резко приказал Гросс. – Убирайтесь отсюда. Живо!

Годдарт и Гейм прибыли через несколько минут. Крюгер истекал кровью, матрос лежал ничком, судорожно сжав в мертвых ладонях придорожный гравий. Больше на тропинке никого не было.

– Бодо Крюгер, собака! – злобно зашипел Годдарт и ударил немца ногой в бок. – Где Можайцев? Куда вы с Шольцем его дели?

Крюгер молчал.

– Ты мне скажешь, где Можайцев! – заревел Годдарт. – Смотри… – он приставил пистолет к виску немца. – Если ты не будешь отвечать, я пристрелю тебя.

Веки Крюгера дрогнули, глаза остановились на американце.

– Ага! Ты все-таки ожил, герр оберст, – со злорадством произнес тот. – Где Можайцев?

Немец с трудом что-то пробормотал. Годдарт склонился к нему.

– Говорит, что Можайцева увез с собой Шольц, – сказал он Гейму. – Видишь, они основательно передрались тут… Русский, по-видимому, здорово сопротивлялся… Почему бы? Странно…

Какая-то мысль, должно быть, осенила его. Он снова склонился над Крюгером.

– Бодо, ты хорошо знаешь меня, – заговорил он. – Не так ли? – Немец пристально, с явным страхом смотрел на него. – Так вот, твоя жизнь зависит сейчас исключительно от твоего благоразумия. Мне нужна правда, – Годдарт зловеще играл револьвером. – Скажи, по чьему поручению Шольц похитил инженера Можайцева? Говори, даю слово – это останется между нами. Кто приказал ему?

С трудом, но внятно Крюгер ответил:

– Карл Функ.

Минуту Годдарт оставался на месте как пораженный громом, потом бросился обыскивать труп матроса.

– Немцы, – выдохнул он, рассматривая документы моряка и еще не в состоянии прийти в себя. – Следовательно, версия насчет участия в этом деле русских была придумана, чтобы сбить нас с толку!

Гейм стоял на самом берегу бухты. Обернувшись к Годдарту, он сказал:

– Нам следовало бы поторопиться. С подводной лодки сюда идет шлюпка.

Годдарт подскочил к нему: летчик оказался прав – шлюпка находилась уже недалеко, несомненно немцы спешили, чтобы забрать Крюгера. А за шлюпкой возвышался корпус подводной лодки, на мостике которой стоял Шольц.

Годдарт потряс кулаками и злобно выругался.

– Он все-таки успел затащить туда инженера Можайцева, – произнес с отчаянием и, сделав знак Гейму, бросился к «виллису».

На губах Бодо Крюгера появилась торжествующая улыбка – он провел-таки этого прохвоста Годдарта, уверив его, что Шольцу удалось схватить Можайцева.

Годдарт гнал машину вовсю.

– Карл Функ… – говорил он растерянно. – Кто бы мог предположить?

Гейм понимал, что случилось нечто, чего ни Годдарт, ни его начальство не ожидали: в игру с «установками Можайцева» вступил Функ – некоронованвый король Западной Германии.

Сообщение Харвуда о неудаче миссии Годдарта застало Уильяма Прайса врасплох. Втиснув свое тщедушное тело в уголок огромного кресла, он молчал. Харвуд пытался по выражению его лица угадать, какие мысли обуревают «короля урана», но тщетно – ни одна черточка не дрогнула на его аскетической физиономии.

– Мы в весьма тяжелом положении, – заговорил он наконец. – Прошло немного времени с того дня, когда мы досрочно выпустили Функа из тюрьмы, где он сидел за содействие Гитлеру… Мой сын и освобождал его… И вот он уже обнаглел и выступил против меня. Следует признать, Аллен, Карл Функ здорово провел нас с вами: подсунул нам Шольца, выкрал Можайцева вместе с материалами и попытался направить нас по ложному следу. Я уже было всерьез поверил в «руку Москвы»…

– Ему удалось обмануть нас лишь наполовину, – бросил Харвуд недовольным тоном.

– Да, благодаря Годдарту мы теперь знаем, для кого старался Шольц. В его вранье о невесте я не верил. Но ведь стремление Функа дезориентировать нас должно означать, что он планирует крупную операцию.

Харвуд поднял брови, – откровенно говоря, эту мысль он до конца не продумал, ему было не до того.

– Против нас? – спросил он недоверчиво.

Прайс бросил на него пронзительный взгляд.

– Возможно, против нас, сделав вид, что это акция Советов… А может быть, против Советов – в таком случае он сможет все свалить на нас.

– Вы подозреваете провокацию?

Прайс желчно усмехнулся.

– А почему бы и нет? Я бы на месте Функа поступил именно так. Преимущество установок Можайцева, в частности, в том, что, очищая космос от всякого рода искусственных спутников, они не оставляют никаких улик, и, таким образом, никто не сможет доказать, кем, где и когда изготовлены средства нападения.

– У Функа будут затруднения с Можайцевым, – заметил Харвуд, стараясь проследить за нитью рассуждений Прайса.

– Не тешьте себя иллюзиями, – сухо возразил старик. – Вы же сами понимаете, в случае необходимости они отлично обойдутся и без него. У них в руках вся документация, у них есть Шольц, который кое-чему научился у Можайцева.

Помолчав, Прайс продолжал:

– Появление на моем пути Карла Функа настолько серьезный факт, что нам с вами придется подумать о нем обстоятельно, – в голосе Прайса послышалась тревога. – Прошу вас, Аллен, принять все меры, чтобы выяснить, зачем Функу понадобились установки Можайцева, что он задумал? Займитесь этим делом немедленно – я кое-что подозреваю… Однако Функу для его затей все-таки потребуется время, и к тому же еще неизвестно, чем все это у него окончится. А русские не теряют ни одного дня, не сегодня-завтра они выведут в ближний космос на постоянную вахту целую эскадру своих орбитальных станций с людьми на борту. Этого допустить нельзя! Поэтому мы с вами, Аллен, не должны, увлекшись борьбой с Функом, забыть о том, что я считаю сейчас не менее важным… Поскольку у меня нет пока оружия, установок Можайцева, при помощи которых я смог бы очистить небо от советских космических станций, Аллен, мы с вами должны во что бы то ни стало быть в курсе их космической программы, попытаться завладеть их секретами, опередить их!

Харвуд пристально взглянул на Прайса.

– Я давно предусмотрел возможность такой ситуации, – спокойно произнес он. – Вы хотите, чтобы я немедленно начал атаку на советских ученых, астрономов, инженеров?..

– Да, именно немедленно. – Прайс вскочил на ноги. – Вам придется всеми средствами форсировать проведение…

– Операции «Шедоу», – подсказал Харвуд.

Прайс продолжал:

– Да, «Шедоу». Это сложное предприятие, я понимаю… Но главное – не теряйте ни минуты. И не жалейте ни денег, ни людей, мне важен конечный результат.

– Хорошо. – Харвуд бросил взгляд на часы и раскланялся. Прайс крепко пожал разведчику руку – наступила пора действий, действий там, на территории Советского Союза.