Читать книгу Последний черновик - Иван Чернокнижный - Страница 4

На моём лице натянулась лёгкая улыбка, неделя должна быть суперской, да ещё и в канун Нового года всегда ощущение, будто случится чудо, что-то такое наводящее лёгкий мандраж, суета на улицах, суета в метро, суета на дорогах, суета везде, кроме моей квартирки и Чиха, я не разрешаю ему суетиться, я говорю: «Ты должен быть уверенным и гордым, с высоко поднятой головой и крепким характером», он ищет постоянные оправдания, дав понять, что он всего лишь маленький пёс породы чихуа-хуа, – глупо, глупо, Чих, что ты принимаешь всё как есть и не борешься за место под солнцем…

Обожаю свои 40 и ненавижу 20, 20 – это когда без денег, без работы, без жилья, а самое главное – без чётко сформировавшейся цели. Точнее, она есть и проявляется в тачке, в тёлке, в бухле… Это я про свои 20. Так вот, когда я это настукивал, на моём лице была лёгкая улыбка, новые знакомства – да-а-а-а, даже когда тебе 40, ты кайфуешь, SMS, звонок, встреча, неловкости в виде набрать по делу, а на самом деле набрать просто так, повод. Когда я сидел в маленькой кафешке в центре и корпел над очередным сборником стихов, с кучей стаканов выпитого кофе, огрызками чего-то не очень понятного, и пачкал шоколадными пальцами свой полумёртвый «Мак», тяжёлый вздох и искры в глазах от напряжения от экрана заставили меня пустить взор в окно. Эти безумно крутые хлопья падающего снега, эти люди, парами и в одиночку, толпами, торопящиеся, суетятся…

Это было моё любимое кафе, когда мне нужны были эмоции, я приходил туда в обед и наблюдал. Лица, разговоры, улыбки, громкий смех и тихие таинства с нашёптыванием на ухо, горячий шоколад и деловые разговоры, разбитые сердца, слёзы, ухмылки и сарказм – мне нужно всё это, я не могу без этого. Когда я хотел тишины и спокойствия, приходил туда же, только ближе к полуночи, когда все эмоции расходятся и разъезжаются, когда в зале остаются один-два человека, таких же скитальца…

Меня уже знали все официанты и бармены этого прекрасного, уютного кафе, стол на двоих у большого окна в углу был почти всегда зарезервирован для меня, эти кресла мне казались даже удобнее, чем дома, красные кирпичи на стенах, покрытые лаком, и огромный подоконник, который упирался в стол, был тоже из сбитого кирпича, только белый, кофе я не мог сам себе так приготовить, тихий, спокойный ночной лаунж заставлял меня там проводить столько времени, да и честно говоря, я не особо и противился этому властному, доминирующему влиянию этого заведения. Оно заволакивает, я почти никогда не смотрел на время, лишь когда подходила ко мне молоденькая красивая особа и просила рассчитаться, я знал, что время – пять утра и пора уходить. С одной из официанток у меня был бурный и страстный роман, который продолжался недели две-три, её звали Эви, она приехала покорять этот большой город и собиралась стать актрисой, она почему-то думала, что я помогу ей в этом, думала, что у меня есть много связей в тех кругах, и постоянно выносила мне мозг, говоря о том, какая она талантливая и красивая, она была и вправду красива. Длинные ноги вырывались из-под коротких юбчонок, которые она носила, всегда лёгкая кофточка без лифчика, чтобы были видны соски, всегда длинные ресницы и высокие каблуки. Выражение лица от остервенелой пафосной мнимой львицы до улыбки менялось мимолётно, и выражение лица всегда зависит от автомобиля. Такие обычно добиваются своего через постель, через групповуху, через отсос, через что угодно, но добиваются. Эви была настойчива и бескомпромиссна с жизненными принципами – либо мерседес, либо метро, её натуральный светлый цвет волос давал ей все шансы на выигрыш либо на полное падение, крах, сморщенную раннюю старость с котом, квартиркой, утешением молодыми любовниками, которые, так же как и она, приехали покорять и покоряться. Мы все похожи, все, кто приехал в большой город, каждый приехал сюда за определённым, а кто чего как добивался с течением лет – это уже становится былым. Мне нравилось с ней проводить время, она, да-а-а-а-а-а…

Она вбегала в квартиру после работы, набрасывалась на меня на кухне, кусала меня за шею, даже, бывало, разрывала футболку, срывала штаны и дерзко, яростно делала всё, чтобы я чувствовал себя так, как надо чувствовать себя на кухне в 40 с бокалом вина, вкусными закусками и полуголой молодой особой, стоящей перед тобой на коленях…

Мой трах с Эви продлился недолго, мы за эту пару недель даже никуда не ходили, мы просто трахались дома, как собаки, которым нужно пометить каждый квадратный метр в квартире, у неё была надежда, у меня был кайф её тела, мы равны друг перед другом. Когда она подошла ко мне в первый раз, но до этого видела меня неоднократно, она скромно, с яростной напористостью в глазах спросила: «Вы писатель?» Я обычно отвечаю, что писатель – это Пьюзо и Буковски – я так, бумагу порчу, мы посмеялись, перекинулись ещё парой фраз. Я попросил принести мне американо и шоколадный тортик, она улыбнулась и скрылась, через несколько минут она снова подошла с заказанным, на её лице была широкая улыбка и глаза, которые говорили: «Я уже твоя», – она спросила, а у меня с собой нет ли, случайно, моих книжонок, чтобы она могла познакомиться со мной поближе. «Зачем книги, со мной можно познакомиться поближе у меня дома, например сегодня после твоей работы». Её зрачки расширились, она промолвила: «Меня зовут Эви, я сегодня до 12, но завтра мне никуда не нужно». – «Ну вот и отлично, тогда будем втроём». – «С вами будет друг?» – «Нет, с нами будет мой пёс, но он для меня друг, так что с нами будет друг». – «Класс, обожаю собак», – звонко болтнула она. «Мы будем пить до утра и много разговаривать», – уверенным голосом воскликнул я, представляя её ноги у себя за спиной и эти молодые накачанные губы, которые целуют меня по всему телу… Она сказала: «Отлично, тогда до встречи». – «До встречи». В тот день было много народу и я её даже не видел до конца смены, просто смотрел в окно и тупил до 12.

Смотрел на счастливых и недовольных, смотрел на порхающих молоденьких дамочек, которые властно вылезали из дорогих машин и пафосно шли со своими сеньорами в ресторан. Иногда я думал, что лучше бы я не умел читать по их мимике лица. Неужели они не понимают, что играют в игру? «Игры, в которые играют люди, люди, которые играют в игры» – Берн уже давным-давно написал об этом. Конечно, они знают, просто кому-то хочется коричневой роскоши в премиуме на АМГ-обвесе, а кому-то, в свою очередь, хочется молодого няшного тела в этом же кресле (тачка решает). Его ждёт дома покоцанная жена с детьми, возможно в бигуди, возможно толстая, но она родила ему детей и состояние уже не хочется делить на двоих, вот и приходится пробовать сливки на стороне. Как же их много, для меня вечер пятницы был самым продуктивным в плане эмоций, я рыбак, я фотограф, рыбак и фотограф письма… Для меня крутое ощущение, это когда ты дописал что хотел и отдал для публикации, ближайшие поездки, встречи ещё не скоро и у тебя есть бабки, хорошая тачка, свободное время, хотя у меня постоянно свободное время, с тех пор как моя первая работа, «Сильвер», набрала читателей и я получил хоть какое-то признание и мало-мальскую известность в узких кругах, после того как «Сильвер» разошлась очень быстро, для меня это было удивление, мне одно крупное издательство предложило сотрудничество, и я стал писать для них, это случилось примерно лет 13 назад, меня стали приглашать в различные заведения, на радио, на конференции, в вузы, втолковывать богатым и не очень студентам, что есть что-то больше, кроме коки, таблов, ночных клубов, порочных связей, тогда у меня вышла ещё пара книжонок на тему добра и духовных ценностей, остальное всё шло с пометкой 18+, я не знаю, почему мой внутренний кесарь заставил меня писать сказки, а не жизненное бытие миллионов других людей. Единственный страх – не исписаться бы, когда я долго не пишу, стихи не в счёт, меня посещает депрессия, она говорит мне, что всё зря: зачем ты придумал, что твоя цель жизни – это книги, выкинь из головы и иди работай… К счастью для меня, пока я не останавливался, я пишу, а значит, живу… Книги для меня – высшая цель моего скромного бытия, они помогают мне не сгнить и не утонуть в пучине тупых, глупых приоритетов и целей, навязанных рекламой и государством, я личность, я люблю общаться с личностями…

Первую пару часов нашего общения с Эви она пыталась делать всё ради того, чтобы казаться интеллигентной недотрогой, я знал, что последние лет 10 со мной не общаются такие, я научился их выкупать. Плюс пара книг Пола Экмана про мимику – и всё, сканер в голове, но тем не менее я поддерживал игру с Эви и делал вид, что будто не замечаю её яростного взгляда, который хочет, чтобы я сорвал с неё всё бельё и мы вкушали друг друга… «А как у тебя это получается?» – «Что получается?», – спросил я. «Придумывать истории». Мы потягивали медленно гранатовое вино, она смотрела на меня и кусала губы. «Это не у меня получается, Эви, это творец, который поселился во мне, это всё он, я лишь оболочка, материя, есть кесарь». Она прохлопала медленно ресницами, я понял, что выразился слишком для неё невнятно, так как она не казалась человеком, который понимает хоть что-то про творца внутри, просто желание стать актрисой не делало её актрисой. «А у тебя много друзей в твоём кругу?» – «Достаточно». – «А кто они, все писатели?» – «Нет, я не люблю писателей, мне они не нравятся». – «Ха-ха-ха-хах, но почему, ты же тоже писатель». – «Из тех, кого я знаю, они мнят себя писателями». – «Как это „мнят писателями“?» – «Ну вот смотри, если ты наденешь хоккейную форму и пойдёшь болеть на трибуны за определённую команду, ты же не будешь считаться хоккеистом, ты будешь фанатом хоккея. Так ведь?» – «Ну да». – «Так вот, они думают, что книжка Бродского, небрежно торчащая из портфельчика, и шарфик вокруг делает их писателями, поэтами, они пытаются делать, как кто-то уже задолго до них сделал и получил свои лавры за это, некоторые даже пародируют плохо, если ты пишешь, писать надо о чём-то… Запомни, Эви!» – «А кто же тогда твои друзья?» – «Ну, в основном люди, которые работают в издательствах, те, кто связан с тем, чтобы довести до ума мои каракули с кучей ошибок и выпустить в свет, пара человек с радио, и много разных других сфер, никак не связанных с творческой деятельностью. Хотя многие из них достаточно творчески могут зарабатывать бабки и не менее творчески их спускать…»

Я взял пепельницу и положил на барную стойку: «Закурим?» – «Да, конечно», – она сказала это задумчиво – её пьяное лицо уже не могло скрывать настоящую маску, не могло скрыть надпись в глазах: «Чувак, я с тобой трахнусь, а ты помоги мне стать актриской, хотя бы самой захудалой, хотя бы третьего лица». Я делал вид, что не понимаю и не вижу её намерений и она у меня, потому что я ей действительно нравлюсь. Нет, я и вправду ей нравился, но были и различные «но», я не виню её за эти «но», эти «но» есть почти в каждом, даже в Чихе. Я уже давно перестал тащить в дом всё что попало, она была глупа и в то же время шла напролом, мне нравятся такие люди, они заставляют не зачахнуть в трясине… Мы сидели на полу в кухне, упёршись спинами о диван, два наполненных стакана и тлевшая сигарета дожидались своей очереди, её губы, они просто уничтожали меня, мне даже казалось, будто она забывала, что мы вроде как люди, она рычала и сильно кусала меня за все мои почти стабильные 40, с гонорарами за книги, большой квартирой и тачкой на тёплой парковке в доме, на её 20, интригующие, борзые, мечтательные, скитающиеся, живущие одним днём, с перепадами настроения, думающая, что я есть свет в конце туннеля, что я есть её начало пути.

Я опустился за квотами, она опустилась за строками, молниеносная неизбежность, то ли она плохая, то ли я грешный…

Эви ошибалась, жаль, что я не смог помочь ей. Я искренне хотел или не хотел, но сделал пару звонков, на что на том конце провода мне ответили что-то связанное с миллионом, я ей сказал: «Копи миллион». Она дала мне пощёчину и ушла в слезах. Что же, я, наверно, заслужил, в любом случае надежда умирает последней. С тех пор мы не виделись, она уволилась с работы, и всё, удачи тебе, классная молоденькая девочка Эви…

Чих тыкался влажным носом в ухо, с утра я иногда ненавижу даже маленьких собак, но когда сваренный кофе попадает в организм, а аромат с дымом перемешивается на кухне, всё становится просто великолепно, в таких состояниях ты не думаешь, что после 40 50, а потом 60, плевать на всё, просто хорошо. Просто придумал, просто нарисовал себе, как эти промежутки десятилетий будут проходить, и по-другому и быть не может. Я придумал в 25, какова будет моя жизнь в 40, всё удалось. Cамое крутое в жизни, когда люди начинают зависеть от тебя, когда ты вваливаешься домой в неадекватном состоянии, а на автоответчике гора сообщений в виде: «РИЧИ, куда пропал, мужик, когда отдашь редачить книгу, её все ждут». Когда приезжаешь в бар, тебя узнают, пусть немногие, но узнают, когда к тебе подходят великолепные женские тела и остаётся спросить: «К тебе или ко мне?», даже без вмешательства денег, я ненавижу охоту, рыбалку, футбол и сауны со шлюхами, я просто люблю писать, а большинство ушлёпков в этих барах ненавидят меня, они ненавидят за всё: за тачку, за стиль одежды, за маленькую известность, за то, что к женщинам я отношусь как к существам, которые должны получать тепло, даже если это длится мимолётно, они ненавидят меня за правду, которую я не скрываю, я не пытаюсь быть примерным семьянином, настоящим мужиком по их критериям, навязанным им из телика, я не пытаюсь быть кем-то, кроме себя… Но сейчас не о них… Когда кофе дошёл до серого вещества и вступил с ним в полное взаимодействие, я начал понимать, чего от меня хочет автоответчик. Бэн настойчиво призывал меня подойти к телефону: «Рич, Рич, Рич, Рич, тут такое, там просто, перезвони мне, перезвони мне, если ты не хочешь потерять свой последний шанс, если ты ещё хочешь стать знаменитым». Я думал про себя: «БЭН, мать твою, что за хрень ты несёшь, вспомни притчу про рыбака и рыбу, ему всего хватало, ему хватало его рыбы…» Ладно, в любом случае я не потеряю ничего, набрал Бэна. «ЭЙ, МУЖИК, КУДА ПРОПАЛ, ТЫ, ТЫ, ТЫ ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ…» – «Я УЖЕ СЛЫШАЛ ЭТО ОТ АВТООТВЕТЧИКА, СКАЖИ ЧТО-НИБУДЬ ВНЯТНОЕ». – «Приезжай в редакцию к девяти вечера, я всё расскажу там…» – я сбросил… Дым, как же я обожаю сигаретный дым и кофе, когда я не во власти лени, даже насыпаю себе зёрна, перемалываю их, дальше вы знаете, что делать… Самый тупой вопрос, который мне задавали, – это «А почему ты куришь?» Потому что, мать вашу, я хочу жить сто лет, понимайте как хотите, я обожаю людей и одновременно ненавижу их тупые вопросы, тупые утверждения о жизни, которые для них самые правдивые, но они и их не могут придерживаться, масса не может придерживаться своих утверждений, она придерживается чужих, так что отъебитесь от меня со своими суждениями… Последний раз я так орал на презентации стихов с пометкой 40+, на вопрос, почему не 18+, – потому что за спиной должен быть жизненный багаж и малолеткам нехрен соваться в эти стихи, потому что вы слишком тупые, если задаёте этот тупой вопрос…

Мой солдат-убийца быстро обезглавил естество, которое я создавал долгие годы, все издательства, которые могли меня печатать, отказались. «Молниеносно, – ухмыльнулся я, – даже очень быстро, – проговорил несколько раз: – Очень, очень быстро…»

Я люблю закрываться в каком-нибудь большом парке, на газоне, наблюдать за людьми и писать. Она сидела на лавчонке возле пруда, в деревянных «рэй-бенах», коротких шортах, в полупрозрачной майке розового цвета, с торчащими умопомрачительными, еле видными из-под майки сосками, и просто загорала, я ещё тогда думал: а почему это я не могу уже добрых полтора часа ничего придумать? Потому что я пялился на неё, сверлил взглядом, таращился, пускал слюни, не отводил взгляда, а она просто загорала с опрокинутой назад головой, ох уж эти сладкие 18+, блондинка, худая, стройная, она томно открывала бутылку с водой и пила, а капли стекали по груди третьего размера, как я узнал в дальнейшем. Я не мог писать из-за неё, она отвлекала не только меня, но и весь парк, мамашки, прогуливающиеся с дюжиной детей, ненавидели её, искренне ненавидели. Таращились все: велосипедисты, скейтеры, качки, папашки с детьми, дети с папашками, но шанс был только у меня, я знал, что в ближайших километрах пяти ни оного писаки, только я, она и мой словарный запас.

Я подошёл, сел на лавку и начал читать с ноутбука ей о ней, о том, как она пьёт и опрокидывает голову назад, о её сосках тоже, для меня 15 лет назад это была норма, ну, как и сейчас, впрочем, я просто громко начал читать – и всё, я увидел, как натягивается эта сумасшедшая и сексуальная улыбка на лице, она повернула голову в мою сторону и левой рукой медленно стянула очки на переносицу, я сделал очень грустное лицо, у меня для неё ещё было кое-что подготовлено. «Мне понравилось, а почему такое грустное лицо?» – её голос был похож на… Как сказать, ей было 18, но голос сформированной сучки, её голос был похож на голос сучки, тоже томный, как и она вся. Я ответил, что я писатель, у меня творческий кризис, депрессионное состояние, морально подавленное, и мой психиатр порекомендовал обнимания, ласковые, нежные обнимания, мы громко расхохотались и уже через несколько минут разговаривали обо всём, она сняла маску с лица и оказалась вполне ничего, почему вполне ничего – потому что потом она оказалась вообще супер. Я вспоминал это и улыбался, и как раньше у меня это получалось без тачки, крутой хаты и, главное, без денег. Просто разговор, немного смеха, и я никогда не скрывал, что мне нужно, я всегда говорил правду в лицо, смотрел в глаза и говорил, как я безумно хотел их тела, ласки, руки, красные платья, красные ногти на спине… Наверно, потому что я никогда не строил из себя чего-то большего, чем представляю на самом деле, наверно, я выбрал правильный путь, свой правильный путь. Чёрт, ага, правильный, только у меня его хотят купить и спиздить…

Я вышел из коридора, не сказав ни слова, вслед Бэн крикнул: «Рич, они сказали, у тебя есть неделя на раздумья», – в его словах было и сожаление, и какой-то маразм – тогда мне казалось, что они и его купили, а что ему делать, он обычный редактор, просто клерк, да, он мой фанат, но когда дело стоит о деньгах и работе, я думаю. А-а-а-а, чёрт, плевать, не будут печать – найду другое издательство, пусть не такое крупное, я даже не заметил, как оказался около машины, мысли стёрли весь путь до парковки. Раздался телефонный звонок с неизвестного номера. Женский тонкий, но стервозный голосок, который протяжно произнёс моё имя: «Ричи-и-и-и». – «Да, я слушаю». – «Это Елена, я хотела бы с тобой встретиться». – «Зачем? Мне всё уже объяснил Бэн». – «Послушай, он мог тебе неправильно объяснить, а ты мог неправильно понять, давай прямо сегодня». – «Хорошо, где?» – «Давай в твоём любимом месте, про которое ты часто пишешь, в такое время, я думаю, там мало народа, я бы могла тебе всё внятно объяснить, а потом…» Я перебил: «Не продолжай, я знаю, что потом, через час буду там». – «Отлично», – произнесла Елена, она, скорее всего, знала, что я не откажу и встречусь с ней, я вспомнил её, облачённую во всё красное, когда ко мне подходили за каракулями на сборнике стихов, она единственная поцеловала меня в щёку и незаметно лизнула языком, когда отводила губы. Я тогда ещё хотел её тело, но был с Люси, поэтому пришлось проглотить слюну и радоваться мероприятию. Елена стройна, её чёрный цвет волос как нефть, она, как древняя богиня, всегда ходит полуобнажённая, с пронзительным взглядом, наигранно глупым выражением лица, а её третий размер груди даёт ей преимущество в деловых беседах и полуголый вид заставляет соглашаться со всем, что она тебе предлагает. Я видел её всего один раз, но на тот момент мнение у меня о ней было именно такое. Буквально через 30 минут я уже сидел за своим любимым столиком в любимом кресле. Первые минут 30 мы оба улыбались, на напряжённой волне был только я, я понимал весь абсурд ситуации, понимал, что меня не может заставить никто и ничто подписаться под этим. «Послушай, Ричи», – томно, не отрывая взгляда, не отводя в сторону, в упор, выстрелами издалека, и врукопашную, боковыми и бросками, ласково и неистово ядовито. «Елена», – я порхал, как Али, не чувствуя напряга, ныряя прямо под удары, напористо, как Тайсон, резко, как Рой Джонс, она нападала – я парировал. Мы так бодались примерно часа полтора, мне это всё порядком надоело, и я сказал: «Стоп. Елена, я не хочу обсуждать этот бред и слушать это всё».

«Дай мне пять минут, и всё», – в её голосе было напористости больше, чем в целой футбольной команде. «Пять минут, и всё, я ухожу», – я выбросил эту фразу как знак, что если мы продолжим общаться не об этом глупом контракте, то, возможно, можно неплохо провести время, раз уж встретились. «Тебе предлагают бешеные бабки за твою писанину, писать, что ты обычно пишешь, только без прав на авторские права, ты же сам говорил, что тебе что-то написать ничего не стоит». – «Без прав на авторские права», – я не мог не вставить эту фразу. «Не перебивай, я же просила! Ты понимаешь, какие перспективы перед тобой откроют бабки? Ты сможешь с такими деньгами делать всё что захочешь, по сути тебе предлагают больше, чем ты можешь дать, Ричи, подумай, кто ты в самом деле – обычненький писака из тысяч обычненьких писак, да, ты будешь оставаться в тени, но лучше с деньгами в тени, чем без них. У тебя есть отличные стихи, тебе эти деньги помогут создать волну, новую волну твоей жизни, подумай, кто тебя знает, узкий круг людишек на твоих не особо броских вечерах, твои книги и так лежат внизу на полках, их не найти даже с лупой, а так ты отдаёшь книги, оставляешь себе стихи и растёшь дальше и всего лишь пишешь по две-три книги в год, нужно посмотреть в контракте. Почему ты осознанно отказываешься от денег, от шанса?» Тут я больше не мог слушать этот бред и перебил резко и молниеносно: «Потому что меня всё устраивает в моей жизни, и если малолетний сопляк хочет стать писателем, то пусть покупает книги у издательства, хотя, я так понимаю, ему уже ничто не поможет, разговор окончен», – я резко встал, кинул пару тысяч на стол и быстрым шагом пошёл к выходу. «Ты ещё пожалеешь о сделанном, тебя сотрут в порошок, как ты не понимаешь». – «Меркантильная сучка, впаривай свой бред кому-то другому». Та ночь была длинной, я не мог просто взять и поехать домой, знал, что не засну, не засну один, благо, что, когда наступает темнота, она предоставляет всё, что хочет твой организм. COFE LOUNGE было неподалёку, я очутился сразу в компании моего личного бармена. Я его так называю с тех пор, как он своими разговорами спас меня от уничтожающей депрессии, которая почему-то снежным комом может обрушиться с утра в воскресенье, творчество, бывает, хочет тебя сожрать, мысли, что ты исписался, или того хуже, написал что-то такое, что заставило задуматься тебя самого, о чём-то, что опять же заставляет переосмыслять всё вокруг и себя. Его зовут Конор. Мы уже знакомы больше пяти лет, я знаю всё о нём, он знает всё обо мне, бывает, спрашивает, как та молоденькая блондиночка, в компании которой я был в тот раз, или как та сумасшедшая стерва, которая ворвалась, опрокинув пару столов, и начала бросать в меня бутылки и стаканы с воплями, чтоб я сдох, что я испортил ей всю жизнь, хотя всё, что я мог ей испортить, – это только одна ночь. Я всегда удивлялся его выдержке, он бармен и семьянин, у него прекрасная дочь и жена, после работы он всегда бежит домой и не поддаётся искушениям профессии. «Конор, как тебе это удаётся?» – меня всегда радовал его добрый смех. «Ричи, тебе не понять, потому что ты этого не хочешь». – «А-а-а-а, ладно, когда-нибудь да расколешься, расскажешь мне свой секрет». – «Давай я лучше плесну тебе ещё моего фирменного». – «Давай…» «Lady… hear me tonight…» – медленно раздавалось по всей территории…

Кровать стонала и скрипела, раздражая соседей снизу, было на них плевать. Родео могло начаться и в пять утра в понедельник, и в 12 дня в пятницу, я просто живу. Давно привык к неловким взглядам в лифте. Когда тебе 40 – ты к этому багажу седины, отдышки, лени прибавляешь успешность, минусы сделав плюсами, неловкие ситуации превратив в свои книги. Ты счастлив, стоит сделать шаг, запустить механизм. Правда, так легко говорить об этом в 40 и так туманно было в 20: надежды, мечты, планы, повороты не туда, желанные нереализованные женские тела, бешеные взгляды, тупизм, стервы, детский нигилизм и т. д. А ведь всё так просто, направляться к самому себе, кто, как не ты, должен знать, что тебе нужно, кто нас обманывает столько раз за всю глупую жизнь, как не мы сами… Аромат кофейных зёрен раздавался по всей квартире, сколько раз я просыпался от поцелуев в шею, от лёгких укусов и горячих эмоций, от тёплых бархатных рук и военных действий, губы, нагие тела, сонные утренние краски времени. И каждый раз! Это одно и то же и что-то новое, это как на протяжении всей жизни пить один и тот же сорт кофе, разбавляя тысячами различных сиропов, тысячи вкусовых оттенков, тысячи эфемерных моментов, которые крадёт время, но дарит память… Я любил их всех, по-своему, почему среди тысячи цветов не нашлось своего, с самым лучшим запахом, самого безбашенного, растущего на скале, который достать на уровне невозможного. Ответ прост, они все растут на скале, они все безбашенные, с сумасшедшими, дурманящими запахами, они мои убийцы… В 20 я был, наверно, более напорист, чем сейчас, напористость со временем смешивается с обыденностью и теряет свои вкусовые качества, плюс тогда всё страшно и всё интересно, но ты не до конца осознаёшь последствия поступка либо глупости, чем сейчас, может, поэтому мы не делаем некоторых вещей, потому что они могут показаться глупыми, неуклюжими, а тогда они просто были жизнью, но я всегда брал что хотел, а не что мне подкидывала жизнь… Это, наверно, и сделало тот продукт, который сейчас у тебя перед глазами.

Каменный лес, он заволакивает, он хочет поработить тебя, он заволакивает в вуаль трясины и тащит вниз, синие птицы гогочут и изредка садятся на плечо, я бежал и не понимал, когда закончится этот сон, или ад, или бред, птицы превращались в крокодилов и пытались откусить мои пальцы, наверно, чтобы я не смог писать, я споткнулся об огромный сучок и сломал руку, я ощущал эту боль так сильно, что даже, казалось, потерял сознание во сне, я знал и одновременно не знал, что это всё сон, тот, кто сделал этот сон, явно хочет меня убить, но он ведь идёт у меня из головы, и значит, я сам хочу себя убить.

А-а-а-а-а-а, не нужно было жрать эту таблетку. «Чи-и-и-их, ты же знаешь, что я ненавижу тебя по утрам, да-да, именно тебя». Громко заорал телефон, а-а-а-а-а-а, почему они не хотят меня оставить в покое, что им всем нужно от меня. «Алло-о-о-о-о-о», – мой хриплый голос на последнем издыхании пробормотал негромко и нехотя. «Ричи, это я, Бэн». – «Ты, как всегда, вовремя!» – «Рич, плохие новости!» – «Что может быть хуже, когда поблизости нет холодной воды или…» – «Они разрывают с тобой контракт», – траурно и молниеносно произнёс Бэн, в то утро мне казалось, он больше волнуется обо мне, чем я сам, мой полупьяный мозг не понимал ещё сложившейся ситуации.

«Это невозможно, я не нарушал правила и условия и…» – я не успел договорить. «Ко мне заходил шеф и сказал, чтобы мы убрали твою новую работу из тиража и остановили полностью печать стихов и предыдущих работ, Рич, они хотят тебя заставить пойти на их условия или…» Я перебил его и нервно завопил в трубку: «Какого хера, они не могут это сделать, у них нет на это права, я буду с ними судиться…» – «Рич, Рич, Рич, он принёс бумаги, ты теперь никто, и все твои работы принадлежат издательству, в условиях было сказано, что если ты нарушаешь условия, то авторские права принадлежат им… Я не знаю, чем тебе помочь». – «Не нужно мне ничем помогать, я сейчас приеду».

Я скептически отношусь к гороскопу, но я рак и я люблю воду, я погрузил своё бренное полупьяное тело в тёплую ванну, бурление поднимало пену, и она водопадом стекала через края, кофе взял с собой, думал, поможет привести мысли в порядок, почему из 10 человек, если провести опрос, что они выберут – внутренний мир или бабки, 11 выберут бабки? «Меркантильная сука, – я орал во всё горло, – нет, нет, такого не может быть, они не могут так поступить со мной, бери себя в руки, соберись». Когда долгое время живёшь в зоне комфорта, созданной тобой же, такие ситуации заставляют покидать её, да, я трезвел и начинал оценивать сложившуюся ситуацию с утверждённым названием «жирная жопа», я в жизни-то их не люблю, а уж в обстоятельствах и подавно. Как будто толстый мопс навис над моим лицом в шесть утра и извергает на меня накопившийся ком слюней, как будто ты начал пить и вошёл в раж, а в стране пропал алкоголь, как будто в Америке снова утвердили Буша, как будто мой кадиллак сломался прямо в потоке из 12 полос, как будто мой Чих вырос до размера овчарки.

Пробки встретили меня с распростёртыми объятиями и заставили ещё больше загнаться мыслями о сложившихся обстоятельствах, скорость 5 километров в час вбивала гвозди в мозг, стреляя пазлами надуманной концовки сложившегося дерьма в моей жизни, я начал представлять себя без себя, это невозможно, как кто-то может мне запретить быть собой, как какой-то малолетка может мне испортить всё, что я создавал годами, что за бред, я пытался не допускать и мысли о плохом, но лезло в голову всё, большая часть заработка, даже львиная доля идёт от книг. Чё-ё-ё-ё-ё-ёрт, стихами я не смогу обеспечить нормальное существование, квартплата, налог, помощь родителям, алименты, бензин, еда, о развлечении не идёт речи вообще, даже если я продам тачку, продержусь не больше полугода, нет, нет, такого не может быть, это невозможно.

Я внёсся к Бэну и орал: «Где, где они?» – «На столе, на столе». – «Так-так, что-о-о-о-о-о-о-о-о? За нарушение правил договора, указанного в контракте… Как, как, где написано, что конкретно я нарушил?» – «На последней странице, Ричи, по условиям этого контракта ты принадлежал полностью издательству, и твои права, и всё, что связано с твоим псевдонимом, они могли тебя продать кому хотели без твоего согласия, и так же обстоит с нарушением правил, там всё сделано так, что комар носа не подточит, а последние сборники стихов ты выпускал тоже здесь, они тоже принадлежат уже не тебе». – Да что за бред, он у себя?» – «Да…»

Я открыл резко дверь с надписью «Стэн Банаки».

– Стэн, Стэн, я… – он меня перебил встречным вопросом:

– Тебя не учили стучаться, Ричи?

– Да как-то не до стуков, мы знакомы уже почти 10 лет.

– Постой, Рич, я знаю, что ты сейчас будешь делать: возмущённо орать, бегать по кабинету, ещё не всё потеряно, я ознакомил тебя пока с образцом того договора, который может тебя постигнуть, если ты не одумаешься. Давай судить здраво, сопляку понравилась твоя писанина, не знаю уж, где он там наткнулся на твои эти стихи, но кукушка у него поехала конкретно, кстати, в новом контракте сказано, что ты должен с ним периодически видеться.

– Что ты несёшь? – я громко проорал, глядя в глаза. – А трахаться с ним там не написано?

– Да послушай, он хочет вжиться в твой образ, хотя какой у тебя образ (бабника-разгильдяя), он хочет впоследствии начать писать в таком стиле, в каком это делаешь ты, поучишь его, пошарахаетесь по бабам, по клубам.

– Шарахаться я и сам могу, без него.

– Ричи, послушай, они не оставили мне шанса, я предлагал им услуги издательства, говорил, мы можем писать ему книги и создавать пиар, вскоре он станет знаменит и известен в литературных кругах, но они были заинтересованы именно тобой и твоими книгами, родители отпрыска дуют ему в задницу, проплачивая все его прихоти.

– Стэн, как ты себе это представляешь? Я в ночном клубе диктую ему под запись, а он, как прилежный ученик, сдувает дорогу кокоса с задницы дорогой мулатки и пишет это всё в заметках в «айфоне». А потом мы вместе оседлаем эту мулатку, ну так, чтобы он полностью мне подражал.

– Ричи, Ричи, Ричи, Ричи, всё гораздо проще, ты пишешь, как и писал, просто на книге будут его инициалы, его будут пиарить, он будет проводить презентации, а ты будешь срывать себе бабки и продолжать жить в своё удовольствие, они хотят купить твою «Цветы жизни», и все предыдущие, и следующие три, и всё. Отстрелялся, нацарапал три книжонки, пацан рад, его родители рады, я рад, Елена рада, у тебя бабки. Ты же знаешь, что последние твои работы не вот прям выстреливали.

Я злостно, с ненавистью перебил:

– Потому что они не были проплачены и ты их не рекламировал.

– Рич, на это нужны деньги, у них они есть, у тебя их не было, поэтому сколько денег – такая и полка в ряду…

– Что они тебе предложили?

– Что они мне предложили? Что они предложили тебе! У тебя неплохие стихи, с такими бабками ты свободно мог бы странствовать по всему свету со своими стихами, не парясь о деньгах до конца жизни, будешь на почту скидывать готовые работы, и всё, тебя даже не хотят изменить, пиши в своём стиле.

– Меня хотят купить.

– Да что ты заладил: купить, купить… Я же сказал, контракт на три книги.

– А потом?

– А потом пацан и сам уже научится царапать.

– Как же мой псевдоним?

– Ну он, естественно, останется у него, какой ты хитрый, и сливки сорвать, и мёд съесть, тебе предлагают шанс, ты же говорил всегда про деньги и их количество, даже, помнишь, подходил ко мне по поводу увеличения тиража.

– Да, и ты мне ответил: «Копи бабки, и мы сделаем тебя знаменитым».

– Во-о-от, тут бабки у тебя будут, будешь писать под другим именем.

– Ты хоть понимаешь, что я шёл к нему годами, я не могу взять и продать своё нутро.

– Ой, Рич, ну заладил: нутро, нутро… Набери Елену, она ознакомит с условиями.

– ПОШЁЛ НА ХЕР…

Я захлопнул дверь и даже не слушал, что мне говорит этот осёл, считающий, что он помогает молодым талантам и выводит их в свет, за пару-тройку миллионов конечно, сколько крутых реально творцов сидят у себя в Мухосрансках из-за таких вот мудаков. А какой-то злодей хочет её отнять у меня, как же мы всё-таки бываем беспомощны перед какой-то невидимой силой, перед теми, у кого рычаги власти, мать их, в голову даже не лезли мысли, как себя вытащить из этой задницы. Выпить, нужно выпить, может, это спасёт. Я всегда последнее время находил решение проблем в алкоголе, хотя решение каких проблем, я стал беспомощным, как младенец, окутал себя какой-то мнимой роскошью и не хотел смотреть вниз, я забыл, что он существует, я забыл себя, кем я был – чёрт, что за мысли, надо что-то делать, что-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о…

Я ехал и улыбался, вспоминал детство, бескорыстные улыбки, посиделки на деревьях, мечты о крутых спортивных машинах, мечты о бассейне в доме, я дошёл к своей мечте спустя столько лет, и сейчас я как никогда понимаю, что я смог её воплотить в жизнь, и у меня хотят купить это внаглую, беспредельно и беспринципно, что те, кто управляет большими бабками, могут изменить жизнь нас, тех, кто варится внизу, и причём не всегда в хорошую сторону. Мой как бы взрослый мозг всё равно не понимал до конца, что происходит, он хотел, чтобы, как раньше, проснуться – и ничего нет, проблем нет, только новый и чистый лист. На хер размышления, я заскочил в ближайший магазин и прихватил ящик пивка для раздумывания о происходящем, я догадывался, что время идёт и от моей недели осталось всего ничего, но я должен был сделать хоть что-то, я выбрал ящик… Как я таким стал, где тот переломный момент, когда я сам себя нацепил на крючок, как они смогли меня так облапошить, хотя когда ты горишь мечтой, многого не видишь, что происходит.

Как бы вернуть время назад, чтобы я послал в задницу их со своим контрактом, надо было ждать, она говорила мне, чтобы я подождал. Я вспомнил Мэгги, её слова лет 15 или чёрт знает сколько лет назад: «Ричи, подожди, посмотри, что они тебе предлагают». – «Ты не понимаешь, будут меня издавать за их счёт». – «Ричи, они смогут забрать у тебя всё». – «Чёрт, так и скажи, что ты мне завидуешь, что я пришёл к своему, зачем им что-то у меня забирать, таких, как я, сотни, они что, у всех будут забирать их книги, просто меня хотят читать, вот и всё…» Этот разговор был прямо перед глазами, я помню её слёзы, они были такими чистыми и такими искренними, она была со мной, когда моё становление только пускало корни, сколько же стихов и образов я взял с её души. Мэгги, русые волосы, она любила кофе с имбирным сиропом, я всегда будил её с утра, давал ей кружку с кофе, и читал новую главу, которую накромсал за ночь, и слушал, как она даёт свою оценку, если ей что-то не нравилось, я обычно говорил: «Мэгги, ты ни черта не понимаешь в литературе». Литературой она и вправду не горела, но меня поддерживала, она снимала видео и давала новые идейки, блин, мы были сумасшедшими, мы занимались любовью с ней почти везде, во всех местах, куда ходили, даже как-то было в кинотеатре, когда мы были на последнем ряду ночного сеанса, дальше вы понимаете, у неё были огромные карие глаза и большие ресницы, мы сидели в одной из маленьких кафешек в центре, я читал ей стих, который посвятил ей же, и она сказала: «Ричи, на мне нет нижнего белья, я вспомнила, что забыла надеть его». Забыла его надеть специально для меня, мы пошли и закрылись в маленьком туалете маленького кафе, в итоге нас выгнал повар, стены оказались слишком тонкими и к тому же хрупкими, мы сломали умывальник и крючки для полотенец, наверно, звук разбивающегося о плитку умывальника был крайней точкой злобы для того жирного ублюдка, я смотрел на него, как он орал на нас, и понимал, что всё, что ему приносит удовольствие, – это его рука, и то не всегда. Мы выбежали оттуда и начали громко смеяться, ещё и начался проливной дождь, будто знал, что нам нужно освежиться, мы шли босые по брусчатке и улыбались, она любила меня, я любил себя и её тело, мы были искренне счастливы.