Читать книгу Бабушка и «Варшавянка» - Иван Григорьевич Ленивцев - Страница 4

3

Оглавление

«Варшавянка» опять заскучала. Часовой у трапа, неприкаянно бродя по пирсу, по-прежнему горланил дурацкую песенку про невесть куда пропавшую шляпу. Далась ему эта шляпа! Скорее бы его убрали, может, песенный репертуар поменяется. Внутри лодки осталась только вахта, да и та, скорее всего, занимается бог знает чем. Наверное, дрыхнет без задних ног – вот чем. Надо и ей – лодке чем-то заняться. Известно, чем! Оставшись без действенного надзора, а вернее – от нечего делать, «Варшавянка» принялась хулиганить, если можно так выразиться: самовольно выдвинув перископ, она хозяйским взглядом прошлась по улицам военного городка, затем, включив лодочную акустику, едва не оглохла от какофонии городских шумов. О-о! И как только люди выдерживают весь этот грохот?

Конечно, будь командир на месте, он бы тотчас, в самой жесткой форме пресек самоуправство лодки, однако в настоящий момент он находился в отпуске. Слово-то какое хитрое – отпуск. Интересно, что он делает в этом своем отпуске? Ну-ка, ну-ка… И, любопытный глаз перископа двинулся по уже известному лодке адресу, к командирскому дому… О-па! У подъезда – штабной уазик. К кому это он? Никак к командиру? Становится все интереснее и интереснее. Ну-ка, ну-ка заглянем… Вскоре глазок перископа уткнулся в командирское окно, а эхолот виртуозно проник через пластиковое окно внутрь квартиры.

– Товарищ капитан второго ранга! Вас срочно вызывают к командующему базой! Сказали – срочно! Машина у подъезда.

– Понятно. Спасибо, старшина. Подождите меня в машине… – услышала лодка и подумала: нечасто адмирал вызывает к себе командира, да еще чтобы срочно. Должна быть веская причина… Причина! А вдруг ей срочно придется выйти в море? Ох, хорошо бы!

«Варшавянка» оглядела командира – не изменился ли он в отпуске. Вроде, нет, все так же строен, широк в плечах, что, впрочем, не мешает ему ужом скользить по лодочным трапам. А вот в лице похудел, вон как скулы резко обозначились – худобу под мундиром не спрячешь.

Заторопился командир. Как молодой матросик, спешно сбросив с себя спортивное трико, быстро облачился в форменный мундир. При этом вслух сам с собой разговаривает. «Зачем я понадобился адмиралу, я же в официальном отпуске? Может, на лодке случилось что-то чрезвычайное? Да нет, все было нормально, утром старпом звонил, докладывал по привычке, мол, служба идет согласно плановому расписанию без каких-либо серьезных чрезвычайных происшествий… Тьфу! тьфу! тьфу! на них!.. К тому же, экипаж затеял на лодке кое-какой мелкий ремонт своими силами. Молодец старпом, старается… Так что, остается одно – выход в море. Срочный, внеплановый выход! Возможны, большие учения. Интересно, меня одного вызвали или командиров других лодок – тоже? Впрочем, как бы там ни было, к черту отпуск! Вот и отлично! Все равно за две недели отпуска ничего путного не сделал: ни мало-мальского ремонта в виде поклейки обоев и замены плитки в ванной, ни на рыбалку не сбегал, ни книгу интересную не почитал – абсолютно ничего, что намечал не выполнил. А почему? Почему-у?!»

Одевшись, командир подошел к большому зеркалу и, бесцельно крутя в руках черную морскую фуражку с серебристым крабом, продолжил мысли, но уже про себя. Однако лодка, зная командира, как свои шесть отсеков, легко читала его мысли.

«Почему, в чем причина? Глупо, конечно, спрашивать у самого себя об этом, однако причина проста, как дважды два – четыре. От меня ушла жена. Да-да, взяла и ушла, вернее, не ушла – уехала в славный град Петра, в Санкт-Петербург. Какая разница – ушла, уехала, оставила, кинула, бросила! Вот именно, бросила! И раскис я, как снег в апреле, как половая тряпка скис! А еще – командир подводной лодки! Слюнтяй я, а не боевой командир! Позорище! Ну что, полегчало от самобичевания? Тогда хватит ныть, берем себя в руки и с легким сердцем идем сначала к начальству „на ковер“, а затем – к подчиненным. Никому не обязательно знать о моих семейных проблемах. Никому – и точка! Так, где мой походный чемоданчик? Ага, вот он, как пионер, всегда готов. Проверим… Полотенце, бритва, зубная щетка, паста… Что бы еще не забыть? О-о! Цветы не полил! Е-мое! Поздно, машина внизу ждет, придется соседку попросить. Так, что еще? Холодильник отключить. Зачем? Может, обратно вернусь. А если нет? Отключить, все равно он пуст. Ну вот, кажется, и все…»

Командир напоследок оглянулся… Комната выглядела пустой, по-холостяцки запущенной и даже, будто нежилой. Он закрыл дверь на ключ, позвонил соседке. Раздался хрип запоров, щелканье замков, недовольное бурчание: «Кого там еще носит?» – и из-за двери выглянула хмурая физиономия женщины. Увидев соседа, она прямо-таки засияла от радости.

– Ой, Вадик! Ты ли это? А я-то черте что подумала! Извини, не признала, богатым будешь. О-о! да ты в форме! Давненько я тебя в ней не видела. К лицу она тебе, прямо красавец ты в ней, ей-богу, красавец! А я тебя, в последнее время, что-то не вижу и не вижу! Где ты пропадаешь? Наверное, на своей лодке, да? Ой, о чем это я, говорят, ты в отпуске. Отдыхаешь, да? Господи, а исхудал-то-то как, поди испереживался, бедняжка! – всплеснула полными руками соседка. – Зря ты так, не стоит она того… Ой, да что ж это мы на пороге стоим, заходи, Вадик, заходи, одна я дома… – Не закрывая пухлого ротика, соседка широко распахнула дверь.

«Варшавянка» недовольно заворочала перископом – эта назойливая бестактная бабенка в пестром выцветшем халатике, действовала ей на нервы. Ну, что ты жгучей медузой к человеку прицепилась, его сам адмирал к себе требует, притом – срочно. Командир, да пошли ты ее за самый дальний горизонт или, как выражается боцман, к такой-то матери.

– Татьяна Николаевна, вы уж извините меня, что побеспокоил; зайду я к вам, обязательно загляну… в другой раз. Сейчас не могу – срочно вызвали в штаб, так что еще раз извините. У меня к вам небольшая просьба: можно я у вас свои ключи оставлю, так, на всякий случай, вдруг моя Вика вернется… ну, вы понимаете.

– Да, да, Вадик, я все, все понимаю! – закивала нечесаной головкой соседка.

– И если вас не затруднит, то полейте, пожалуйста, цветы, а то, боюсь, засохнут, – вновь попросил командир, стыдливо отводя взгляд от откровенно распахнутого халатика женщины.

– Конечно, конечно Вадик, о чем разговор! Полью, сейчас же пойду и полью, – торопливо пообещала соседка. – А что, неужели тебя опять в море посылают? Ладно, ладно, можешь не отвечать, я и так вижу, что в море. Поди, рад? Ох, уж эти мне мужики, так и норовят сбежать на свои кораблики, спихнув на хрупкие женские плечики всю бытовую тяжесть… – И она игриво повела отнюдь не хрупкими плечиками, еще и шутливо погрозив командиру наманикюренным пальчиком, мол, знаю я вас, мужиков, говорит, что на корабль идете, а сами…

– Извините, Татьяна Николаевна, меня машина внизу ждет, – попытался было улизнуть командир, но соседка вроде как слегка, но на самом деле цепко попридержала его за рукав кителя. «Варшавянка» поняла, что ей, по-видимому, скучно одной дома, и она не прочь еще поболтать.

– Машина? А-а, машина! Да, да, понимаю, мой тоже где-то в море болтается. Вадик, всего один вопрос, можно? – Глаза соседки были полны жгучего любопытства. – Твоя Вика вернется?

«Варшавянка» видела, что командиру, ой как не хочется отвечать на бестактно-глупый вопрос, однако в то же время он боится обидеть эту назойливую женщину. Она же, приняв его молчание за отказ говорить, всплеснула полными руками.

– Ой, да что ж это я, бестолочь такая, о Вике спрашиваю! Вадим, ты уж прости меня глупую, баба, она и есть баба. У нас что в голове, то и на языке, мы все по жизни такие болтушки! Иди спокойно в море, а за квартиру не беспокойся, я пригляжу. И за Вику не переживай, покрутит хвостом, побегает-побегает, а когда перебесится, то на ту же задницу и сядет! Сядет, сядет, куда она денется, как говорится, вместе тошно, а порознь еще хуже. Уж не сомневайся, по себе знаю, сама несколько раз от своего уходила…

– Татьяна Николаевна, еще раз извините, слышите, шофер сигналит? – должно быть, соврал командир, потому как «Варшавянка» кроме болтовни этой женщины-трещотки, других звуков не слышала. И командир, деликатно освободив руку из цепкого захвата соседки, запрыгал через две ступеньки вниз.

«Фу-у! Вот липучка мухоловчатая! – осудила лодка говорливую соседку. – Вцепилась в командира, будто самонаводящаяся торпеда в корабль, едва он от нее оторвался. Ну и народец, эти женщины!»

Сама же соседка, закрыв дверь и возясь с запорами, громко рассуждала: «Кажется, обиделся на меня Вадик. А зря, зря, я же хотела, как лучше, поддержать его хотела, успокоить, ведь сам не свой он, даже похудел из-за этой, прости господи, вертихвостки. Мужики против нас, баб, морально слабоваты, за ними глаз да глаз нужен, того и гляди – не в ту сторону уйдут. Вадим хоть и мужик что надо, а вдруг… горькую запьет, сопьется вдруг. Мало ли как в жизни бывает. И Вика хороша, дура! Такого мужика бросила! Да она ему в подметки не годится, а видишь ли… гордая! Сбежала, бросила! Ну и скатертью дорожка! Дура! За таких мужиков надо двумя руками держаться и ни на минуту их не выпускать. Симпатичный, стройный, а вежливый какой, обходительный. К тому же, не пьет, не курит. Вон мой смолит на кухне, как кочегарка зимой, не продохнуть. А расходы какие от этих сигарет! Бывало, замечание сделаешь – того и гляди в лоб получишь… Сбежала она, тоже мне – фифа столичная! Красавица писаная! Тьфу! Тощая, как эта дверная ручка! Скучно ей здесь, видите ли, театры ей подавай, рестораны с фонтаном! И почему такие спицы мужикам нравятся? И-их! Сбросить бы мне годков десять, я бы с Вадиком закрутила романчик, ей-богу бы его охомутала! Хочется, чего-то такого… романтического хочется, необычного, возвышенного! Ох, и дура же я, ну и дура! Зачем за военного выскочила, сиди теперь в четырех стенах, как в клетке, хоть кукуй, хоть пой, хоть вой…» – И, недовольно бурча под нос, разговорчивая соседка удалилась куда-то в свои покои, а «Варшавянка» закрутила перископом в поисках командира. Ага, вот он где!

Запыленный уазик стоял у подъезда. Старшина с матросом-водителем о чем-то оживленно болтали. Командир выскочил из подъезда.

– Товарищ капитан второго ранга, садитесь вперед, – спохватился старшина, на что командир, махнув рукой, ответил:

– Сиди, старшина. Мне без разницы, где сидеть. Ну что, поехали…

Вскоре, зеленого цвета уазик, пьяно завилял в сторону города осторожно объезжая многочисленные колдобины на разбитой дороге. И уже ей – лодке с красивым женским именем «Варшавянка», пришлось потрудиться, чтобы не потерять зрительно своего командира, который сидя на заднем сиденье, о чем-то напряженно думал. О чем? Да хоть, о чем он мог думать, но в первую очередь понятно, что о ней – о своей лодке, которая была для него вторым домом, а в последнее время – и, кажется, единственным. Впрочем, чего гадать, подумала лодка, лучше проследить за мыслями командира. И вот то она услышала.

«Все-таки, зачем я понадобился адмиралу? А действительно, зачем? Думаю – и не могу взять в толк: ну, зачем? На лодке все нормально, моя семейная жизнь никого не должна касаться, остается лишь одно – предстоит выход в море. Вопрос: когда? Да какая разница, когда? Главное, бы здорово выйти в море! Уйти в океан, чтобы полной грудью вдохнуть свежий морской воздух, чтобы увидеть, как резвятся дельфины, как над твоей головой плачут чайки, эти вечные спутники моряков… Господи, какие дельфины, какие чайки – меня бросила жена, я остался один-одинешенек, сирота я, сирота!»

Машину сильно тряхнуло. Командир открыл глаза – перед ним покачивались два стриженных матросских затылка. Он потряс головой, будто вспоминая, о чем размышлял.

«Забыть все как страшный сон и, побыстрее бы уйти в море! Уйти от пыльной, душной, ставшей такой неприветливой земли! Уйти, чтобы не видеть творящегося в стране бардака, не видеть всей грязи, подлости земной жизни, не наблюдать самодовольных рож зажравшихся дельцов на шикарных японских джипах, не сталкиваться каждый день на улицах, в подъездах с опухшими физиономиями местных бомжей, пьяниц, не видеть голодные глаза ребятишек, выпрашивающих на хлебушек возле булочной, а главное – наконец уйти от своей несостоявшейся семейной жизни и последующей за ней тоски, хандры, отчаяния. Уйти далеко-далеко-далеко! Уйти… чтобы вернуться! Ведь корабли должны возвращаться к родным берегам, к своему пирсу, а моряки – к семейному очагу. Только вот где он сейчас, мой семейный очаг? Разрушен, нет его… Эх, Вика, Вика, что же ты наделала? Я же тебя так любил! Люблю! И буду любить! Слышишь – буду-у-у!»

«Варшавянка», чтобы не видеть горестное лицо командира, на пару секунд отвела взгляд от перископа. Старшина с матросом-водителем недоуменно переглянулись – в громком возгласе офицера, оба услышали обнаженную боль, отчаяние и еще что-то такое, чего они, по своей молодости, не могли понять.

Переживающее вздохнув, лодка опять заглянула в перископ. Кажется, командир, как говорят люди, ударился в молодость. Вот он, будто наяву, видит себя совсем молоденьким курсантом военно-морского училища подводного плавания, а бросившую его Вику – юной студенткой консерватории, и самой-самой красивой девушкой на свете. Все у них было: и прогулки по Невскому, и белые ночи, и развод мостов, и первый робкий поцелуй, и жаркие объятия. Им тогда казалось, что нет на всем-всем белом свете никого, кроме их двоих: только он, и она! И еще была огромная, светлая, ничем не замутненная любовь! И, даже неземная. Он и сейчас будто откуда-то издалека слышит ее трепетно робкий вопрос: «Вадик, ты меня любишь?» И его немыслимо громкий, на весь город ответ: «Да-а! Я люблю тебя, слышишь, люблю-ю-ю!!!» Разве думали они тогда, что от той далекой, казалось бы, такой неразлучной, монолитной любви, даже можно сказать – счастливой любви! – останется одна записка на столе с коротеньким, но таким выразительно неизбежным словом: «Прости». Одно единственное слово, вроде такое простенькое, но как с ним жить? Жить – и кого винить в случившемся? Себя? Вику? Или обоих? И куда девать эти ежедневные навязчивые мысли, словно поселившиеся в голове? Куда? Их не выбросишь, как накопившийся мусор, и не забудешь, как незначительный, мимолетный эпизод, они всегда с тобой. Так что, самое лучшее сейчас – это уйти в океан, спрятаться на глубине, затаиться, забыть, выбросить из головы. Спрятаться, забыть… Глупо все это, как-то по-детски, ни в какой толще воды не спрятаться от тягостных воспоминаний… нет, не спрятаться…»

«Варшавянка» услышала, как, стукнув кулаком о колено, командир обругал себя: «Мальчишка! Слабак! Расклеился, точно истеричка! Кончай, слышишь! В конце концов, ты командир подводной лодки, а не «Ромео» с гитарой! Вот уйду в море, и все у меня наладится, потому как рядом будут знакомые лица сослуживцев, крепкий запах мужского пота, а главное – со мной будет моя любимая «Варшавянка»!

Будь у лодки слезы, она бы, наверное, заплакала от жалости к командиру, но так как «Варшавянка» была из высококачественной стали, то всего лишь поблагодарила командира за добрые слова о себе. «Спасибо, командир», – тихо прошептала лодка и, увидев, что машина с командиром исчезла за углом пятиэтажного дома, решила на время вернуться к пирсу, где и услышала знакомое…

Бабушка и «Варшавянка»

Подняться наверх