Читать книгу Кипение страстей сердечных - Иван Карасёв - Страница 3

Вот минул год. Как прежде жизнь в Чурилове текла неторопливой речкой. Тут берег поворотный – весна, там остров с буйной порослью – лето. Главные вести для умов как завсегда – с полей, с лугов. И не вносили огорченья они в души поселян. Лето опять выдалось знатное: и солнышком землицу согревало, и дождиком полить не забывало. Рожь снова удалась и в поле ярким цветом колосилась, предвествовала добрый урожай, не отставали и овёс с пшеницей, для земледельца просто рай, а разнотравье пышное уже скосить успели в два приёма, давно такое не было ведомо! Сиречь сборы с полей обильностью пленяли, и более других удовлетворение имел чуриловский хозяин, хоть и бранил порой лентяев. Он каждодневно бричку запрягал, с инспекцией по нивам разъезжал, работам с замечанием внимал и хереса хлебнуть не забывал, да трижды с начала весенних страдных дел наведывался он в Коськово, и там не находил плохого, а оставался ублаготворённым, трудами своего француза удовлетворённым, нарадоваться всё не мог, как тот дела ему наладил. Правда, пришлось всё же уступить в деле со старостой. Кобылкин-то полагал за благо, чтоб староста не дозволял бурмистру в деревне верховодить лукаво, всё самовластно учинять, а барина о непотребстве извещать, коли такое будет. Но слишком далеко мужик зарвался и полностью проворовался. Евсеич был задвинут и принародно высечен без состраданья, преемнику, однако, в назиданье.

Мари скучала в уединенье сельском. Муж мало занимал внимание её, хотя и был ещё женой волнуем. Её по утру отмечал он поцелуем. Однако главное свершилось – наследник рос, страница новая семейной жизни растворялась. Перед Мари стоял иной вопрос. Ей скуку сельскую перебороть не удавалось, хоть для того Мария и погружалась в царство книжных грёз. На русском, чтение ей затруднительно давалось, правда, свыкалась долго и привыкла. Ну и без всякого сомненья, Мария в Мишеньке нашла отдохновенье. Он рос красивым мальчиком – милый, голубоглазый дитёнок с кудряшками златого цвета, с таких только писать портреты. Нянька Матрёна души не чаяла во вскормленнике своём, она любила его очень: «Вот, барыня, извольте, вот ваш ангелочек!» – говорила, приводя Мишеньку утром в залу. А тот как по сигналу бросался радостно на ручки к мамочке. Отца, правда, слегка боялся, уж больно строгим он ребёнку представлялся: увидит, пальцем погрозит шутливо: «Уж я тебя!», мальчонка голову пригнёт пугливо – и в маменькин подол. Родитель рассмеётся своим могучим басом, а сы̀ночка пуще того за ноги мамины хватается, напуганный отцовским гласом. «Ну ничего, я выращу из мальчика вояку, в строгости, не праздного гуляку, дайте срок» – пробасит тут Кобылкин и уйдёт. А мама Мишеньки лишь грустным взглядом проводит мужа, душою занедужа, ребёночка усадит на коленку, головушку ему погладит помаленьку.

А далеко, в имении коськовском, вовсю старался наш француз. В заботах ежечасных, в разъездах по полям шли его будни, лежал забот тяжёлый груз. Фабьен себя жалеть не думал, с утра в работу окунался наш герой со всех сторон, и, надобно сказать, усердствовал успешно он. Забыл Фабьен московский говорок, но в управлении любому мог бы дать урок. Нивы спелым хлебом радовали глаз, жатва доброй ожидалась, луга травой богатой покрывались. А мужики косили в срок, старались, превратности погоды им сильно не мешались. Коровы барские покормлены в достатке были, а бабы деревенские исправно за скотиною ходили. Но не токмо за произведениями хозяйства господского следил бурмистр, он понимал, что и холопам на потребу время нужно дать, чтобы своё, влекущее к их собственному благу, могли собрать, обмолотить и на̀ зиму надёжно сохранить. За то он мужиками уважаем стал, они сперва его прохладственно мусью прозвали, а уж попозже прозвище Фабьяныч дали, поелику отчество его природное, Гонзагович, казалось поселянам не христианским , а прямо-таки вовсе бусурманским. Ну а по фамилии француза величать не захотели, Фабьяныч мужикам чуялось всё ж ближе, по-соседски, чай жил Фабьяныч не в Париже, и видели ведь все и обсуждали меж собой: бурмистр их вставал с зарёй, и в хлопотах часы все проводил, чрез целый день, почти как брат-мужик, деля трудов обычный плен, но только не за плугом, не за косою, а за без роздыху разъездами, делами и счетами. И в меру ласки он являл коськовцам: не бранился, не трунил без лишнего резону, мог выставить им чарку в праздник, не жалел похвал, но спуску тоже не давал: «У Фабьяныча-то не забалуешь, такую-растакую, и не гульнёшь напропалую».

Но мало кто подозревал, как одиноко маялся Фабьяныч. Как грустно он смотрел на круглобокую Анисью, она нет-нет, не без корысти, подставит на пути свою фигуру, грудями пышными качая сдуру. Посмотрит на Фабьена, прыснет в кулачок от ложного стесненья, в девичьей скромности улыбку зажимая, и бежит босая к своим вареньям, лодыжками картинно-сочными сверкая. Только Фабьен искал другую, не такую. Одно лицо в глазах весь год вставало, оно и думать, и покоя не давало: Мари и взор её очей глубинно-синих. Не сильно был он от себя их взгляд отринуть. Но держался, к Кобылкину в Чурилово он не являлся. Послания писал: дела, то жатва, то дожимки, то сенокос последний, то льном пора приходит заниматься: теребить, стелить, трепать – хлопот ведь с им не обобраться. Даже зимой нашёл себе Фабьен заботы – чтоб поддержать своё коськовское изгойство в господском доме переделывал устройство. Так приучил Фабьен хозяина к бурмистру являться самолично, и стало уж обычно, что в месяц раз Кобылкин на бричке с кучером в Коськово приезжал и возвращался всякожды довольный: именье в руки добрые отдал и бенефис хороший получал.

Но вот в один июльский день, когда природа находилась в совершенном цвете, и всё сияло в дневном свете – солнце, уж двинулось на спад после полудня, но вовсю усиливалось удержать свой блеск, и жар слетал с небес, а благорастворённый воздух нежил чувства, в эдакий денёк раздалось бубенцов загадочное буйство. В деревне мало кто остался, страды начало на поля и мужиков, и баб призвало. Но все, кто в поле не был, кто немочью страдал иль за дитями наблюдал, прелюбопытсвенно взглянули: из окон высунулся физиогномий строй: коляску с барыней узрели молодой. То было в редкость, доселе токмо раз она в Коськове появлялась, а потому внезапностью визита деревня громко удивлялась. «Вот госпожа явилась наша, красавица, ну просто нету слов, и мальчик Миша – точный ангелочек с ней к нам прибыл, а где ж бурмистр? К встрече ли готов?» – так молвили друг дружке коськовские старушки.

Коляска подкатила к усадьбе барской, где держал себе квартиру и управлял всем деревенским миром сам бурмистр. Копыта выбили сноп искр, и не уселась ещё пыль, как он, немало удивлённый нежданным сим визитом, к ней подбежал, как был – в домашних туфлях и в халате шёлком шитым, без галстуха в сорочке – навстречу Маше и сыну ангелочку. Внутри всё трепетало. «Мари, она, приехала, ужель попомнила слова годичные? То было обещанье? Нет, фразы лишь обычные. Всего-то пара слов незначно сказанных. Да нет, не пара, боле, одною мыслью связанных. Природы тутошней пригожести узреть желала и взором усладится. Красоты ржи соломенного цвета увидеть не во сне и нивы наши в божественной и купно горклой желтизне. Да, их воззреть, но не тебя, Fabien, не должно грезить, ты ведь токмо управитель, не более того, совсем не дамский победитель!»

– Сударыня, я рад вас видеть, нет сомненья, но почему же так, без всякого уведомленья? Мы не готовы вас достойно встретить! Дворовых девок я услал в поля, в подкрепу поселянам, работать там согласно планам, а сам лишь хлебом с бужениной отобедал. И токмо тем же вас попотчевать смогу да самовар поставить побегу!

– Не стоит, сударь, лишних вам хлопот мы не доставим, своей нечаянностью мы вас зело не возмущаем. У вас без нас хлопот, как говорится, полон рот. На целый день в поездку мы с Мишенькою собрались и нужною провизией в усадьбе запаслись, – Мари, стараясь непомерное волненье перекрыть, рукой махнула в сторону корзины, прикрытой сверху расшитым рушником, – мы тут за тем лишь, чтоб здешние местоположения отменные отлицезреть и вас, мой сударь, меж тем вниманием почесть.

– Воля ваша, но знайте, буде желанье я покажу коськовское владенье и отвезу на дальнее, на самое далёкое здесь расстоянье.