Читать книгу Время свадеб и похорон - Иван Козлов - Страница 1

– Знаете, Александр, я даже не буду просить у вас прощения. Вы – законченный циник!

– Да, я законченный циник, – покорно согласился я и посмотрел на часы. Было ровно двадцать три. С минуты на минуту раздастся спортивная информация на «Маяке», сегодня прошел футбольный тур, а я до сих пор не знаю, как сыграло «Динамо» в гостях. Не вовремя зазвонил телефон! Ах, как не вовремя. Можно, конечно, бросить трубку, тем более что женщина, кажется, ошиблась номером. Во всяком случае, мне ее голос незнаком, это во-первых, а во-вторых, я вовсе не Александр.

– Вы, Александр, даже не спрашиваете, почему я назвала вас циником, наверное, вас так называют часто.

– Я даже не спрашиваю, почему вы меня называете Александром.

Следует пауза. Собеседница, видно, переваривает информацию. Я пользуюсь этим и увеличиваю звук в приемнике:

«…так сыграли московские динамовцы. Теперь познакомим вас с результатами других встреч. Очередную победу одержал «Локомотив»…»

Я шепчу под нос слова из разряда ненормативной лексики, а моя собеседница наконец охает и извиняющимся тоном поправляется:

– Алексей. Простите, вас звать Алексей.

Интересно, в какие святцы она заглядывает? Впрочем, суть в другом. Циником она назвала именно меня. Не ошиблась, значит, адресом. Чем же я заслужил такое?

Женщина на расстоянии прочла мой вопрос и задала свой:

– Скажите, Алексей, а если бы Надежда Солохова была вашей сестрой или женой, вы бы тоже вот так, улыбаясь, рассказывали об этом?

Приехали. Имя – ладно, с моим именем разобрались, но кто такая Солохова? Не сестра и не жена – это точно подмечено. Солохова… Стоп! Ну, правильно. Женщина прибежала с работы, накормила семью, закончила постирушки, приняла ванну, теперь сидит высыхает и читает газеты. Все логично. В сегодняшнем номере моего ничего нет, а вот во вчерашнем, в обзоре происшествий…

Я шарю взглядом по столу, который напоминает заброшенный склад макулатуры, нахожу газету. Вот моя колонка. Здесь десятка полтора фамилий… Солохова. «Но вые веяния в мире криминала достигли наконец и глубинки…»

Все, мне достаточно первой фразы, дальше могу вспомнить написанное вплоть до запятой. В деревне Ореховке случилась поножовщина. Дело это, в обшем-то, по нынешним временам не такое уж редкое, но тут лезвия кухонных ножей скрестили двадцатилетняя Ольга Малюшкина и двадцатисемилетняя Надежда Солохова. Победила молодость. Победительницу доставили в милицию, побежденную – в морг.

С чего бы это я улыбался? Я вообще, когда пишу, не улыбаюсь. Мне эти криминальные хроники – как кость в горле, надоели уже, устал я от них. Моя воля – я бы вообще такого не печатал, но шеф говорит: раз читают – значит, надо публиковать. Теперь вот и сам вижу, что читают. Но счастье от этого грудь не распирает. Я пропустил результат динамовской игры. И потом, надо как-то объясниться с любительницей ночного чтения газет.

– Скажите, а почему вы обратили внимание на эту историю?

– Я жила когда-то в Ореховке. То, что происходит там и в других деревнях, – это трагедия, понимаете? А вы так игриво пишете…

– А когда убивают в городах – это нормально?

– Ненормально, очень даже ненормально! И нельзя об этом с усмешечкой рассказывать, вот что я хочу сказать. Тут в набат бить надо, а вы… вы… Вы юморески из трагедии делаете, понимаете?

Господи, уж кого любят у нас учить, так это журналистов. И о чем надо писать, и как. Ну что ей ответить?

– Чехов тоже писал смешно о печальном.

– Вы что же, себя с классиком сравниваете?

– Чехов писал в расчете на умного читателя, который мог увидеть в его рассказах главную мысль.

Пауза. И далее – всплеск обиды:

– Молодой человек, у меня, между прочим, два высших филологических образования, и вы просто не имеете… Вам никто не давал права вот так… Я хотела как лучше, но придется звонить Виталию Родионовичу!

Виталий Родионович – мой шеф. Вставит он мне завтра клизму или нет, зависит от того, кто эта дважды образованная женщина. Я смотрю на табло определителя. Ее телефон начинается с пятерки. Это значит, филологиня из элитного района. Как, интересно, она узнала мой номер?

Звоню в приемную редакции. Трубку берет Элла.

– Привет, – говорю я.

– Леха? Как хорошо, что ты позвонил, сижу тут одна, как дура…

– Ну почему «как»?

Элла не обижается, хихикает, тут же начинает возмущаться, но не по моему адресу:

– Кому нужны эти дурацкие дежурства, а? Ведь все равно же никто никакой информации не дает.

– И ты никому никакой информации не даешь? Мой телефон у тебя сегодня никто не спрашивал?

– Ну как же, сама Кульбакина звонила, из администрации. Чего она хотела, а?

– Элка, – грозно говорю я. – Если ты еще кого-нибудь на меня наведешь, знаешь, что я с тобой сделаю?

– Изнасилуешь? – живо интересуется она.

– Не надейся, девочка.

– Жаль. – Она, кажется, на самом деле опечалена. Потом говорит уже вполне серьезно: – Пойми, Леха, как я не могла дать твой телефон Кульбакиной? Это же не баба с улицы.

Элка, конечно, права. Но мне от этого не легче. Шеф завтра будет лютовать.

– Слушай, ты не знаешь случайно, как динамовцы сыграли?

– Никаких случайностей, я все записала, может, поставим на четвертую полосу. Сейчас… Ага, вот. «Динамо» проиграло, один-два.

– Ты одни несчастья приносишь, – вздыхаю я и бросаю трубку.

Аппарат молчит ровно столько, сколько нужно, чтобы Элла набрала мой номер.

– А ты меня за это и любишь, да?

Девочке скучно, девочка хочет поболтать. Но у меня нет желания.

Девочке скучно, девочка хочет поболтать. Но у меня нет желания.

– Я люблю тебя за красивые ноги, Элла.

– Для женщины это не так уж мало. Скажи еще что-нибудь приятное.

– Ноги – это главное твое достоинство, больше тебя любить не за что.

Элка смеется.

Я отключаю телефон и лезу под холодный душ. Надо помыться перед завтрашним разносом.

Но это завтра оказывается не таким страшным, как я ожидал. Шеф, конечно, вызвал на ковер с самого утра. Спросил, где это я у Чехова вычитал про умных читателей, я сказал, что это у него во всем творчестве, между строк. Родионыч понятливо наклонил голову. Потом сказал, чтоб я попрощался со всеми родственниками и как можно быстрее отбыл в командировку. На мой естественный вопрос, куда это меня направляет госпожа Кульбакина, последовал такой ответ:

– А в Ореховку. И ждет она от тебя классического произведения о нынешних нравах ее родной деревни.

– Виталий Родионович, она что, редакцией командует?

Шеф улыбнулся.

– Редакцией командую я. А поскольку Кульбакина усомнилась в твоих творческих способностях, то я решил ей таким образом доказать, что ты не только ерничать умеешь.

– Так вы тоже считаете, что я ерничаю?

– Я считаю, что ты много говоришь, Дробышев. Дня четыре тебе хватит? Нужен социальный материал. Потянет на полосу – дам полосу.

– А две?

Шеф скривился.

– Опять ерничаешь…

* * *

Дополнительную информацию о своей поездке в Ореховку я получил за пределами кабинета шефа, и она оказалась безрадостной. Если материал получится, полосу мне, конечно, дадут. Если не получится, то разгоном на летучке я не отделаюсь.

– Редактор настроен очень решительно, – сказал ответственный секретарь Чебураков важно. – Хватит, понимаешь, тебе в коротких штанишках бегать, надо журналистикой заниматься, а не хохмочки сочинять.

– Это редактор так сказал? – вежливо интересуюсь я у человека с очень неподходящей для серьезных, строгих глаз и сжатых вечно губ фамилией.

– Короче, Дробышев, вопрос стоит «или – или».

Наш ответсек не умеет не только писать, но и говорить, однако кое-что из его фраз я все-таки понимаю. Беру проштампованное им командировочное удостоверение и печально приветствую Эллу, идущую по коридору навстречу. Останавливаемся мы у кожаного дивана, огромного, старинного, невесть кем и зачем поставленного здесь.

– Чего напряженный такой?

– Заряд соответствующий получил, – бурчу я.

– Разрядимся? – Она кивает на диван. – Когда-то нам это помогало.

– Ну, ты даешь, – кручу я головой. – Шутки у тебя по утрам…

– Ничего я не даю. Впрочем, если хочешь, так дам, в деревне. В деревне есть сеновалы? Возьму и приеду через пару дней. Хочешь?

– Трава еще не выросла для косьбы, – говорю я. – И вообще не издевайся, у меня не то настроение.

С хреновым своим настроением я уложил дорожный чемоданчик – зубную пасту и две бутылки коньяка, сел в электричку и еще раз прокрутил в башке то, что узнал от знакомых ребят из пресс-службы УВД о гибели Солоховой. Две девки не поделили мужика, по пьянке подрались, одна пырнула другую ножом, попала точно в сердце. В общем, обычная бытовуха. Чего же шеф хочет? Социальной значимости. Показать, что народ спивается? Что нравы падают? Это такая новость… Стоит ли ради нее три часа тащиться на электричке, потом час на автобусе, потом, говорят, еще километров десять топать своим ходом, потому что автобусы в Ореховку из райцентра отменили – нет горючего. Обо всем этом я мог бы написать, не выходя из кабинета, между прочим. Просто, видно, насела на редактора Кульбакина, и шеф решил на время отослать меня подальше, пока страсти не улягутся. Если так, то спасибо ему.

Мне повезло – из электрички вскочил на подножку уже отходящего автобуса. Пока ехал, узнал, что в сам райцентр мне лучше не соваться, а надо слезть, не доезжая, на перекрестке, и топать по дороге вправо. Ждать попутки не стоит – машины ходят редко, хоть дорога в Ореховку и вымощена каменными плитами. За деревней когда-то военный городок был, вот туда трасса и вела.

Я поступил точно так, как инструктировали меня бабки-попутчицы. Они оказались во всем правы: дорога была сносной и пустой. Все десять километров я прошагал ножками, пока не вышел к длинному узкому водоему, по обе стороны которого стояли неровным рядком дома.

У крайней избы восседали на пригорке, как два сфинкса, две рыжие собаки и зорко следили за моим приближением. Я на всякий случай поискал взглядом какую-нибудь палку, но ничего не нашел. Псы поняли это и оскалились. Оба, как по команде, поднялись и уверенно пошли мне навстречу. Я остановился.

Псы издали глухой рык, и тут из прибрежных зарослей показался небритый человек в сапогах и красных трусах по колено.

– Сюда, – сказал он.

Сказанное, по всей видимости, относилось к собакам, поскольку они беспрекословно повернули и пошли на голос. Хотя, в принципе, пошел на голос и я.