Читать книгу Поцелуй Ехидны - Иван Митряйкин - Страница 16

Напивались не спеша, со вкусом. Между разговорами и перекурами. Влад не курил, но табачный дым переносил спокойно. В его детстве отец курил в доме и не просто в доме, а в любом месте и в любой комнате. Везде стояли пепельницы, наполненные окурками, и валялись столбики пепла. И нет ничего удивительного в том, что Влад еще в младших классах попробовал стать взрослым. Стащил у отца пару сигарет и покурил с другом Женькой. Нет, его не тошнило, ему не было плохо, ему просто не понравилось, и, покурив пару дней, он бросил эту гадость. Да и Женька тоже. Когда Влад немного подрос, то свою комнату и зал, где стоял телевизор, сделал зоной, свободной от курения. Не без боя, конечно, но отец начал ходить курить на кухню во время рекламы. А позже, когда у сестры родилась дочь, ему пришлось переселиться с сигаретами на веранду. Потом сестра с мужем переехали жить в столицу, но в доме уже никто не курил. И все же, каким бы привычным ни был дым сигарет, время от времени Влад выходил в большой зал котельной проветрить голову.

Когда к нему присоединился захмелевший уже Корнил, Влад поинтересовался:

– А для чего в директорский кабинет отдельная труба отопления? Он что, мерзнет?

– Не знаю. Может, у него там оранжерея, и он цветы выращивает. Кактусы или как там эти?.. Орхидеи или коноплю.

– Так у него же там места не особо много, обычный кабинет. Цветов я там не видел. Нет там места для оранжереи.

– Обычный? А ты картину там видел?

– Ну да, что-то египетское, пожалуй.

– Неважно. Ты на картину обратил внимание, а того, что она висит на двери, не заметил. Там у него еще помещение, спальня, наверное. Зигмундович одно время даже жил там. И туалет тоже есть, с умывальником, может, ванна или кабина. Трубы снизу выходят в канализацию. А что еще – не знаю, да и никто не знает. На моей памяти никто туда не заходил.

– А Борода? – вспомнил Влад предполагавшегося собутыльника.

– А кто его знает, может, и заходил, а может, и нет, он же даже как выпьет, то больше молчит. Кстати, видишь? Вон свет в его кабинете. – Корнил кивнул на окно.

Влад посмотрел: окно директора светилось тусклым красным светом в ночной темноте. Других огней нигде не было – значит, это не отблеск, а действительно что-то светится в директорском кабинете.

Дверь скрипнула, впустив прохладный осенний воздух, а вместе с ним вошел сторож Вася по прозвищу Борода.

– Доброй ночи, – поздоровался он и посмотрел на Влада. – А ты что здесь делаешь? – Перевел взгляд на Корнила. – Владимир, почему у тебя посторонние на объекте?

– А он не посторонний, – сфокусировав взгляд на спрашивающем, отмахнулся Корнил. – Он наш работник, этот… как его?.. Психиатр.

– Психолог, – поправил Влад, для него это было существенное различие.

– И проверяет он психологическое состояние котлов.

Было непонятно, шутит Борода или на самом деле недоволен тем, что в котельной гости, хотя, как слышал Влад от работников школы, выпить тот не отказывался никогда.

– Да, проверяю, – согласился Влад. – Правый котел годен к работе, а вот у левого состояние нестабильное. Я могу отметить вторичную девиацию, и то, что его девиации носят психологический характер. Поподробней? – спросил он у слушавших его мужиков, те рефлекторно кивнули. – Так вот, согласно Фрейду, большинство наших моральных качеств происходят из самоограничений, которым мы обучаемся в раннем детстве. В течение так называемой Эдиповой фазы развития. И в данном случае, вследствие особого характера взаимоотношений с истопником, у левого котла выработались подобные самоограничения и, соответственно, отсутствует основное чувство моральности. В итоге он замкнулся на себе и находит удовольствие в насилии как таковом. Первичный диагноз: психопат. Ой, я же не имею права ставить диагноз. Давайте пройдем в кабинет, и я выпишу вам направление к специалисту. – Влад замолчал в ожидании.

Первым засмеялся Борода, следом послушно захихикал Корнил.

– Как я вижу по настроению, выпить у вас еще есть, – смахивая выступившие слезы, подвел итог Борода. – Пошли, посижу с вами, что ли. Только недолго. Еще обход делать. Ты, парень, не обижайся, но после пропажи ребенка ужесточили меры безопасности, и тебя как бы здесь быть не должно.

– Но я же уже здесь.

– Ты ошибаешься, нет тебя здесь.

– Нет, так нет, коньяк есть, а меня нет, вам больше достанется. Как проходят поиски?

– Недавно уехали водолазы, все бесполезно. Озера глубокие, грязные, мутные. Ничего в них не видно. Ничего не найдешь. Бес-по-лез-но.

Влад не стал возражать, Борода был одним из старейших работников школы, всю жизнь провел в этих краях и знал их как свои пять пальцев.

Они пошли в комнатку, Корнил достал третий стакан, Влад принес вторую бутылку и начал ее открывать.

– Погоди, – остановил его Борода, доставая из внутреннего кармана плоскую красивую бутылку. – Мою попробуем. Настаиваю с родиолой розовой да ягодками специальными. Для здоровья жуть как полезные.

– Ты серьезно? Полезными? – недоверчиво спросил Влад.

– А ты у моих соседок спроси, полезны мне эти ягодки или нет. У всех трех, – усмехнулся Борода, и Корнил быстренько подставил свой стакан.

Когда Борода махнул два раза по полстакана и, придя в благодушное настроение, закурил, Влад поинтересовался:

– А почему именно Борода? Фамилия ведь у тебя другая.

– Сапогов моя фамилия, не очень благозвучная, – пуская дым в потолок, ответил сторож. – Я когда-то давно в карты проиграл желание. А желание было простое: год не бриться. Карточный долг, сам понимаешь, – он махнул рукой, – вот и прицепилась кличка. Потом я как-то привык и стал отпускать бороду периодически. Вот и вся загадка.

– Там, в зале, где котлы, через окно видно, что у Феликса Зигмундовича свет горит в кабинете. Не знаешь, что там светится?

– Ты, наверное, уже двадцатый, кто этот вопрос задает. Аквариум там у него или террариум. Я точно не знаю. Может, и то, и другое. Он же какой-то биолог-зоолог. Всякая арахнология и герпетология.

– Двадцатый? А сколько человек работает в школе?

– Насколько я помню, то было более двухсот семидесяти. Но это включая всех: педагоги, воспитатели, обслуживающий персонал. А по раздельности не знаю. Спроси в отделе кадров, если интересует.

Выпили еще по чуть-чуть. Настойка было темной и терпкой. Пилась приятно, но немного вязала рот, как недоспелая хурма. Владу она понравилась. Прихватив с собой наполненный на треть стакан и отмахиваясь от табачного дыма, исходящего уже от двух курильщиков, он вышел в большой зал. Надо было договориться курить именно тут, но он же в гостях, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Он достал телефон – связи нет. Забытое сетевым богом место. Влад знал, что если походить, поискать, то точка где-то найдется. Воспитатели бегали сюда звонить. Ему очень хотелось позвонить Инге, но он понимал, что делать этого сейчас не стоит. И не поддался искушению.

Залпом допив настойку, Влад засунул телефон в карман и вернулся в комнату. Там Корнил что-то пытался доказать Бороде:

– А вот твои? Что, никого не репрессировали?

– Нет, мои все полегли за Родину, надо так было, выхода не было.

– Как не было? Мы бы могли…

– Даже не начинай, – прервал его Борода.

Видимо, этот спор происходил не в первый раз, и спорили они уже по привычке, без злобы, зная все доводы друг друга.

Борода повернулся к Владу:

– Ты служил?

– Как и все, – пожал плечами Влад, словно ему было стыдно за армию и за то, что он в ней служил. О реальной своей службе он не распространялся, даже пьяный. Считал, что то, чем они занимались, это не история для нетрезвых компаний малознакомых людей.

– Вот и все сейчас служат, как все, – сказал Борода. – Нет на вас Сталина! Как ты к Сталину относишься?

Влад неопределенно махнул рукой, молясь, чтобы Борода принял это за какой-нибудь ответ. Главное, чтобы принял, а ответ додумает уже сам.

Получилось.

– А вот зря, зря вы так, молодой человек…

– Началось, – пробормотал Корнил, потушил окурок и откинулся на спинку дивана, устраиваясь поудобней.

– Вот ты психолог, – продолжал Борода, – а я в этих науках не силен, но уже очень много лет работаю в этой школе, да и живу долго. И я постоянно удивляюсь тому, как люди возмущаются, когда какая-нибудь отсоединившаяся и обретшая независимость и самостоятельность страна наезжает на Россию. Люди негодуют и не проявляют терпения в те моменты, когда их дети достигают подросткового возраста и начинают пробовать свои силы, не слушают родителей, огрызаются, дерутся, даже в тех семьях, где рукоприкладства не практиковалось. Это их всех возмущает, они кричат: «Как так, неблагодарные, мы им дали жизнь, мы поставили их на ноги, а они на нас…» и так далее.

– И при чем здесь Сталин, – не выдержал лекции захмелевший Влад.

– Погоди, – повел рукой Борода, – сейчас всё будет. Бери. – Глухо звякнули граненые стаканы, и он продолжил, даже не закусив: – И эти же люди критикуют, ругают и обвиняют Сталина. Неужели мы так отупели, что не можем провести параллель и соединить такие понятия как Семья, Родина, Вождь, Отец, Власть, Сталин? Все везде одинаково, что в большой семье, что в маленькой человеческой. По нашим человеческим меркам прошло уже очень много времени с создания Советского Союза, да и с развала тоже. А вот с точки зрения Истории, с высоты Времени, мы дети… нет, не дети – подростки, которые выросли в большой и не всегда дружной семье. Это я сейчас и про бывшие республики, и про особо «умных» противников Иосифа Виссарионовича. Смотри, – Борода махнул рукой, опрокинув стаканы, но даже не заметил этого, – был отец, создавший эту семью. Именно создал, отбив ее у врагов и объединив этих сирот, усыновил и дал свою фамилию. В семьях бывает по-разному, тебе ли не знать. И в этой некоторых детей периодически пороли ремнем, но в те времена выпороть непослушного ребенка считалось правильным действием и никого это не удивляло. И все гордились своей семьей и своим отцом. И поротые, и не поротые. Но вот детки подросли на родительских харчах, получили хорошее образование за родительский счет и как итог решили жить отдельно, отгородились границами и сразу почему-то вспомнили тот родительский ремень. И начали кричать, что отец-то наш был плохой, он нам запрещал пить стеклоочиститель, торговать наркотой, прославлять и защищать терроризм, барыжить, мешал деградировать. Он нарушал наши права. И все сразу же забыли, что только благодаря ему они сейчас живы и здоровы. И вроде бы отделились, живите, хрен с вами. Но подросток, он на то и подросток, что умом еще не крепок, он ищет виноватых в своей подростковой незрелости и пробует самоутвердиться, повышая голос на тень того, на кого и взгляд поднять боялся. И это ведь относится и к бывшим нашим сестрам-странам, и к соседям, и к людям, и… – Борода горестно махнул рукой и закурил. – Заболтался я с вами что-то. Пойду обход сделаю. Может, еще зайду, а может, и нет. Ты, парень, на территорию не ходи, в темноте опасно, ноги можно поломать, а то и голову. Яма на яме.

Борода встал и направился к двери. Спина его сгорбилась совсем уж по-стариковски. Было видно, что он устал, очень устал – и не от работы. Скрипнула дверь, наступила тишина. Только сопел задремавший Корнил, да было слышно, как по трубам в сторону школы уходит нагретая вода.