Читать книгу Еще один день. Сборник рассказов - Иван Олегович Катков - Страница 3

Той осенью на медкомиссии я не прошел психиатра. Старичка смутили мои порезы на запястье. Жалкие потуги на суицид, дань подростковой моде. В итоге врач выписал направление в областную психиатрическую больницу.

На следующий день, с сумкой в одной руке, и направлением в другой, я отправился в дурку. Прыгнул в холодный автобус, и через пару часов был на месте.

Передо мной предстала готичная архитектура больничного городка. Высокий бетонный забор. Беспорядочно натыканные ветхие облезлые здания. Длинная асфальтированная дорожка петляла, рассеиваясь в разные стороны. Мне нужно было найти десятое отделение. Отделение призывников.

– Девушка, – окликнул я симпатичную медсестру в белом халатике и наброшенной на плечи курточкой, – не подскажете, где тут у вас десятое отделение?

Даже не взглянув на меня, она махнула рукой в сторону, и засеменила дальше.

Дойдя до двухэтажного кирпичного здания, я позвонил. Лязгнул замок и дверь открылась.

– Поступающий? – спросила полная женщина с пучком седых волос.

– Угу, – кивнул я.

– Заходи.

В небольшом холле, чуть поодаль от стола дежурной медсестры, располагались откидные сиденья. В конце коридора были туалет, комната санитарок, и кабинет старшей медсестры Галины Васильевны. Гали – Васи, как сообщили мне позже. Слева по коридору находились третья и четвертая палаты. Еще две были на втором этаже, рядом с пустующей комнатой отдыха.

Чувствуя спиной подозрительные взгляды больничных старожилов, я побрел к кабинету Гали – Васи. Меня попросили

подождать. Забравшись на подоконник, я стал изучать пациентов. Прошел один. Равнодушный взгляд, походка вразвалочку, треники, голый торс. Гопник провинциального розлива. За ним прошаркали двое неформалов. «Тоннели» в ушах, проколотые носы, тату. Ага, публика разношерстая. Все не так уж и плохо. Вскоре Галя – Вася пригласила войти. Заполнила какие – то бумаги, побросала в папку с моим личным делом, и велела занимать койку в четвертой палате.

Меня встретили десять тоскливых физиономий. Двое играли в нарды, кто – то разгадывал сканворд, а кто – то, лежа на животе, читал книгу. Парни, как парни. На первый взгляд вполне адекватные. Наполеонов, гитлеров и робеспьеров среди них, судя по всему, не было.

Я представился, поздоровался, и опустился на койку. Жесткую до невозможности. Матрац был чуть толще блина, а жиденькая подушка забилась в щель у изголовья. Ну да ладно, не барышня, потерплю. Переодевшись в спортивку, я загнал сумку под кровать, надвинул сланцы, и отправился покурить в туалет.

Кабинки в сортире не предусматривались. Восемь дыр – и все удобства. Трое испражнялись, а коренастый азербайджанец, глядя в осколок зеркала, брился. Я закурил. В туалет вошел толстяк. Длинные сальные волосы, в ухе покачивалась массивная серьга. На нем была майка с надписью «NOFX» и камуфляжные штаны.

– Давно здесь? – спросил он, закуривая.

– Минут сорок.

– Ясно. Я и сам только что прибыл. А ты откуда?

– Из «Дуста», – затянулся я, отворачиваясь от рыжего паренька, который усердно подтирал зад.

– Понятно все. А я из Нижнего…

****

В общем, контакт был налажен. Шулю, так он представился, положили в мою палату. Он оказался очень общительным и веселым. Рассказал, что «басит» в панк – команде «Stop brain», и на следующий год они запишут альбом. За болтовней мы не заметили, как подкралось время обеда. В пластмассовой миске плавали крупно порубленные куски капусты. Ляпушка серой каши на второе. И стакан бледного компота с бромом – на третье. Поклевав кашу, я отнес миску к мойке. Шуля попросил добавки.

– Как ты можешь это жрать? – поморщился я.

– Да ладно, – скреб ложкой он, – у меня желудок и гвозди переваривал.

Я вышел из столовой и опустился на сиденье в холле. Рядом за столом сидела дежурная медсестра и что – то записывала в журнал.

Поглаживая себя по животу, выполз Шуля.

– Нормалек, – подмигнул он, – жить можно.

– Пойдем, что ли, покурим, – поднялся я.

Потопали в туалет. Человек пять стояло полукругом около умывальника. Когда дверь за нами хлопнула, все резко обернулись. Я успел заметить, как один из них спрятал бутылку водки за спину, но увидев нас, достал обратно.

– Давай, не тормози, – сказал ему плечистый парень в черной безрукавке, и, взяв бутылку, глотнул.

– Новенькие, бухать будете? – спросил он, закусывая конфетой.

– Да ладно, – отмахнулся я, – че уж тут пить – то. У меня сотыга есть, может еще намутим?

– И у меня полтос, – поддержал Шуля.

– Че, можно, – сказал парень, – ща Киселя зашлем… Меня, кстати, Леха зовут.

Пожали руки. Чтоб купить водки, гонцу приходилось спускаться по связанным простыням из окна второго этажа. Окна на первом были зарешечены. Минут через двадцать тщедушный мальчишка принес, обернутые олимпийкой, пару бутылок водки. Леха отвинтил крышку, в ноздри ударил резкий запах спирта.

– Не потравимся? – недоверчиво покосился я.

– Да не, – мотнул головой Леха, – постоянно ее берем.

Пили быстро и осторожно. Раздавили литр на шестерых, покурили, и разошлись по палатам. За весь день, кроме больничной каши, я ничего не ел, поэтому меня развезло. Прямо в сланцах завалился на койку и уснул.

****

Проснулся я от оглушительного клича Кинг – Конга. Рослая медсестра с грубым низким голосом.

– Субботин, Шулешов, Алексеенко, Каталов, Эрдман – на анализы!

Ребята лениво вставали с коек, зевали, потирали глаза и потягивались.

– Каталов, – медсестра подергала меня за штанину, – тебе че, особое приглашение нужно?! Вставай давай!

Я поднялся. Странно, но голова совсем не болела. Будто и не пил вчера. Дошел до сортира, отвернул кран, напился ледяной воды, поплескал на лицо, закинул в рот жвачку, и почесал в процедурную.

Первого вызвали Филю Эрдмана. Тощего, длинного, с острым крючковатым носом. И пока мы его ждали, старожил из первой палаты поведал нам любопытную историю. Оказывается процесс сдачи анализов в нашем отделении носил сакральный характер. Называли его обрядом посвящения.

– Вот заходишь ты в кабинет, – говорил он тоном мудрого старца, – медсестра командует – спускай штаны! Ты послушно приспускаешь штаны. Встань раком! Ты нагибаешься. Она берет спицу с ватным тампоном на конце и всаживает тебе в зад. Те же операции она проделывает с носом и горлом. Ничего особенного, конечно, но с жопой все – таки унизительно.

– Да уж, – усмехнулся я, – обалденная история.

– А откосить можно как – нибудь? – с надеждой спросил Шуля.

– Неа, один хрен сдавать придется, – развеял все сомнения рассказчик.

С трудом переставляя ноги, вышел Филя. На лице его читалось тоска и отчаяние. Сидящие в коридоре дружно зааплодировали.

****

По вечерам в наши окна тарабанили «педовки». Девчушки 14—15 лет, но не полоумные из соседнего корпуса, а нормальные, живущие неподалеку от больничного городка. Их, конечно, гоняли медсестры и охранник Женя, но они все равно почти каждый вечер дежурили под нашими окнами. Хихикали и показывали неприличные знаки.

– Вот в наше время, – поучала их пожилая медсестра, – девчата к офицерам бегали. Чего вас – то к дуракам так тянет?!

****

На ночь в отделении оставалась дежурная медсестра и охранник. Мужик лет сорока – сорока пяти, похожий на отставного военного. В одно из своих дежурств они решили выпить. Накрыли стол в процедурной и приглушенно включили музыку. Сначала все было спокойно. Но ближе к полуночи сестра стала хохотать и подпевать Кадышевой. Из процедурной тянулся табачный дым. Потом они что – то разбили.

– Уроды, епт, – ворочаясь, поднял голову Юрка, – пацаны, хлопните чем – нибудь по «титану», чтоб они там позатыкались!

Матерясь, Шуля сбросил одеяло, поднялся, и принялся колотить по баку столовой ложкой. Дверь в конце коридора грохнула и послышались гулкие частые шаги.

– Чуваки! – вскрикнул Шуля, – там охранник к нам ломится! С ножом!

Прокричав, он нырнул под кровать.

Охранник забежал в палату и хлопнул ладонью по выключателю. Свет зажегся, и мы увидели запыхавшегося дядю Женю в расстегнутой гимнастерке и семейниках. В руке он сжимал скальпель. Его губы дрожали, глаза были стеклянные.

– Подъем! – проревел цербер, размахивая скальпелем.

– Дядь Жень, иди ты на хер, – перевернулся на другой бок Леха, – новенькие, – пробормотал он в стену, – не заморачивайтесь, он контуженый.

– Подъем, твари!!!

– Лех, – сказал Юрка, – осади ты его, спать охота.

– Ладно, – Леха нехотя перевернулся на спину, и, заложив руки за голову, крикнул:

– Сержант Лебедев!

– Я! – охранник со звоном отбросил скальпель и вытянулся по стойке смирно.

– Отбой!

– Есть! – выпалил дядя Женя, лег на пол и закрыл глаза. Он шумно дышал. Волосатая грудь его тяжело вздымалась.

Вошла медсестра. Присела, сделала ему в вену укол, поднялась, расправила халат и сказала:

– Мальчики, вы уж извините нас, мы тут пошумели немножко… День рождения у меня сегодня. Будьте добреньки, оттащите его в холл.

Шуля высунул голову из – под кровати.

– Поздравляем, – недовольно пробурчал Антон, схватил контуженного за ногу и поволок по коридору.

– Ну как, весело у нас? – повернулся ко мне Леха.

– Не то слово, – выдохнул я. – Слышь, Лех?

– А.

– А он что, и порезать бы смог?

– Да запросто, – усмехнулся Леха, – с ними главное вести себя правильно. Не ссать. Они же как звери – чувствуют страх, и нападают.

– Откуда ты все это знаешь – то?

– У меня батя в Афгане воевал, – сказал он, отворачиваясь к стене, – ну все, давай, я залипаю уже…

****

Утром я услышал голос санитарки.

– Кто дежурный по завтраку? – спросила она, заглянув в палату.

Понятное дело, никто не отзывался.

– Я дежурный, – сказал я, и добавил: с Шулешовым.

– Хорошо. Давайте только поживей, мальчишки.

Я встал, быстро оделся и стал будить Шулю.

– Санек, – толкал я его в бок, – пойдем за завтраком сгоняем. Вставай, хоть воздухом подышим, может пивка успеем зацепить.

– Идем, – открыл глаза он, услышав магическое слово «пиво».

Санитарка выдала нам фуфайки и мы выбрались на улицу. Вдохнули бодрящего октябрьского воздуха, вкрутили в рот по сигаретке, и зашагали на кухню. Под ногами хрустели затянутые коркой лужи. На тополе горланила ворона.

– Смотри, – кивнул в сторону Шуля, – психов выгуливают.

По аллее ползла странная колонна из пяти человек. Локомотивом, сжимая в кулачище веревку, шел матерый санитар. Конец веревки держал его коллега. А между ними, связанные по рукам, плелись «пассажиры». На них были огромные сапоги, клетчатые шаровары путались в коленях. Объеденные ушанки загадочным образом держались на их лбах или затылках. Больные смотрели строго перед собой, и, кажется, не моргали.

«Кого Юпитер хочет погубить, того лишает разума» – припомнил я слова кого – то из великих.

Пройдя метров сто, мы оказались у серого здания с металлическим лотком для приемки хлеба. Поодаль четверо наших ребят выгружали из машины сетки с капустой и луком. Парни трудились за еду. После работы их от пуза кормили. Шуля приветливо махнул им. Один из них кивнул в ответ. У заднего входа толпились пациенты.

– Пойдем, – сказал Шуля, – нам туда, походу.

Как только мы подошли ко входу, меня схватила за рукав бабушка в пуховой шали и грязном бордовом пальтишке.

– Николаш, сыночек, – заскулила она, – ты не видал мою кошку Графочку? Аграфену? Вот ведь что, убегла куда – то и не сыщешь…

– Свали, бабуля, не до тебя, – я вырвал руку и мы поспешно вошли в кухню.

Несмотря на то, что работали вентиляторы, внутри было душновато. Пахло выпечкой, котлетами и тушеным мясом. Все это изобилие повара носили большими противнями. Носили неизвестно куда. Украдкой заглянув в бадью с супом, я увидел плавающие там куски мяса. Вспомнил нашу баланду и по – волчьи облизнулся.

– Из десятого? – спросила повариха. Белый халат смотрелся на ней как кожа на барабане.

– Из него, – ответил Шуля.

– Не готово еще. Через час придете.

– О, кей, – сказал я, хитро подмигнув Шуле, – помчали за пивом.

Вышли, и поплыли в сторону ларьков.

****

На пятый день пребывания в этом богонеугодном заведении меня вызвали к психиатру. Мне повезло – я попал к молоденькой дамочке. (Беседовать с ветхозаветной бабулей из соседнего кабинета – удовольствие сомнительное). Это была полногрудая шатенка с длинными блестящими локонами. Кэтрин Зета – Джонс, ни дать, ни взять.

«И что она забыла в этой дыре, – подумал я, – совсем не подходящая среда для такой орхидеи».

Кэтрин сидела за столом и листала какой – то глянцевый журнальчик.

– Здрасьте, – сказал я, развалившись на стуле.

– Сядь нормально, – рявкнула орхидея, моментально разбив всю мою хрупкую лирику.

Я подобрался.

– Фамилия? – спросила она, отложив наконец журнал.

– Чья? – решил поиздеваться я.

– Ну не моя же, – ответила звезда Голливуда, сверля меня взглядом.

– Моя фамилия, – кивнул я на папку перед ней, – огромными красными буквами увековечена здесь.

– Умный?

– Был бы умный, – вздохнул я, – сюда бы не загремел.

Кэтрин разложила на столе какие – то карточки с рисунками.

– Что здесь изображено? – ткнула она ноготком в одну из них.

– Кремль, – без раздумий ответил я.

– В шестое хочешь? – пригрозила орхидея.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал я, вглядываясь в замысловатые узоры, – Лев Толстой в «Ясной поляне». Здесь отчетливо видно, как он плугом пашет землю. И Софья Андреевна тут. Сидит на веранде, чайком балуется.

– Здесь что? – с каменным лицом Кэтрин придвинула следующую карточку.

– Купель Силоамская. И сады Армиды.

– Хорошо, так и запишем, – она раскрыла папку и взглянула на меня исподлобья.

– Пишите, пишите, – не унимался я. – Девушка, я вас очень прошу, поставьте мне диагноз – «хронический раздолбай с прогрессирующей формой легкомыслия», не ошибетесь.

С едва заметной улыбкой Кэтрин записала в моем личном деле «здоров».

– А что вы делаете сегодня вечером? – спросил я, поднимаясь.

– Ой, иди уже, Дон Жопен. Давай следующего зови.

****

Как – то раз друзья привезли Лехе травы. Шуля дуть отказался, и, дождавшись отбоя, мы пошли в туалет вдвоем. Леха достал из кармана пипетку, втянул с ладони траву, и протянул мне. Я затянулся, покашлял и передал Лехе. Покурив, мы вернулись в палату, и стали уничтожать все свои съестные заначки. Ребята давно спали, а мы сидели на своих койках и чавкали.

– Ты как? – едва сдерживая смех, полушепотом спросил Леха.

– Нормуль, – ответил я, выдавив колбасный паштет в рот, – не спалиться бы только…

– Ложись, и не спалишься, – Леха смял пакет из – под чипсов и убрал в сумку.

Я прилег. Уткнув голову в подушку, мой сокурыш глухо смеялся.

Вскоре я отключился и увидел идиотский сон. Снились мне фигуристки. Выступали они на стадионе. Я сижу на трибуне. Вокруг меня странные люди бандитского вида. На них телогрейки, ватные штаны и валенки. А я почему – то голый. Звучит гимн России. Вдруг кто – то толкает меня в спину, и я падаю на лед. Ко мне подкатывают фигуристки, хватают за руки, за ноги и тянут в разные стороны. Гимн смолкает. Люди на трибунах в ожидании замирают. Легко разорвав меня на части, фигуристки скользят по кругу, демонстрируя публике мои фрагменты. Затем выбрасывают их на трибуну. Вступает торжественная музыка. Начинается хаос. Все дерутся за куски человечины. И тут я обнаруживаю себя в беснующейся толпе. Пытаюсь отобрать свою ногу у небритого мужика с приплюснутым носом. С большим трудом мне это удается. Мужик падает на колени и рыдает. Я жадно впиваюсь зубами в ляжку, и понимаю, что ем жареную баранину. А рядом дети. Грязные, неухоженные. Фигуристки смотрят на меня с укором и в один голос твердят: «Зачем отнял у маленького?! Зачем отнял у маленького?! Верни украденное!» Мне становится ужасно стыдно.

– Он первый начал, – краснея, оправдываюсь я, и отдаю кусок ребенку.

Мда, наверное, Кэтрин все же ошиблась с диагнозом. Думаю, что здоровые таких снов не видят. Даже по накуре.

****

Потом в седьмом корпусе мне сделали энцефалограмму.

Выйдя из кабинета, я заметил интересного пациента. Он был в широкополой фетровой шляпе, кожаных мокасинах и махровом халате.

Пушистые седые бакенбарды и бледная кожа делали его похожим на аристократа 19 века. Старичок сидел в коридоре на стульчике и читал книгу. Я присмотрелся – Хорхе Луис Борхес «избранное».

– Молодой человек, – поднял голову он, когда я проходил мимо, – постойте.

Я остановился. Аристократ закрыл книгу, заложив страницу пальцем.

– А вы знаете, в чем заключается основная философская проблема человечества?

– Понятия не имею, – ответил я, и хотел уйти.

– Самоубийство! – вдруг вскрикнул старик. Его скрипучий голос разнесся по коридору.

– В смысле?

– Решить стоит или не стоит жизнь того, чтобы прожить ее, значит ответить на основной вопрос философии, – вдумчиво проговорил он, и, раскрыв книгу, склонил голову. – Почитайте Камю, – добавил он вполголоса, – многое поймете.

– Обязательно, – пообещал я и зашагал к выходу.

Старик расхохотался. Злобно и оглушительно.

****

Через двенадцать дней меня выписали. В армию я так и не попал. (На повторном обследовании хирург выявил у меня сколиоз второй степени). И на философский вопрос все еще не ответил.