Читать книгу Десять жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин - Иван Просветов - Страница 6

Взрыв на Аптекарском острове был слышен на восемь верст вокруг. Два террориста, переодетые жандармами, прошли в приемную на даче премьер-министра и, когда охрана заподозрила неладное, швырнули на пол принесенные портфели с криками «Да здравствует революция!». Следом за взрывом, потрясшим дом, полыхнуло у подъезда – боевики в подъехавшем ландо задействовали свои бомбы. Петербург ужаснулся: 25 раненых, среди них дочь и сын Столыпина, 24 погибших, не считая самих террористов. Сам Столыпин не пострадал, лишь чернильница опрокинулась на хозяина.

Покушение случилось 12 августа 1906 года, спустя месяц после назначения Петра Аркадьевича главой Совета министров с сохранением в должности министра внутренних дел. Накануне повышения Столыпин убедил Николая II распустить строптивую Думу и объявить новые выборы. О том, с чьей помощью государь составил манифест, никто не узнал. Террористы будто предчувствовали, что именно этот сановник сумеет заглушить революционное брожение в России. Правда, эсеры-максималисты покушались не столько на человека, сколько на статус. Что может быть внушительнее убийства второго лица в империи, если первое лицо не достать?

Будучи только министром внутренних дел, Столыпин пригласил для беседы Сергея Сыромятникова, на тот момент сотрудника газеты «Слово». «Единственным средством успокоения [общества] он считал укрепление и развитие народного представительства, – вспоминал о той встрече Сигма. – Его интересовала та часть печати, на которую могло опереться правительство»[39]. Став премьером, Столыпин осуществил свой интерес. 9 июня 1906 года он отправил губернатору Санкт-Петербурга конфиденциальный циркуляр: «Ввиду появления массы новых столичных и провинциальных газет, распространяющих ложные сведения о событиях в России, и во избежание неправильного или тенденциозного толкования вносимых правительством в Государственную думу законопроектов, Совет министров признал необходимым избрать один из существующих частных органов столичной печати, посредством которого сообщались бы верные фактические данные по всем наиболее важным вопросам и событиям… По соглашению с действительным статским советником Воейковым и отставным гвардии капитаном Брискорном, которым принадлежит выходящая в Петербурге газета «Россия», эта газета, начиная с 8 июня, увеличена до обычного размера политических газет, причем она будет издаваться во всем, что касается законопроектов, действий, предложений и распоряжений правительства и правительственных должностных лиц при ближайшем руководстве и содействии образованного при Главном управлении по делам печати отдела повременной печати»[40].

Пост редактора-издателя «России» занял некто Животовский. Но настоящим ее редактором стал Сергей Сыромятников, а управляющим – Илья Гурлянд, член совета министра внутренних дел. «Министерская газета «Россия» заменила официальное «Русское государство» (чистоплотный господин Сыромятников вместо нечистоплотного Гурьева), – иронизировал бывший премьер-министр Сергей Витте. – Столыпин наивно воображал, что он введет в заблуждение общественное мнение. Конечно, эта наивная хитрость никого в заблуждение не ввела. Вся Россия отлично знала, что газета «Россия» есть правительственный орган, содержащийся за счет правительства, секретных фондов и доходов «Правительственного вестника»[41]. Витте не преувеличивал – уже в 1907 году «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» в очередном томе разъяснял: «Россия» – политическая и литературная газета; издается в СПб. с 1 ноября 1905 г. Первоначально маленькая газета. После прекращения «Рус. государства» превратилась в 1906 г., при ближайшем участии С. Н. Сыромятникова, И. Я. Гурлянда и А. Н. Гурьева, в официозный орган Министерства внутренних дел». Печаталась «Россия» в типографии МВД – там же, где «Правительственный вестник».

Василий Янчевецкий, работая редактором, числился одновременно сотрудником МВД: «Приказом по Министерству внутренних дел от 3 ноября 1906 г. переведен на службу в сие министерство, с причислением к оному. Откомандирован для занятий в Главное управление по делам печати»[42].

Сигма считал, и не без оснований, что русская революция – это мерзость и безумие. И потому не стеснялся преувеличивать ее ужасы. Страницы «России» заполняли столбцы телеграфных сообщений со всей империи, где под заголовками «Революционные убийства», «Бомбы», «Жертвы революции» преступления на политической почве смешивались с обычной уголовщиной. Но и без того размах «мести народной» вызывал оторопь.

Всеобщего восстания и государственного переворота не произошло. Мятежи солдат и матросов в отдельных гарнизонах на Балтике были подавлены. Деревня еще волновалась, но усмирялась силой и словом (выкупные платежи за землю отменялись, был издан указ о выходе крестьян из общины). Социалистические партии получили возможность легальной работы в Государственной думе. И тогда непримиримые борцы за свободу перешли к индивидуальному террору. Вот революционная калькуляция 1906 года: 738 должностных лиц убито, 972 – ранено. Покушались на всех служителей царизма, от городовых до генерал-губернаторов. 21 декабря боевик-эсер застрелил петербургского градоначальника, спустя неделю был убит главный военный прокурор империи.

Николай II, принимая Столыпина с докладом, заметил с горькой иронией, что на высших сановников охотятся как на куропаток. Премьер-министр ответил: «Ваше величество, идет гражданская война, которая пока что полностью в стране не закончена». В августе 1906 года по инициативе главного военного прокурора, поддержанной императором, Совет министров принял положение о военно-полевых судах. Для ускорения кары в случае явной виновности в нападениях на должностных лиц, убийствах, грабежах или же подготовке этих преступлений (революционные экспроприации были отдельной бедой: за год, начиная с октября 1905-го, совершено 940 ограблений финансовых учреждений, ущерб исчислялся миллионами рублей). Суды действовали до апреля 1907 года и вынесли 1102 смертных приговора, две трети из них привели в исполнение. Такого размаха казней Россия не знала с Пугачевского бунта.

* * *

Что думал о происходящем Василий Янчевецкий, веривший, что «нет ничего выше протеста во имя убежденной идеи»? Он ничуть не сочувствовал борцам за народное счастье.

«Откуда явились новые мясники, рвущие человеческое мясо во славу революции? – негодовал он, узнав об убийстве пензенского губернатора Александровского (на войне заведовавшего санитарной частью 1-й Маньчжурской армии). – В каких подпольях рождаются эти изверги, требующие, чтобы им дали власть устраивать лучшую жизнь? Смерть за смертью, могила за могилой…» За русской революцией – подлой, грабительской, совершаемой людьми без веры и без какой-либо любви к ближнему – он видел лишь одну положительную роль: бесчинства показали сладость мирного порядка и важность чистых нравственных начал[43].

Выпускающий редактор – работа ночная (печать газеты завершалась в четыре часа утра). От выпускающего в конечном счете зависело, что и как будет опубликовано в свежем выпуске. Но Янчевецкий не может не писать: время от времени, иногда под псевдонимом В. Ян, он публиковал в «России» рассказы-воспоминания и заметки на самые разные темы – освоение Сахалина и благоустройство Петербурга, современная педагогика и работа Государственной думы. И Янчевецкий не может не странствовать: осенью 1907 года он отправился со своей семьей в путешествие по Средиземному морю – от Константинополя до Каира, а летом 1909-го напросился в экспедицию Главного управления землеустройства. Увидел Белое и Карское моря, северные острова и печорскую тундру.

«Я много читал, много учился и много путешествовал, – напишет он через несколько лет в журнале, придуманном для гимназистов. – И все мне кажется мало, и я продолжаю и читать, и учиться, и путешествовать, потому что наша душа ненасытная, нам все хочется узнать, весь этот бесконечный мир, и сама смерть как будто бы не может остановить нашу жажду знаний». Как вспоминала дочь Женя, однажды летом, любуясь яхтами, рассекающими гладь Финского залива, Василий Григорьевич полушутя-полусерьезно воскликнул: «А яхта у нас обязательно будет, и на ней мы объедем весь мир!» «Зимой же, когда видение яхты тускнело от дыхания мороза, а мать покупкой нового дивана или кресла стремилась усилить притягательность семейного очага, отец (горячо любивший, впрочем, этот очаг) неизменно приговаривал: «Путнику нужна только пара добрых чемоданов, чтобы в любую минуту откликнуться на зов случая!» Случай не раз обращался к моему отцу, и чемоданы не успевали запылиться…»[44]

Янчевецкий по-прежнему романтик, сторонник «светлого, эллинского взгляда на жизнь», ценитель подлинного творчества. Он восхищается Врубелем, который, несмотря на душевную болезнь, создал ряд «фантастических картин, блещущих дикими замыслами гения». На первую книгу декадентского поэта Андрея Белого отзывается положительной рецензией: «Современный поэт живет в нервном шумящем городе, и живет всеми нервами, всеми волнениями этого человеческого муравейника. Здесь нельзя сочинять сонеты и стансы по трафаретке – здесь поэт есть эхо бурной жизни города».

И вместе с тем Василий Григорьевич болезненно реагирует на состояние общества после снятия запретов: новая литература и пресса заражены злобой и пессимизмом, свобода совести граничит с нигилизмом. «Требование нравственности в жизни скоро заставит и политические партии быть абсолютно честными и в программах, и в действиях… Это возрождение нравственности осудит черным укором всех кадетов, которые из-за заигрывания с левыми не решились высказать свое порицание убийцам и грабителям. Это же требование доброты и честности укажет соответственное место тем левым партиям, которые пользуются кровавыми деньгами…»[45]

Искренне, но несколько наивно. Парадокс: искренность и вера подводят Янчевецкого, когда он берется рассуждать на политические и социальные темы.

«Россия окружена врагами…» С этих слов начинается изданная им в 1908 году книга «Воспитание сверхчеловека» – сборник ранее напечатанных и еще не публиковавшихся статей, заметок и рассказов. Название заглавного сочинения – дань ницшеанству. Сверхчеловек – «возвышенное существо будущего», в котором объединятся образованность, сила, воля и нравственность. Василий Григорьевич, как и впечатливший его немецкий философ, противопоставляет монашеский и эллинский идеалы: первый подразумевает уступчивость, кротость, отказ от удовольствий и радостей, второй – наслаждение жизнью, стремление к победе и счастью на земле. По какому пути направить воспитание современного юношества? Янчевецкий пишет о важном, насущном и вроде бы не ошибается в оценках. Но философское эссе оборачивается геополитическим манифестом с нотками верноподданнического доклада. На земном шаре становится тесно жить, напоминает он. Германия и Австрия давно поглядывают на славянский восток, с другой стороны российские границы пробуют на прочность Китай и Япония. Враждебные силы сдерживает лишь страх перед миллионной русской армией. Нужно, чтобы все в империи было подготовлено к вероятным войнам, к великим мировым переворотам. Победит тот, кто будет более образован, культурен и силен. Пока что без всякой войны иностранные промышленники, купцы, акционеры всевозможных предприятий и даже наемные рабочие распространяются по всем концам России, побеждая русских своей высшей культурой, знаниями, умением работать, трезвостью, исправностью и упорством в достижении целей. Потому залог будущего счастья страны – в наилучшем воспитании детей. Их вообще необходимо готовить к борьбе на всех поприщах жизни. «Нынешняя русская школа совершенно не достигает своей задачи – воспитывать сильное поколение, – констатирует редактор столыпинской «России». – В мир школа должна выпускать образованных, энергичных и здоровых людей, которые могли бы успешно бороться за свою жизнь, за жизнь своей семьи, за свободу и независимость своей родины… Нужен сильный толчок образованию нашего юношества, чтобы мы шли все время вперед, развиваясь и двигая самостоятельно знание. Кто стоит, того опережают другие, кто отстал, тому нужно сделать двойные усилия, чтобы догнать и опередить. Я верю, что мы можем идти впереди других»[46].

Если не знать ничего об авторе этих строк, то при первом размышлении складывается образ офицера Генштаба или министерского чиновника с соответствующим мировоззрением, манерами и привычкой мыслить строгими правилами, схемами и общими категориями. Но такого превращения характера с Янчевецким не случилось.

* * *

«Невысокого роста, крепко и ловко сложенный, со смугловатым скуластым лицом, – которому маленькие, чуть обвисшие усики придавали монгольский характер, подчеркнутый острыми наблюдательными глазами, – он нравился нам спокойной уверенностью движений и необычайной выдержкой, – вспоминал поэт Всеволод Рождественский. – Никогда не повышая голоса, говорил он мягко, ясно, точно, был со всеми нами почти в приятельских отношениях, но строго соблюдая границу дозволенного… Предмет свой знал превосходно и все же никогда не мучил нас грамматикой и академической сушью. Страница учебника была для него только поводом к широкой, сверкающей остроумными замечаниями беседе. И как любили мы эти беседы!.. Об исторических лицах он говорил как о простых, давно знакомых ему людях, а в строфах поэтов, отошедших в вековое прошлое, открывал волнение и тревогу страстей, понятных и близких нашей жадной ко всему живому юности. Он был мастером широких, волнующих обобщений. От частного случая переходил к эпохе, исторические события в его передаче, кстати лишенной ложного приукрашенного пафоса, приобретали осмысленную стройность…»[47]

Да, это портрет Василия Григорьевича Янчевецкого, учителя латинского языка в 1-й Санкт-Петербургской мужской гимназии с 17 сентября 1908 года. Оставаясь выпускающим редактором газеты, нагрузку он поначалу взял небольшую – пять часов занятий в неделю. «Я представлял себе 50 человек, с которыми мне придется остаться наедине, их насмешливые глаза, следящие за каждым моим движением, – вспоминал он. – И меня мучила мысль, сумею ли я совладать с целым классом?»[48] Янчевецкий никогда никого ничему не учил. Но он прекрасно понимал, как надо общаться с детьми, поскольку помнил себя в детстве. «Если воспитанник имеет пятерку по одному предмету, то хотя бы он имел самые дурные отметки по другим – мальчик спасен, идет вперед. Если у ребенка появляется желание или мечта о чем-нибудь, постарайтесь помочь ему осуществить эту фантазию на деле. Можно ставить некоторые препятствия, чтобы ребенок научился в борьбе добиваться своей цели. Но только не осмеивайте его фантазию, какой бы смешной и «детской» она ни казалась»[49].

Дети – чуткие и внимательные существа – оценили необычный подход. Новый учитель не скупился на хорошие оценки и похвалу по заслугам и не наказывал за проказы. Он только настаивал на откровенности. Свидетельством взаимного доверия он считал тот факт, что «ни одной шалости в классе не осталось нераскрытой». Заслуженный авторитет был замечен руководством гимназии. В августе 1909 года по предложению попечительского совета Янчевецкий «допущен к исполнению обязанностей воспитателя в пансионе гимназии»[50].

Гимназия помогла ему пережить беду – смерть жены. Летом 1908 года в России свирепствовала холера, косившая тысячи людей в деревнях и городах, не исключая столицы. Мария заразилась, Василий три недели кряду посещал холерный барак, ухаживая за больной женой, но ничто не помогло. Видимо, тогда у него и появилась склонность забываться в творческой работе, помогающая не ломаться под ударами судьбы.

Овдовев, Василий Григорьевич с дочкой Женей перебрался из съемной квартиры в Гродненском переулке на Ивановскую, 7, где располагалась гимназия. Вместе с ними поселился брат Митя, беспокойная душа.

После войны Дмитрий обогнул полмира: Япония – Соединенные Штаты – Великобритания – Франция – Германия – Россия; не смог усидеть в Ревеле, вновь отправился на Дальний Восток, путешествовал по Амурскому краю, а по возвращении в Петербург согласился поехать корреспондентом «Нового времени» в Персию. Видел внезапную восточную революцию и скоротечную Гражданскую войну. И как обычно, оказывался в гуще событий. Василий читал его «Персидские письма»: «Бомбардировка Тегерана», «Отречение шаха», «Finis anarchiae»… Теперь Митя наконец-то решил пожить и поработать в Северной Пальмире[51].

В 1910 учебном году Василий Григорьевич взял на себя 10 часов уроков в неделю. И тогда же, с сентября, начал издавать еженедельный журнал «Ученик» (редакция на Невском, 112 – в здании главной конторы «России»). «Цель этого журнала не только предложить занимательное чтение, но и знакомить в нем с жизнью как она есть…» Поначалу довольно скромный по содержанию и оформлению, «Ученик» постепенно превратился в издание с подписчиками в столице и провинции: в Архангельске и Астрахани, Вятке и Чернигове, Одессе и Екатеринбурге, Тифлисе и Ташкенте, и даже за границей – в Париже и Токио.

Чего только не было на его страницах! Стихи и рассказы – серьезные, романтические, забавные; приключенческие романы с продолжением, повести «из современной жизни», биографии путешественников и изобретателей, исторические и естественно-научные очерки, литературные сочинения, корреспонденции и переписка читателей, спортивные репортажи, разнообразные новости со всего света, загадки-головоломки, скаутские советы, уроки электротехники, шахмат и бокса, заочные кружки по интересам – марки, фотография и так далее. А еще в «Ученике» печатался «Дневник Пети Петушкова», сочиняемый Василием Янчевецким. Его воображаемый автор был озорным, смелым, изобретательным, проказничал не со зла и старался не подводить товарищей. Он казался настолько настоящим, что в редакцию приходили письма на имя Петушкова.

Несколько рассказов для «Ученика» написала Ольга Янчевецкая, корректор газеты «Россия», жена. Василий Григорьевич не мог долго оставаться один.

* * *

Ольга Виноградова приехала в Петербург в 1905 году, сбежав от тетки из Севастополя. Пятнадцатилетняя гимназистка решила, что вполне может жить самостоятельно:

«У меня имелись 30 рублей и убеждение, что мне не нужна ничья помощь и никому я не должна быть обязана». Работала портнихой, прачкой, продавщицей в пекарне. Благодаря случайному знакомству Ольгу взяла под опеку княгиня Мария Дундукова-Корсакова. Когда девушка окончила гимназию, княгиня отправила ее в редакцию газеты «Россия» с запиской: «Обеспечьте по возможности моей воспитаннице какую-нибудь достойную работу».

Барышню с двумя косами до пола и корзинкой на руке встретил заместитель редактора. «Этот приятный господин вел себя, как мне казалось, сухо и по-деловому. Коротко и строго взглянул на меня, прочитал письмо и сказал: «Приходите завтра». А назавтра он был так же строг и сдержан. «Вы приняты на должность корректора. Приходите вечером в десять на работу». – «В десять часов вечера?» – «Да, – с насмешкой сказал Янчевецкий, – газеты печатают ночью». Молодые люди – в редакции обращали на меня внимание, и только Янчевецкий не замечал. Когда я приходила о чем-то его спросить, он отводил глаза в сторону и отвечал коротко и по-деловому. Я удивлялась: «Боже мой, что за человек этот Василий Григорьевич? Всегда сердит. Чем же я могла его обидеть?» Но однажды серьезный начальник предложил ей прогуляться по Елагину острову – и преобразился как по мановению волшебной палочки. Шутил так, что рассмешил Ольгу до слез. Про себя она удивлялась перемене, не допуская и мысли, что уважаемый Василий Григорьевич, оказывается, влюблен в свою корректоршу, пряча чувства за строгостью. А в другой раз… Он пригласил ее на обед, внезапно взял за руку и спросил: «Хотите, Олечка, быть моей женой?»[52]

Венчались в апреле 1909 года. Дмитрию пришлось съехать из общей квартиры. Впрочем, вскоре он сам связал себя узами брака, женившись на юной красавице Саше Огневой – дочери полтавского дворянина, окончившей в Петербурге Бестужевские курсы.

Василий Григорьевич делил себя между двумя редакциями, гимназией и семьей, пока в декабре 1910 года не попросил попечительский совет освободить его от обязанностей воспитателя. Но главное свое педагогическое начинание не оставил. Двумя месяцами ранее он предложил директору гимназии организовать отряд юных разведчиков «с целью развития в юношах самодеятельности, находчивости, умения ориентироваться во всякой обстановке и при природных обстоятельствах» – по системе Баден-Пауэлла.

Британский генерал-майор Баден-Пауэлл, герой Англо-бурской войны, собрал первую группу юных разведчиков в 1907 году, затем издал книгу Scouting for Boys. Он думал о благе своей родины и не предполагал, что скаутинг за короткий срок обретет популярность во многих странах мира. В России его идеи в числе первых оценил преподаватель латинского языка Янчевецкий. Будучи убежденным патриотом, он не считал зазорным учиться у Запада. Посмотрите, говорил Василий Григорьевич, на английского мальчика – у него на лице написано счастье от собственного существования, кипят силы и надежды на счастливое будущее. «Англичане использовали любовь детей к путешествиям, к убеганию в Америку, поэтому устроили детские кружки в лагерях, где дети живут совершенно как солдаты на маневрах, учатся приготовлять себе пищу, строить хижину, лодку, плот, чинить свое платье и обувь. Они делают большие походы, должны быть в состоянии находить дорогу без проводника, обращать внимание на солнце, месяц и звезды, на следы людей и животных… Все это имеет цель развития мужественности, находчивости, выносливости и любви к родине и природе».

Иногда взаимность можно измерить цифрами. За тот месяц, что ушел у Янчевецкого на подготовку программы занятий и поиск наставников, число желающих вступить в отряд выросло с 30 до 200 учеников, в том числе из других гимназий. Василий Григорьевич обещал научить, как пользоваться компасом, оказывать помощь в несчастных случаях и строить мосты из гимнастических шестов. Но при этом разведчики должны были окапывать деревья и огород во дворе гимназии столь же усердно, как и ходить в дозоры. Любопытствующие сразу отсеялись. 2 января 1911 года, не дожидаясь одобрения Министерства народного просвещения, Янчевецкий повел своих разведчиков в первый поход – в Царское Село, на встречу со скаутами штабс-капитана Пантюхова. Практические занятия проводились в здании манежа лейб-гвардии Егерского полка. К примеру, уроки легкой атлетики разведчикам давали известные спортсмены братья Штиглиц. В марте отряд Янчевецкого отправился в поход на Лахту – всего на день, но уже по-настоящему: с дозорами, рекогносцировкой, маневрами и разбивкой лагеря[53].

Спустя сорок лет Евгения Можаровская (та самая Женя) познакомилась в Доме творчества в Комарове с писателем Леонидом Борисовым. Оказалось, тот учился в 1-й Санкт-Петербургской гимназии. «Свято хранит два комплекта «Ученика»… «О папе говорит прямо с обожанием и мечтает встретиться…»[54]

* * *

Когда Василий Григорьевич вернулся из Белграда, куда вместе с женой ездил на конгресс славянских журналистов, Ольга уже заметно округлилась. Кто появится на свет? Янчевецкий хотел сына. Он даже представлял, как будет с ним нянчиться, читать сказки… Телефонный звонок из штаб-квартиры СПТА нарушил семейный покой.

Главному информагентству Российской империи требовался свой человек в Персии, где разгоралась гражданская война. Шах Магомет Али, свергнутый в 1909 году с престола и бежавший в Россию, потом уехавший в Европу, в начале июля 1911 года вдруг объявился на севере родной страны. Среди туркмен он быстро набрал отряд для похода на Тегеран. Его брат Салар-уд-Доулэ взбунтовал курдов в Западной Персии и занял провинцию Хамадан к югу от столицы. Петербургские газеты сообщали:

«Тегеран объявлен на военном положении…» «Число сторонников Магомет Али-шаха, по-видимому, растет…» «Меджлис единогласно вотировал законопроект о назначении вознаграждения за голову Магомет Али-шаха…»[55].

Вероятно, предложение командировки не обошлось без участия Сигмы, который не раз в своих путешествиях по Ближнему и Дальнему Востоку исполнял поручения разведывательно-дипломатического характера от высоких инстанций. Министерству иностранных дел (а СПТА подчинялось совету министров) требовалась максимально полная картина происходящего в Персии – ведь шах вернулся, да еще с партией оружия, не без российской помощи. Василий Янчевецкий знал фарси, путешествовал по Персии. Он журналист и потому не будет играть чуждую ему роль. Разумеется, от предложения можно отказаться. Поручение рискованное. Но Янчевецкий согласился.

30 июля 1911 года канцелярия начальника Закаспийской области запросила МИД, разрешить ли корреспонденту В. Г. Янчевецкому останавливаться на военных постах на Атреке? По этой реке проходила прикаспийская часть границы России и Персии. Дикие места, где пролегали кочевые пути туркменских племен, не обращавших внимания на государственные условности; со стороны Персии эта область почти не контролировалась. Ответ МИДа был отправлен незамедлительно, телеграмму подписал чиновник особых поручений министра Клемм: «Поездке Янчевецкого препятствий не выражается»[56].

Уже 5 августа Василий Григорьевич телеграфировал из персидского Астрабада, что окрестные туркмены поддержали шаха и поклялись умереть или довести его до Тегерана. Весь месяц, не сидя на одном месте, он шлет сообщения о стычках мятежников и правительственных войск, поражении шахского отряда на подступах к Тегерану, отступлении Магомет Али и жестоких расправах с его сторонниками. В сентябре Янчевецкий уже в Тегеране, то есть по другую сторону условной для гражданской войны линии фронта. На столицу наступает принц Салар-уд-Доулэ, но и он терпит поражение. 10 октября Янчевецкий снова телеграфирует из Астрабада, где побеждают сторонники шаха, через десять дней – опять из Тегерана, где планируют новый поход против Магомет Али. Вот так, туда и обратно по дорогам, на которых повстанца или солдата подчас не отличить от разбойника…[57]

Удалось ему повстречаться и обстоятельно поговорить с самим шахом в его ставке в горах Эльбурса, к северо-востоку от Тегерана.

«Мы долго ехали по извилистому ущелью, глухому и пустынному… Вот и лагерь. Вдоль ущелья по склону горы запестрели бесчисленные палатки и шатры… На высоком отроге видны два домика, окруженные деревьями. Проводник поворачивает туда, и наши кони карабкаются по крутой тропинке… Меня расспрашивают о цели приезда, затем проводят в дом к бывшему повелителю Ирана, теперь силой оружия отвоевывающему себе трон. Мы усаживаемся на полу вокруг снарядного ящика, который служит столом, раскладывается карта, и начинается обсуждение положения дел. Шах свободно говорит по-русски, его брат – по-французски. «Известия приходят медленно, – говорит Магомет Али. – Долго нельзя узнать, в каком положении другие отряды, идущие к Тегерану… Я выехал из Вены вследствие бесчисленных просьб из разных городов Персии вернуться и восстановить порядок в стране. Мне обещали, что я проеду до Тегерана, не пролив капли крови, а вдруг оказывается, что возникает война…» Я не решаюсь передать разговоры, которые Магомет Али имел со мной, так как не знаю, насколько это ему желательно… В личности этого человека есть что-то привлекательное и светлое, недаром тысячи людей поднялись в разных концах Персии, чтобы увидеть на престоле своего бывшего монарха». Гостю показали лагерь – солдат, не расстающихся с винтовками даже ночью, артиллеристов, пушки и туркменскую кавалерию. Пригласили на военный совет. Переночевав, Янчевецкий решил присоединиться к отряду Эмир-Мукарема, которому было приказано выбить противника из селения на дороге, ведущей в Тегеран[58].

Судя по всему, визит он нанес до 25 августа, прежде чем стало известно о поражении отряда Сердар-Аршада, шедшего к Тегерану с юга. А опубликовали репортаж только в конце ноября, когда последние приверженцы шаха были разгромлены, а Магомет Али вновь нашел убежище в России. Янчевецкий к тому моменту опять преподавал латынь и занимался с юными разведчиками. Материал, несмотря на задержку, все равно был сенсационным – ведь никто другой из иностранных корреспондентов в Персии за время войны не встречался с мятежным властителем.

8 декабря 1911 года у Василия и Ольги Янчевецких (жили они теперь на Фонтанке, в большом доходном доме, принадлежащем Дирекции императорских театров) родился сын.

* * *

«России нет – Россия еще будет». Василий Григорьевич неожиданно для себя горько усмехнулся, припомнив некогда сочиненный им лозунг. В государстве по-прежнему неладно.

1 сентября, когда он отправлял очередную телеграмму из Персии, в Киевском городском театре на спектакле «Сказка о царе Салтане» анархист Богров стрелял в Столыпина. 5 сентября премьер-министр умер от ран. Янчевецкий верил в государственный гений Петра Аркадьевича. С его смертью (обстоятельства покушения наводили на мысль о преступном бездействии полицейских начальников) монархия будто бы потеряла баланс разума и воли, который он старался установить. Как вспоминал министр финансов Коковцов, назначенный главой правительства, о Столыпине через месяц после кончины говорили тоном полного спокойствия или же глубокомысленно критиковали. Центральным вопросом ближайшего будущего, как ни странно, сделался вопрос о Распутине. Об интригах и выходках «святого старца» говорили в Думе и сплетничали на улицах. Писали и в массовом «Русском слове», и в кадетской «Речи», и даже в консервативном «Новом времени». «Россия», разумеется, молчала. Коковцов и председатель Государственной думы Родзянко пытались объяснить государю, что все это расшатывает престиж монархии…

А в апреле 1912 года по репутации власти был нанесен еще один удар. В Сибири на Ленских приисках забастовали рабочие. Когда жандармы арестовали членов стачечного комитета, бастующие ринулись их выручать. Военная команда открыла огонь на поражение. Более 100 убитых и 80 раненых, согласно первым сообщениям о трагедии. Сильнее цифр впечатляли фотографии погибших, попавшие в прессу. Министр внутренних дел Макаров, отвечая на запрос Государственной думы, настаивал на оправданном применении силы и заявил: «Так было, и так будет впредь». Тогда – как и в январе 1905 года после расстрела демонстрации у Зимнего дворца – вновь возмутилась трудовая Россия. Только в Петербурге забастовали и вышли на манифестации рабочие сотни с лишним фабрик и предприятий. После тех событий мало кому известный социал-демократ Владимир Ульянов взял псевдоним Ленин.

«Россия» делала вид, будто осмысленного пролетарского протеста на самом деле нет: толпу развращают, так называемое рабочее движение является в полной мере искусственным и создается от случая к случаю, как политический таран. Сергей Сыромятников объяснял, что вопрос трудовых отношений пора изъять из рук социалистов и выработать для рабочих прогрессивную, но реальную государственную идеологию: «И капиталист, и рабочий – оба люди и не должны забывать об этом. Но более того, они люди взаимно обязанные…» Василий Янчевецкий своих взглядов не поменял. Государственная дума, несмотря на «правое» большинство, занята не столько созидательной работой, сколько политическими распрями. Господа радикалы, к которым он причислял и социалистов, и конституционных демократов, стремятся вести молодежь в духе протеста. А ведь их минутный успех может стоить стране целого поколения[59].

«Если вы хотите счастья и спокойствия родине, если хотите видеть Россию великой, – призывал он читателей «Ученика», – старайтесь быть более образованными, сильными, ловкими… Какие бы неудачи и беды с вами ни случились в жизни, не падайте духом, а собирайтесь с силами и идите дальше, куда зовет вас голос души и совести. Семь раз упадешь, а на восьмой встанешь – это любимая поговорка японцев, которые нечеловеческими усилиями добились славы и могущества»[60].

С января по август 1912 года в «Ученике» печатается роман Янчевецкого «Афганский изумруд» – назидательно-приключенческая история «из современной жизни». Главные герои – состоятельный путешественник Сергей Печорский, нашедший в Афганистане изумрудные копи, и гимназист Вася Вьюгин, его родственник и помощник. Печорский убежден, что Россия окружена врагами, которые еще и подтачивают здание империи изнутри. Свой капитал он хочет направить на пользу родине, ему противодействует тайное общество «Азия для азиатов» во главе с японским резидентом. Шпионы хотят выведать местоположение копей, но Вьюгин, которому доверено хранить секрет, не попадается на козни. В нужный момент он едет на юг по вызову Печорского, везет ему карту, но по дороге в Туркестане гимназиста похищает шайка афганцев и везет через пустыню к своему главарю. На этом первая часть романа заканчивалась. Продолжение было обещано, но не последовало.

Долг молодых людей, настаивает Василий Григорьевич, – учиться и развиваться, чтобы суметь померяться знаниями и опытом со всяким иностранцем. Если не новое образованное поколение, то кто будет думать о будущем родины – японцы, англичане? «Ваши друзья – ваши книги, образованность, ваша смелость, ваши ясные глаза и сильные руки…»[61]

* * *

Исправно выполняя свои обязанности в редакции «России», он всегда находил время для юных разведчиков. Там – долг службы, здесь – дело для души. Хотя тоже своего рода служба.

«Организация не собирала никаких взносов, Янчевецкий нес все расходы на собственный счет. Он подъезжал на извозчике к месту сбора с целой грудой бамбуковых посохов с сыромятными ремешками, на которых все собирались выжигать даты походов, да так, кажется, и не собрались», – вспоминал один из его воспитанников.

Василий Григорьевич собрал 2-й легион разведчиков из учеников других гимназий, провел экзамены, соревнования по легкой атлетике, тренировочный, а затем и полноценный поход в окрестности Лахты. Разведчики разделились на два отряда и разошлись – один должен был найти и окружить другой. За день гимназисты отмахали тридцать верст по лесу, через канавы и болото, стычка «в штыки» закончилась мирным договором и индейскими танцами у костра. А на летних каникулах Янчевецкий устроил скаутский лагерь на берегу Финского залива. «Как здесь у них хорошо!» – радовался гостивший там Дмитрий Якушев, спортивный обозреватель «России» и постоянный автор «Ученика». Море, сосны, очарование природы и самостоятельной жизни, познавательные приключения и понятная мальчишкам дисциплина. «Счастливчики, вырвавшиеся из душных городских квартир под покров леса…»[62]

Тем же летом, в июле, на берегу восточной части залива Ван-Майен острова Западный Шпицберген был установлен заявочный знак «от имени и по поручению» титулярного советника Василия Янчевецкого.

Сигма вовлек друга в предприятие государственного масштаба. На июль 1912 года намечалась экспедиция известного исследователя Русанова на Шпицберген. Этот полярный архипелаг считался ничейной землей, но, как только на Шпицбергене обнаружили перспективные залежи угля, интерес к островам проявили Россия, Норвегия, Великобритания и другие государства. В ожидании международной конференции по правовому статусу архипелага МИД России предложил отправить на Шпицберген экспедицию частного характера, дабы подтвердить «наличность русских интересов». Горный инженер Самойлович разведал на Западном Шпицбергене угленосные площади и установил заявочные знаки ряда лиц, среди которых были кандидат прав Сыромятников и преподаватель 1-й Санкт-Петербургской гимназии Янчевецкий. А оказались они в компании сенатора Стюнкеля, тайного советника Арбузова (директора департамента общих дел МВД, возглавлявшего секретное совещание по организации экспедиции), статского советника Шинкевича (вице-директора того же департамента) и горного начальника в отставке Строльмана.

В следующем году полярные предприниматели учредили «Торговый дом для горных разработок «Грумант» и организовали новую экспедицию. 11 сентября 1913 года газета «Россия» сообщила о прибытии в Петербург первого груза русского каменного угля со Шпицбергена. Инженер Самойлович оценивал запасы застолбленных залежей в 10 миллиардов пудов. Их масштабная разработка предполагала соответствующие траты; пока договаривались с правительством о кредитовании и беспошлинном ввозе угля – началась война. К весне 1915 года в числе пайщиков «Груманта» остались лишь Арбузов, Шинкевич и почетный гражданин Агафелов. Но они так и не наладили промышленную добычу[63]. Красивая коммерческо-географическая история не состоялась. Хотя Янчевецкий вряд ли о том сильно жалел – он был озабочен совершенно иными делами.

* * *

В архивном фонде Императорского Санкт-Петербургского университета хранится прошение В. Г. Янчевецкого о зачислении его вольнослушателем историко-филологического факультета. Датировано 18 сентября 1912 года (неудивительно – факультет продолжал блистать преподавателями). В формулярном списке отмечено, что на 1912/13 учебный год Янчевецкому назначено 15 уроков латинского языка в неделю. Однако преподавательских обязанностей он не несет с января 1913 года. Поскольку, согласно предложению заместителя министра народного просвещения, считается находящимся в командировке с ученой целью, без сохранения содержания, но с оставлением в должности сверхштатного преподавателя[64].

Опять провернулось «колесо с крючком». «Случай не раз обращался к моему отцу, и чемоданы не успевали запылиться…»

Дирекция СПТА предложила Василию Григорьевичу отправиться корреспондентом в Константинополь. События в Турции и на Балканах в то время волновали едва ли не все европейские столицы. В начале октября 1912 года Болгария, Сербия, Греция и Черногория объявили войну Великой Порте. Наступление союзников было стремительным и неудержимым. Болгары взяли Кирк-Килис, осадили Адрианополь и открыли себе путь на Царьград. Сербы и греки заняли Македонию. Греческий флот появился у Дарданелл. Две турецкие армии были разгромлены, но и силы Балканского союза едва не иссякли. Начались переговоры о мире.

27 декабря Янчевецкий сел на пароход, следующий из Одессы в Константинополь. Оставаясь издателем «Ученика», редакторские обязанности он передал Якушеву. Отрядом юных разведчиков согласился руководить штабс-капитан Пантюхов.