Читать книгу Женитьба дурака . Теория и практика культурологических игр. Семейная психотерапия - Иван Скоморох - Страница 4

Я не буду сейчас углубляться в понятие о дураке постепенно, а сразу начну с главного, с магической древности, которая скрывается за дураком. И чтобы показать это, воспользуюсь уже проделанной до меня исследовательской работой русского писателя Александра Синявского.

В советское время он был затравлен коммунистами в Советском Союзе, как диссидент, то есть инакомыслящий, эмигрировал и работал за рубежом. В 1978-79 годах им был отчитан в Сорбонне курс лекций, посвященных русской культуре. Одна из ее частей называлась «Иван-дурак. Очерк русской народной веры».

Работа эта начинается с мифологической древности, а завершается простыми зарисовками лагерных встреч автора с людьми веры, с разного рода сектантами, которых травила власть, вычищая сознание советского народа. Но меня сейчас интересует только то, что относится к понятию дурака. Я не во всем согласен с Синявским, но пока просто перескажу ход его мыслей, потому что, в целом, он позволяет взломать защиту бытового научного мышления и взглянуть в неведомую часть самого себя.

Синявский начинает с того, что дурак – это любимейший герой русской народной сказки. И это странно, ведь дурак – это последний и худший человек, как народ мог сделать его своим героем? Почему именно дураку сказка отдает первенство, победы и весь свой мир в награду?

«Дурак занимает самую нижнюю ступень на социальной и, вообще, на оценочно-человеческой лестнице. Недаром само слово «дурак» это ругательство – и весьма оскорбительное, и весьма распространенное. Никому не хочется быть дураком».

Уже в этих коротких строчках немало вопросов для психолога. Почему нам не хочется быть дураком? С какого возраста мы обретаем это желание – нежелание? Почему? И как оно нам прививается? На эти вопросы каждый человек самопознания вполне может ответить сам, просто вспоминая собственное детство.

Следующие вопросы сложней, и на них без исследования не ответить. Почему ругательство «дурак» оскорбительно? И что такое оскорбительно? И почему именно это ругательство столь распространенно? А по распространению оно, безусловно, самое используемое. В каких случаях мы его используем? Когда хотим оскорбить? Или же когда хотим показать нечто, связанное с разумом, что можно назвать его отсутствием или неразумностью? А если это так, то оскорбительно ли это слово вообще? Или же при его произнесении мы делаем нечто совсем иное?

И это не все вопросы. К примеру, остается не заданным вопрос: а как вышло, что социальная лестница вырастает из дурака? И почему социальная лестница совпала с оценочно-человеческой? То есть с тем образцом, по которому мы судим, насколько человек – человек, насколько он очеловечился. Почему определение человечности идет относительно дурака?

Ну, и заключительный вопрос: как сказка сделала именно дурака своим героем, учитывая все предыдущие вопросы? Она что, – расставляла какие-то оценки, учила жить, подсказывала, как занять достойное место в обществе? А слова: сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок, – не просто пустой речевой оборот для украшения слога?

Чтобы понять все это, Синявский дает описание сказочного дурака: он лентяй, часто пьяница, обязательно грязнуля. «Но, конечно, главное свойство дурака – это то, что он дурак и всё делает по-дурацки. Говоря иными словами, совершает всё невпопад и не как все люди, вопреки здравому смыслу и элементарному пониманию практической жизни» (Т. ж., с. 35).

И опять вопросы, они же – подсказки. Делать всё по-дурацки – это невпопад и вопреки здравому смыслу и пониманию бытовой жизни, то есть того мира, в котором живешь. А что такое впопад? Впопад с чем или с кем? С людьми? То есть делать впопад – это делать как все люди? Значит, дурак всё делает не по-людски? А как это по-людски? Если дурак рожден человеком, то может ли он хоть что-то делать не как человек? А если может, то, с какого мига начинается человечность?

А если о человечности можно говорить как о чем-то, что дано не обязательно, что не гарантируется лишь обретением человеческого тела, и что может однажды включаться, то, значит, и все люди не всегда люди? И лишь с какого-то мига становятся ими. Миг же этот определяется снаружи оценкой остальных людей. А изнутри? Очевидно, каким-то решением вести себя так, как от тебя ожидают.

А как ожидают? Похоже, в соответствии со здравым смыслом. А что это такое? Ведь это явно не разум, иначе так бы и было сказано. Нельзя сразу сказать, что такое здравый смысл, но очевидно, что это тоже какой-то выбор, потому что раз есть здравый смысл, значит, могут быть и иные. К примеру, научный смысл, логический смысл, философский…

И что такое понимание практической жизни? Нет, не в бытовом смысле, а с той точки зрения, которая звучит в понятии дурака. Ведь дурака проверяют именно этой странной «практической жизнью». Что это за орудие проверки нашей разумности. И насколько оно совпадает со здравым смыслом? Можно ли так сказать, что «практическая жизнь» – это условно вещественная ловушка для дураков, а здравый смысл – знания о том, как её проходить?

Вот послали дурака на базар закупить нужные вещи. По дороге, заметив, что лошади тяжело, дурак решает облегчить ее жизнь: ведь у нее четыре ноги и у купленного им стола тоже четыре ноги. Пусть стол сам бежит следом. Затем он скормил купленную кашу крикливым воронам, чтобы они не голосили, как голодные дети. Одел придорожные пеньки в горшки и корчаги, чтобы ребятам без шапок не мерзнуть.

«В результате Иван возвращается домой с пустыми руками. Его, конечно, в очередной раз бьют, ругают и называют дураком. Бесспорно, Дурак приносит вред семье, а иногда и всему обществу» (Т. ж., с. 36).

Дурака бьют и ругают, в том числе дураком. Почему? Почему дурака надо бить?

Не думаю, что хоть кто-то задумывался об этом, тем более не сомневаюсь, что ни один из психологов не ставил такой вопрос. Просто потому, что тут и вопроса-то нет, – все так очевидно, что можно запретить и осудить телесные наказания, но только не понять и не задуматься. Тут у тех, кто мог и должен был это изучать, совсем нет разума и думать им нечем.

И все же: почему дурака бьют? Ответ, потому что он приносит вред, кстати, такой же очевидный, совсем не ответ. К тому же, мы не знаем и не понимаем, что такое вред. Но и это не главное, это лишь оправдание избиения. Но почему избиение? Почему не какое-то иное действие? Кстати, а какое еще? Отправить в школу? Лишить премии? Выставить на общественное порицание?

А разве это другие действия? Ведь это то же самое избиение, как и ругань и обзывания дураком. Что такое ругательства? Это же брань. А брань – это битва, бой. Вот и бьют, ругаясь, то есть бранясь. И если мы задумаемся о том, что такое вред, то лишение премии – это совершенное зеркальное подобие того вреда, что причинил дурак. Но что он причинил?

Он ухудшил наше выживание. Это и есть вред.

А избиение? Разве избиение, особенно сильное, не ставит тебя на грань смерти? И тем самым, разве дураку не объясняют, что такое дурак, через понятие выживания?

Но тогда, говоря, что я дурак, мне говорят, что я на краю смерти или, по крайней мере, движусь к ней.

Значит, дурак – это пограничник, который живет на грани смерти. По крайней мере, гораздо ближе к ней, чем все остальные – умные люди. Следовательно: умно избегать смерти и глупо играть с ней и не убегать от нее.

Это огромные образы, это мифология и философия…

И вот Синявский приходит к выводу: «…дурацкое поведение оказывается необходимым условием счастья – условием пришествия божественных и магических сил» (Т. ж.).

Да, действительно, дурак в сказке всегда оказывается в средоточии волшебных действий, вокруг него закручиваются чудеса. И ведь это соответствует многим философским и религиозным воззрениям на недеяние или упование на волю божию.

«Здесь (как ни странно звучит это слово) философия Дурака кое в чем пересекается с утверждениями некоторых величайших мудрецов древности. («Я знаю только то, что я ничего не знаю» – Сократ; «умные – не учены, ученые – не умны» – Лао-Цзы), а также с мистической практикой разного религиозного толка. Суть этих воззрений заключается в отказе от деятельности контролирующего рассудка, мешающей постижению высшей истины. Эта истина (или реальность) является и открывается человеку сама в тот счастливый момент, когда сознание как бы отключено и душа пребывает в особом состоянии – восприимчивой пассивности.

Разумеется, сказочный Дурак – не мудрец, не мистик и не философ. Он ни о чем не рассуждает, а если и рассуждает, то крайне глупо. Но, можно заметить, он тоже находится в этом состоянии восприимчивой пассивности. То есть – в ожидании, когда истина придет и объявится сама собою, без усилий, без напряжения с его стороны, вопреки несовершенному человеческому рассудку.

Отсюда, кстати, народные и просто общеупотребительные разговорные обороты – вроде «везет дуракам», «дуракам счастье», «Бог дураков любит», – которыми широко пользуется и русская сказка» (Т. жс.39).

Я бы добавил к этому: да, дурак сказки не мудрец и не философ. Он даже не мистик. Он не ставит себе целью жить в недеянии и позволении. Он живет, таким образом, можно сказать, случайно. Это народ, помня о том, что за такой жизнью есть путь и сила, выбирает из множества случайных жизней те, о которых стоит рассказывать. А рассказывать стоит лишь о тех, в которых такая жизнь увенчалась успехом. А если такого совпадения и не было, о нем стоит мечтать.

И народ мечтал, а значит, чуял, что заздравомыслящей жизнью есть сила, но и за жизнью дурацкой тоже. Причем, за жизнью здравомысленнойздравомыслящей есть сила выживания. Если живешь здраво, то обязательно будешь иметь свою синичку в руках, то есть свой кусочек силы размером с краюшку хлебца с маслицем. А вот жизнь в недеянии трудней, но и сорвать можно много, ох, много! Дураков не просто Бог любит – их царствие небесное, как нищих духом!..

«В основе этих алогичных представлений, однако, действует определенная логика. Почему «Бог дураков любит»? Во-первых, потому, что Дураку уже никто и ничто не может помочь. И сам себе он уже не в силах помочь. Остается одна надежда: на Божью помощь. Во-вторых, Дурак к этой помощи исполнен необыкновенного доверия. Дурак не доверяет – ни разуму, ни органам чувств, ни жизненному опыту, ни наставлениям старших. Зато Дурак, как никто другой, доверяет Высшей силе. Он ей – открыт» (Т. ж.).

Прекрасное рассуждение, за исключением одной неточности: дурак не доверяет разуму. Это не так. Вспомним еще раз сказку:

«Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везет – не везет! «А что, – думает себе Иванушка, – ведь у лошади четыре ноги, и у стола тоже четыре; так стол-то и сам добежит». Взял стол и выставил на дорогу».

Нельзя сказать даже, что Дурак не доверяет здравому смыслу – он вполне ему мог бы доверять, просто он его не воспринимает, не впускает в свое сознание. Как и жизненный опыт других людей. Но разуму он доверяет, и вполне разумен: ведь это явный пример работы дурацкого разума. Просто Синявский, увлекшись красивым сказочным образом дурака, не дал себе труда дать определение разуму. Дурак чрезвычайно разумен и даже рассудителен! Вот только разум его неполноценен.

Эта неполноценность, если не ключ к магическим силам, то уж точно дверь в те состояния, в которых силу можно раскрыть в себе или добыть в мире. Насколько народ запомнил их, конечно. И это как-то связано с разумом, лишенным знаний. Синявский говорит об этом на примере, забредшей в шестнадцатом веке на Русь рыцарской повести о Бове Королевиче, которая была превращена русским мужиком в народную сказку:

«В итоге Бова-Королевич превратился в русского сказочного героя. Притом – не в дурака, а в храброго богатыря. И вдруг у этого Бовы-Королевича – чисто текстуально – устанавливается связь с Иваном-дураком. В русском варианте «Повести о Бове-Королевиче» говорится: «И пошел Бова куды очи несут, и Бове Господь путь правит».

Всего две фразы – скрестились. Стоит герою не знать (окончательно не знать – куда идти), как вмешивается Господь, и начинает направлять и указывать ему правильную дорогу» (Т. ж., с. 40).

Тут Синявский не прав: дорога как раз не правильная. Она божья! И достигается она тогда, когда человек теряет знания о том, как жить…

«В широком смысле слова, всякий, любой герой волшебной сказки это где-то, в принципе, Дурак. Хотя таким словом он далеко не всегда именуется и может быть нормальным человеком и даже каким-нибудь прекрасным и умным царевичем. Но слово «дурак» незримо стоит за ним. Потому что никакой царевич, никакой королевич в волшебной сказке сам по себе, как человек, ничего собою не представляет и ничего не стоит. И благодаря этому отсутствию собственных способностей (т. е. благодаря пассивному или, назовем это условно, «дурацкому» состоянию) он и выигрывает с помощью магической силы.

Высшая мудрость или магическая сила к Дураку всегда приходят извне, со стороны. Приходят только потому, что он – Дурак и не может ни на что другое рассчитывать. Потому он и не хочет ничего делать» (Т. ж., с. 40–41).

Даже если все не так просто, бесспорно то, что сказка рождалась тогда, когда мир жил не социальным устроением, а силой магии. Сказка древнее всей прочей литературы и посвящена она силе, красоте, волшебству. И среди всего этого восседает на троне тот, кто правил тем миром. Имя ему Дурак…

А потом пришли иные времена, и мы стали умнее, но при этом все сражаемся и сражаемся с дураком в себе и окружающих, все пытаемся доказать, что мы не дети и не внуки своего великого предка-прародителя…

Почему?