Читать книгу История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз - Иван Васильевич Шмелев - Страница 2

Прошло Рождество, наступили святки. Как и повелось с искони, девки артелями сидят в кельях принаряженные, выглядят раскрасивыми невестами: выбирай любую, сватай и женись. Ребята, как и положено, безвыходно обитают по кельям, млея кудятся, приглядываясь к девкам, определяя, которая самая красивая, и которую бы выбрать себе в пару. От безделия то и знай курят: дымят, чадят, напуская дыму в тесноватой келье, хоть топор вешай. Дурачась, парни изыскивают, чем бы заняться увлекательным.

– Санька, дай прикурить, – попросил Гришка у Саньки Шевирушки.

– На, прикуривай, для хорошего человека г-на не жалко! – с ухмылкой смеясь, отозвался Санька, но вместо того, чтобы огнёвый конец своей папироски приложить к Гришкиной папироске, он злонамеренно огнём-то приложил к Гришкиной щеке.

– Ты мне в харю-то не суй огнём-то! – не злобливо возразил Гришка и вновь стал припадать своей папироской к огненному концу Санькиной папироски, по-детски плямкая губами.

Но издевательское намерение не покинуло Саньку, он вторично приложил огненной папироской к Гришкиной губе. От этой Санькиной «забавы» Гришке стало больно и он, выражая своё недовольство, с робостью сказал:

– Саньк, не надо, ведь мне от огня-то больно!

Но Саньке это не понялось, он в третий раз, как изверг, прислонил огонь к Гришкиной губе и как садист, с дьявольской ухмылкой, наслаждался страданием Гришки. Но тут Гришкино терпение лопнуло, он внезапно схватил табуретку и, размахнувшись, с силой обрушил её на голову Саньки, после чего одним махом ноги расхлебанил дверь и выпорхнул из кельи.

На святках же бывают драки и «любования». На особенно храбрых ребят находятся парни-усмирители:

– Ты чем яхриться-то да налезать на всех, давай лучше подерёмся со мной! – укрощая воинственный пыл парня с улицы Слободы, смело вызвался Панька Крестьянинов.

– Давай! Только не во зло, а так, по-любе, – согласился пристающий ко всем тот парень.

– Только чур, надо договориться, как будем драться: только по бокам или и по харям? – предъявлял условия парень-задира.

– А по чему попадёт: по бокам, по харям и по мордам! – уточнил Панька условия драки.

– Ну, я согласен, давай схлестнёмся!

И грянул кулачный бой – потеха для наблюдателей и кровоизлияние для бойцов. Вскоре, после нескольких рукопашных схваток, оба бойца были взаимно разукрашены кровяными подтёками. А парни-наблюдатели, азартно подтрунивая над бойцами, наслаждённо хохочут, наотмашь поразинув рты. Такова уж традиция: на святках парни, как в весеннюю пору петухи, схватываются в драке, чтоб показать своё геройство перед девками-невестами, девки же, млея под тяжестью своих нарядов, показывают себя, как на базаре, являя из себя для парней большой выбор невест, которая нравится, выбирай и сватай – бери себе в жёны.

– Ну, бабоньки! Я вчера ходила по святкам, на девок любовалась, брательнику Петьке невесту выбирала, которая девка как девка, а есть и такая, точь-в-точь на куриную лестницу похожа, а иная и на скворешницу смахивает! – так изложила свои наблюдения одна баба, накануне посетившая несколько келий села с целью выбора невесты для своего брата Петьки.

– Да и ваш-то Петька, со своим кувшинным рылом тоже не особо взрачен. У него рожа-то на чёртов умывальник похожа, – с разносной критикой обрушилась на Петьку одна бойкая баба.

Не увлекаясь гуляньем, Анисья Булатова большинство времени отсиживалась дома; в свои двадцать лет она считала себя уже девкой-перестарком. Девок, её ровесниц, поразбирали замуж, а она осталась то ли из-за её строптивого в пору созревания характера, то ли из-за того, что она была сирота и в селе стала жить только после убийства её тётки Настасьи. Теперь, живя в тёткином доме, она проживала одна: сестрёнка её Дуня жила в селе, но не с Анисьей, а у другой тётки, так как Дуня была ещё сравнительно мала, и Анисье она была лишней обузой. Не по душе Анисье были женихи, особенно не любила она парней-смельчаков и нахалов. А вот к Серёге, парню тихому и стеснительному, имела в себе симпатическое чувство. Имелась у Серёги своя невеста, Нюрка, на которой он мечтал жениться, но когда он почувствовал, что недалеко живущая от него одинокая Анисья, при случайной встрече имеет к нему некоторое душевное расположение, Серёга решил со своей прежней невестой раздружиться. На последней встрече с ней Серёга напропалую в глаза расхаивал её:

– Ты, Нюрк, что-то больно потощала! – первым нелестным словом начал разговор при встрече с Нюркой, которая ожидала от него слова о женитьбе.

– А вот поженимся, я и поправлюсь. Смотря ещё чем, кормить будешь. Если нелестными словами да пинками, вон как Митька свою Марью, то не поправлюсь, так такой и останусь, а если будешь меня лелеять и хорошей пищей кормить, глядишь и пополнею! – с весёлым настроением и окрылённая тем, что по словам Серёги всё дело шло к свадьбе и, не подозревая коварства со стороны любимого жениха, отозвалась на нелестное Серёгино замечание Нюрка.

– Я такой тощей, да ты как доска, а если мы поженимся, то ведь мне с тобой и в постель придётся ложиться, а на постели-то от нас, пожалуй, одни кости греметь станут, мне это будет не в удовольствие, да и от людей одно смехотворство! И, по правде сказать, у меня на тебя за последнее время что-то весь аппетит отпал. Ты меня, конечно, низвини, а я тебе прямо с открытой душой объясню: не мила ты мне стала! Я перед тобой всю правду баю, так что ты не сердись на меня и не обижайся! – так длительно и пришибленно высказался Серёга перед Нюркой, которая, слушая эти Серёгины слова, чувствовала себя не на земле, а где-то в мрачном подземелье.

Она, оскорблённая и униженная, в этот уничтожающий момент и вправду желала лучше сквозь землю провалиться, чем выслушивать от Серёги эти громовые для неё слова. И не видя никакого проблеска любезности со стороны Серёги, она с наклонённой головой отвернулась от него и тихо зашагала прочь. На этом и закончилась взаимная на вид, неразлучная их любовь, которая длилась не менее года и едва не закончившись свадьбой.

Имея намерение со святок вплотную познакомиться с Анисьей, Серёга пожаловался отцу:

– Тятьк, завтра Рождество, а там и святки начнутся, а у меня новой обуви нет. У людей-то чёсанки с калошами, а у меня подшитые валенки.

Отец внял справедливому требованию Серёги и, ни слова не говоря, направился к Василию Григорьевичу Лабину, которому сдавал точёное изделие – детские каталки.

– Василий Григорьич! – с порога требовательно заявил Серёгин отец Лабину. – Завтра Рождество, а потом и святки, а у мово Серёги новых чёсанок нет, а как-никак он у нас жених, а выдти-то ему и не в чем, чай не будет ли у тебя деньжонок рублей десять, мы бы ему обувь справили!

– Нет пока у меня денег в наличии, после Рождества будут, так что я поимею в виду! – пообещал Лабин.

– Какая жалость! – сокрушённо заметил Серёгин отец, с тем и ушёл от Лабиных.

Под самое Рождество, часа в два ночи, когда с церковной колокольни по селу с чудом раздавался призывной благовест большого колокола, и в ночной метельной мгле засверкали первые огоньки в избах, в сенную дверь Серёгина дома сильно и вызывно постучали

– Ково это в такую-то рань и метельную кутерьму несёт! Должно быть заблудился кто-то! – вешая на крючок к прикреплённому потолку только что зажжённую лампу, сонным голосом пробурчал Серёгин отец и собираясь к выходу в сени.

– Кто там?! – крикнул он, едва успев приоткрыть избную дверь.

– Я, Лабин! Открывайте! – требовательно послышалось из-за крыльца.

В пахнущее овчинами избное тепло вошёл весь обснеженный Лабин, под мышкой держа новые с калошами чёсанки.

– Вот ты баил, что парню-то обуть нечего, а наверно и к заутрене пойдёт он, так я вот сына Яньки новые чёсанки вам принёс. У Яньки-то их двое, так я и решил одни-то вам снести, раз нужда такая, – добродетельно услужливо высказался Лабин.

– Вот спасибо, Василий Григорьич, выручил, а то бы от Сергуньки мне была взбучка, вон он встал и к заутрене собирается, – довольно улыбаясь, оживленно ерахорился отец.

– Вот, Сергуньк, тебе и праздник! – вставила своё слово и довольная услугой Лабина Серёгина мать, как только Лабин вышел из избы.

В день Рождества в церкви у обедни Серёга взором встретился с Анисьей; или же ему показалось, или же помнилось, что Анисья с любезной нежностью приветливо ему улыбнулась. В само Рождество степенно нарядившийся Серёга случайно повстречался на улице с Анисьей, с замирающим от счастья сердцем Серёга перебросился любезными словами с Анисьей, но разговор на виду у людей как-то не вязался, но набравшись смелости, он напросился к ней вечерком заглянуть на дом:

– Только не нынче, а завтра, сегодня на праздник-то грех, а завтра вечером, когда в селе святки откроются, приходи, – украшая своё приятное лицо улыбкой, робко, но вполне определённо пригласила к себе в дом Серёгу Анисья.

На второй день Рождества, в день открытия и начала святок, едва дождавшись вечера, Серёга, изрядно вырядившись, как только стемнело, с бьющимся как у голубя сердцем, направился к Анисье. Дома он вытвердил слова, какими будут улещать и миловать свою новоявленную невесту, а пока шёл по улице, из-за сильного волнения всё позабыл. Анисья ждала Серёгу, он прельстил её своей скромностью и сдержанностью. Имея двадцатилетний возраст, она решила, что пора и о замужестве подумать, ведь не просидеть весь век в старых девках. И теперь, скромно наряженная, сидя на скамейке у стола, она с неживым волнением во всём теле поджидала Серёгу, не заперев как обычно на ночь наружную дверь крыльца. Заслыша щелчок дверной защёлки, Анисья обомлела и, чуя жар в лице, привскакнула с места, но не пошла навстречу, а снова уселась, бесцельно поправив на столе алую шёлковую ленту, которую она собиралась вплести себе в косу, но раздумала. Серёга в избу вошёл смело и бодро, поздоровавшись, уселся у стола напротив разрумянившейся Анисьи. Перекинувшись несколькими, не имеющими к любезностям никакого отношения словами, Серёга, вполне освоившись в незнакомой обстановке, перевёл разговор на любовную тему.

– Хорошенькая девушка как цветок! – льстиво и давясь спазмой, взволнованно начал он и продолжил. – Весной распустившийся цветок привлекает к себе пчёл, так как имеет в себе сладкий мёд, так и красивая девушка влечёт к себе парня, и завязывается у них обоюдная любовь! А без любви на свете жить – только небо коптить! – чуть не захлёбываясь от сладостного предчувствия продолжал Серёга.

Анисья же, слушая Серёгу, взволнованно млела, она была довольна тем, что Серёга говорит такие нежные, любезные слова, и сидит вблизи-вблизи от неё, не курит, не позволяет себе высказывать похабных слов, не вольничает, как некоторые парни. Луна как половинка масляного блина, красочно освещая деревья, покрытые инеем, висела над селом. Свет от луны через окно проник в избу перекошенным четырёхугольником отражённого оконного переплёта, чётко вырисовался на полу, медленно полз от боковой стены к кровати. От светлого лунного пятна на полу в избе стало светлее, и Анисья, сочедши, что керосин жечь не резон, лампу загасила, на вскоре луна закатилась за облачко, и в избе вдруг всё потемнело, сделалось сумрачно, лица Серёги и Анисьи потускнели.

Но вскорости луна, как бы устыдившись влюблённой пары, снова выкатилась из-за тучки, но из-за какой-то затуманенной мглы на небе стала светить в полсвета, но и этого полусвета достаточно было любоваться друг другом не на шутку влюблённой паре.

– А ты знаешь, Анисьюшк, молодой месяц по небу затылком пятится! А месяц на ущербе, как бравый казак, передом идёт! – видимо, своими наблюдениями за месяцем поделился с Анисьей Сергей, высказывая этим, что он не какой-нибудь профан, а понимающий даже в астрономии. – А помнишь, как напрештово на небе комета появилась, и на людей страх навела?

– Помню, помню, Серёженьк, в ту пору я так напугалась, и ужас на меня напал: тогда мне помнилось, а вдруг эта комета на Землю упадёт и всех нас раздавит, вот тогда бы мы с тобой не сидели бы тут, а то видишь, как всё хорошо и на душе радостно! – с большим желанием ответила Анисья Серёге на его упоминание о комете.

Серёга до глубины души был доволен, что Анисья так живо беседует с ним, и всё дело идёт у них на лад. И преисполненный хорошим настроением, осмелев, он позволил себе подняться со своего места и подсесть к Анисье, где она сидела на лавке у простенка. Она его не оттолкнула.

– Давай наблюдать за кошкой, вон она мышей подкарауливает, – с умыслом предложил Серёга, наблюдая, как кошка в полуосвещённой избе под кроватью охотится за мышами. – Только тише, а то спугнёшь! – таинственно предупредил Серёга.

И они, смиренно пришипившись, сидели молча, боясь пошелохнуться, чтобы не помешать насторожившейся кошке. Притаившись, Серёга только теперь почувствовал, что в малолюдной избе пахнет какой-то келейностью, овчинной кислостью с примесью запаха мышатины. Не прошло и минуты, Серёга, не спросясь, молча взял её руку в свою горячую ладонь, ещё минуты через три он её уже обнял, а потом, не сдержав в себе буйную дрожь во всём теле, он трепетно поцеловал её в горячие нежные губы. В этот счастливый, многообещающий вечер Серёга засиделся у Анисьи до полуночи. На второй день вечером Серёга почему-то не пришёл, а Анисья его поджидала и, несколько раз отодвинув занавеску на окне, всматривалась в освещённую луной улицу. «Не идёт ли?» – но он не появлялся. На третий же вечер, как только стемнело, Анисья заслышала, как в сенях зашаркали чьи-то шаги: это был Серёга.

– Ты что вчера-то не приходил? – в избной полутьме встретила она его вопросом.

– Луку с чесноком наелся, вот и постеснялся, – честно признался Серёга.

– Ну и что, что наелся? – переспросила его Анисья.

– Как это что?! Ведь пришлось бы мне с тобой целоваться, а от меня разит как от козла – всё же неудобно, я постеснялся.

– Да я бы всё стерпела, я так ждала тебя вчерась, что моченьки моей нету! – растревоженно призналась она перед ним.

– Да ещё меня вчера мамка разговорила: куда, грит, ты попрёшься на воскресенье-то, все кельи закрыты, и святки нынешний вечер прикрыты – грех! Мамка думает, я по святкам разгуливаюсь.

– Эх, ведь и верно, нынче воскресенье, а я совсем из виду упустила, думала святки-то неспрерывно идут! – высказала свою оплошность Анисья. – Ну ладно, иди, подойди ко мне поближе и сядь со мной рядышком, дай-ка я тебя любовно прижму к себе да поцелую! – взволнованно проговорила она и поцеловала Серёгу.

Они сидели рядом и вели непринуждённый, задушевный, любезный разговор.

– Не смотри на красоту лица человека, познай его сердце! – поэтически высказался Серёга перед Анисьей, чувствуя, что он завлёк её не красотой своей, а какой-то особой к ней любезностью. – А хошь я тебе к кровати ножки выточу! – услужливо предложил он, видя, что постель у неё на не особенно взрачной кровати.

– Выточи, я бы и больно рада была! – отозвалась Анисья.

Не согласовав с домашними такой важный вопрос, как женитьба, Серёга приступил к сватовству, но раз отец пообещал его женить по весне, то он, Серёга, решил женитьбу не откладывать до весны, благо невеста подвернулась – лучше желать нельзя. Приступив к сватовству вплотную, помимо показания беспредельной любви к ней, он расхваливался перед Анисьей:

– У меня всякой сряды насряжёно, на всю молодость хватит: вот чёсанки новые, с новыми калошами, пеньжак добротный, шапка, рубах несколько, одних портков малестиновых штук восемь запасёно, так что поженимся, немножко пообживёмся и тебе всего накупим: сарафанов и платков с полушалками понакупим сколь тебе захочется, столь и приобретём! – самозабвенно размечтался Серёга перед своей невестой. – Я тебя ещё пуще любить стану! – к сказанному добавил он.

– А не обманешь?! – с сомнением сказала она.

– Да ты что, вроде как ты мне и не веришь, на это я могу разобидеться! – притворно осердившись, укротил себя Серёга.

– Ну уж ладно! Сразу и обиделся, я ведь не в укор тебе сказала, я знаю, что ты меня любишь, а ты давай-ка поцелуемся, и вся обида пройдёт! Ну вот, давно бы так, мой разлюбезненький Серёженька! – с нежностью и любовью припала она к нему.

– Люблю девок с высокими грудями! – нечаянно вырвалось у Серёги, когда он ощутил около себя плотно прилегшие к нему её пышные груди.

– Вот ты, Серёж, обещаешь всего накупить, когда поженимся, а где ты денег столько-то возьмёшь? – поинтересовалась Анисья.

– Как где? Сам, своим трудом заработаю: станок поставлю, точить день и ночь стану, каталок наработаю, вот тебе и деньги. А то пашчпарт себе выхлопочу и на автозавод хлыну, в город на добыток финансов. Бают, там деньги платют почти ни за что! – размечтался, расфантазировался Серёга.

– Как так!? – встревоженно прервала его Анисья. – Ведь ты только что говорил о женитьбе и о нашей с тобой совместной жизни, и вдруг – пашпорт! Ты мне сразу сомнение на сердце кладёшь! А если да обманешь?! – обидчиво заметила она ему, с недоверием пытливо устремив на него пышущие добротой глаза.

– Да это я так, к слову, сказал, ради тебя размечтался, ты меня прости, милая Анисьюшка. Конечно, скоро поженимся, и если тятька не согласится до Масленицы женить меня, то поженимся мы с тобой сами собой. Куплю станок, сразу же отделюсь, станок поставлю вон в этом углу, точить буду, денег накопим и будем жить с тобой припеваючи. Я тебе наряду накуплю – барыню из тебя сделаю! Эх ты, дурёха! – он разгорячённо подошёл к ней вплотную и буйно поцеловал её в щёку и уселся у неё на коленях.

Она, повеселев, преданно стерпливала тяжесть его тела на своих коленях и, выслушав его изреченье, которое ей понравилось и показалось особо лестным и обнадёживающим, решила дело закруглять, и если он вопрос о женитьбе будет ставить вплотную, то не сопротивляться. «Надо же примыкать к какому-то берегу!» – помыслила она про себя.

– Встань-ка, дружок, нога одрябла! – попросила она его встать с коленей. Он повиновался, встал. – Серёж, почеши-ка мне спину, я своей-то рукой не достану, а спина зачесалась, терпенья нету!

– Да туда-ти мне не так просто добраться, ты вон сколь всего на себя-то навьючила! – с радостью приготовившись почесать ей спину, отозвался Серёга.

– А ты просунь мне под рубашку руку и почеши между лопаток, особенно в самой ложбинке.

Он, сверху протиснув руку, старательно и нежно принялся чесать там, где указано.

– Чуть-чуть пониже! – командовала она. – Тут, тут, вот гоже! – захлёбываясь от удовольствия, ворковала она.

Одной рукой чеша ей спину, другой рукой придерживая её за пышную грудь, Серёга, возбудившись, припал к её загорбку и сладостно поцеловал мягкий, пышно набухший бугорок её зашеины, и, не сдержавшись от неудержимого влечения к женскому телу, он в ярости, трепетно обхватив её и приподняв мощными руками, поволок на кровать…

На второй день этого случая Серёга с большим переживанием, нестерпимо ждал вечера, а как только смеркалось, он уже был у Анисьи. Он явился к ней в приподнятом настроении, а она сидела на лавке у стола, опечаленно понурив голову, и явно была не в духе…

– Ты что, вроде бы какая-то невесёлая? – озабоченно осведомился он.

– Будешь невесёлой: всю ноченьку не уснула, глаз не сомкнула, проплакала! – с дрожью в голосе ответила она ему.

– Это почему же так? – дознаваясь, переспросил Серёга, видя, как у неё дрожат губы.

– Как из-за чего, ты разве не знаешь, что вчера ты из меня бабу сделал! – обидчиво возвестила она. – А теперь прикидываешься, как будто, между нами, вчера ничего и не произошло! Все вы, парни, такие, на вас надежа-то, видать, лыса! А я и не чаяла в тебе этого, и не думала, что ты на такое способен! – упрекала она его.

– Чай я тоже живой! – отрезал он. – Ну и что тут особенного! Есть из-за чего плакать, слезы понапрасну тратить, вот горе-то! Да если бы не я, так другой кто-нибудь с тобой это же сделал! Чай ты не двух годов по третьему, а уж тебе, сама баила, двадцатый прёт! – изрекая неопровержимые доводы, изрекал слова Серёга перед Анисьей.

– Весной, в Овдокеи, двадцать первый пойдёт! – уточнила свой возраст Анисья.

– Ну так тем более, ты уже в годах, да и мне с Покрова тоже 21-й попёр, так что мы оба с тобой в годах: пора и к делу! А вдобавок, я тебя так люблю, что и расставанья у нас с тобой не будет! – чистосердечно признался он перед нею.

Она, повеселев, смахнула с ресницы застрявшую слезинку, улыбнулась, воркнув, как голубка, прижалась к нему и влюблённо поцеловала его.

– Ну вот, давно бы так! – успокоенно проговорил он, отвечая ей тоже крепким поцелуем.

– Миленький мой, а я уж было так растосковалась, что места себе не находила и вечера не чаяла дождаться, увидеть тебя. Да, бишь, слушай-ка, а если вчерашний случай не пройдёт даром, то тогда как, а?

– Гм, вот дурёха, я же по-русски сказал, что женюсь на тебе, и вся недолга! Эх ты, ягодка моя ненаглядная. Да, если мы вчера с тобой и сотворили что живое, так пускай на нашу радость и утеху растёт, развивается и рождается, я бы очень был рад этому!

От нахлынувшей нежной взаимной любви они обнялись, губы их сомкнулись в крепком и горячем поцелуе. Он обвил её тело своими цепкими руками, крепко прижал её к себе. Она приглушённо ворковала, блаженно дрыгала ногами. Преисполненный радостью и счастьем, он самодовольно громко рассмеялся, это получилось у него как-то по-жеребячьи, с игогоканьем. Она, с испугом наморщив лоб, поспешно прикрыла ему рот своей ладошкой.

– Что ты, родненький, так громко смеёшься, ведь с улицы-то могут услышать! А ты тихонько да нежненько улыбайся, – стараясь не досадить, поучала она его.

– И пускай услышут, пускай люди допытываются, мы с тобой сейчас как муж и жена! – резонно и определённо заявил Серёга.

Допытливы сельские бабы: разузнали, разнесли по всему селу, что Серёга с Анисьей сьякнулись вплотную, и дело идёт к свадьбе.

– Вряд ли она пойдёт за него, уж больно он хлипкий: вострая куриная грудь со впадиной посередине, сама видела летом, он, раздевшись догола на берегу озера, стоял, купаться собрался, – уничтожающе расхаивала Серёгу Анна Гуляева. – По-моему, она не пойдёт, и его сватня – одна прокламация! – слюнно улыбаясь, добавила она перед любопытными бабами, с пустыми вёдрами на коромыслах, стоявшими за беседой на перекрёстке улиц.

Несмотря на бабьи пересуды, у Серёги с Анисьей дело шло как по маслу, они уже въявь встречались. Серёга, уже не хоронясь вечерней темнотой, а почти засветло каждый вечер шёл к Анисье и пропадал у неё целыми ночами. Лёжа в постели, они обоюдно, мечтательно обдумывали своё будущее житьё-бытьё. Квартирный вопрос решить пока так и не могли: или же после свадьбы жить в его семье, или же отделиться и жить в её пустовавшей избе. Серёга был склонен сразу же отделиться из семьи и жить в её доме, мечтая его заново отремонтировать.

– Уж больно ты далеко загадываешь, как бы какой загвоздки не получилось! – укрощала его мечтательный пыл Анисья.

Чародейка полная луна через окошки любопытно заглядывала к ним в избу, высвечивала на полу яркие косые четырёхугольники, освещала внутренность избы, способствовала всеночному любованию друг другом и взаимному наслаждению Серёги и Анисьи. Свадьбу решено было сделать за три недели до Масленицы и жить пока в Анисьиной избе. После венчания в церкви играли свадьбу. На свадьбе, как и обычно, пили, закусывали, веселились, поздравляли, желали молодым счастливой жизни. Во время вечернего пира в доме жениха от скопления народа и духоты внезапно погасла лампа: в темноте завязалась такая невообразимая возня, кутерьма и суматоха, что сразу-то и не поймёшь, что здесь творится. Поспешно зажжённая хозяйкой спичка робко осветила внутренность избы. Неяркий свет врасплох застал, кто чем занимается: воспользовавшись временной темнотой, Серёга с невестой трепетно целовались, а Митька Кочеврягин умудрился залезть к Дуньке Захаровой под подол, отчего она сильно взвизгнула, всполошила весь пир. А как только зажжённый свет осветил целующихся молодых, Анисья застеснялась, щёки её вспыхнули ярким румянцем, и вся она зарделась нежной краской, артачливо заёрзала по лавке.

После свадьбы молодые поселились жить, пока на медовый месяц, в Анисьином доме. Анисье страсть как не хотелось идти в чужие люди из своего дома, она предугадывала, что привыкать ей к чужой семье и к незнакомой обстановке будет трудно, как жеребёнку к хомуту. После Масленицы свекровь настойчиво потребовала, чтобы молодые жить перешли в семью. «Чай мы его женили не для людей, а сноху-то брали не для того, чтобы они только про постель думали, чай нам помощница нужна», – глагольствовала Анисьина свекровь перед бабами-соседками. Анисья никак не могла сжиться в чужой семье и в незнакомой ей обстановке хозяйственных хлопот и физической работы. Днями по указанию свекрови она делала дела по уборке избы, мела и мыла полы, ходила на озеро за водой. А по ночам, лежа в постели, Анисья, плотно прижимаясь к Серёге и горячо дыша ему в ухо, притаённо шептала: «Серёженьк, почеши-ка мне спину, сама-то я рукой не достану!». Уставший за станком и уже натешившийся за медовый месяц, да и постная пища причиной тому, Серёга, невозмутимо продолжая лежать вверх лицом, как из холодного погреба отвечая Анисье, буркнул: «А ты спиной-то поёрзай по ватоле-то, и она перестанет чесаться-то! А над ухом моим не балабонь, не подъеферивайся ко мне, я устал, и мне не до этого. Спи!» – сонно пробурчал он. Как из ковша облитая холодной водой, Анисья оскорблённо приутихла, её рука, обнимавшая мужа, сразу пообмякла и лениво сползла с Серёгиной шеи. Она безучастно отвернулась к стене, укоризненно проговорила в адрес Серёги: «В молчанку играть – дело не хитрое!». Но Серёга, объятый полусном, полностью не разобрал и не понял слов жены, сказанных ему в приливе обиды и разочарования. Уставшему за день Серёге было не до любезностей и не до задушевных разговоров с молодой женой, к тому же, семейная обстановка не способствовала и не благоприятствовала любовным наслаждениям. Пригревшись около разгорячённого тела жены, Серёга вскорости крепко заснул, дробно и противно захрапел. Его храп разносился по всем углам избы, которую объял непроглядный мрак темноты, как только погасили лампу.