Читать книгу История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932 - Иван Васильевич Шмелев - Страница 2

Осень. Нарождение Нади. Марфа и Семион

Оглавление

«Уж небо осенью дышало!» Стоял конец августа во всём предчувствовалось приближение осени. Листья на деревьях стали заметно желтеть, трава стала жухнуть, облака на небе стали мелкими, по форме напоминающие стадо пасущихся барашек, уже почти не стало тех летних пышных кучевых, сгущающихся в дождевые тучи облаков. На смену им появились пустые облака-малыши. Незаметно подошла пора картофельного рытья, самое трудное для крестьянина время. С уборкой картофеля люди справились, сравнительно за короткий срок, благо погода стояла солнечная и тёплая. До 1-го октября вся картошка была уже в подполах 30-го сентября, семья Савельевых пополнилась ещё одним человеком – народилась Надя. Санька, чтобы ободрить болезненную после родов мать сказал:

– Вот и хорошо, что народилась девочка, тебе мам помощница вырастит!

– Ну да, не плохо! А то вы почти одни парниши, а эта всё мне помощницей будет! – отозвалась мать.


Ванька с отцом в этот день, перепахивали картошку на усадьбе за сараем, отец пахал, а Ванька собирал выпаханную картошку, с корзинкой шагая за отцом.


В первых числах октября вдруг похолодало. Задождило и подул ветер «сиверко». Продолжительный, как через сито сеянный дождь, обильно возмочил землю, на дорогах появилась липкая грязь. Несмотря на прохладную погоду, колхозники в поле поднимали зябь – готовя землю к весне. Шагая за плугом, вместе с молодыми пахал и Семион Селиванов, среди пахарей моложе, он выглядел настоящей букой, одет в дырявый кафтан, на ногах лаптищи, в рванной шапке. В каждую дырку Семионова кафтана забирался ветер и зловредно холодил истощённое тело Семиона, но он бодрился и не сдавался, чувствовал себя героем. Вообще нравилось Семиону пребывание в колхозе, с первых же дней ему понравилась колхозная жизнь. То ли дело в колхозе-то, запрёг лошадь съездить, куда бригадир пошлёт, поставил свою кобылку на общественный двор, сдал её конюху и о кормёшке не думай, конюха её накормят, а мне за работу-то бригадир палочку поставит.

– Не житуха, а одна благодать! – с довольством бахвалился Семион перед свой старухой Марфой.

И вот сейчас шагая за плугом, в который впряжена его же обобществлённая кобыла, Семиона что-то вспомнилось о своей Марфе. В его памяти стали всплывать и проходить перед ним отдельные эпизоды их совместной супружеской жизни. Семиону вспомнилось и то, что Марфу в селе считали колдуньей. Ему вспомнилось, как однажды в первый год их совместной жизни, Марфа перед свадебным поездом вывалила на дороге мусор, из-за чего одна лошадь вздыбилась и изноровившись не хотела трогаться с места, за что свадебщики хотели наказать Марфу за злоумышленность.

– А чего я плохого-то сделала, только избной сор на дорогу выбросила, не подумайте с какими заворжками, а просто так, подмела избу, а сор-то на улицу, куда же его больше-то?! А вы уж наверно подумали, что я колдунья какая?! – с боязнью, как бы не поколотили оправдывалась Марфа перед подвыпившими мужиками, которые разгорячившись угрожающе махали кулаками над Марфой.

Шагая за плугом. Поправляя полы кафтана чтобы не так знобко поддувал ветер и дул в руку, Семиону вспомнилось и такой случай. Годков пять тому назад, Семион будучи уже шестидесятилетним стариком, плетя лапоть, что-то не в меру разговорился и вспомнил свою молодость признался перед свой Марфой.

– Ты знаешь баушк, ведь я в молодости-то изменял тебе, бывало, когда с извозом приходилось по незнакомым сёлам ездить.

В ответ на его признание, как бы нелестно в отместку, Марфа неосмотрительно, тоже призналась в своих грехах. Как она в молодости, будучи уже за Семионом замужем, собирая в лесу грибы, позволила себе близко встретиться со своим бывшим женихом. Это признание о любовных похождениях Марфы, не в шутку рассердило Семиона. В приливе яростной ревности он с криком обрушился на старуху:

– Ах ты старая кочерга, – и не сдержавшись, со злостью запустил в Марфу кочедыком.

Марфа, охнув, зажала окровавленную щёку, застонала, запричитала. На пол закапала старушечья, темноватая кровь… Как бы подслушивая Семионовы мысли, его кобыла вдруг остановилась, он её понукать, а она изноровившись ни с места, он ей кнута, а она лягается и не хочет производить пашню дальше. Семион похлопотав около лошади даже весь вспотел, и только потом догадался о причине её норова. Засунув руку под хомут, он обнаружил натёртость на лошадин, нащупал шишку с добрый кулак. Подвязав подкладку, чтоб хомут не тёр, Семион снова двинулся с плугом по борозде. Пронзительный ветер, ещё сильнее начал холодить его вспотевшее во время хлопот тело, и вскоре он почувствовал, что сильно промёрз. Но бросить работу до окончания дня нельзя, и он терпеливо дорабатывал до конца урочного времени. И дрожа всем старческим телом, Семиону всё же подумывалось: «как бы поскорее закончить пахоту и поехать домой, отогреть свои иззябшие кости в тепле своей избы». Но видя, что его спарщики, товарищи по пахоте преимущественно молодые колхозники, всё ещё задорно продолжают пахать Семиону в досаде, с упрёком подумалось: «Им-то что, они неугомонная молодёжь. Им любая работа в игрушку, а мне старику каково, уж видно для меня – тяни лямку пока не выроют ямку!» Приехав домой, и распрягши лошадь, сдав её конюху, Семион поспешил домой.

– Эх, Марфа, нынче что-то я озяб до самых костей меня ветром пробрало! – разуваясь из лаптей, пожаловался Семион старухе.

Он долго копошился, развязывая верёвочные узлы от холода закоченевшими руками. И забравшись на печь греться, он перемёрзшими руками перво-наперво дымно закурил. Сквозь облако зеленовато-сизого табачного дыма, едва виднелось его худое, по–стариковски дряблое и морщинистое, похожее на печёное яблоко лицо. На призыв Марфы ужинать, Семион не слез с печи, пожалуясь на немощь, охватившую его всё тело. Старик, по всей видимости, крепко простыл и тяжело заболел. В пылающем жару, Семион пролежал три дня, и на четвёртый день улучшения в его здоровье не было, от поездки в больницу он наотрез отказался. Для облегчения, накидывала ему Марфа горшки на спину и это не помогло, а наоборот вроде-как отняло последние силы. Он лежал на лавке вверх лицом, тяжко дыша и не издавал ни единого звука, едва поддавая признаки жизни. Бабы и старухи, навещавшие больного, отозвав в сторонку Марфу, предугадано, украдкой нашёптывали ей на ухо.

– Нет, он уж не жилец, вышь он уж в однулук дышит. Вот-вот изойдёт. Чего уж тут видимый конец, – пророчили Марфе старухи.


На шестые сутки своей болезни в ночи Семион скончался. Не пришлось старику пожить подольше при колхозной жизни, не пришлось ему избавиться от вечной бедности, не пришлось избавиться хотя бы от рванного кафтана и от дыроватых от износа лаптей. На третий день, как он умер, его хоронили. По улице медленно передвигалась похоронная процессия. За гробом шла сгорбленная Марфа и её, и Семионовы родственники. Издали видно, как у многих баб и старух руки сложенные крестным знаменем крестят в грудь, головы наклоняются в истовых поклонах, у некоторых из провожающих видны на глазах слёзы.

История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932

Подняться наверх