Читать книгу Война орденов. Время Орды - Иван VeganaMaia Вологдин - Страница 4

Многое вместило в себя мое богатое детство. Понимая, что я уже безосновательно затянул свою повесть, постараюсь далее, как можно более кратко описать творящиеся события моего отрочества.

Поймите меня правильно, дорогие потомки, мне, на излете лет все кажется важным и значимым. Порою те события, которым в быту я не придавал и малейшего значения, перед ликом смерти превращаются в нечто огромное, определяющее судьбу и дальнейшее развитие.

То ли это старческое слабоумие косит некогда острое и верткое мышление, то ли тяжесть гусиного пера, с каждым днем увеличивающаяся для слабнущей руки. Я не знаю… Но, спокойной анализируя события все же сокращу ранее запланированный объем воспоминаний.

Я всегда все делал сам. Все и всегда, однако, помышляю выбрать из Ордена наиболее смышлёного собрата, дабы он, своей рукой зафиксировал большой объем информации.

Это все мысли, ну а пока продолжим.

Как я уже говорил выше – жизнь моя значительно изменилась после ночного подвига.

Потихоньку повышая нагрузку день ото дня, после достопамятных событий, Ульв принялся последовательно закалять тело мое упражнениями, компенсируя его малые габариты.

Для любой тренировки нужен и важен партнер. Стоит ли говорить, что молчаливый и крепкий Ждан, перекочевавший к тому времени в статус надежного друга, стал моим собратом в деле развития и роста физических навыков? Благо, что утомительные занятия мы превращали в забавную игру, неизменно соревнуясь друг с другом.

Несколько лет спустя «правило воина» (как называл отец комплекс сочиненных им дел, для повышения боевых навыков) практически вобрало в себя все наше немногочисленное, свободное время.

Лично я, кстати, этому был несказанно рад, воспринимая бег по лесным тропинкам, ношение бревна или рюкзака с камнями на расстояние, да упражнения с утяжеляемым деревянным мечом как желанную, взрослую обязанность, постепенно обращающую меня в былинного витязя.

Я креп и креп, чувствуя, как наливаются мускулы и связки необходимой силой, постепенно догоняя даже от природы развитого телом Ждана. С моим прогрессом расширялся и уровень тренировочного процесса. Отец был богат умом, и ему не составляло труда придумывать все новые и новые испытания нашим приобретенным навыкам.

Каждый новый меч был тяжелее и опаснее, пока не превратился в тяжелый, обоюдоострый клинок из железа, выторгованный у редкого купца в наших краях. В стольном городе по наказу деревенским мужикам, отправляющимся в Рязань для торговли, на остатки притаенного серебра справили первую кольчугу на вырост, чтобы привыкали молодые плечи.

Запястья наполнились силой за сохой, спина за работой в поле и по дому, которой всегда хватало с избытком.

К тринадцати годам отец вызвал меня на поединок, сохранив, сей момент втайне от матери и Ждана. Он был полностью удовлетворен результатами проверки, с трудом отразив несколько стремительных, умелых атак моих, но сразив меня ловкой подсечкой при защите от удара.

С той поры Ульв отстранился от моего обучения в этой сфере, сказав, что отныне моего разумения и навыков хватит, чтобы самому продолжать тренировки. Дальнейшее мое развитие зависело теперь только от моей воли.

Я был не в обиде. Крепнущие и растущие брат и сестра требовали от родителей все больше догляда, отнимая все свободное время.

Параллельно учился и грамоте. Причем самой разнообразной. В переметных сумах Ульва нашлось множество византийских книг, рассказывающих о мироустройстве мира. Были и славянские, берестяные свитки. Нашлись и древние трактаты, таблички, глиняные дощечки, бережно хранимые в особой сумке, где язык повествования был очень чуден и напоминал скорее клинопись или набор грубых картинок.

В этой сфере мой союзник поменялся. Ждан, не испытывая тяги к знаниям, все больше спал, уткнувшись лбом в выструганный стол, но неизменно, рядом со мной, нахмурив лоб и выводя тонким пальчиком по берестяной поверхности, сидела и учила трудные, иноземные слова расцветающая Варвара, которую, не безосновательно, вся деревня пророчила мне в жены.

Подобная занятость все более отдаляла меня от сверстников, сузив круг общения лишь до трех человек, и к четырнадцати годам сделала меня грозным воином, соратником к которому стали уважительно относиться и взрослые мужи, на равных увлекая с собой на охоту.

Взамен ограниченному живому общению книги стали моими друзьями, перечитываемые вечерами до дыр под тусклой лучиной. Растущее сознание требовало вливания новой информации, которой остро не хватало на самой окраине Рязанского княжества.

Ульв, наблюдая мои страдания, не смотря на собственную занятость, пошел навстречу, решив, раньше сроку, обучить и тайному:

– Ох, Торопка! Скороспел ты, горяч! Видит Бог, сила тела твоего, разума и души не ведает границ, энергия плещется через край! Не советуют дитя малое али юношу ретивого учить, с духовными сферами работать. То удел состоявшегося мужа и воина! Но тебе сделаю исключение, наблюдая духовное страдание, для твоего возраста несвойственное. Уповаю лишь на внутреннюю крепость твою, ибо увиденное, изученное ни одного достойного мужчину увело в царства мрака и безумия.

– А Варвару можно с собой на уроки брать?

– Варвару Ярославну то? – Ульв лукаво улыбнулся, сверкнув глазами, – ко мне нет. А сам… коли время есть учи тому, чему учу я. От этого ты лучше будешь информацию усваивать, чтоб своей ученице не исказить.

На том и порешили.

Ни смотря на опасения, Ульв не привык отступаться от принятых решений, а посему он вновь взял в руки бразды моего обучения, да будет благословенно небо, пославшее мне столь сведущего отца!

Чем больше я познавал, тем дальше видел день ото дня. Знания и особые упражнения на сосредоточение раскрывают невиданные, причудливые дали. Перед взором по-другому виделись хорошо знакомые места вокруг деревни, как оказалось наполненные причудливыми существами, невидимыми при обычном взгляде.

Чувствуя силу отца, а потом и мою силу лохматые лешие, угодливо показывали нам дорогу в долгих, уединенных прогулках. Кикиморы выли в болотах, страшась, легкой поступи молодого ведуна. Русалки заливисто смеялись, чаруя своей отополовиненной красотой.

Следует сказать для людей непосвященных, что в основе любой нечисти лежит погубленная, человеческая жизнь. Душа, задерживаясь в тканях нашего мира, порою приобретает страшные, уродливые формы, искажая даже прижизненное мышление ушедшего.

Всего этого не видел обычный люд, но видел я. И постепенно, преодолевая страх ради меня, стала видеть Варвара. И это было прекрасно! Вопреки опасениям отца новый мир затянул нас с головой, по-новому освещая каждый проживаемый день.

Ох и доставалось Ждану в эти дни! Я думал, парень поседеет раньше времени, когда мы с Варварой на пару могли красочно описывать ему очередную невидимую тварь, тенью возникшую на дороге.

Что чувствовал молодой воин в этот момент, не сведущий в магии? Что видел? По свидетельству немногословного друга лишь смутное мельтешение в листве или на обочине или дуновение холодного ветерка в жаркий, летний день – все, что было доступно восприятию простолюдина.

По своему обыкновению, большинство потусторонних существ не были враждебными. С любой тварью, при желании, можно было найти общий язык или, в крайнем случае, припугнуть. Однако случались и самые настоящие драки. Отлично помню, как отец при мне усмирил особо ретивого лесного духа, вынуждая его пропустить нас в его привычные места обитания.

Помню, как воздух поляны задрожал, выдавая присутствие потустороннего, сильного существа. Весенний ветер поднял прошлогоднюю листву, легким, неопадающим вихрем вылетев на середину открытого пространства.

Невнятный, нечленораздельный шепот коснулся натренированного слуха, выдавая враждебные намерения местного лешего.

– Злобный, черт! – хохотнул в густую бороду отец, доставая из-за пазухи мешочек, наполненный сушеными семенами полыни, перемешанными с ядреным, тертым чесноком.

Наотмашь раскидав остро пахнущую смесь на пути вихря, Ульв окончательно материализовал дух, чтобы говорить с ним на равных.

Как я уже говорил, простому мирянину видно бы было лишь чудное кружение мертвой листвы, но нам, нам ведунам, открылось безобразное тело стухшего мертвеца.

Головы не было. Видимо человек, потеряв оную в драке, был так расстроен своей преждевременной кончиной, что предпочел остаться в тканях нашего мироздания даже в столь уродливой, гадской форме. Вместо головы, призрак заимел на ее месте странной формы, шелестящий куст черных, голых ветвей шиповника, произрастающих из основания шеи – слабая замена самому важному органу человека! От сего дух был немногословен и имел в арсенале возможностей общения только невнятное бульканье, исходящее из сизого отверстия рассеченного горла.

Не теряя времени, отец, который видел чудного немало, прошептал в кулак потаенные слова и как боец, заряженным кулаком, с силой приложился в район груди приведения, отправляя удар свозь тонкую грань разделяющую Бытие и Небытие, вынуждая страшное видение, со стоном, раствориться в воздухе солнечной поляны.

Лес дрогнул, порождая сдавленный, отчаянный вой из своей глубины. Отрубленная голова, где то за березовой рощей, закопанная в землю, продолжала жить своей жизнью, руководя действиями тела.

– Шалит, – отец внимательно прислушивался в глас отчаяния, – Не наш это леший. Пришлый. Вижу по кафтану, что вроде как купец был, причем восточный, иноземный. Видимо лихие люди, брюхо вспороли, обезглавили да в канаву сбросили. Там и сгнил. Оттого и лютует.

– Зачастили что-то люди лихие в наши края, отец.

– Зачастили, сын. Времена нынче неспокойные, страшные. Чего только банда Соловья стоит! Атаман в ней тоже не простой, магией владеющий. Может и его рук дело… Пошли, что ли, кости упокоим. Там и хоронить то теперь нечего – один прах остался…

– Что шептал то? – спросил я его терзаемый любопытством.

– Да то же, что и ты, когда с волком тягался. Ведь каждый раз по-особому выходит. Так надо. Нет единой формулы. Есть только наитие и чутье. Слыхал я, конечно, о мастерах, способных не издавая не звука достигать необычайных плодов своего усилия, да таких на белом свете видимо по пальцам перечесть можно. Но колит тебе интересно. В этот раз у меня вышло вот что:

Бей кулак! Сквозь морок бей!

Чтобы был сражен злодей,

Чтоб у лешего сполна

Разболелась голова

И его дремучий нрав

Улетучился стремглав.

– Эх и чудно у тебя получается на ходу слагать. Мне бы так. По-прежнему бывает, путаюсь, сбиваюсь, – похвалил я отца, одновременно жалуясь на собственную беду.

– Скоро и сам сможешь в любой ситуации. Это тренируемо. Как и все в человеческом естестве и теле.

– Все же не понимаю – зачем слова в стихи обличать? Отчего нельзя просто вложить в них всю душу, все усилие характера, чтобы не выдумывать рифму?

– Шепот должен быть ладным да складным, – ответил мне Ульв, – Нашептать всякое можно. А в таком обрамлении не каждому дано. Вот от этих талантов и начинается шепоток особый, сокровенный, ядреный. Помни, сын – знания и умения делают нас немного выше других людей, но и плата у нас соразмерна. Мы выбираем в дни безделья тропу усердия и особого труда, когда другой мужик предпочитает на печке репу трескать, бабу свою жамкать, да штаны протирать. Отсюда и ум у большинства дремуч и не развит, – помню, как отец задумался, ненадолго замолчав. Он так всегда делал, когда мысленно обращался к клиновидным записям, хранимым в переметных сумах, вспоминая, выискивая нужные строчки:

– По трактату первой расы, – промолчав, продолжил он, – ум состоит из двух половин. Одна, левая для жита-быта треба, другая, правая для единения с умом под умом, а оттуда с самим естеством! Латиняне под ум мудрено зовут – подсознанием, а древние естество величают не иначе как кристаллом души. Вот посему легкая байка, да стишок эту связь и раскрывают легче, потому что в воображение работает изрядно, помогая связать всю систему воедино.

Саму Варю тренировал уже я, лично. Точнее, положа руку на сердце, наши тренировки всегда начинались с прогулки, и с повторения знания, заученного накануне.

Ко времени исполнения четырнадцати лет я уже разбирался во всех сортах нежити, обитавшей в округе, способах борьбы с ними и телом был крепок как молодой волк, готовый днями и ночами гоняться за очередной добычей для стаи.

Варвара, младше меня на год, тоже входила в пору расцвета, буквально на глазах обращаясь в статную, деревенскую красавицу. Ни один мой сверстник тайно вздыхал по ней, но её сердце всецело принадлежало мне одному. И берег я его ответственно, по-взрослому.

Ученицей твоя матушка была прилежной, вскоре, перещеголяв своего учителя в деле общения с нежитью. Меня мертвяки боялись. Её обожали. Каждый домовой, каждый банник или прочий мелкий бесенок, любили виться у её подола, в надежде поймать короткий и ласковый взгляд, который буквально на секунды, но позволял им вновь почувствовать себя живыми.

Русалки пели твоей матери вслед, восхваляя её красоту, а лешие уступали дорогу, приоткрывая перед её очами самые плодоносные, заветные поляны, полные спелой клубники или черники.

Тайное знание не сделало её нелюдимой, а наоборот, позволило расширить круг знакомств до невероятных размеров. За советом к ней все чаще обращались взрослые, не чувствуя злобного естества в светлой девочке, особенно по части вопросов, касающихся недавно умершей родни. Варя быстро научилась разговаривать и с покойниками, легко уговаривая их уходить из подлунного мира в иные дали и не тревожить живых.

Что Ульв, что Ярослав, что Ждан знали, что в часы таких «ученических прогулок» нас лучше не беспокоить, потому что невероятно часто мой очередной рассказ о лешем или водяном прерывался страстным поцелуем.

Еще не осознавая всех потребностей и таинств наших организмов, мы в глубине души, смутно чувствовали, что за простыми поцелуями должно следовать нечто большее, но старались не торопить события.

Ждан, как хороший друг, доверительно пересказал мне разговор наших отцов, услышанный накануне праздника солнцестояния 1236 года. Ярослав и Ульв, в присутствии матерей, понимая наши чувства, всерьез говорили о том, что коль все пойдет своим чередом справить богатую свадьбу на следующий год, позволяя любящим сердцам воссоединиться по небесному закону навсегда.

Хорошо же, когда родители видят и слышат своих детей! В отличие от Ульва, большинство своего времени я был слеп к твоим чаяниям Владимир. Нам с твоей матерью была уготована уникальная судьба, и если бы не череда злоключений, обрушившаяся на наш век, то возможно ты, зачатый по большой любви, чистым и светлым ребенком бродил по Дормисловой Поляне, с радостью встречая каждое утро, а не был бы вынужден оттачивать боевые навыки всю свою сознательную жизнь, готовясь, стать великим Воеводой.

Так уж повелось, что очень продолжительное время я был вынужден считать твою матушку мёртвой…