Читать книгу Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - Ивлин Во, Ивлин Во - Страница 41

Азания – большой воображаемый остров у восточного побережья Африки; по характеру и истории является смесью Занзибара и Абиссинии[80]. В финале романа «Черная напасть» местное правительство было свергнуто и установлен протекторат англичан и французов. Многие персонажи перекочевали в данный рассказ из «Черной напасти».

I

Британский клуб в Матоди разительно контрастировал с ютившимися на косогорах бунгало, в которых обитало большинство его членов. Клуб располагался в центре города, на набережной – арабский особняк семнадцатого столетия, массивными белеными стенами окружавший небольшой дворик. Из зарешеченных окон в былые времена женская часть семейства почтеннейшего купца обозревала проезжую улицу; тяжелые двери, усеянные медными шишечками, открывались в густую тень внутреннего двора, где меж корней громадного мангового дерева бил маленький родник, а лестница резного кедра вела в прохладу внутренних покоев.

Привратник-араб в феске и белом платье, вычищенном и накрахмаленном, точно стихарь епископа, и перепоясанном малиновым кушаком, сонно восседал у ворот. Он почтительно встал и поклонился, когда мировой судья мистер Реппингтон и санитарный инспектор мистер Брезертон прошествовали мимо него в бар.

В ознаменование сердечного согласия и совместного правления французские чиновники были приняты в почетные члены клуба, а фотография предыдущего президента Франции («Мы не в состоянии, – сказал майор Лепперидж, – перевешивать фотографии всякий раз, когда лягушатники расквакаются») висела в курительной комнате напротив портрета принца Уэльского; впрочем, за исключением праздничных вечеров, французы редко пользовались своей привилегией. Единственным французским журналом, который выписывал клуб, был «Ля ви паризьен», который в указанный вечер находился в руках коротышки с плебейской внешностью, одиноко сидевшего в плетеном кресле.

Реппингтон и Брезертон раскланивались на ходу:

– Добрый вечер, Грейнджер.

– Добрый вечер, Баркер.

– Добрый вечер, Джаггер.

А затем, понизив голос, но довольно отчетливо, Брезертон поинтересовался:

– Что это за малый вон там в углу с «Ля ви»?

– Зовется Бруксом. Нефть или еще что-то в этом роде.

– Ага.

– Розовый джин?[81]

– Ага.

– Как день прошел?

– Довольно-таки паршиво. Проблемы с осушением крикетного поля. Никакой подпочвы.

– Ага. Паршиво, да.

Бармен, уроженец Гоа, поставил перед ними напитки. Брезертон подмахнул счет.

– Будем здоровы!

– Будем здоровы!

Мистер Брукс по уши погрузился в «Ла ви паризьен».

Тут вошел майор Лепперидж, и возникло ощутимое напряжение. (Он был командиром местного гарнизона, откомандированным из Индии.)

– Вечер добрый, майор, – (штатские).

– Добрый вечер, сэр, – (военные).

– Добрый. Добрый. Добрый. Фух. Только что набегался по корту с молодым Кентишем. Укрепляющего мне. Джин с лаймом. Кстати, Брезертон, крикетное поле будто куры общипали.

– Я знаю. Нет подпочвы.

– Я и говорю, дело дрянь. Никакой подпочвы. Ну, вы уж постарайтесь, там же есть парни, которые могут помочь. Выглядит ужасно. Плешь на плеши, а посередине огромное озеро.

Майор взял свой джин с лаймом и направился было к стулу, но внезапно приметил мистера Брукса, и его властность разом смягчилась до непривычного дружелюбия.

– Ба, привет, Брукс! Как поживаете? – сказал он. – Рад встретить вас снова. С возвращением! Имел удовольствие видеть вашу дочь в теннисном клубе только что. Моя благоверная спрашивала, не согласится ли она пообедать с нами как-нибудь вечерком? Как насчет вторника? Замечательно! Жена будет в восторге. Доброй ночи, друзья. Нужно принять душ.

Происшествие было из ряда вон. Брезертон и Риппингтон уставились друг на друга, будто громом пораженные.

Майор Лепперидж как по рангу, так и по личным качествам был влиятельнейшим человеком в Матоди – и конечно же, во всей Азании, если не принимать во внимание верховного комиссара в Дебра-Дове. Непостижима была сама мысль, что Брукс может ужинать у Леппериджей. Брезертон отужинал у них всего раз, а он – правительство как-никак.

– Привет, Брукс, – сказал Риппингтон. – Не увидел вас за вашей прессой. Идите-ка сюда, выпьем.

– И то верно, Брукс, – сказал Брезертон. – Не знал, что вы вернулись. Ну как, повеселились в отпуске? Какие спектакли видели?

– Вы очень добры, но мне нужно идти. Мы прибыли во вторник на «Нгоме». Нет. Я не видел ни одного спектакля. Большую часть времени я провел в Борнмуте.

– По одной на посошок!

– Нет, благодарю вас, честное слово, мне нужно бежать. Дочка будет ждать. Но все равно спасибо. Увидимся.

Дочка?..

II

В Матоди было всего восемь англичанок, считая двухлетнюю дочурку миссис Брезертон, девять, если включить в этот список миссис Макдональд (но никто не включал в него миссис Макдональд: она приехала из Бомбея и множество симптомов выдавали несомненное наличие азиатской крови в ее жилах. К тому же никто доподлинно не знал, кем был мистер Макдональд. Миссис Макдональд держала на окраине города пансион с дурной репутацией под названием «Бугенвиллея»). Все особы брачного возраста уже состояли в браке и влачили жизнь под взаимным присмотром, слишком пристальным и неусыпным для любовных историй. Зато неженатых англичан в Матоде было семеро – трое на государственной службе, трое торговцев и один бездельник, сбежавший в Матоди от своих кенийских кредиторов. (Иногда он туманно упоминал об «озеленении» и «изысканиях», а тем временем каждый месяц получал денежный перевод и день-деньской болтался с приветливым видом в клубе и на теннисных кортах.)

Считалось, что у большинства этих самых холостяков на родине остались девушки; они хранили у себя в комнатах их фотографии, регулярно писали длинные письма, а когда уезжали, то намекали, что из отпуска, скорее всего, вернутся не одни. Но неизменно возвращались в одиночестве. Возможно, в своем безудержном стремлении к сочувствию они слишком мрачными красками рисовали азанийскую жизнь, а может, тропики пагубно подействовали на их мозги…

Как бы то ни было, явление Прунеллы Брукс подняло в английском обществе волну возбуждения. В нормальных обстоятельствах для дочери агента нефтяной компании мистера Брукса выбор должным образом ограничился бы тремя коммерсантами: мистером Джеймсом из компании «Истерн Иксченж Телеграф», а также мистерами Уотсоном и Джаггером из банка, – но Прунелла была девушкой настолько неоспоримых личных преимуществ, что в первый же свой день на теннисном корте, как уже было показано выше, без усилия и даже неосознанно вышла из тени и шагнула прямиком в святая святых – в бунгало Леппериджа.

Миниатюрная и непосредственная, яркая блондинка с нежной, свежей кожей – вдвойне пленительной на фоне иссушенных тропиками загорелых лиц вокруг; гибкие, юные руки и ноги, личико, светившееся щенячьим восторгом даже от самых пустых шуток; а еще серьезный интерес к мнениям и опыту каждого встречного и поперечного; прирожденная наперсница, она не стремилась стать центром внимания, а скорее была склонна общаться с друзьями наедине, когда в ней нуждались, уделяя каждому свое время; почтительная и очаровательная с замужними дамами; нежная, дружелюбная и слегка кокетливая с мужчинами; ловкая и умелая в играх, но не настолько, чтобы поколебать мужское превосходство; преданная дочь, отказывающая себе в любом удовольствии, которое могло нарушить незыблемый распорядок дома Бруксов: «Нет, я должна идти. Я не могу допустить, чтобы папа вернулся из клуба и не застал меня дома. Я должна его встретить», – такая девушка и вправду могла бы стать светочем и благословением любого форпоста империи. И через несколько дней все в Матоди на разные лады заговорили о своей большой удаче.

Разумеется, первым делом ее должны были экзаменовать и проинструктировать матроны колонии, но она подчинилась обряду посвящения с таким кротким благодушием, словно и не подозревала об опасностях испытания, уготованного ей миссис Лепперидж и миссис Риппингтон. В глубоких дебрях страны, в не знающих солнечного света потайных чащобах – там, где перекрученный стебель поперек тропы в джунглях, тряпка, развевающаяся на суку, обезглавленная домашняя птица, распростертая на старом пне, отмечали табу, которое не мог преступить ни один мужчина, – женщины сакуйя пели свою первобытную литанию инициации; а здесь, на склоне холма, за чайным столом миссис Лепперидж творилась не менее жуткая церемония. Сначала вопросы: замаскированные и деликатные за чайным пирогом, но ускоряющие свой темп по мере того, как нарастал племенной ритм, а со стола убирали поднос и чайник. Они обрушивались все быстрее и быстрее, как исступленные руки на натянутую коровью шкуру, росли и набухали с первой сигаретой; последовательность настойчивых, властных допросов. На все вопросы Прунелла отвечала с послушной простотой. Вся ее жизнь, воспитание и образование были извлечены на свет, изучены и признаны образцовыми; смерть матери, заботы тетушки, школа при монастыре в пригороде, привившая ей очаровательные манеры, готовность найти хорошего мужа и обосноваться с ним там, куда призовет его служба; ее вера в узкий семейный круг и европейское образование, увлечение спортом, ее любовь к животным и нежное покровительственное отношение к мужчинам.

Затем, когда она доказала, что достойна этого, настал черед наставлений. Интимные детали здоровья и гигиены, то, что должна знать каждая девушка, общие опасности секса и особые – в тропиках; правильное обращение с остальными обитателями Матоди; этикет по отношению к дамам более высокого ранга, визитные карточки… «Никогда не здоровайтесь за руку с туземцами, какими бы высокообразованными они себя ни мнили. Арабы – другое дело, многие из них почти как джентльмены… не хуже большинства итальянцев, право слово… С индийцами, к счастью, вам не придется встречаться… никогда не позволяйте туземным слугами видеть вас в халате… и будьте крайне внимательны насчет шторы на окне в ванной – туземцы подглядывают… никогда не ходите в одиночку по переулкам – на самом деле вам там совершенно нечего делать… никогда не катайтесь верхом одна за пределами нашего поселка. Было несколько случаев нападения разбойников… вот только в прошлом году напали на американского миссионера, правда, он был настоящим нонконформистом[82]… мы не должны подвергать себя ненужному риску, таковы наши обязательства перед нашими мужчинами… шайка разбойников под предводительством сакуйя по имени Джоав… майор скоро разделается с этими бандитами – вот только приведет новобранцев в надлежащую форму. Их положение сейчас незавидное… а пока что самое главное правило безопасности – повсюду ходить с мужчиной…

III

И Прунелла никогда не ведала недостатка в провожатых. Шли недели, и для бдительной колонии наконец стало ясно, что ее выбор сузился до двух претендентов: мистера Кентиша, помощника местного комиссара, и мистера Бенсона, младшего лейтенанта местного гарнизона. Это не означало, что она перестала быть неизменно очаровательной со всеми остальными, даже с омерзительным мистером Джаггером и нахлебником, живущим на переводы из дому, но разнообразными знаками предпочтения она дала понять, что Кентиш и Бенсон – ее фавориты. Теперь исследование ее невинных романов с обоими претендентами возродило интерес к общественной жизни города. Конечно, у него и до этого было немало развлечений: джимханы[83] и теннисные турниры, танцы и званые обеды, визиты и сплетни, любительская опера и, наконец, церковные базары (впрочем, то были события безрадостные и исполненные осознания долга). Англичане сознавали свое бремя, живя за границей; им нужно было держать марку перед туземцами и их сорадетелями; им надо было о чем-то писать домой; посему они стойко сносили однообразные мероприятия, положенные по статусу. Но с появлением Прунеллы все озарилось новым светом, стало больше вечеринок, больше танцев, все обрело новый смысл. Мистер Брукс, до этого никогда не обедавший вне дома, внезапно стал нарасхват, а поскольку прежняя отчужденность от общества нисколько его не волновала, свою нынешнюю популярность он воспринял как естественный результат дочкиного обаяния – с удовольствием и некоторым смущением. Он осознавал, что вскоре ей захочется выйти замуж, и воспринимал это как неизбежную перспективу собственного возвращения к одиночеству.

Бенсон и Кентиш тем временем шли ноздря в ноздрю сквозь буйство и суматоху азанийской весны, и никто не мог с уверенностью сказать, кто же из них лидирует. Ставки понемногу склонялись в пользу Бенсона, который танцевал с девицей на вечерах Каледонского клуба и клуба игроков в поло, когда разразилось бедствие, потрясшее азанийцев до глубины души. Прунеллу Брукс похитили.

Обстоятельства похищения были туманными и немного сомнительными. Прунелла, которая, как известно, никогда ни на йоту не отступала от постулатов местного кодекса, одна каталась верхом по холмам. Это обстоятельство выяснилось с самого начала дознания, а позднее, на перекрестном допросе, конюх признался, что барышня шалила так уже некоторое время, дважды или трижды в неделю. Ее пренебрежение правилами вызвало в сообществе почти такой же сильный шок, как и само ее исчезновение.

Но худшее было впереди. Однажды вечером в клубе (мистер Брукс отсутствовал: его популярность за последние несколько дней померкла, а его присутствие создавало болезненную скованность) мужчины без тени смущения обсуждали тайные поездки Прунеллы, и вдруг в разговор ворвался слегка нетрезвый голос.

– Все всплывет, так или иначе, – сказал беглец из Кении. – Так что я могу вам признаться прямо сейчас. Прунелла обычно каталась верхом со мной. Она не хотела, чтобы о нас судачили, так что мы встречались у мусульманских гробниц, на дороге в Дебра-Дову. Я буду скучать по тем вечерам, очень-очень, – продолжил он, и в голосе его слышалась алкоголическая дрожь, – и я в значительной степени виню себя за всё, что случилось. Видите ли, я, должно быть, выпил немного больше, чем следовало, в то утро, а еще стояла сильная жара, так что одно наложилось на другое, и, переодеваясь в бриджи для верховой езды, я заснул и проснулся только после обеда. И возможно, мы больше никогда ее не увидим… – И две громадные слезы скатились по его щекам.

Сие недостойное мужчины зрелище разрядило обстановку, поскольку Бенсон и Кентиш уже начали угрожающе надвигаться на горемыку. Но карать того, кто и так уже погрузился в бездонные глубины жалости к самому себе, – удовольствие сомнительное, да и строгий голос майора Леппериджа призвал их к порядку:

– Бенсон, Кентиш, не могу сказать, что не сочувствую вам, ребята, и что точно знаю, как бы я сам поступил в подобных обстоятельствах. История, которую мы только что услышали, может быть правдой, а может ею и не быть. В обоих случаях мне кажется, что я знаю, какие чувства мы все испытываем к рассказчику. Но это подождет. У нас будет масса времени все уладить, когда мисс Брукс окажется в безопасности. Это наш первейший долг.

Мобилизованное таким образом общественное мнение вновь сплотилось вокруг Прунеллы, и срочность ее дела была драматически подчеркнута два дня спустя прибытием в американское консульство правого уха баптистского миссионера, ухо было небрежно завернуто в газету и перевязано бечевкой. Мужчины колонии – за исключением, разумеется, кенийского нахлебника – собрались в бунгало Леппериджей и создали комитет обороны – прежде всего, для защиты тех женщин, которые у них еще остались, а во вторую очередь – для спасения мисс Брукс, каких бы лишений и риска оно ни подразумевало.

IV

Первое требование выкупа поступило через посредничество мистера Юкумяна. Английское сообщество уже хорошо знало маленького армянина и в общем-то относилось к нему с приязнью; как славно, что нашелся иностранец, который в такой полноте отвечал их представлениям о том, каким идеальный иностранец должен быть. Два дня спустя после основания Британского комитета защиты женщин он появился в опрятной комнате майора, предварительно испросив приватной аудиенции, – жизнерадостный, пухлый, подобострастный человечек в лоснящемся костюме из альпаки, круглой шапочке на макушке и желтых штиблетах с резинками сбоку.

– Майор Лепперидж, – сказал он, – вы меня знаете; все джентльмены Матоди меня знают. Англичане – мои любимые джентльмены, прирожденные защитники низших рас, не хуже самой Лиги Наций. Слушайте, майор Лепперидж, у меня ушки на макушке, мне все доверяют. Не дело это, что черные мужчины похищают английских леди. Я могу все устроить о’кей.

На вопросы майора Юкумян, с бесконечными увертками и обиняками, пояснил, что через многочисленных дальних родственников своей жены он наладил связь с неким арабом, одна из жен которого приходилась сестрой сакуйе из банды Джоава, что мисс Брукс в настоящее время находится в безопасности и что сам Джоав расположен обсудить вопрос выкупа.

– Джоав назначил высокую цену, – сказал он. – Он хочет сто тысяч долларов, бронированный автомобиль, два пулемета, сто винтовок и пять тысяч патронов, пятьдесят лошадей, пятьдесят золотых наручных часов, радиоприемник, пятьдесят ящиков виски, полную амнистию и звание почетного полковника азанийского гарнизона.

– Об этом, разумеется, не может быть и речи.

Маленький армянин пожал плечами:

– О, ну, тогда он отрежет ушки мисс Брукс, как отрезал тому американскому священнику. Слушайте, майор, это ужасно нехорошая страна, и я живу в этой проклятой стране уже сорок лет и знаю, что говорю. Я был человек маленький, и я был большой человек в этой стране, и в ней для больших и крошек одни и те же правила. Если местный хочет, чтобы вы ему что-то дали быстро, так дайте, а потом устройте ему адское пекло и отберите все назад. Туземцы – чертовы дураки, но все они дикие, как звери. Слушайте меня, майор, я делаю лучший виски в Матоди – скотч, ирландский, все марки. В лавке у меня есть чудные наручные часы – не отличишь от золотых. А броневик, лошадки и пулеметы – это по вашей части. Так уладим все дельце пополам, нет?

V

Два дня спустя мистер Юкумян появился на пороге бунгало мистера Брукса.

– Письмо от мисс Брукс, – сообщил он. – Его доставил один сакуйя, я дал ему рупию.

Неряшливые каракули внутри конверта сообщали:

Дорогой папочка!

Сейчас я в безопасности и вполне здорова. Ни в коем случае не выслеживайте посланника. Джоав и его разбойники запытают меня до смерти. Пожалуйста, пришли граммофон и пластинки. Выполни его условия, иначе я не знаю, что случится.

Прунелла

Таково было первое из серии посланий, которые стали приходить каждые два-три дня через посредничество мистера Юкумяна. В основном они содержали просьбы прислать те или иные личные вещи…

Дорогой папочка!

Не эти пластинки. Нужны те, что с танцевальной музыкой… Пришли, пожалуйста, крем для лица – в баночке из ванной, а еще иллюстрированные журналы… зеленую шелковую пижаму… сигареты «Лаки страйк»… две легкие тиковые юбки и шелковые блузки без рукавов…

Письма были принесены в клуб и прочитаны вслух, и по прошествии нескольких дней напряжение начало спадать и возникло общее ощущение, что драма превратилась в прозу.

– Они обязаны снизить цену. Девушка пока что в безопасности, – объявил майор Лепперидж, авторитетно выразив то, что долгое время невысказанно вертелось в умах сообщества.

Жизнь города начала возвращаться в привычное русло: хозяйственные дела, спорт, сплетни. Прибытие второго уха американского миссионера не вызвало большого шума, разве что мистер Юкумян немедленно раздобыл слуховую трубку и попытался продать ее штаб-квартире миссии. Дамы колонии оставили затворническую жизнь, которую вели, испугавшись поначалу. Мужчины ослабили пригляд и, как и прежде, засиживались в клубе допоздна.

И тогда случилось нечто, оживившее интерес к пленнице. Сэм Стеббинг обнаружил шифр.

Это был утонченный и сверхобразованный молодой человек, недавно прибывший из Кембриджа, дабы посвятить себя службе в иммиграционном отделе у Грейнджера. С самого начала он проявлял к случившемуся более горячий интерес, чем прочие его коллеги. Две недели изнуряющей жары он просиживал до зари, изучая тексты сообщений Прунеллы. Затем он явился и ошеломил всех сообщением, что письма были зашифрованы. Система, с помощью которой он это распознал, была далеко не из простых. Он был готов растолковать ее в подробностях, но слушатели неизменно теряли нить, упускали доводы и довольствовались результатом…

– Видите ли, если перевести это на латынь, то получается анаграмма между первым и последним словом первого сообщения и вторым и последним словом третьего, если считать с середины. Бьюсь об заклад, это сбило разбойников с толку…

– Да, старина. К тому же никто из них вообще не умеет читать…

– Затем в четвертом сообщении возвращаемся к первоначальной системе, берем четвертое слово, но с конца…

– Да-да, я понял. Не надо дальше объяснять. Просто скажи нам, что там на самом деле сказано.

– Там сказано: «С КАЖДЫМ ДНЕМ СМЕРТЬ ВСЕ ЖИЖЕ», – тут ее система дала сбой, видимо, не «жиже» а «ближе». Потом я не смог расшифровать слово «ПЛЗГФ», бедняжка, несомненно, находилась в сильном возбуждении, когда писала это, а в конце значится: «УПОВАЮ НА МОЕГО КОРОЛЯ».

В целом это был настоящий триумф. Мужья принесли новость женам:

– Стеббинг чертовски изобретательно все это расшифровал. Не стану утруждаться, вдаваясь в подробности, ты все равно не поймешь. В любом случае результат ясен как день. Мисс Брукс в ужасной опасности. Мы все должны что-нибудь сделать.

– Кто бы мог подумать, что малышка Прунелла такая находчивая…

– А я всегда говорила, что у этой девочки есть голова на плечах.

VI

Новость об этом открытии облетела новостные агентства всего цивилизованного мира. Поначалу похищение вызвало огромное внимание. В течение двух дней сообщение о нем появлялось на первой полосе, с портретом, затем на развороте – тоже с портретом, и наконец – на третьей странице «Эксцесса», по мере того как история становилась день ото дня менее тревожной. Шифр дал истории новое дыхание. Портрет Стеббинга появился на первой странице. Газета предложила десять тысяч фунтов для выкупа, и звезда журналистики спустилась с небес на аэроплане, чтобы вести переговоры и сделать о них репортаж.

Это был крепкий молодой человек родом из Австралии, и с его появлением все завертелось с большим размахом. Проглотив свою обычную враждебность к прессе, обитатели поселения приняли его в клуб и заполнили его досуг коктейлями и теннисными состязаниями. Он даже узурпировал место Леппериджа в качестве авторитета по общемировым вопросам.

Однако его пребывание было кратким. В первый день он взял интервью у мистера Брукса и всех важных лиц городка и телеграфировал трогательную «человечную» историю о том, как Прунелла стала сердцем поселения. С этого дня для почти трехмиллионной читательской аудитории мисс Брукс стала просто Прунеллой. (Журналисту не удалось встретиться лишь с одной местной знаменитостью. Бедный мистер Стеббинг занемог, получив тепловой удар, и был отправлен морем на лечение в Англию в крайне расстроенном состоянии нервов и разума.)

На второй день репортер интервьюировал мистера Юкумяна. Они засели с бутылочкой мастики за круглый стол позади прилавка в магазинчике мистера Юкумяна в десять утра. Было уже три часа пополудни, когда репортер вышел на белую пыльную жару, но своего он добился. Мистер Юкумян пообещал отвести его в разбойничий лагерь. Оба поклялись хранить все в тайне. К закату весь Матоди обсуждал предстоящую экспедицию, но журналиста никто не смущал расспросами. В тот вечер он сидел один, печатая отчет о том, что, как он предполагал, произойдет на следующий день.

Он описал выступление на заре: «Серый свет занимается над осиротевшим поселением Матоди… верблюды фыркают и натягивают поводья… множество горестных англичан, для которых солнце означает лишь завершение еще одной ночи безнадежного созерцания… серебряные рассветные лучи врываются в комнатку Прунеллы, скользят по откинутому покрывалу на кровати – таким она оставила его в тот роковой день…» Он описал подъем в горы, где «…роскошная тропическая растительность уступает место бесплодному кустарнику и голым скалам…». Описал, как «посланец разбойников завязал ему глаза и как он, покачиваясь на спине верблюда, ехал в неизвестность, объятый мраком. А затем, спустя, казалось, вечность, – остановка… повязку долой… разбойничий лагерь… двадцать пар безжалостных восточных глаз поверх жуткого вида винтовок…». Тут он вынул лист из печатной машинки и внес исправление. Разбойничье логово должно находиться в пещере, «усеянной костями и шкурами»… Джоав, атаман разбойников, сидел на корточках во всем своем варварском великолепии, держа на коленях меч, украшенный драгоценными каменьями. И наконец, кульминация рассказа – Прунелла связана. Какое-то время он лелеял идею ее раздеть и начал было ковать словесное изображение девического тела, сжавшегося в полумраке, подобно Андромеде. Но благоразумие возобладало, и он удовольствовался «ее прекрасным, стройным станом, перетянутым пеньковой веревкой, впившейся в юные лодыжки и запястья…». Заключительный абзац он посвятил тому, как внезапно отчаяние растаяло в ее глазах, уступив место надежде, когда он сделал шаг вперед, протягивая выкуп атаману, и «…от имени „Дейли эксцесс“ и народа Великобритании вернул ей достояние свободы».

Закончил он уже поздно ночью, зато спать лег с чувством глубочайшего удовлетворения, а наутро, прежде чем отправиться с мистером Юкумяном в горы, сдал рукопись в «Восточную телеграфную компанию».

Экспедиция ни в малейшей степени не походила на то, что он описал в своем повествовании. После плотного завтрака в уютной атмосфере они выступили, провожаемые большинством англичан и многими жителями французской общины. Все желали им удачи. Однако вместо поездки верхом на верблюдах они отправились на малыше-«остине» мистера Кентиша. Не добрались они и до логова Джоава. Отъехав не более десяти миль, они увидели девушку, идущую в одиночестве по дороге им навстречу. Выглядела она не слишком опрятно, особенно это касалось прически, но во всем остальном демонстрировала все признаки крепкого здоровья.

– Мисс Брукс, я полагаю? – спросил журналист, бессознательно следуя известному прецеденту. – Но где же разбойники?

Прунелла вопросительно посмотрела на мистера Юкумяна, а тот, стоя в нескольких шагах позади, энергично затряс головой.

– Это британский писучий джентльмен из газеты, – пояснил тот. – Он знакомец всех джентльменов в Матоди. Он имеет тысячу фунтов для Джоава.

– Что ж, тогда ему лучше поостеречься, – сказала мисс Брукс. – Разбойники повсюду вокруг нас. О, вы их, конечно, не видите, но я могу побиться об заклад, что пятьдесят стволов целятся в нас прямо сейчас из-за холмов, валунов и прочего. – Она взмахнула загорелой рукой, широким жестом охватив безмятежный с виду пейзаж. – Надеюсь, выкуп вы доставили в золоте?

– Все здесь, на заднем сиденье машины, мисс Брукс.

– Великолепно. Но боюсь, Джоав не пустит вас в свое логово, так что мы с вами подождем здесь, а Юкумян отвезет выкуп в горы.

– Но послушайте, мисс Брукс, моя газета вложила уйму денег в эту историю. Я должен увидеть логово.

– Я сама все расскажу вам о нем, – пообещала Прунелла. Сказано – сделано. – Там три хижины, – начала она ровным и мягким голосом, опустив глаза и скрестив руки, будто повторяла урок, – самая тесная и мрачная служила мне темницей.

Репортер беспокойно поежился.

– Хижины, – сказал он. – У меня сложилось впечатление, что это должны быть пещеры.

– Так и есть, – сказала Прунелла. – На местном наречии «хижина» означает «пещера». День и ночь меня сторожили два льва на цепи. Глаза их сверкали, я чувствовала их зловонное дыхание. Цепи их были такой длины, что, пока я лежала совершенно неподвижно, я была для них недосягаема, но стоило мне пошевелиться… – Она умолкла и слегка содрогнулась.

К тому времени, когда вернулся Юкумян, у журналиста уже был готов материал для новой эффектной истории на первой полосе.

– Джоав отдал приказ убрать снайперов, – объявила Прунелла, шепотом посовещавшись с армянином. – Теперь путь безопасен, мы можем уехать.

Они сели в автомобильчик и без приключений вернулись в Матоди.

VII

Осталось рассказать самую малость. Город воспринял возвращение Прунеллы с горячим энтузиазмом, а власти устроили в ее честь официальный прием в следующий же вторник. Журналист сделал множество фотографий, описал сцену возвращения домой, взволновавшую британскую общественность до глубины души, и вскоре улетел на своем аэроплане, чтобы получить поздравления и поощрения в редакции «Дейли эксцесс».

Ожидалось, что теперь Прунелла сделает наконец выбор между Кентишем и Бенсоном, но в этом удовольствии колонии было отказано. Напротив – разведка донесла огорчительную весть, что она возвращается в Англию. Казалось, свет, озарявший жизнь азанийцев, померк, и, вместо того чтобы, как водится, пожелать ей доброго пути, вся колония накануне ее отбытия проявляла сдержанность – почти негодование, – словно своим отъездом Прунелла совершала неслыханное предательство. «Эксцесс» посвятила ее возвращению коротенькую заметку, озаглавленную «ОТЗВУКИ ДЕЛА О ПОХИЩЕНИИ», но в остальном она, похоже, благополучно ускользнула от внимания публики. Стеббинг – бедняга – был вынужден уволиться со службы. Рассудок его, похоже, навсегда повредился, и с тех пор он проводил свои дни – без вреда, но и безо всякой пользы – в частном приюте, выискивая скрытые сообщения в «Железнодорожном справочнике Брэдшоу». Даже в Матоди все реже вспоминали похищение.

Как-то раз, шесть месяцев спустя, Лепперидж и Брезертон сидели в клубе за вечерним бокалом розового джина. Вокруг все только и говорили что о разбойниках, потому что в то самое утро у ворот баптистской миссии было найдено лишенное рук и ног тело очередного американского проповедника.

– Это одна из проблем, которые нам придется решать, – сказал Лепперидж. – Повод к действиям. Я собираюсь составить подробный отчет обо всем этом.

Мимо них прошел мистер Брукс, направляясь к своему уединенному обеденному столику; теперь он редко захаживал в клуб – нефтяное агентство неуклонно процветало, заставляя его допоздна сидеть за рабочим столом. Он не помнил о своей недолгой популярности и не сожалел о ней, однако Лепперидж при встрече всегда относился к нему с виноватой сердечностью.

– Вечер добрый, Брукс. Есть новости от мисс Прунеллы?

– Да, кстати сказать, как раз сегодня она сообщила мне, что вышла замуж.

– Что ж, рад за нее… Надеюсь, вы счастливы. Кто-то из знакомых?

– Да, я счастлив в некотором смысле, хотя, конечно, я буду по ней скучать. Этот тот парень из Кении, который жил здесь одно время. Помните его?

– Ах да, тот самый? Ну-ну… Передавайте дочери наше «салам», когда будете ей писать.

Мистер Брукс сошел по лестнице в тихий и душистый вечер. Лепперидж и Брезертон остались совершенно одни. Майор наклонился к собеседнику и заговорил хрипловатым, доверительным тоном:

– Послушайте, Брезертон. Вот что я вам скажу: я давно уже об этом задумываюсь, строго между нами, разумеется. Не кажется ли вам, что у этого похищения есть некий сомнительный душок?

– Душок, сэр?

– Душок.

– Кажется, я понимаю, о чем вы, сэр. Ну, кое-кто из нас в последнее время задумывался…

– Вот именно.

– Конечно, ничего определенного. Просто, как вы и сказали, некий сомнительный душок.

– Именно… Слушайте, Брезертон. Думаю, вы могли бы передать всем, что это не тема для обсуждения. Моя благоверная оповестит о том же дам…

– Конечно, сэр. Это не то, о чем хочется болтать… Я имею в виду арабов и лягушатников.

– Именно так.

Повисла еще одна долгая пауза. Наконец Лепперидж поднялся, чтобы уйти.

– Я виню себя, – произнес он. – Мы сильно ошиблись насчет этой девушки. Мне следовало быть прозорливее. В конце концов, когда все уже сказано и сделано, Брукс прежде всего коммерция-валла[84].