Читать книгу Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - Ивлин Во, Ивлин Во - Страница 45

Коротенький отпуск мистера Лавдэя и другие ранние рассказы
Не в своей тарелке

Оглавление

I

Рип достиг уже почтенного возраста, когда ему разонравилось заводить новые знакомства. Он жил в свое удовольствие между Нью-Йорком и более или менее американизированными частями Европы и повсюду, в зависимости от сезона, находил достаточное количество старых знакомых, чтобы развлекаться без особых усилий. Вот уже пятнадцать лет подряд он обедал у Марго Метроленд в течение первой недели своего пребывания в Лондоне и всегда мог быть уверен, что встретит у нее шесть или восемь знакомых и приветливых лиц. Правда, порой попадались какие-то чужаки, но они проходили мимо и исчезали из памяти, оставляя по себе не большее впечатление, чем смена слуг в отеле, где он останавливался.

Однако нынче вечером, войдя в гостиную и не успев еще поприветствовать хозяйку или кивнуть Аластору Трамптингтону, он ощутил поблизости нечто чуждое и тревожное. Окинув взглядов собравшихся, он убедился, что его тревога не беспочвенна. Все мужчины, кроме одного, стояли. В основном это были старые приятели и горстка новичков – неуклюжих и совершенно незначительных молодых людей, но фигура сидящего мгновенно привлекла его внимание и заморозила его вежливую улыбку. Это был дородный пожилой мужчина, довольно лысый, с широким белым лицом, простиравшимся вниз далеко за пределы нормы. Как Матушка Бегемотиха из «Тигренка Тима» или манишка на карикатуре Дюморье[103]. В глубине лица виднелся малиновый ухмыляющийся рот, а над ним бегающие глазки с осуждающим взглядом – точь-в-точь как у временного дворецкого, пойманного на краже сорочек.

Леди Метроленд редко оскорбляла светскость своих гостей, представляя их друг другу.

– Дорогой Рип, – сказала она. – Как я рада снова вас видеть. Я, знаете ли, ради вас собрала всю банду. – А затем, заметив, что его взгляд сфокусировался на незнакомце, спохватилась: – Это доктор Какофилос, а это мистер Ван Винкль. Доктор Какофилос, – прибавила она, – великий волшебник. Его привела Нора, не представляю зачем.

– Мошенник?

– Волшебник. Нора утверждает, что для него нет ничего невозможного.

– Как поживаете?

– Твори свою волю, таков да будет весь закон, – произнес доктор Какофилос тонким голосом кокни.

– Э?..

– Ответа не требует. Если пожелаете, правильно было бы сказать: «Любовь есть закон, любовь в согласии с волей»[104].

– Понимаю.

– Вам необычайно повезло. Большинство людей – слепцы.

– Знаете что? – вставила леди Метроленд. – Давайте-ка все пообедаем.


Потребовался целый час обильной еды и питья, чтобы Рип снова почувствовал себя непринужденно. Его посадили очень удобно – между двумя дамами, представительницами его поколения, с каждой из которых у него в свое время был роман, но даже их добродушные сплетни не смогли полностью завладеть его вниманием, и он поймал себя на том, что неотрывно смотрит через стол – туда, где в десяти местах от него доктор Какофилос стращал пучеглазую дебютантку, лишенную всякого подобия интеллекта. Чуть позже, однако, вино и реминисценции взыграли в нем. Он припомнил, что воспитан в истинно католическом духе, и по этой причине ему нет нужды бояться черной магии. Он вспомнил, что богат и пребывает в добром здравии, что ни одна из его женщин не питала к нему злых чувств (а что это, как не признак отличного характера?), что это его первая неделя в Лондоне и что сегодня здесь, похоже, присутствуют все, кого он больше всего любит, что вино льется так обильно, что он перестал ощущать его совершенство. Он был в ударе, и вскоре шестеро его соседей с интересом слушали истории, которые он рассказывал мягким голосом, чуть с ленцой. Он начал ощущать знакомый трепет, будучи наэлектризован тем, что ему удалось завладеть вниманием дамы, сидевшей напротив, на которую он положил глаз нынешним летом в Венеции, а два года назад – в Париже. Он выпил еще прилично и напрочь забыл о чертовом докторе Какофилосе.

Вскоре, почти незаметно для Рипа, дамы покинули столовую. Внезапно он осознал, что сидит, развалившись в кресле, с бокалом бренди и чуть ли не впервые в жизни беседует с лордом Метролендом. Он рассказывал ему о большой игре и вдруг ощутил сбоку чье-то присутствие – будто сквозняком холодным потянуло. Обернувшись, он увидел, что к нему бочком подкрался доктор Какофилос.

– Проводите меня сегодня домой? – спросил маг. – Вы и сэр Аластор?

– Черта с два я это сделаю, – сказал Рип.

– Черта с два, – повторил Какофилос, и глубокий смысл прозвучал в его отвратительных интонациях кокни. – Я имею в вас надобность.

– Наверное, нам следует пойти наверх, – сказал лорд Метроленд. – А не то Марго станет беспокоиться.


Остаток вечера Рип провел в блаженном оцепенении. Он помнил, как Марго призналась ему, что Нора и та глупая девочка устроили сцену из-за доктора Какофилоса и обе ушли домой в ярости. Вскоре ряды гостей стали редеть, пока не оказалось, что Рип пьет виски в маленькой гостиной один на один с Аластором Трамптингтоном. Они попрощались и сошли по лестнице, поддерживая друг друга.

– Я тебя подброшу, старина.

– Нет, старина, это я подброшу тебя.

– Я люблю кататься по ночам.

– Я тоже, старина.

На ступенях крыльца холодный голос с акцентом кокни ворвался в их дружескую дискуссию:

– А не могли бы вы подбросить меня? – Ужасающая фигура в черном плаще выскочила прямо на них.

– А куда вы хотите ехать? – спросил Аластор с некоторой неприязнью.

Доктор Какофилос назвал какой-то невразумительный адрес в Блумсбери.

– Извините, старина, мне совсем не по пути.

– И мне тоже.

– Но вы сами сказали, что любите кататься по ночам.

– О боже! Ладно, запрыгивайте.

И они втроем укатили.

Рип так и не понял, каким образом они с Аластором оказались в гостиной доктора Какофилоса. Они точно зашли не выпить, потому что выпивки там не было. Не знал он также, когда это доктор Какофилос успел нарядиться в малиновую хламиду, расшитую золотыми символами, и остроконечный малиновый колпак. Просто до него совершенно внезапно дошло, что доктор Какофилос облачен во все это. А когда до него это дошло, то он начал хихикать, и хихикал так неудержимо, что ему даже пришлось усесться на кровать. Аластора тоже обуял смех, и они оба долго еще сидели на кровати и хохотали.

Но совершенно неожиданно Рип обнаружил, что они перестали смеяться, а доктор Какофилос, по-прежнему выглядевший по-дурацки в своем жреческом одеянии, глубокомысленно речет о времени, материи, духе и о многих вещах, без малейшего представления о которых Рип прекрасно провел сорок три насыщенных событиями года.

– Итак, – возвестил доктор Какофилос, – вы должны вдохнуть огонь, и воззвать к Омразу – духу освобождения, – и отправиться в прошлое сквозь века, и вновь обрести мудрость, которую века рассудка потратили впустую. Я избрал вас, потому что таких невежд, как вы двое, я в жизни не видывал. Я обладаю слишком большим знанием, чтобы рисковать собой. А если не вернетесь вы – потеря будет невелика.

– Ну знаете, – сказал Аластор.

– И более того – вы под градусом, – заметил доктор Какофилос, внезапно перейдя на будничный тон.

Затем его речь снова обрела поэтическую окраску, а Рип зевнул, и Аластор зевнул. Наконец Рип сказал:

– Чертовски здорово, старина, что ты нам все это поведал. В другой раз непременно зайду дослушать остальное. А теперь мне пора, знаешь ли.

– Да, – поддакнул Аластор, – вечер удался на славу.

Доктор Какофилос стянул с головы остроконечный колпак и вытер пот с лысой макушки. С нескрываемым презрением он оглядел своих откланивающихся гостей.

– Пьянчуги, – произнес он. – Вы причастны к тайне, сами того не осознавая. Через несколько минут ваша пьяная поступь обгонит века. Скажите, сэр Аластор, – спросил он, и лицо его озарила жуткая шутливая учтивость. – Имеются ли у вас какие-либо предпочтения касательно вашего перемещения? Вы можете выбрать любое столетие, какое пожелаете.

– О, право, чертовски любезно с вашей стороны… Я, знаете ли, не то чтобы большой дока в истории.

– Говорите.

– Да мне, честное слово, все равно, какое хотите. Может, времена Этельреда Неразумного[105]? Всегда питал к нему слабость.

– А вы, мистер ван Винкль?

– Что ж, если бы я захотел переместиться, то, как истинный американец, предпочел бы отправиться в будущее – лет этак на пятьсот.

Доктор Какофилос приосанился.

– Твори свою волю, таков да будет весь закон.

– Я отвечу так: «Любовь есть закон, любовь в согласии с волей».

– Боже, ну и долго же мы проторчали в этом доме, – сказал Аластор, когда они наконец добрались до «бентли». – Жуткий старый жулик. Надо же было так надраться.

– Черт, а я бы еще выпил, – отозвался Рип. – Знаешь какое-нибудь местечко?

– Знаю, – сказал Аластор и, круто свернув за угол, врезался боковиной в почтовый фургон, который грохотал по Шафтсбери-авеню со скоростью сорок пять миль в час.


Когда Рип встал, слегка оглушенный, но, насколько он мог судить, без особых повреждений, то почти не удивился тому, что обе машины исчезли.

Ему и без того было чему удивляться: легкий бриз, чистое, усыпанное звездами небо, просторный горизонт, не заслоненный зданиями. Луна в последней своей четверти, низко повисшая на рощей и озаряющая склон, бугристый дерн и стадо овец, мирно стригущее осоку на площади Пикадилли и в ее окрестностях, отражались в тихой заводи, тут и там пронизанной тростником.

Повинуясь инстинкту, так как его голова и глаза по-прежнему горели от выпитого вина, а в пересохшем рту стоял мерзкий привкус, Рип подошел к воде. Его лакированные туфли с каждым шагом увязали все глубже, и он остановился в нерешительности. Перед ним зиял вход на станцию метро, превращенный в развалины в духе Пиранези[106]. Черное жерло поросло папоротниками, несколько осыпающихся ступеней вели к черной воде. «Эрос»[107] исчез, но пьедестал возвышался над камышами – замшелый и полуразрушенный.

– Обалдеть, – медленно произнес мистер ван Винкль. – Двадцать пятый век.

Затем он переступил порог станции и, опустившись на колени на скользкой пятой ступеньке, окунул голову в воду.

Абсолютное безмолвие окружало его, лишь овцы ритмично, еле слышно щипали траву. Облака заволокли луну, и Рип встал в благоговейном страхе перед тьмой. Они проплыли, и Рип вышел на свет, покинул грот и взобрался на травяной холмик на углу Хеймаркет.

Между деревьями на юге он мог разглядеть серебряную полоску реки. Осторожно, ибо под ногами были сплошные ямы да расщелины, он пересек то, что когда-то было Лестерской и Трафальгарской площадями. Огромные илистые равнины, затопляемые при высокой воде, простирались под ногами вдоль Стрэнда, а на краю ила и осоки виднелась группа хижин, построенных на сваях – недосягаемых, поскольку их предусмотрительные хозяева подняли лестницы на закате. На утоптанных земляных площадках тлели красные угли двух почти догоревших костров. Оборванный сторож спал, уткнув голову в колени. Две или три собаки рыскали под лачугами, вынюхивая объедки, но ветер дул с реки, и, хотя Рип и произвел некоторый шум, приближаясь, собаки не подняли тревоги. Беспредельный покой лежал со всех сторон среди чудовищных очертаний поросшей травой каменной кладки и бетона. Рип скрючился в сырой расщелине и ждал утра.

По-прежнему была ночь – еще темнее оттого, что зашла луна, когда закукарекали петухи – штук двадцать или тридцать, прикинул Рип – на своих деревенских насестах. Страж ожил и поворошил угли, подняв целый сноп древесных искр.

Вскоре узкая полоска света появилась ниже по течению, расширяясь в нежный летний рассвет. Птицы запели вокруг. На маленьких помостах перед хижинами появились домочадцы: женщины, почесывающие головы, встряхивающие одеяла, голые дети. Они спускали лестницы из шкур и палок. Две или три женщины с глиняными горшками в руках направились к реке, чтобы набрать воды. Они задрали одежды до пояса и вошли в воду глубоко, по самые бедра.

Из своего укрытия Рип видел всю деревню как на ладони. Хижины тянулись одной линией вдоль берега – на полмили или чуть меньше. Всего около пятидесяти, все одного размера и формы – глиняные мазанки с крышами из шкур, казавшиеся крепкими и добротными. Не менее дюжины челноков лежали на илистых отмелях. Одни были выдолблены из стволов деревьев, другие напоминали плетеные корзины, покрытые шкурами. Люди были белокожи и светловолосы, но косматы, и передвигались они вприпрыжку – будто дикари. Говорили они медленно, нараспев, словно лишенная письменности раса, сохранность знания которой зависит от устной традиции.

Слова казались знакомыми, но неразборчивыми. Больше часа Рип наблюдал за деревней, которая пробуждалась и начинала свои обычные ежедневные дела, – видел, как подвешивались над огнем котелки, как мужчины спускаются к лодкам и что-то по-рыбацки глубокомысленно бормочут над ними; видел, как дети карабкаются по столбам к отхожим местам внизу, – и, кажется, впервые в жизни он не знал, что ему делать. А затем, собрав всю решимость, на какую только был способен, зашагал к деревне.

Его приближение произвело молниеносный эффект. Женщины в панике похватали детей и все разом кинулись к лестницам. Мужчины у лодок бросили возиться со снастями и неуклюже стали взбираться на высокий берег. Рип улыбался и шел дальше. Мужчины сбились в кучу и не выказывали ни малейшего желания двигаться с места. Рип поднял сжатые ладони и дружески потряс ими в воздухе – он видел, как это делают боксеры, выходя на ринг. Косматые белые люди не подавали признаков узнавания.

– Доброе утро, – сказал Рип. – Это Лондон?

Мужчины удивленно переглянулись, а один глубокий старик с белой бородой слегка хихикнул. После мучительно долгой паузы предводитель кивнул и сказал:

– Лоннон.

Потом они опасливо стали окружать его, пока, осмелев, не подошли совсем близко, и начали щупать его диковинную одежду, постукивая ороговелыми ногтями по его мятой рубашке, дергая запонки и пуговицы. Женщины тем временем повизгивали от возбуждения на крышах жилищ. Когда Рип посмотрел на них и улыбнулся, они нырнули в дверные проемы и выглядывали на него из сумрачных недр. Он чувствовал себя на редкость глупо, и у него сильно кружилась голова. Мужчины тем временем принялись обсуждать его. Они присели на корточки и начали спорить – без воодушевления или убежденности. До него долетали обрывки фраз – «белый», «черный хозяин», «обмен», но по большей части их жаргон был лишен смысла. Рип тоже присел. Голоса взмывали и опадали, будто песнопения. Рип зажмурился и предпринял отчаянное усилие, чтобы проснуться, пробудиться от этого нелепого кошмара.

– Я в Лондоне, в тысяча девятьсот тридцать третьем году, остановился в отеле «Ритц». Вчера вечером я слишком много выпил у Марго. В будущем надо поостеречься. На самом деле ничего страшного. Я в «Ритце», в тысяча девятьсот тридцать третьем.

Он повторял это снова и снова, отрешив чувства от всех внешних впечатлений, принуждая свою волю устремиться к здравомыслию. Наконец, полностью убедив себя, он поднял голову и открыл глаза… раннее утро над рекой, скопище мазанок, круг бесстрастных варварских лиц…

II

Не стоит думать, что тот, кто перескочил через пять сотен лет, станет обращать большое внимание на смену дней и ночей. Как часто прежде во время своего беспорядочного чтения Рип наталкивался на фразы вроде «С той поры время утратило для нее реальность». Наконец он понял, что они означали. Какое-то время он жил под охраной среди лондонцев. Те кормили его рыбой, грубым хлебом и угощали хмельным, тягучим пивом. Часто в предвечерний час, закончив дневные труды, женщины деревни собирались вокруг него и жадно и пристально наблюдали за каждым его движением, порой нетерпеливо (однажды к нему подобралась осанистая молодая матрона и внезапно дернула за волосы), но по большей части застенчиво – готовые захихикать или разбежаться врассыпную при любом необычном движении.

103

Дюморье Джордж Луис Палмелла Бассон (1834–1896) – английский писатель и художник-карикатурист французского происхождения.

104

Доктор Какофилос цитирует «Книги закона» знаменитого оккультиста Алистера Кроули (1875–1947).

105

Этельред II Неразумный – король Англии в 978–1013 и в 1014–1016 годы, в период датских завоевательных походов. Отличался слабовольным и нерешительным характером.

106

Пиранези Джованни Батиста (1720–1778) – итальянский художник, прославившийся циклом гравюр с изображением римских древностей.

107

«Эрос» – мемориальный фонтан Шафтсбери, широко, но неправильно известный как «Эрос», представляет собой фонтан, увенчанный крылатой статуей Антероса, расположенный на юго-восточной стороне площади Пикадилли в Лондоне.

Любовь среди руин. Полное собрание рассказов

Подняться наверх