Читать книгу Поговори со мной о главном - Jack A. Christian - Страница 3

посвящено Ольге-Лее

Гуляла кошка по крыше, бродя в темноте неслышно,

ступая легко по карнизу, глядела на мир, что снизу.

Что видела кошка эта, что слышалось ей ночами?

Как кто-то смеялся где-то, а кто-то рыдал в печали?

Сидела она тихонько, пушистая рыжая кошка,

мурлыкала что-то негромко, порою фальшивя немножко.

А город внизу простирался, спешил, наверх не смотря…

И думала что-то кошка, пока о ней думал я.

Посадите сердце в клетку —

сердцу в клетке не сидится.

В золотой ли, с бриллиантом —

в клетке сердце лишь томится.

Обломайте ему крылья,

чтоб оно не трепыхалось,

чтоб на целом свете сердце

одному лишь вам досталось.

Наколите на булавку,

под стекло – сдувать пылинки.

Но оно все также будет

тихо биться по старинке.

Тихо, мерно, едва слышно,

в кандалах чужой неволи..

Если вам оно так нужно —

просто дайте сердцу волю.

Когда тебя бросает лучший друг – больно.

Когда не понимают все вокруг – больно.

Когда в груди стесненье, в сердце грусть – больно.

Когда одна лишь мысль: ну и пусть! – Больно!

Когда уходят вдруг мечты – больно.

Когда в глаза не смотришь больше ты – больно.

Когда мне душу рвут на части – больно.

Когда исправить что-то нету власти – БОЛЬНО!

Не лучше ль сразу в сердце нож и хватит,

или по венам лезвием – и хватит.

А может с крыши рыбкой вниз прыжок – и хватит…

А может все изменится, и ты поймешь, что – хватит.

Больнее бьет всегда, кто слишком дорог,

от чьих ударов не успеть укрыться.

А к пониманью путь тернист и долог,

и как же тяжело потом мириться.

Чьим будет первый шаг, кто взвесит «да» и «нет»,

переступив через себя пойдет навстречу?

Кто улыбнётся ласково в ответ,

решив: сегодня будет мирный вечер?

Кто успокоит и сотрёт слезу,

блестящую от пламени свечи?..

Любую можно пережить грозу,

но только если сердце не молчит…

А все катится по наклонной

и причем уже очень давно.

И проносятся мимо кадры

твоей жизни немого кино.

И сменяются зимы веснами,

а за ними – лета пора.

И о чем-то все плачет осень,

и печаль заметает зима.

Словно просто бежишь по кругу,

как беспечный грызун в колесе.

Глуповато-смешные потуги

прожить время своё не как все…

Запирает душа свои двери

и выбрасывает все ключи.

И все чаще другому не веришь,

и на доброе слово молчишь.

И уже не трепещет сердце,

когда смотришь в родные глаза.

И в сто раз уже стало легче

о любви своей не сказать.

Превращается жизнь в рутину,

если ты позволяешь ей,

и обыденности паутина

заменяет горенье дней…

Обиды горькие – ах, в чем вас только нет!

В ошибках прошлого, в пылу чужих побед,

в стремленьи к правде и нагроможденьях лжи,

и в криках яростных: «Ты любишь? – Докажи!»

В гордыне, как и в гордости, в любви,

в тоске душевной; в сердце, что в пыли

застынет, распростершись под ногой;

во взгляде, в спину брошенном тобой…

Живут они, обиды, в каждом дне,

что проведешь с собой наедине,

и разъедают душу хуже кислоты…

И о другом не помнишь больше ты..

Да, нет во мне ни капли состраданья,

ни жалости.. одни

слова, слова, слова…

Холодное, бездушное созданье.

И для меня награда – только я.

Хотели в душу глянуть – уж увольте,

Где нет души – там нечего смотреть.

Хотите плюнуть – что ж, прошу, извольте:

Мне без проблем плевки перетерпеть.

Мне побоку все ваши обвиненья,

мне все равно до ваших «теплых» слов.

Мне все одно – хвала иль оскорбленья…

Я обойдусь без ласковых оков.

Разрывается сердце на части

за тебя, за бессильную грусть.

Если б было хоть что в моей власти,

мог бы – спас бы вас, Богом клянусь.

За одну лишь святую улыбку,

за сияние радостных глаз,

кто не сделал бы эту попытку

и не продал бы душу за вас?

Ты прости – что помочь я не в силах,

ты прости – что меня рядом нет.

Ты прости – что могу я поделать?

Как тебя оградить от всех бед?

Как утешить, какими словами,

когда слышишь души твоей крик?

Милый друг мой, какими делами

сократить твою боль хоть на миг?

Я с тобой, ты всегда это помни.

Я с тобой – сердцем, верой, душой.

Как смогу, пустоту я заполню.

Только помни – я рядом с тобой

Есть такая легенда

об ушедших в ночь воинах,

о тех, для кого полночь

дороже рассветов стоила.

О тех, чья душа с небом

навеки была связана.

И чьи сердца лунным светом

были меж собою повязаны.

Никем не покоренные,

за свободу жизни отдавшие,

на пьяную сытость довольную

свою веру не променявшие.

Взмывали Крылатые в небо,

храня людские души…

А ты, признайся, хотел бы

легенду эту послушать?

Про тех, неродных по крови,

но ставших друг другу братьями.

Про тех, кого ветры темные

хранили в своих объятьях.

Про тех, кто делил со звездами

каждой победы сладость.

Про тех, кто играл с грозами

и молний ловил радость.

Когда опустилось солнце

и город накрыла тьма,

один пришел от Восточных,

другой – от Северных врат.

Совсем ещё молодые —

и двадцать не прожили зим —

южанин черноволосый

и северянин-блондин.

Короткий кинжал

и двуручный меч,

и лук за широкой спиной.

Вдвоем они против древнего зла

бесстрашно вступили в бой.

В ночи полыхнули зарницы,

разорвав на куски облака.

И смуглый красавец-рыцарь,

расправив два черных крыла,

взметнулся в высокое небо.

Раздался заливистый смех —

и за соратником следом

белокрылый рванулся вверх.

Плечом к плечу в одном бою,

паря у жизни на краю.

За спиною ночь и сомненья прочь

И некому им помочь…

Никто не видел той битвы

Лишь всю ночь бушевала гроза

От людей подобное скрыто

И некому рассказать.

Сложили о них легенду,

об ушедших в ночь воинах.

О двух бесстрашных юношах,

чьих жизней жизнь города стоила.

литературно-песенный перевод

Как пахнет кедр, и горный воздух прозрачен как вино…

Вечерний ветер пролетает под звон колоколов.

И меж дубами и камнями, заключен в сонный плен,

раскинут город одинокий под сенью прочных стен.

Иерусалим – град златой

И бронзы цвет, и луч прямой,

и в каждой песне скрипкой голос мой.

Колодцы высохли навеки и пуст совсем базар,

забыты храмы на горе, заброшен старый град

В пещерах скальных ветры воют, и все вокруг мертво,

никто не сходит больше к морю через Иерихо.

Иерусалим – град златой

И бронзы цвет, и луч прямой,

и в каждой песне скрипкой голос мой.

Но день пришел надеть корону. И песнь тебе споет

твой младший сын, твой гордый голос, последний твой поэт.

Твое названье обжигает мне губы как огнём.

Навеки в памяти, мой город, ты выжжен золотом.

Иерусалим – град златой

И бронзы цвет, и луч прямой,

и в каждой песне скрипкой голос мой.

Шофар на Храмовой горе зовет нас в старый град.

Колодцы вновь полны водою, а зазывал – базар.

Пещеры в скалах засверкали алмазной россыпью.

И к морю Мёртвому спокойно я, наконец, сойду.

Иерусалим – град златой

И бронзы цвет, и луч прямой,

и в каждой песне скрипкой голос мой.

Ставя кровавые клейма на обнаженной душе,

метя каленым тавром мысли о хрупкости жизни,

вечность проходит мимо, мечты разрушая все,

и подворотни судьбы снова полны темнотой.

Каждый живет во лжи, смерть обходя стороной,

лишь бы на миг задержать времени бурный поток.

И открывая глаза каждое новое утро,

видишь бездонное небо и выбираешь себя…

Давай посидим тихонько…

Послушай, как капли дождя

текут по промокшим стеклам

и шепчут, что плакать нельзя.

Они ведь за нас отплачут,

на землю всю боль прольют.

А как же возможно иначе? —

для этого дождь создают.

Чтобы оплакать потерю

настойчивой дробью по крыше,

А если мы в чудо не верим —

взметнуть радугу чуть повыше.

Послушай, как падают капли

и эхом летят по лужам.

Пойдем под дождём поплакать.

Для этого дождь и нужен…

Круги по воде параллельных вселенных,

легкий камешек брошенных слов.

На пороге дождя оглянись незаметно,

уходя в пустоту опостылевших снов.

За туманом увидя мгновенье просвета,

разруби чертов узел мечты.

Уходя в бесконечное, жаркое лето,

забери у меня хоть кусочек зимы.

Не останешься? – Что ж, твое дело и право

уходить навсегда, не грустя ни о чем.

Лишь тихонечко вслед я шепну тебе: «Браво!»

Ты прожил как сыграл…

Ну а я ни при чем…

А может, я хочу портрет в полутонах,

три четверти и взгляд задумчивый на небо.

И чтобы, увидав его, сказали «Ах!»

и тихо разошлись, подумав о своем…

****

Когда внутри пустота,

все, что делаешь, – просто

чтоб убить тишину.

И рождаются строчки стихов,

что безмолвно ложатся,

исходя горьким криком

на белом листочке бумаги…

****

Это – твой разговор со мной

без меня, с пустой тишиной.

Это крик безмолвный «Спаси!»

и мольба «Руку мне протяни…»

И тяну я обе руки,

но, наверное, не туда.

И уходят мои стихи —

как вода в песок – в никуда…

Мне бы вывернуться наизнанку,

закрывая глаза и уши,

чтобы тихо уйти в несознанку,

не смотреть и не видеть, не слушать.

Чтоб не слышать жгучую боль,

что живет в одиноком сердце…

Все равно ничем не помочь —

от судьбы ведь не отвертеться.

Я курю и молчу в темноте,

стиснув зубы, глушу злую ярость.

Никогда не прощу я себе,

если вдруг и тебя не осталось…

****

Знаешь, ты

никогда-никогда меня не поймешь.

Для тебя

я навеки останусь загадкой загадок.

Тихо с крыш

в бесконечность размеренно падает дождь.

Ветер стих,

и задумчивый воздух и горек и сладок.

Ты уйдешь.

Обернувшись, махнешь на прощанье рукой,

пожалеешь

на миг, что упущено многое слишком.

Я застыну,

в глазах крик души безмолвный: – Постой!

Подожди,

нам не нужен печальный конец в этой книжке.

Жаль одно —

не бывает у жизни счастливых концов.

Я молчу…

мне теперь нужно снова с болью мириться.

В тишине

с крыши капает дождь, принося забвенье и сон.

И в бреду

вихрь радуги в небе закатном мне снится…

Среди тысяч свечей я сегодня зажгу лишь одну

пред иконою Той, что стала Матерью Бога.

И молитвы слова наполнят души тишину:

– Мама, Мама, пожалуйста, будь милосердна к нам снова!

Ты прости нас, глупцов, заплутавших на этой дороге,

погрози, поругай, но прошу Тебя, только прости.

Нам так трудно сейчас вспоминать и думать о Боге.

Мама, Мама, пожалуйста, встреть нас на нашем пути.

Будь нам светом во тьме, будь святыней и светочем ясным,

будь словами молитвы и песней, слетающей с губ.

Чтоб однажды мы поняли, что мы живем не напрасно,

чтоб однажды увидели, как мир прекрасен вокруг… —

И огонь той свечи запылает среди сотен тысяч

огоньков, наполняющих светом своим этот храм.

Я сегодня молюсь об ушедших и ныне живущих:

– Мама, Мама, пожалуйста, будь милосердна Ты к нам…

Это все еще впереди:

впереди тишина и забвенье,

и забытые дружбы мгновенья,

и тоска, что ножом в груди.

Впереди пустота и грусть,

недопетые песни, мысли,

что не буду ни с кем делить я,

злое, горькое «ну и пусть»…

Ну и пусть темнота в душе,

пусть мой ангел сложил свои крылья,

пусть рыдает от злого бессилья,

на последнем живя этаже.