Читать книгу Вундеркидз. Поместье Уэйкфилд - Жаклин Сильвестр - Страница 8

Зак с решительным видом прошел по коридору до гостиной. Гнев пульсировал, пробегая через все его тело, как электрический ток. Зака соблазняла перспектива разрядиться на ком-то. И вот, пожалуйста, подходящий объект: жеманная и ухоженная миниатюрная брюнетка – полная противоположность Нике.

Фигурка Вайолет вырисовывалась темным силуэтом на фоне бархата дивана и гобеленов. Она была красива и знакома, как сама комната. Зак терпеть не мог ни то, ни другое.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он ледяным тоном.

Обида отразилась на ее лице, и Зак почувствовал удовлетворение, несмотря на слабые упреки совести.

Вайолет откинула черные волосы за плечо и приподняла подбородок.

– Ты исчез, – с вызовом сказала она, щуря синие кошачьи глаза. – Я звонила в общежитие, расспрашивала твою домоправительницу, но никто не знал, где ты. Ты пропал. Ты пропустил несколько дней в школе. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Слои льда, сковывавшие сердце Зака, дали трещину под действием отчаяния, которое он уловил в ее голосе. Кто-то, кто не знал Вайолет, не смог бы этого уловить, но Зак услышал в ее словах искреннее беспокойство. Он был единственным человеком, знавшим эту ее сторону – потерянная девчонка за фасадом чопорной юной леди, безнадежно к нему привязанная, искавшая утешения в нем и в их общих воспоминаниях.

Пальцы Вайолет перебирали кончики волос. Она слегка потянула за прядь. Она всегда так делала, когда нервничала.

Его взгляд смягчился.

– Спасибо, что проведала меня. Как видишь, я в порядке, – демонстративно развел он руками.

Ее глаза снова прищурились:

– Когда ты вернешься в Вилдвуд?

– Слушай, Вайолет, – вздохнул Зак, – я не могу тебе всего объяснить, но я не вернусь в Академию. Ни сейчас, ни когда-либо еще. – Он беспокойно обернулся и посмотрел в коридор. – Ты должна уйти.

Очередная волна обиды пробежала по почти непроницаемым и совершенным чертам Вайолет. Только когда она встала, Зак осознал, что все это время он стоял. Теперь расстояние между ними сократилось. Она тоже посмотрела в сторону коридора. Тень догадки скользнула в ее глазах.

– Тебе он не позволяет вернуться?

Зак был на добрых пятнадцать сантиметров выше нее. Глядя в знакомые синие глаза, он слышал легкую дрожь в ее голосе.

Конечно, Вайолет знала, что за монстр Митчем. Она знала большинство секретов Зака. Она знала, какие демоны бродят по залам поместья Уэйкфилд, и она все понимала. То есть она понимала, каково это – жить с демонами.

Ее семейная история и обстановка в доме были столь же отвратительны, как у него. Все время, что они были знакомы, Вайолет идеально соответствовала его внутреннему надлому, его темным сторонам, как отражение в зеркале.

Пухлые губки Вайолет нерешительно изогнулись в горькой улыбке. Она протянула руку и уверенно провела своим ухоженным пальчиком по рукаву его рубашки, скользнула им по бицепсу, а затем – ниже.

– Будешь притворяться, будто не скучаешь по мне? – произнесла она своим хрипловатым бархатным голосом.

Глядя на нее сверху вниз, Зак подумал, а не приходило ли ей в голову, чем на самом деле занимаются в Вилдвуде? Должен ли он предупредить ее? Или ей вообще нет до этого дела?

Возможно, Вайолет уже обладала чужим талантом; возможно, именно таким образом она преуспела в своем искусстве? Зак почувствовал, как яд паранойи медленно разливается по его организму. Он отряхнулся от этих подозрений. Они совершенно бессмысленны. Склонность к искусству проявлялась у Вайолет еще с тех пор, как они оба были детьми.

Он хотел рассказать ей все об Академии, но как можно рассказать кому-то подобную дичь? После стольких лет знакомства она подумает, что он сошел с ума. Когда Зак не отреагировал на ее блуждающее прикосновение, решимость Вайолет, кажется, немного ослабла. Она безвольно опустила руки, взгляд ее сделался растерянным, а затем злым.

– Зак, почему так быстро все изменилось? – прошептала она голосом, в котором он уловил что-то для нее нехарактерное – сожаление. – Ты должен вернуться. Все должно вернуться к тому, как было прежде. Пора покончить с играми.

Его охватило раздражение. Все далеко не так просто. Она не понимает. Вайолет считает, что все лишь игра: их разрыв, Ника, его побег. Она думает, у него просто была вспышка подросткового своеволия.

– Ты не понимаешь, Вайолет. Я не могу вернуться. Тебе лучше держаться от меня подальше, так будет безопаснее.

Голова у Зака все еще была тяжела от снотворного, и он чувствовал холодный пот на шее. Ему нужно было подумать. Нужно было составить план. Каким-то образом перехитрить Митчема.

Зака немного качнуло, и он сел на диван. Глаза Вайолет снова прищурились в молчаливом вопросе – в точности как бывало в их детстве. Она все еще пыталась определить, не играет ли он с ней в одну из их извращенных игр.

– А помнишь, когда мы были маленькими, твоя мать заплетала мне волосы в корону? – вдруг сказала она, садясь рядом с ним.

Зак не ответил. Настала его очередь задаться вопросом, не играет ли она в какую-нибудь игру. Зачем она завела речь о его матери?

– Не говори о ней, – прорычал он предостерегающе.

– Я лишь пытаюсь сказать, Зак… что знаю тебя так долго… – прошептала она. – Избегать тебя всегда было безопаснее, но я никогда не выбирала такой вариант. Ты знаешь ведь, что можешь говорить со мной о чем угодно. Неважно, насколько это мрачно. Неважно, насколько опасно.

Вайолет провела пальцами там, где его рука была обнажена. Он забыл, как действительно долго ее знал. Она была единственной из его ровесников, кто все еще помнил его мать, Мюриэль.

В Вилдвуде он так быстро забыл Вайолет ради Ники. Он хотел излить свою тьму ради обещанного света. Вина за резкий и неожиданный разрыв с ней отпечаталась на нем. Даже когда он пытается сделать правильный выбор, он все равно причиняет людям боль.

Зак вдруг перенесся памятью в прошлое. Он вспомнил крошечную Вайолет, ее мать, командующую и недавно разбогатевшую от второго брака. Она переехала со своим отчимом и матерью в особняк по соседству. Летом они ныряли в бассейне, а его мама приносила им фруктовое мороженое. Вайолет заставила родителей отправить ее в Вилдвудскую академию, когда Митчем сказал Заку, что его отошлют из имения. Вайолет не могла остаться дома одна, без него.

Он наклонился, чтобы коснуться ее. На мгновение Заку захотелось спрятаться в этих воспоминаниях. Погрузиться в дни, предшествовавшие времени, когда он встретил Нику. Легкие, свободные дни. Вайолет тоже склонилась навстречу ему, и он ощутил, какой холодной была ее светлая кожа. Так было всегда, даже когда они были детьми.

Зак готов был полностью поддаться памяти прошлого, вернуться к своей прежней сущности, но тут что-то привлекло его внимание. Что-то серое, большое и внушительное на дальней стене, что-то, казавшееся единственно значимым в этой бессмысленной комнате. Красивая батальная сцена. Первая выставленная Никой картина, которую он, с ее разрешения, купил в художественной галерее Вилдвуда. Он увидел тогда в галерее, как она переживала, стоя у своего произведения. Отсветы солнца образовывали ореол вокруг золотистых локонов. Она была преисполнена чистоты – в ее лице, в душевной теплоте ее глаз. Именно благодаря этой невинной доброте казалась она такой непреклонной.

Он захотел стать частью ее мира – пусть даже в ничтожно малой степени. Поэтому и купил картину. Он не мог предложить ей ничего большего, чем свою способность покупать вещи, которые он находил красивыми.

Зак совсем позабыл, что приобретенную картину сразу же отправили в усадьбу Уэйкфилд. Последовавшее Рождество он провел в горах – как всегда, подальше от Митчема, – именно поэтому еще не видел картины. Он моргнул удивленно, не находя объяснения, почему Митчем решил выставить картину на самом видном месте дома. Несомненно, это какая-то очередная извращенная игра.

Зак резко оттолкнул руки Вайолет. Картина напомнила ему о том, кем он хотел стать для Ники, и это не шло в сравнение с мрачным воспоминанием о том, кем он был до нее. Зак хотел поступать правильно. Быть правильным человеком. Нет, он не поставит Вайолет под угрозу. Он не станет использовать ее ради того, чтобы почувствовать себя лучше. У него есть миссия, есть план.

– Вайолет, я думаю, тебе следует уйти. Не возвращайся сюда.

Вайолет вздрогнула, открыла было рот, но ничего не сказала.

– Мне жаль, – проронил Зак, уходя.

Он выразился не фигурально. Проходя мимо знакомой картины, он осознал, что лгал себе, считая, будто был свободен до того, как встретил Нику. Ни одного дня в этом страшном заброшенном доме, в этой жизни, не был он свободен. Именно Ника сделала его свободным. Она привнесла смысл в его жизнь, она помогла ему справиться с безумием.

Взамен теперь он ее найдет и освободит.

Одна из безымянных горничных молча подала Заку ланч в его комнату. Парень не сомневался, что ей строго велено избегать зрительного контакта с ним. Он съел сэндвич, не ощутив его вкуса, не отрывая глаз от портрета своей матери на тумбочке. Зак поймал себя на мысли, что ее улыбка напоминает «о волшебных крепостях из подушек и матрасов, о таинственных огнях летней ночью на террасе».

Зак нахмурился. Ему не понравился такой ход мыслей. Он не хотел вспоминать о ее жизнелюбии, о ее способности вносить лучик света в любой, самый непроглядный мрак.

У его матери Мюриэль не было денег. Вероятно, она была единственной из Уэйкфилдов, которая могла этим похвастать. Ее лишили доступа к семейному состоянию за подростковую беременность и последующее непослушание. За вечный бунт и нежелание подчиняться семья отреклась от нее. Несколько лет они с Заком как-то перебивались. Он не мог вспомнить, что был беден, но мог вспомнить запах плесени в крошечных квартирках; магазины «Все по 99 центов» с неоновым освещением; арендодателей, сердито стучащих в двери, пока они с матерью прятались в темноте. Но его мать как-то справлялась со всем этим. Пока однажды не смогла справиться.

В тот день она привела Зака в поместье Уэйкфилд, прося о милосердии. Митчем принял их. Зак узнал, как одиноко в огромных комнатах и залах дядиного поместья. Митчем выставил множество требований к их пребыванию здесь: в частности, Заку больше нельзя было спать в одной постели с матерью, ему назначили репетиторов и преподавателей языка и уроки этикета.

Через некоторое время Мюриэль сказала, что чувствует холод этого дома на щеках сына и прохладу мрамора на его коже. Она пыталась поднять ему настроение. Она хороша была в изобретении игр и тайных языков.

– Дядя Митчем заботится о лучшей жизни для нас, – говорила Мюриэль, улыбаясь, и это всегда почему-то звучало как попытка оправдаться.

Однажды она купила Заку секретного хомяка. Мальчик назвал его Ролексом в честь предпочитаемого Митчемом бренда часов. Ему показалось забавным назвать секретного хомячка в честь вещи человека, от которого он должен был держать этого малыша в тайне. Дополнительным бонусом было то, что Ролекс любил кататься в пластиковом шаре, и это бесконечно забавляло Зака. Он любил играть с хомяком и подолгу возился с ним.

Несколько месяцев спустя Мюриель пришла в голову мысль отправиться с Заком в поход. Митчем был против, но Зак не мог вспомнить, почему именно. Мама сказала, что им придется уехать без Ролекса, но пообещала оставить ему достаточно еды и воды, чтобы тот смог спокойно дождаться их возвращения.

Зак волновался – а что, если Ролекс съест и выпьет все за один присест? Он рассказал о Ролексе горничной и попросил ее никому не говорить о нем, но поить и кормить хомяка.

Когда Зак вернулся из кемпинга на озере, Ролекс был таким же холодным и твердым, как гранулы его корма. Его неподвижные глаза смотрели из клетки так, словно он был чем-то потрясен. Горничную уволили. Как ни мал был Зак, он понял, что случилось: Митчем нарочно устроил так, чтобы Ролекс умер.

– Мы устроим ему хорошие похороны, – прошептала мама, сверкнув глазами, в которых стояли слезы, и сжала в ярости кулаки.

Она взяла Зака за руку и стиснула его маленькую ладонь, когда тот смотрел на застывший комочек меха, который так любил гладить и прижимать к себе. Он не плакал.

– Я не хочу, чтоб его съели черви, – сказал Зак.

– Тогда мы его кремируем, – предложила Мюриэль.

Мальчик кивнул.

Они потратили полчаса на приготовления – как бы невзначай срезали самые красивые розы из розария Митчема и стащили кружевную салфетку и длинные спички из кухни. Церемонию решили устроить у старого дуба на заднем дворе. Зак положил завернутого в кружевную салфетку Ролекса на землю возле корней.

Мюриэль достала бутылку янтарной жидкости – Зак узнал ее, бутылка была из дядиной гостиной. Мама налила немного жидкости на салфетку, а затем разложила розы вокруг белого свертка.

Когда она подожгла все это, первой сгорела салфетка. Зак не дрогнул. Выражение его лица не изменилось, когда он увидел крошечное тельце, пожираемое пламенем. Сначала мех, затем плоть, потом обуглились косточки.

Его мать пела. Он и сейчас еще помнил ее голос, как будто все это произошло вчера. Голос походил на красивое ночное небо, мрачное и темное, усеянное звездами, в форме сверкающих высоких нот. Она спела песню, но такую мрачную и извращенную, что Зак подумал, та сочинила ее экспромтом, прямо на месте:

Огонь дал Заку ощущение некоего завершения. Когда все догорело, Мюриель обернулась к нему со слезами в глазах.

– Я обещаю, мы скоро вырвемся отсюда, – промолвила она.

Но при жизни Мюриэль они так и не выбрались из Уэйкфилдского поместья.

Эта мысль вызволила Зака из власти воспоминаний, будто вырвав его из них парой холодных мокрых рук.

Он был готов уйти. Сейчас или никогда. Зак не проведет более ни одной лишней минуты в этом чертовом доме.

Медленно и мучительно, поскольку каждое движение вызывало пульсирующую или колющую боль, он вытащил из своего шкафа вещевой мешок. Начал собирать вещи. Футболки, штаны, кое-какие туалетные принадлежности и пачку стодолларовых купюр, которые он прятал в своем сейфе.

Своего телефона он не видел с момента прибытия в поместье. Все компьютеры здесь таинственным образом исчезли. В этом не было ничего нового – полная изоляция была любимым наказанием, применяемым Митчемом.

Зак взял в руки книгу о Калифорнии из своей небольшой библиотеки книг о путешествиях, которую он хранил в черном полированном бюро. Еще Мюриэль собрала ее, отмечая места, куда они с Заком планировали когда-нибудь попасть. После того как мать умерла, Митчем избавился от большинства ее вещей, но Зак сумел припрятать книги и ее фотографию. Он вытащил карту штата из книги о Калифорнии и спрятал ее в сумку.

Без каких бы то ни было чувств Зак осмотрел свою роскошную комнату. Наконец он взял с тумбочки маленькую рамку с фотографией матери, когда она была подростком: черные волосы украшены веночком, она смеется, стоя на крыльце.

Митчему не нравились фотографии вообще, а особенно – фотографии сестры, матери Зака, и, возможно из остатков милосердия, никто из прислуги никогда не наябедничал ему об этом снимке, иначе он бы давно выбросил его, как все остальные.

«Помнить – значит вновь переживать, – говаривал Митчем. – Забывать – значит освобождаться». Если бы Зак был осторожным, он бы получше спрятал фотографию, но видеть ее просыпаясь было едва ли не единственным приятным моментом пробуждения в Уэйкфилдском поместье.

Сунув крошечную рамку в сумку, Зак застегнул ее на молнию и, перекинув через плечо, в очередной раз вздрогнул от боли.

Он выскользнул в пустой коридор. У него был большой опыт побегов из поместья со времен, когда он, за бешеные деньги, арендовал квартиры на пару суток и устраивал там вечеринки с непременным участием своих ближайших друзей – Маркуса, Бобби и Вайолет. Зак спустился на первый этаж и незамеченным вышел через вход для прислуги. Проходя мимо модных машин Митчема, он споткнулся и выпрямился, почувствовав необъяснимую усталость в ногах, словно пробирался по колено в вязком болоте.

Зак шел дальше, пока его не остановила картина у ворот. Он быстро нырнул в тень при виде двух незнакомых охранников, которые там дежурили. В прошлом Митчем нанимал одного или двух телохранителей – в числе постоянно изменяющегося штата прислуги, садовников и поваров. Но настоящих вооруженных охранников у ворот Зак видел впервые. Он был раздосадован своим удивлением. Дядю он хорошо знал как садиста и опасного человека. Да, у него не всегда были вооруженные охранники, но у него также не было и лаборатории в подвале, и причастности к незаконному похищению генов. Зак даже предположить не мог, на какое коварство способен сейчас Митчем.

Оглядевшись, он обнаружил участок ограды, который невозможно было увидеть из дома. От охранников его заслонял густой кустарник и буйно разросшиеся вьющиеся растения.

Зак замер: наверху ограды торчал ряд шипов, чего раньше не было. Парень выругался – ему придется как-то перебираться через них.

Кряхтя, Зак схватил толстую лиану и подтянулся. Уперся в стену ногой, несмотря на боль в предательски задрожавшем правом бедре. Зак нахмурился и ухватился за лиану повыше. Он чувствовал, как вибрируют его уставшие мышцы, когда изо всех сил пытался поднять собственный вес.

Зак потянулся дальше, остановился, чтобы отдышаться, а затем повторил все снова. Ладони покрылись потом и от этого немного скользили. Толстые грубые ветви лиан оставляли на коже грязь.

Зак двигался вверх, но, когда поднял глаза, перед ним был еще долгий путь. Верх ограды, казалось, отодвигался, как горизонт. Он простирался над ним на какой-то головокружительной высоте, как будто Зак смотрел на небоскреб, грозящий обрушиться на него.

Эдак вся затея теряла смысл. Почему так сложно? Его глаза закрылись, он усилием воли снова широко раскрыл их. Почему же собственное тело его подводит? Действие успокоительных и снотворных средств никогда не ощущалось так долго. Зак так устал, что ему казалось, он тонет; он готов был прислониться головой к стене и немного вздремнуть.

Сопротивляясь сну, склеивавшему веки, Зак отчаянно вцепился в лианы. Внезапно те куда-то исчезли. Сон так неодолимо сковывал его, что Зак уже не мог бороться. Он отпустил руки.

И упал. Вниз, вниз, вниз, в черную пропасть.

* * *

Зак сидел на диване в салоне, прилегающем к столовой. Он сжал и разжал кулаки, задаваясь вопросом, что пошло не так. Почему он отпустил ветви? Зак оценил повреждение: левая лодыжка болела гораздо больше, чем ранее, возможно, он ее вывихнул. Одежда была в грязи. Вместо того чтобы перелезть через стену, он упал с нее, без всякой причины отпустив руки.

Он что… уснул? Как это могло случиться? Он проснулся в гостиной. Под ним было подстелено одеяло, чтобы он не испачкал диван в стиле барокко. Где его сумка? Зак запаниковал, вспомнив о фотографии матери.

Он услышал тихий перезвон столового серебра и фарфора из соседней комнаты. Оттуда доносился аромат жареного мяса. Желудок свело от голода. Разве он не ел недавно? Нет, на улице была ночь; со времени обеда миновали часы. Он… упал со стены, а затем потерял сознание? И проснулся несколько часов спустя?

Он недоверчиво покачал головой. Голодный приступ сопровождался тошнотой, от которой Зак скорчился. Он неохотно поднялся и направился в столовую. Та была освещена тусклым светом люстры и дюжины мерцающих свечей, капавших воском на серебряные подсвечники.

Митчем разрезал большой кусок мяса на изящной фарфоровой тарелке. Стейк с кровью был скорее сырым, чем жареным.

Дядя жестом пригласил Зака занять место напротив него. Ярость охватила племянника, как всегда, когда он видел стоическое, неестественное спокойствие Митчема. Тот стал бы отличным секретным агентом. У него было ноль эмоций. Он состоял из чистейшей силы воли и самоконтроля.

Как только Зак сел напротив дяди, его охватило отчетливое ощущение дежавю. Все это уже повторялось многократно, оставаясь совершенно абсурдным. Ничто в этом доме никогда не имело смысла, но в нем сохранялись свои правила. Свои собственные нездоровые повторяющиеся танец и ритм. Льет ли дождь, сияет ли солнце, жизнь или смерть, ужин всегда будет подан в семь часов.

Когда мать Зака умерла, его просто бесило, что горничная продолжает подавать ему еду в то же время, что и раньше. Это оскорбляло его горе – то, что жизнь проходит точно так же гладко, тем временем как часть его самого ушла безвозвратно.

В конце концов, размеренная рутина поместья сломала его; после того как он отправлял свой ужин обратно на кухню в течение целого месяца, Зак поддался внушительному ритму поместья и собственному голоду. Но не в этот раз. Он не позволит им снова сломить его.

Он оттолкнул тарелку.

– Как долго я был в отключке?

– Весь день, – отозвался Митчем. – Ты собираешься сделать еще много попыток побега? Если да, я должен предупредить охранников. Присмотр за тобой, на самом деле, не входит их обязанности.

– Как долго ты намерен держать меня в плену? – спросил устало Зак.

– Сколько потребуется.

– Ладно. Тогда я сделаю столько попыток, сколько потребуется.

– Убегая, ты ничего не выиграешь.

– Я ничего не получаю от пребывания здесь.

– Я скажу тебе, где Ника, – предложил дядя.

Зак закатил глаза. Не в правилах Митчема в чем бы то ни было уступать.

– Чего же ты хочешь за такую-то щедрость?

– Всего лишь твоего сотрудничества.

Зак фыркнул. За формулировкой «сотрудничество» может скрываться все что угодно. Но потом он подумал о Нике, о том, как она ему доверяла. Как она смотрела на него. Его решимость вспыхнула, как восковые свечи на столе.

– Я буду сотрудничать, – каркнул он хрипло.

Проклятое горло снова сжалось. Это была ложь, но, возможно, та, которая купит ему информацию. Ему нужно что-то конкретное, чтобы предложить газетчикам.

– Замечательно. Охрана! – позвал Митчем, обернувшись к двери.

Охранник заглянул в комнату. Зак не переставал удивляться. Охранники материализуются в столовой? Сколько их нанял дядя? Отчего вдруг он стал так остро нуждаться в защите?

– Приведи нашу гостью, – приказал Митчем.

Охранник кивнул и исчез. Через минуту он вернулся с маленькой женщиной. Она была в сарафане, руки сложены на животе. Ей было за сорок: «гусиные лапки» у глаз, проседь в волосах.

Она застенчиво улыбнулась Заку – как будто ждала от него одобрения.

Пока Зак смотрел на нее, гостья пересекла столовую и села за стол между ними.

– Это Кэтрин, – представил ее Митчем.

– Привет, рада познакомиться, – сказала Кэтрин.

Ее голос прозвучал как шепот в сравнении с сильным голосом Митчема.

– Хм… Привет, – отозвался Зак.

Он посмотрел на женщину, затем на Митчема, затем снова на нее. Что это за новая игра? Минуты тянулись медленно. Кэтрин, потупившись, молчала. Дядя продолжал есть.

У Зака неприятно сосало под ложечкой. О чем бы ни шла речь, это что-то точно нехорошее. Он взял нож и вилку и уставился на еду, которую ему подали.

– У Кэтрин фотографическая память, – сообщил дядя.

Зак окаменел. Женщина улыбнулась ему. У нее была зрительная память как у Ники – вид памяти, которая записывает события в фотографических деталях и сохраняет эти детали навсегда. Заку подумалось, что вот она и его лицо навсегда запомнит. Она смотрела на него как невинный ягненок, готовый к забою.

– После ужина вас обоих подготовят. Учитывая твою чувствительность, – сказал Митчем, указывая вилкой на Зака, – я подумал, что ты захочешь сперва познакомиться с ней.

– «Сперва»? Не понимаю, – отозвался Зак.

Но он понял. И это понимание жгло его изнутри.

Дядя вздохнул и отбросил в сторону свою кремовую салфетку.

– Ты вроде бы собирался сотрудничать?

Зак не ответил. Он не собирался делать эту ситуацию менее абсурдной, вступая в диалог.

– Зак, тебе известно, что я терпеть не могу, когда ты ведешь себя так глупо, – возмутился Митчем.

От раздражения у него пошли красными пятнами щеки; радужки его глаз были черными как обсидиан с отсветами танцующего пламени свечей.

– Кэтрин является добровольным донором. Она хочет этого и получит хорошую компенсацию, поэтому ты не должен предъявлять никаких возражений. Как только вы подготовитесь, можно делать пересадку.

Кэтрин ободряюще улыбнулась ему.

Зак закричал бы, если бы кто-нибудь снаружи мог услышать его.