Читать книгу Мечты темнокожей девочки - Жаклин Вудсон - Страница 3

12 февраля 1963 года

Я появилась на свет во вторник в роддоме Университетской больницы Колумбуса, штат Огайо.

В Америке – стране,

где люди делятся

на Черных и Белых.

Город, где я родилась, находится

совсем недалеко

от тех плодородных полей,

где

не так уж много лет назад

работали мои прапрадедушки и прапрабабушки.

Рабы.

От рассвета до заката.

Без зарплаты.

Они пили прохладную воду из выскобленных тыкв,

смотрели на небо и следовали за

мерцающими созвездиями

к свободе.

Я родилась, когда Юг взорвался.

Слишком много людей слишком много лет

томились здесь в рабстве. Потом рабство отменили,

но я и люди, подобные мне, по-прежнему боремся за свободу,

выходим на марши,

отдаем жизни

за то, чтобы и сегодня,

12 февраля 1963 года, и в любой другой день темнокожие дети, как я, росли свободными. Могли учиться и голосовать, ходить и ездить там, где нам хочется.

Я родилась в Огайо, но

истории Южной Каролины,

словно реки,

бегут по моим венам.

Второй день на Земле второй дочки

В моем свидетельстве о рождении написано: чернокожая, пол женский.

Мать: Мэри Энн Ирби, 22 года, чернокожая.

Отец: Джек Остин Вудсон, 25 лет, чернокожий.

В Бирмингеме, штат Алабама, Мартин Лютер Кинг-младший собирается с маршем на Вашингтон, где правит президент Джон Ф. Кеннеди.

В Гарлеме борец за права чернокожих Малкольм Икс с импровизированной трибуны призывает к революции.

За окном Университетского госпиталя

медленно кружатся снежинки.

Их так много, они заметают

бескрайние просторы Огайо.

Всего семь лет прошло с тех пор, как в Монтгомери Роза Паркс отказалась уступить место в автобусе белому пассажиру.

Я родилась со смуглой кожей, черными волосами

и широко распахнутыми глазами.

Я стала негритянкой для одних

и цветной – для других.

Где-то

Певцы Свободы, взявшись за руки,

поют:

В сердце вера живет,

Что победа придет,

Что однажды победа придет.

Где-то Джеймс Болдуин

в каждом романе, в каждой статье каждым словом обличает несправедливость

и изменяет мир.

А я еще не знаю, кем я стану, что скажу

и какими словами…

И трех лет не прошло с тех пор, как чернокожая девочка Руби Бриджес

ступила на порог школы для белых. Вооруженная охрана окружала ее, в то время как сотни белых людей плевались и выкрикивали оскорбления.

Девочке было шесть лет.

Сейчас я еще не знаю, буду ли

такой же сильной, как Руби,

и каким будет мир,

когда я наконец научусь ходить,

говорить, писать…

«Еще одна каштановая малышка!» – сказала маме медсестра в роддоме.

Меня с первых же минут назвали

в честь моего штата.

Ведь Огайо – Каштановый штат.

Мои пальчики

непроизвольно сжимаются в кулачки.

«Как и у всех младенцев», – говорила моя мама.

Неизвестно, какими станут эти маленькие ручки.

Может, они будут как у Малкольма – поднятые

и сжатые в яростный кулак,

или как у Мартина – протянутые

людям навстречу и вопрошающие,

или как у Джеймса – быстро записывающие

слова на бумаге.

Может, как у Розы

или у Руби,

в аккуратных перчатках,

то яростно сжатые,

то спокойно лежащие на коленях или на столе,

перелистывающие книгу,

готовые

изменить мир к лучшему…

Девочка по имени Джек

– У меня прекрасное имя.

Почему бы не назвать так же и дочку, – сказал мой отец, когда я родилась.

Но женщины нашей семьи не согласились.

И в первую очередь мама.

А потом одна за другой и все мои тети,

которые, откинув розовое одеяльце,

трепали мои кудряшки,

тянули меня за крохотные пальчики

и нежно поглаживали щечки.

– Мы не позволим назвать девочку Джек! —

заявила мама.

А сестры отца перешептывались:

– Хватит нам одного Джека. И этот-то не больно удался.

Но говорилось это лишь для маминых ушей.

Отец не отступал:

– Назови девочку Джек – и она непременно вырастет сильной и самостоятельной.

Воспитай ее правильно – и она прославит это имя.

– Девочке по имени Джек

обеспечена двойная порция внимания, – убеждал отец.

– Ну разумеется, станут спрашивать, не сумасшедшие ли у нее родители, – хмыкнула мама.

Это продолжалось до тех пор, пока меня не назвали Джеки и отец в ярости не покинул больницу.

Когда нужно было вписать мое имя,

мама попросила у тетушек ручку и написала:

«Жаклин».

Жаклин – на тот случай, если кому-нибудь вздумается выбросить «и» на конце имени «Джеки».

Нет, только Жаклин. Ведь я вырасту, и, возможно,

мне захочется имя подлиннее.

И совсем не похожее на Джека.

Вудсоны из Огайо

Историю отцовской семьи

можно проследить от Томаса Вудсона из Чилликота.

Вроде бы он был первым сыном

президента Томаса Джефферсона

и его рабыни Салли Хемингс.

Правда, некоторые говорят, что это неправда, но…

…но Вудсоны из Огайо уверены, что их родственники

еще с библейских времен оставили свой след

и в истории,

и в легендах, да и в будущем оставят.

Спросите любого из Вудсонов —

как оказалось, у них в роду есть

доктора и юристы, учителя и спортсмены,

ученые и политики, —

и вам ответят:

– У нашей семьи было блестящее начало! Томас Вудсон возлагал на нас большие надежды.

Устроившись поудобнее, сложив руки на груди, ваш собеседник улыбнется так, будто он древний мудрец, и начнет рассказывать нашу длинную-предлинную историю:

– Итак, все началось задолго до Томаса Джефферсона Вудсона из Чилликота…

Призраки Нельсонвилла

В этом городе живут несколько негритянских

семей,

и Вудсоны – одна из них,

их большой белый дом

стоит на высоком холме.

Сквозь высокие окна

видна кухня,

залитая бледным нельсонвиллским солнцем.

В Огайо долгие зимы,

и с наступлением холодов

в гостиной зажигают камин.

Снова весна, и теперь

золотые солнечные зайчики весело скачут по сосновому полу.

Когда-то в доме было много детей,

они носились по лестнице вверх и вниз, прятались под кроватями и в сундуках,

пробирались на кухню, чтобы стащить кусочек торта из холодильника или холодного жареного цыпленка, а то и ухватить толстый ломоть медового окорока, приготовленного мамой…

Здесь прошло детство моего отца, эти стены знали его малюткой в колыбели, видели, как он рос…

Как давно это было.

На снимках дедушка всегда выше всех,

а бабушка лишь на дюйм ниже.

Повсюду на стенах фотографии их детей. Они бегают по полям, плещутся в бассейнах, танцуют на школьных вечеринках.

Сейчас все они выросли и разъехались —

но подождите!

Посмотрите повнимательнее.

Вот тетя Алисия, совсем крошка,

по плечам рассыпаны кудряшки,

она едва удерживает букет,

слишком большой

для ее маленьких ручек.

Здесь ей всего четыре года, а она уже умеет читать.

Рядом другой снимок, моего отца, Джека,

старшего сына.

Ему восемь, и на фото он ужасно злится на что-то.

А может, на кого-то, кого мы не видим?

Вот дядя Вуди,

жизнерадостный малыш, смеется и показывает пальчиком на дом.

А может, его просто развеселил старший брат?

Вот тетя Энни в униформе медсестры,

тетя Ада в джемпере с эмблемой университета.

Истинные дети Каштанового штата…

Дети Хоупа и Грейс, имена которых

означают «надежда» и «милосердие».

Вглядитесь в эти фото.

И вы увидите меня, ведь у меня

такие же изогнутые брови, как у Джека,

такая же лукавая улыбка, как у Алисии,

такие же гибкие руки, как у Грейс. В них я вижу себя…

Свои истоки.

Порой будет страшно

Мой прапрадедушка с отцовской стороны

родился свободным в Огайо

в 1832 году.

Он построил дом и работал на земле, а когда ферма перестала приносить доход, стал углекопом. Храбро сражался в войну.

Теперь его имя можно увидеть на мемориале афроамериканцам, участвовавшим в Гражданской войне на стороне Севера:

Уильям Дж. Вудсон

Цветные войска США, рота Б

5-го полка.

Он погиб много лет назад, но на этом памятнике в Вашингтоне

он по-прежнему жив и идет в бой плечом к плечу с товарищами.

Его сына отправили к тете в Нельсонвилл.

Уильям Вудсон,

единственный чернокожий ученик в школе.

– Когда-нибудь и вы с этим столкнетесь, – снова и снова будет твердить нам мама. – Когда приходишь куда-нибудь, и вдруг оказывается, что ты не такой, как все остальные.

Да, порой будет страшно. Но вспомните о Уильяме Вудсоне, и страх исчезнет.

Футбольные мечты

На футбольном поле моему отцу не было

равных.

Никто лучшего его не мог отправить мяч с фланга в центр поля, а потом точным ударом отбить его в зону противника.

Тренеры не могли не заметить, как стремительно

он двигается, какой широкий у него шаг

и длинные руки, захватывающие мяч прямо

в воздухе.

Отец спал и видел себя футболистом – и однажды проснулся стипендиатом

Университета штата Огайо.

Теперь он стал взрослым,

жил в большом городе

Колумбусе, всего в шестидесяти милях

от Нельсонвилла,

а отсюда, если ехать на запад

по федеральной трассе 70, попадешь в Чикаго,

а 77-я ведет прямиком на юг.

Но отец сказал, что ни один цветной из Каштанового штата,

если он в своем уме, и не подумает туда ехать.

– Хотя из Колумбуса можно добраться куда угодно, – говорил он.

Что помнят другие

– Ты родилась утром, – говорила бабушка Джорджиана. – Помню, как раскричались птицы…

Эти противные голубые сойки.

Опасные создания – держись от них подальше.

Говорят, они могут и кошку заклевать, если разозлятся.

А потом зазвонил телефон.

В трубке трещало, шумело,

но я услышала голос твоей мамы и узнала от нее,

что ты родилась.

Стояла и думала: «Вот и еще одна девочка, как быстро летит время, давно ли появилась на свет ее сестренка».

Совсем как твоя мама и Кэролайн —

у них разница меньше года, одна за другой,

даже и не помню их по отдельности.

Так что ты родилась утром. Знаю это совершенно точно.

– Ты родилась ближе к вечеру, – уверяла мама. – Всего через два дня, как мне исполнилось двадцать два.

Папа в этот день работал.

Пытался приехать в больницу

до твоего рождения,

но пока добирался в час пик,

ты уже родилась.

Так что твое появление на свет он пропустил, но ничего нового он бы не увидел.

– Была почти ночь, когда ты родилась, —

говорил папа. – Увидев тебя, я сказал: «Не повезло девчонке с внешностью – моя копия». – Он рассмеялся. – И с места в карьер заявил твоей маме: «Раз так, у нее должно быть и мое имя».

Время моего рождения забыли внести

в свидетельство,

а потом оно стерлось

и из памяти моих близких.

Возврата не будет

Когда мама принесет меня из роддома домой,

мой старший брат

откинет розовое одеяльце,

посмотрит на меня и скажет:

– У нас уже есть такая. Зачем нам две одинаковые? Верни ее назад.

Ему уже три года, но он все еще не в силах понять, почему такую маленькую и совсем новенькую куклу нельзя сдать обратно.

Как слушать № 1

Где-то в моей голове каждый смех, плач или колыбельная становятся воспоминанием.

Дядя Оделл

За полгода до рождения моей сестры дядя Оделл, военный моряк, приезжает в отпуск домой в Южную Каролину и попадает под машину.

Когда в Нельсонвилле раздался телефонный звонок, может быть, мама развешивала белье или сидела на кухне, приглушая в сердечной беседе со свекровью Грейс тоску по собственной матери и отчему дому.

Может, родители уже собрали вещи

и собирались уезжать в Колумбус —

отец называл его Большим Городом —

домой, ведь их дом был теперь там.

Но каждую субботу утром они садились в машину и целый час ехали в Нельсонвилл,

где оставались до вечера воскресенья.

И, наверное, до этого звонка им казалось,

что завтра снова начнется череда

ничем не примечательных будней.

Но уже летела из Южной Каролины

весть о смерти моего дяди, пришедшая в Огайо холодным мартовским утром, и этот пасмурный день навсегда оставил глубокую рану в душе моей матери.

– Твой брат… – только и смогла произнести бабушка,

а дальше мама слышала лишь ее рыдания.

Воздух наполнился болью,

заныло сердце, которое было спокойно

еще мгновение назад,

и появилась пустота в душе,

будто оттуда вырвали огромный кусок.

Хорошие новости

Еще несколько месяцев промозглая зима в Каштановом штате не вступит в свои права, и в сентябре,

в один из последних солнечных деньков, появится на свет

моя старшая сестра Оделла Кэролайн —

ее назвали так в честь дяди Оделла и тети Кэролайн.

В Южной Каролине звонит телефон.

Пока мамина мама идет к нему, она на мгновение закрывает глаза и, открыв, окидывает взглядом двор. Подходит к телефону и смотрит, как сквозь пышные кроны высоких сосен падают на землю лучи солнца, заливая все вокруг ласковым сентябрьским светом…

Она берет телефонную трубку

и молится про себя:

«Только бы новости были хорошими,

только бы сладкая осенняя прохлада наконец подарила ей надежду».

Мама и Грейс

Мою маму и Грейс, мать моего отца, объединяет их родина – Юг.

Ведь семья Грейс тоже из Гринвилла.

Поэтому моя мама

всегда будет для нее родная —

по-другому, не так, как собственные дети,

которые не способны понять ее до конца.

– Уж ты-то хорошо знаешь, кто такие Вудсоны.

И эти Вудсоны, и этот их Север, – говорит Грейс,

и ее слова вызывают у мамы улыбку, напоминают,

что Грейс, как и она сама,

не всегда была Вудсон, а кем-то совсем иным.

Когда они вместе друг с другом, они дома,

Грейс для мамы такая же родная, как воздух Гринвилла.

Обе владеют искусством вести разговор без слов. Изобретение южан – потому что лето

у них такое знойное, что

любые слова будто тают во рту.

И южане молчат,

глядя вдаль,

только кивая, хотя, казалось бы,

ничего не происходит,

но этот безмолвный кивок всегда понятен тем,

к кому он обращен.

И здесь, в Огайо, мама и Грейс не боятся долгих пауз в разговоре.

Им хорошо уже оттого, что рядом родственная душа.

Все же несколько слов мама произносит —

о том, как не хватает ей погибшего брата Оделла. И снова молчание – уже другое,

но каждая знает, о чем оно.

– Какая потеря для тебя, – произносит Грейс. – Думаю, он был нужен Богу, а взамен тебе послана малышка.

Но обе они знают, что

рана в душе все еще не исчезла.

– Ну-у-у, – протягивает мама.

– Боже, благослови и мертвых, и живых! – просит Грейс.

И дальше снова молчание. Зачем что-то говорить, раз сказать больше нечего.

Каждую зиму

Каждую зиму,

как только первые снежинки полетят с неба, моя мама едет домой в Южную Каролину.

Иногда

вместе с отцом, но чаще

без него.

Сначала она садится в автобус одна.

Через год с ребенком,

еще через год с двумя,

и наконец их уже трое: Хоуп и Делл по бокам вцепились в мамины ноги, и я

на руках. Перед отъездом

родители всегда ругаются.

Отец хочет жить только в Огайо,

но для мамы Огайо никогда не станет домом,

сколько бы цветов ни заносила она со двора в дом

каждую зиму, нежно напевая над ними,

согревая дыханием и ласковыми словами

каждый листочек.

И растения отвечают ей тем же: не перестают цвести,

даже когда выпадает снег.

Они для нее символ

вечнозеленого Юга.

Напоминание о настоящей жизни

где-то далеко.

Путешествие

– Оставайтесь на вашем Юге, а я о нем и слышать не хочу! – говорит отец. – К нам там так относились,

что я не раздумывая забрал оттуда вашу маму

и привез прямиком сюда, в Огайо!

Сказал ей, что никогда никто из Вудсонов не будет сидеть в автобусе только на задних местах.

Никогда не будут Вудсоны расшаркиваться перед белыми:

«Да, сэр», «Нет, сэр».

Никогда не будут Вудсоны покорно опускать глаза.

Вы мои дети, вы не станете терпеть это!

Дети Вудсонов нисколько не хуже белых. Они достойны другой жизни…

– Богом клянусь! – повторяет отец. – И слышать не хочу о вашей Южной Каролине.

Гринвилл, Южная Каролина, 1963 год

В автобусе мама ведет нас в самый конец.

1963 год,

Южная Каролина.

Слишком опасно сидеть на передних местах,

и не дай бог попросить о помощи водителя.

Это считалось бы неслыханной наглостью с нашей стороны. Не место и не время.

Мне всего три месяца, мама держит меня на руках.

Рядом вжались в кресла сестра и брат. На нем

белая рубашка и черный галстук, голова его

выбрита. У сестренки в косичках белые

ленточки.

– Сидите тихо, – говорит мама и велит брату вынуть палец изо рта.

Брат и сестра послушно делают все, что скажут.

Правда, им непонятно, зачем такие строгости.

– Здесь вам не Огайо, – напоминает мама, как будто мы что-то понимаем.

Ее губы чуть тронуты помадой, спина

напряженная и прямая, будто линия с надписью «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ! ДЛЯ ЦВЕТНЫХ ТОЛЬКО ЗАДНИЕ МЕСТА!»

Вы должны пропустить белого, если окажетесь у него на пути, нельзя смотреть белым

прямо в глаза. Да, сэр. Нет, сэр.

Примите извинения.

Мама смотрит куда-то вдаль, ее мысли

далеко отсюда.

Потом лицо ее смягчается, она нежно гладит брата по теплой макушке. Ему три года, его интересует все, что происходит вокруг, он смотрит на мир во все глаза, а его большие уши хотят услышать каждый звук.

– Мы такие же люди, как все, – шепчет мама.

Такие же, как все.

Дома

И вот…

Мы стоим посреди огромного двора, у небольшого дома из красного камня, дома моих бабушки

и дедушки.

Холл-стрит.

Рассохшееся крыльцо не мешало бы покрыть маслом.

Цветущая азалия в горшке.

Сосна.

Красноватая грязь, прилипшая к начищенным туфлям мамы.

– Добро пожаловать домой! —

приветствуют нас бабушка с дедушкой.

Теплые коричневые руки

обнимают нас. Вытирают слезы маме

белым платком с голубой каемкой. И я, их новое дитя,

погружаюсь в эту бездонную любовь.

Кузены

День рождения мамы, громко играет музыка.

Собрались все ее двоюродные братья и сестры – как бывало раньше, когда она жила дома.

Это с ними она играла в детстве.

То и дело слышится:

– А помнишь, как мы украли персиковый пирог с подоконника миссис Картер, как провалились в канаву рядом с домом Тодда, как перелезли через забор и пробрались в общественный бассейн. И ведь не боялись, что нас арестуют! Никто не говорил нам, где можно купаться, а где нельзя!

И мама смеется, вспоминая это.

По радио Сэм Кук поет «Твист всю ночь напролет»:

Знаешь, есть такое

Чудное местечко

В городе Нью-Йорке,

Где-то на задворках.

Кузены приехали издалека, из Спартанбурга, – парни в узких брюках, девушки в пышных широких юбках, которые взлетают и развеваются, когда гости отплясывают твист ночь напролет.

Кузина Дороти танцует со своим женихом, он крепко держит ее руку.

С мамой танцует кузен Сэм, всегда готовый подхватить ее, если вдруг

она вздумает упасть, как в тот раз, говорит он.

И мама вспоминает, как в детстве залезла высоко на дерево, испугалась, а когда посмотрела вниз, увидела Сэма – он ждал ее, чтобы помочь.

Веселятся люди здесь,

Будто нет у них забот,

И танцуют твист они

Ночи напролет.

– Мы так и знали, что ты не приживешься на Севере, – говорят кузины. – Ты наша, твое место здесь, рядом с нами.

Мама откидывает назад голову,

ее завитые и уложенные волосы блестят,

она улыбается так же, как она улыбалась раньше,

пока не уехала в Колумбус.

Она снова Мэри Энн Ирби,

младшая дочь Джорджианы и Гуннара.

Она дома.

Ночной автобус

Отец приезжает на ночном автобусе, мнет в руках шляпу. Май, идет дождь.

Когда он кончится, в воздухе разольется сладкий аромат

жимолости, а пока небо плачет, как и мой отец.

– Прости меня, – шепчет он.

На этот раз война окончена.

Завтра мы уедем в Колумбус в Огайо,

Хоуп и Делл будут бороться за место на коленях отца. Гринвилл со своей особой жизнью скроется где-то вдали.

А пока мои родители стоят под теплым дождем Каролины, не в силах разомкнуть объятия.

Сейчас для них нет ни прошлого.

Ни будущего.

Лишь безграничное счастье настоящего.

После Гринвилла № 1

Когда цыпленок поджарен, завернут в вощеную бумагу, аккуратно упакован в картонные коробки из-под обуви,

которые перевязывали веревкой…

Когда кукурузный хлеб порезан на кусочки, персики вымыты и высушены…

Когда сладкий чай разлит по стеклянным банкам и на них туго закручены крышки,

а фаршированные яйца уложены в ячейки специального фарфорового контейнера – он теперь принадлежит маме, это подарок

от ее матери перед предстоящей дорогой…

Когда одежда сложена в чемоданы, ленты и рубашки выстираны и отглажены…

Когда мама подкрасила губы, а папа сбрил колючую щетину…

Когда наши лица смазали вазелином, а потом

промокнули холодной влажной салфеткой…

…наступает время прощаний.

Бабушка обнимает нас всех вместе и прижимает нашу маленькую стайку к своему фартуку, быстро смахивая слезы с глаз…

Когда наступает ночь, чернокожие люди могут уехать с Юга и не бояться, что их остановят, а может, и изобьют и обязательно спросят:

– Вы не из Наездников свободы? Или, может, из борцов за гражданские права? Какое вы имеете право…

Ночью мы садимся на автобус компании «Грейхаунд», который отправляется в Огайо.

Реки

Река Хокинг, словно поднимающаяся рука, ответвляется от реки Огайо и быстро бежит через города, будто

стремится обрести свободу, как и штат Огайо, который на карте рвется вверх на север и убегает подальше от Виргинии,

от Юга.

Каждый город на берегах Хокинга имеет свою историю: Атенс,

Кулвилл, Ланкастер, Нельсонвилл,

каждый

надеется, что воды Хокинга унесут с собой все их невзгоды. Потом,

будто вспомнив о своих корнях и о своих владениях, Хокинг поворачивает обратно и вновь соединяется с Огайо,

будто хочет сказать:

– Прости.

Будто хочет сказать:

– Меня долго не было, но вот я вернулась, я снова дома.

Отъезд из Колумбуса

Когда родители поссорятся окончательно,

моему старшему брату будет четыре года,

сестре около трех,

а я только что отпраздную свой первый день рождения.

Правда, никакого праздника

не будет.

От того времени осталась только одна фотография, на которой родители вместе, —

свадебный снимок, вырванный из местной газеты.

Отец в костюме и галстуке,

мама в белом платье, очень красивые, хотя никто из них не улыбается.

Только одна фотография.

Возможно, воспоминания о Колумбусе были слишком тяжелы для мамы, чтобы хранить снимки из той жизни.

Возможно, память о маме всегда отзывалась болью

в душе отца.

Как уходила мама? Как это было?

Женщина ростом почти шесть футов,

с прямой спиной и гордой осанкой

идет по улице холодного Колумбуса, по бокам двое малышей, на руках я, ведь я тогда еще не научилась ходить.

Мой отец, чья красновато-коричневая кожа

потом будет напоминать мне красную плодородную землю Юга, одной рукой держится за металлическую ограду, а другой лениво машет нам вслед.

Провожает нас, будто обычных гостей после воскресного ужина.