Читать книгу Приглашение в замок - Жан Ануй - Страница 3

При поднятии занавеса слышны звуки настраиваемых скрипок. Те же декорации, но теперь вечер. Посреди сцены Изабелла в бальном платье. Орас во фраке сидит в кресле, курит сигару и разглядывает Изабеллу.

Орас. Так, сделайте несколько шагов. Повернитесь. Теперь в эту сторону. Вы безупречны. Почему вы дрожите?

Изабелла. Я боюсь.

Орас. Боже правый, чего? Бала?

Изабелла. Предстоящей ночи, звуков скрипок, замка, где множество незнакомых мне людей готовится к балу, всей этой тайны, вообще всего.

Орас. И меня боитесь?

Изабелла. Вас в особенности.

Орас. Вы боитесь, что я вовлеку вас в какую-нибудь неприятную историю? Уж, верно, Роменвиль расписал вам меня в самых черных красках?

Изабелла. Да, мсье.

Орас. И вы, понятно, ему поверили.

Изабелла (тихо). Нет.

Орас. И напрасно, мадемуазель. Когда вы узнаете, что я нынче затеваю, вы, пожалуй, решите, что я куда больший злодей, чем воображает Роменвиль. Но поверьте, мадемуазель, злодеев бояться не стоит, они ничуть не хуже прочих смертных. Вот кто на самом деле опасен – так это дураки!

Входит Роменвиль.

А, милейший! Мы как раз о вас говорили. Как вы себя чувствуете нынче вечером?

Роменвиль. Все хуже и хуже. Я так радовался предстоящему балу, а теперь он стал для меня пыткой. Не могу взять в толк, зачем вы настаиваете на этом неуместном розыгрыше?

Орас. Роменвиль боится, как бы вы не перепутали вилки. А вдруг гости заметят, что вы намазываете паштет из гусиной печенки рыбным ножом, вскочат с мест да как закричат: «Обман! Это не его племянница!» А ну-ка, дорогая моя, пройдитесь по комнате, повернитесь. Полюбуйтесь на нее, Роменвиль. Неужели вам не лестно иметь такую племянницу? Положа руку на сердце, так ли хороша ваша родная племянница? Мне помнится, я встречал ее у Беркенов?

Роменвиль. Ах боже мой, я не спорю, природа ее несколько обделила. Нос у нее длинноват. Но зато в отношении моральных качеств эта молодая особа может служить образцом…

Орас. Тем лучше, Роменвиль, вы представите ее моей тетушке на собрании какого-нибудь благотворительного комитета, там она будет иметь успех. Но на балу, Роменвиль… Для бала вам нужна бальная племянница!.. Посмотрите на девушку, окутанную этим тюлем. Что может быть воздушнее, грациознее, эфемернее? Она точно создана для бала – единственного весеннего бала…

Роменвиль (с важной миной разглядывая Изабеллу). Держитесь прямо. Не титулуйте лиц, которым вас представляют. Не заговаривайте первая с людьми более почтенного возраста.

Орас. О чем вы толкуете, друг мой! Мадемуазель знает правила хорошего тона от рождения. Моя тетка, которую на этот счет не проведешь, уловила это с первой минуты. Она отвела ей комнату окнами в сад. А это лучшие комнаты. Если бы мадемуазель понравилась ей меньше, ее поместили бы в комнату окнами в парк.

Роменвиль. Но мне дали комнату окнами в парк!..

Орас (расхохотавшись). Вот видите, Роменвиль…

Мать (входит, жеманясь). А мне можно? Можно войти? Я не утерпела, я должна взглянуть на платье.

Орас (подходит к ней, с досадой). Мы условились, что вы не будете выходить из своей комнаты, мадам. Вас могут увидеть, не стоит рисковать.

Мать. Я проскользнула как тень. Я сгораю от любопытства. Ах, какая прелесть! Как элегантно! Держись прямо. Сколько вкуса! Уверена, что платье выбрал мсье Орас!

Орас. Нет, мадам, его выбрала ваша дочь.

Мать. Ах, нет, нет и нет! Не могу поверить, что дело обошлось без вас. Разве что малютка угадала ваш вкус и выбрала это платье, чтобы вам понравиться.

Изабелла. Мама!

Мать. Повернись. Еще раз. Держись прямо. Право, дорогой мсье Орас, я сама диву даюсь, глядя на эту девочку. Когда она в платье – худышка худышкой, а разденется, ну прямо пышечка. Распутини – это ее наставник в «Опера́» – объясняет это тем, что она прекрасно сложена. И в самом деле – не подумайте, что во мне говорит мать, – у нее восхитительные ноги. Вот наш дорогой друг вам это подтвердит – он не раз видел ее в пачке.

Роменвиль (смутившись). Гм! Я считаю, что она все еще слишком бледна. Но мы дадим ей витамины. Да-да, витамины.

Мать. Бледна! Ах вы, клеветник! Да вы поглядите на нее! У нее щечки как розы!

Роменвиль. Гм, гм! Свежий деревенский воздух идет ей на пользу. Ах, деревня, деревня! Здоровые радости…

Мать. Побойтесь Бога! В деревне она изнывает со скуки! Она вся в меня. Мы обе – тепличные растения, парижанки, артистки. Под открытым небом мы чахнем. Но наш милый друг так настаивал…

Роменвиль. Здоровье прежде всего. Прежде всего здоровье.

Мать. Противный деспот! Ах, мсье Орас, он тиранит своих друзей! Не терпит, чтобы его покидали надолго. Его пригласили сюда – вот он и потребовал, чтобы малютка поехала следом.

Роменвиль. Черт возьми, я видел, что она бледна… И я решил…

Мать. Ну конечно, конечно. Еще бы! Мы вас прощаем, мы же знаем, что все это из дружеских чувств. Ведь и тогда, когда вы захотели, чтобы она училась плаванию…

Роменвиль (замешательство которого растет). Все должны уметь плавать.

Мать. Он сам ходил в бассейн, чтобы наблюдать за ней. И однажды чуть не свалился в воду прямо в одежде.

Роменвиль (вне себя). Вот я вам и говорю, что все должны уметь плавать! Но мы тут болтаем, болтаем… а Орас должен дать наставления Изабелле. Дорогая моя, я уверен, что вам будет любопытно поглядеть на съезд гостей. Что, если мы пойдем ко мне? Моя комната выходит на север, но оттуда все видно.

Мать. Да-да. Оставим их. Тсс! Правда, я тоже сгораю от желания узнать тайну. Но девочка завтра мне все расскажет. Пойдемте. Я скроюсь от людских глаз, как безобразная ночная бабочка, которой не место в блеске праздничных огней.

Роменвиль (в исступлении подталкивает ее к выходу). Вот-вот. Безобразная ночная бабочка. Идемте. Уже подъезжают первые машины.

Орас. Ужин вам подадут в комнату.

Мать. Ах, какой там ужин! Черствую корку! Черствую корку и стакан воды для бедной Золушки! А ты, счастливица, развлекайся! И мне когда-то было двадцать лет. И не так уж давно!.. Ах, она очаровательна! (Выходит, увлекаемая Роменвилем.)

Орас (смотрит на Изабеллу; тихо). И красная как рак.

Изабелла. Мне стыдно.

Орас. Зря.

Изабелла. Вам легко говорить. А у меня щеки горят. И в глазах щиплет. А в горле застрял ком, и вообще мне хочется провалиться сквозь землю.

Орас. А, по-моему, ваша матушка презабавная женщина.

Изабелла. Может, она и мне казалась бы презабавной, если бы… (Осеклась.)

Орас. Она артистка?

Изабелла. Она дает уроки музыки.

Орас. Если бы вы хоть раз слышали, как дамы из так называемого «хорошего общества» выхваляют своих дочерей на благотворительном базаре, вы перестали бы негодовать. Ваша матушка – сама скромность.

Изабелла. Я не пышечка. И не худышка. И ноги у меня не восхитительные. И вообще я хочу уехать.

Орас. Пока не кончился бал – это невозможно!

Изабелла. Мне стыдно.

Орас. Ну скажите по совести, дорогая моя, почему? Неужели потому, что от предстоящего праздника и от всей этой таинственности слегка взыграло воображение вашей матушки? Потому что она вообразила, будто я в вас влюблен, и подсовывает вас мне? Да ведь все это в порядке вещей… Я богач, из хорошей семьи, с тех пор, как я достиг жениховского возраста, я только эту песенку и слышу. Если вам стыдно передо мной, умоляю вас, не краснейте. Мне этой песенкой так прожужжали уши, что я ее больше не слышу.

Изабелла (тихо). Но я-то слышу…

Орас. Вы правы. Я рассуждаю слишком легкомысленно. А вам, наверно, неприятно. Простите.

Изабелла (вдруг обернувшись к нему). Что вы подумали насчет Роменвиля?

Орас (суховато). Мне нечего думать насчет Роменвиля, мадемуазель. Роменвиль прелестный человек и, без сомнения, деликатный и внимательный. Я увидел вас в его обществе в кондитерской Сен-Флура, нашел, что вы очаровательны, и решил, что нынче вечером вы можете оказать мне услугу. Вот и все.

Изабелла. Но я хочу, чтоб вы по крайней мере знали…

Орас. Я больше ничего не хочу знать, мадемуазель.

Изабелла (тихо, упавшим голосом). Раз вы не хотите, дело другое… Вы, наверное, считаете меня дурой. Я всплакнула, с ресниц потекла тушь. Придется снова наводить красоту. Извините, я сейчас вернусь… (Уходит.)

Орас. Прошу вас. (Знаком подзывает Жозюэ, который проходит по сцене.) Жозюэ!

Жозюэ. Я здесь, мсье Орас!

Орас. Никто ни о чем не пронюхал?

Жозюэ. Ни одна живая душа, мсье… Мастерицы от «Сестер Резеда» уехали, их никто не видел, сапожника тоже. К тому же идут последние приготовления к балу, и в замке столько народу…

Орас. Не спускайте глаз с мамаши.

Жозюэ. Слушаю, мсье Орас. Правда, не прогневайтесь, пять минут назад она куда-то исчезла. Мне ведь еще приходится следить за приготовлениями к балу…

Орас. Знаю, Жозюэ, вы делаете все, что в ваших силах. Да и, сказать по правде, пока она снует между своей комнатой и зимним садом, беда не велика, в этом флигеле ни души. Но вот когда бал начнется, я боюсь, как бы она чего не выкинула. (Делает движение, будто поворачивает ключ в замке.) Щелк. И конец.

Жозюэ. Слушаю, мсье. Но если дама вздумает кричать? Надо предусмотреть все, мсье Орас.

Орас. Скажите ей, что это я приказал ее запереть. И посулите ей на двести франков больше.

Жозюэ. Прошу прощения, мсье… Мсье полагает, что двухсот франков довольно, чтобы утихомирить эту даму?

Орас. Совершенно уверен, старина.

Жозюэ выходит, тем временем возвращается Изабелла.

Ну, как ваша маленькая авария?

Изабелла. Исправлена.

Орас. До чего же это удобно – отлучилась на минутку, подправила улыбку, взгляд, вернулась и как ни в чем не бывало продолжает прерванную беседу!.. Как нам, мужчинам, не хватает таких палочек-выручалочек! (Смотрит на часы.) Скоро десять, мадемуазель. Ваша косметика в порядке, платье вам на редкость к лицу. Песок у подъезда скрипит под колесами первых машин, скрипачи натирают смычки канифолью. Нам пора объясниться.

Изабелла. Наконец-то!

Орас. Сперва я хотел присмотреться к вам. Окажись вы дурочкой, я сочинил бы какую-нибудь историю в духе дамского журнала, сдобрив ее всякой всячиной – сентиментами, романтикой и экзотикой. Когда вчера вечером я пригласил вас сюда, я, по правде говоря, заготовил именно такую речь. Мы всегда действуем по готовой схеме – так удобнее. Но один раз на тысячу схема рушится, и вот ты в дураках, а от твоего хваленого ума толку не больше, чем от зонтика, забытого дома. Тем хуже для меня. Придется импровизировать на ходу.

Изабелла. Прошу прощения.

Орас. Не стоит. Это я оказался плохим психологом. Я должен был распознать вас с первого взгляда. Вы не дурочка, вы наивны. Вы не сентиментальны, вы нежны. Вы не упрямы, а требовательны. Как будто почти одно и то же, на самом же деле – полная противоположность. Это мне урок – когда смотришь на девушку в кондитерской, гляди в оба. Я все предусмотрел, кроме одного – что мне придется выдержать вот этот проницательный взгляд.

Изабелла. Если он вас раздражает, я могу закрыть глаза.

Орас. Не надо. Наоборот, он поможет нам выиграть время. Благодаря ему я могу обойтись без предисловий и приступить прямо к делу. Ну так вот, мадемуазель, у меня есть брат. Я его горячо люблю, а он по уши влюблен в очень красивую и очень богатую девушку, в честь которой и дается сегодняшний бал.

Изабелла. А она? Она его не любит?

Орас. Официально она считается его невестой. Два-три раза в день она протягивает ему губки для поцелуя, следуя правилам любовной стратегии, которая мне неясна. Полагаю, что время от времени она рассеянно позволяет ему облобызать еще какую-нибудь частицу своей нежной, хотя и несколько прохладной кожи. Она разыгрывает перед ним все положенные мизансцены и даже утверждает, будто она его любит, но на самом деле это ложь: она его не любит.

Изабелла. Она любит другого?

Орас. Положа руку на сердце, мадемуазель, я считаю, что она вообще не способна любить. Но так как эта малютка – мультимиллионерша, избалована сверх всякой меры и привыкла следовать малейшей своей прихоти, она и в самом деле вообразила, что влюблена.

Изабелла. И ее избранник?

Орас. Вы угадали – это я. Вы, несомненно, скажете, что это безумие и мой брат в тысячу раз лучше меня.

Изабелла. А каков он?

Орас. Черт возьми! Чуть не забыл! Видите, как нелепы заранее заготовленные речи. Я едва не упустил главное: мы близнецы, мадемуазель.

Изабелла. Вы похожи друг на друга?

Орас. Внешне – до неприличия. Эта шутка дурного тона длится слишком долго. К каким только недоразумениям она не приводила. Но она надоела, навязла в зубах, набила оскомину. Вот уже сто лет трюк с близнецами не смешит никого, а наших друзей и подавно… Зато по характеру – вот видите, вы имеете дело с самым избитым театральным штампом – мы отличаемся друг от друга, как день от ночи. Мой брат добр, чувствителен, нежен, умен, а я негодяй. И, однако, несмотря ни на что, любят меня.

Изабелла. А вы?

Орас. Я?

Изабелла. Вы тоже любите эту девушку?

Орас. Я никого не люблю, мадемуазель. Это и дает мне возможность, сохраняя полную трезвость ума, разыграть нынче вечером небольшую комедию. Да, так я решил, нынче вечером игру поведу я. Понимаете, дорогая моя, слишком уж мы полагаемся на волю обстоятельств. Судьба навязывает нам свои решения, вертит нами, как ей вздумается: то подбросит апельсинную корку, чтобы ты на ней поскользнулся, то ни с того ни с сего дарит тебе выигрыш в лотерею, верного друга или любящую женщину, а потом возьмет, да и снова наградит тумаком… А мы рады-радешеньки, принимая крохи ее милостыни, да еще бьем поклоны, приговаривая: «Спасибо, спасибо за твою щедрость! Да сбудется воля твоя!» А ведь это большая оплошность. Я еще понимаю – политика. Там дело другое. Отдаешься в чужие руки, как у парикмахера, и тебя стригут, тобой управляют – в меру своего разумения. Придавать значение тому, что с тебя тянут деньги или что полиция командует тобой на улицах, и мелочно, и нелепо. Зато позволять судьбе распоряжаться тобой, терпеть, когда она насылает на тебя болезни, нелепые страсти, катастрофы, сносить ее панибратство… Вот это дело серьезное, мадемуазель, это непростительно. Вы улавливаете нить моей мысли?

Изабелла. Я ее упустила после слов о полиции.

Орас. Сейчас я вам все разъясню. Я считаю, что люди слишком скромны. Они позволяют судьбе вести себя на поводу, хотя решение почти всегда в их собственных руках и практически они неуязвимы. Человек решил, что ему удобнее называть любовь, болезнь, глупость – роком. А я, дорогая моя, признаю только смерть. Смерть – она идет прямо к цели, она не лукавит. Она глупа, но перед ней я снимаю шляпу. Она знает, чего хочет… Зато на все остальное я отвечаю: «Знать ничего не хочу», как говаривал на войне мой адъютант… (Вспоминая.) «Знать ничего не хочу!» Вот это был человек! Теперь вы окончательно потеряли нить?

Изабелла. Я то теряю ее, то снова нахожу и опять теряю. Надеюсь, вы подождете меня на ближайшем повороте.

Орас (берет ее за руку). А мы как раз до него и добрались. Дальше пойдем в ногу. Мой брат страдает, мадемуазель, его хотят сделать посмешищем. Впрочем, он, видно, любит эту самую Диану Мессершман, и его счастье – а кто знает, что такое счастье, – может, в том и состоит, что он несчастен из-за нее. Далее. Было бы вполне логично, если бы эта девушка, которую небо щедро осыпало своими дарами – я уж не говорю о миллионах ее отца, – спокойно царила на этом балу… Но мне – сам не знаю, какая муха меня укусила, должно быть, я встал с левой ноги, – мне сегодня неохота мириться с логикой вещей. Тем хуже для рока! Я тоже слеп, у меня свои прихоти, я тоже всемогущ. Как мой адъютант, я заявляю: «Знать ничего не хочу!» Я все беру в свои руки и смешиваю карты… То, что сегодня произойдет, отнюдь не было предначертано, – можете мне поверить. И вот чего я жду от вас…

Изабелла. Слушаюсь, господин капитан.

Орас. Вы должны беспрекословно мне повиноваться, с начала до конца бала не спускать с меня глаз. Пока я могу наметить только общую линию поведения. Подробности будем импровизировать по ходу бала. Не бойтесь, я не покину вас ни на минуту. Как в мелодраме, я буду появляться в самых неожиданных местах: позади оттоманки, на которую вы присядете с вашим кавалером, из-за дверцы буфета, в тени сада. Я буду вездесущ, наблюдая за вами, отдавая приказания. Задача проста. Прежде всего надо сделать так, чтобы вы были центром всеобщего внимания.