Читать книгу В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком - Жан Беливо - Страница 7

19 августа 2000 – 25 февраля 2001

США

Ничем не примечательный домик из красного кирпича теряется посреди сельских красот. Прямо передо мной простирается трасса 221, струной протянувшись через кукурузные поля и уходя вдаль, в полумрак лесов. Признаюсь, я ожидал, что пограничный пост, охраняющий интересы главной мировой сверхдержавы, будет смотреться внушительнее.

Ненадолго останавливаюсь, чтобы фломастером нарисовать на своей коляске человечка, вышагивающего вокруг глобуса, и подписываю внизу большими буквами: Walking around the world («Пешком вокруг света») – может, эта «инфографика» сама объяснит американским пограничникам причину моего удивительного путешествия. Меня слегка потряхивает, быть может, от пережитых утром неприятностей. Одна милая юная леди вчера позволила мне поставить палатку в ее садике, однако ночью домой вернулись ее супруг и отец и вышвырнули меня оттуда в пять часов утра. «Убирайся! Видали мы такое миротворчество!» – звучало вслед. Пожалуй, следует привыкнуть к тому, что многие будут относиться ко мне как к бродяге. По большому счету, как еще меня назвать? Ведь я тип, который днем где-то слоняется, а ночью дрыхнет под каким-нибудь мостом. От бродяги отличаюсь только одним: наличием цели. И моя цель на сегодня: пересечь границу.

В меру упитанный бородатый охранник делает мне знак рукой, приглашая подойти, с совершенно непроницаемым видом рассматривает мою коляску. Протягиваю ему свой черный блокнот, в котором, помимо прочего, находится официальное рекомендательное письмо от мэра Монреаля, составленное на английском языке и призванное облегчить мои перемещения. Пускаюсь в объяснения по-английски:

– Меня зовут Жан Беливо. Я из Монреаля. Я иду вокруг света пешком, направляюсь в Мексику, Южную Америку, затем в Южную Африку и…

Мой собеседник невозмутимо слушает эту историю, потом машет рукой: мол, проходи. Вот так запросто. И, едва я пересекаю разделительную черту, предлагает мне зайти в домик охраны и набрать там питьевой воды.

– Удачи тебе! Добро пожаловать в Штаты!

И все.

Итак, я в Соединенных Штатах Америки – и попал сюда без особого труда. Если бы все границы в мире можно было пересекать так же легко, на земле появилось бы великое множество кругосветных путешественников! Чейзи, Кисвилль, Гудзон Фолс… Первые дни американской части моего путешествия пролетают как во сне. Дорогая Люси, убежденная, что, если пресса будет освещать мое путешествие, это гарантирует мне безопасность, из кожи вон лезет, чтобы заинтересовать журналистов. Несколько статей обо мне уже появились, и кое-где меня действительно принимают как долгожданного гостя. С порога домов меня приветствуют люди, машины сигналят.

– Ступай вперед, путник! Тебя ждет Нью-Йорк!

Я чувствую себя настоящей звездой. На городок опускается вечер, и радушные хозяева приглашают меня разделить с ними кров. Гостеприимство столь искреннее, что мне порой становится неловко от восторженных комментариев, которыми люди сопровождают мое путешествие. И вот на пятнадцатый день пути я восторженно вхожу в Нью-Йорк, уверенный, что сейчас Кофи Аннан пригласит меня в штаб-квартиру ООН на аудиенцию, а лучшие ток-шоу откроют для меня двери своих телестудий.

Размечтался!..

Я качу свою колясочку через Центральный парк, направляясь прямиком к зданию ООН. Каким же странным и наивным, должно быть, нашел меня тот славный парень, телеоператор, из жалости согласившийся поговорить! Еще бы: какой-то тип в шортах и свитере, с трехколесной тележкой, пытается окликнуть хоть кого-то из служащих, что с важным видом выходят из-за ограды в деловых костюмах и с дипломатами в руках.

– Что вы здесь делаете? – окликает меня телевизионщик.

– Странный вопрос… Я пришел поговорить с Кофи Аннаном, он у себя?

Собеседник смотрит на мои голые волосатые ноги, ненадолго задерживается взглядом на флажке с эмблемой Квебека, украшающем мою коляску, и наконец удрученно качает головой:

– Вы не сможете так запросто войти внутрь. Сначала придется обратиться в консульство своей страны…

И вся моя уверенность мгновенно испаряется. Я далеко от дома, в самом сердце огромного незнакомого города, заметно исхудавший, уставший, и даже не знаю, где сегодня остановиться на ночлег. Проделав неблизкий путь вплоть до Рокфеллеровского центра на Манхэттене, я предстаю у дверей канадского консульства все в том же нелепом наряде. Придя в замешательство и приняв меня за обычного бродягу, сотрудница консульства предлагает мне билет на автобус до Монреаля, чтобы я мог вернуться домой, но, видя мою настойчивость, все-таки хватает телефонный справочник и добывает адрес религиозной общины, готовой приютить меня на ночь. В церкви Святого Жана-Батиста, в почти отшельнической атмосфере, мне предоставляют очаровательную комнатку, где я проведу целых девять дней, соображая, как же просочиться через заветную ограду и попасть в здание ООН, чтобы рассказать там о своем походе… Тщетно.

Утром 11 сентября я оставляю эти глупые попытки и снова отправляюсь в путь, пообещав себе отныне ставить более реальные и менее затратные цели. Причем «затратные» со всех точек зрения! Покидая Статен-Айленд[10], в кармане я имею всего двенадцать долларов. Поэтому решаю до конца ближайшей недели довольствоваться только случайным ночлегом. Вечер того же дня застигает меня в крошечной деревушке, которая уже спит, и на опустевших улицах нет ни души. В почерневшем небе раздается глухое громыханье, предвещающее грозу. Приостановившись возле здания, похожего на церковь, после секундного замешательства я все-таки толкаю скрипучую дверь. Немного привыкнув к темноте, различаю вокруг статуи Девы Марии с младенцем Иисусом на руках целые ряды гравированных табличек в стенах… Так ведь это усыпальница! Полумрак взрезает вспышка света, и снаружи начинается дождь. В полнейшей тишине, стараясь двигаться очень осторожно и почтительно, я аккуратно расстилаю на полу свой спальный тюфячок и засыпаю в милой компании безвременно усопших, представляя, как они со всех сторон желают мне спокойной ночи. Утром спешу выскользнуть через заднюю дверь, стыдясь, что потревожил их вечный покой.

Моя дорога пролегает через целую вереницу очаровательных деревушек, благоденствующих среди бархатных лесов, уже выкрашенных в сочные цвета осени. Наступает новый вечер, и, не зная, где искать ночлег, я просто продолжаю свой путь, не сбавляя шаг. Представьте себе: все тело ломит от усталости, а я пристально всматриваюсь в безмятежные окна в надежде увидеть включенную настольную лампу или голубой отблеск работающего телевизора. Чувствую упадок сил – что я вообще здесь делаю?! Голодный, с ноющим коленом, бессмысленно топаю по миру как сумасшедший, хотя достаточно сесть в ближайший самолет. Завтра я бы мог быть уже дома, обнять мою любимую Люси… Но эта мысль тотчас тащит за собой следующую: едва я вернусь обратно, придется искать работу. Уже сам по себе этот факт терзает и мучает меня. Либо одни неприятности, либо другие – и я все-таки принимаю решение продолжать путь. Бреду до самой темноты и наконец добираюсь до окрестностей Филадельфии, главного города в штате Пенсильвания. Здешний пригород, довольно бедный и угрюмый, пересекаю, борясь с ощущением, будто топаю по двору исправительной колонии. Добрые люди дают мне бесплатный совет: «Не поднимай ни на кого глаз, а наручные часы от греха подальше припрячь в карман!» Но приближается ночь, и я должен найти ночлег. Спрятав коляску позади какой-то церквушки, предпринимаю небольшое путешествие вдоль окрестных домов и флигелей, выстроившихся друг напротив друга. Окна прочно заделаны мощными металлическими решетками. На порог меня никто не пускает: я слышу, как перед моим носом в замочных скважинах то и дело скрежещут ключи. Оставаться здесь совершенно невозможно!

Отправляюсь дальше и по пути встречаю группу молодых людей. Они окружают меня и пытаются спровоцировать на драку, толкая и пиная мою коляску. Разозлившись, думаю, что хорошо бы сейчас ответить силой на силу, агрессией на агрессию – но дело в том, что я не выношу насилия. Нужно научиться избегать подобных ситуаций в будущем, отмечаю я про себя. Пройдя еще немного, спрашиваю у идущей мне навстречу пожилой пары, где можно остановиться на ночлег. Растерянно вытаращив на меня глаза, они отвечают:

– Ни в коем случае не оставайтесь здесь: ночь на дворе! Рискуете не дожить до утра!

Одна дама преклонных лет любезно провожает меня до ближайшего монастыря, но никого из сестер там не оказывается. А сама мадам уезжает из города на несколько дней… Полиция до этих районов не добирается, не говоря о такси. Кажется, выхода нет! У подъезда местной пиццерии примечаю в сумерках мужчину и обращаюсь к нему.

– Выход у тебя только один, – резюмирует мой новый советчик. – Продолжай идти на юг еще порядка десяти километров. Не останавливайся! Ступай быстро и ни с кем больше не заговаривай. И да хранит тебя Господь!

После этих слов мной овладевает животный страх. С примесью адреналина. Я непременно должен отсюда выбраться!

Спустя два часа, после настоящей гонки, я оказываюсь в комфортабельном районе симпатичных особнячков и садиков. Делаю остановку, чтобы перевести дух. «Наконец-то я вижу Соединенные Штаты», – отмечаю про себя. Действительно страна контрастов, жители которой, однако, способны объединиться во имя истинных ценностей. И в то же время в этой стране, признанной одной из величайших демократий мира, люди настолько парализованы страхом, что готовы забаррикадироваться и изолироваться от остального мира. Пожалуй, чтобы осознать всю громадность нашей планеты, мне нужно научиться приручать характер больших городов, а не довольствоваться духом добрых деревушек. Покидая Филадельфию, я пересекаю мост и вдруг оказываюсь в плену коварного лабиринта автострад, второстепенных дорог и трасс, ведущих в местный аэропорт и пересекающихся друг над другом. Поток автомобилей уже довольно сильный, но я все равно влезаю в эти дорожные хитросплетения вопреки всякой логике, совершенно не представляя, как буду выбираться. Водители микроавтобусов аэропорта помогают мне сориентироваться в пространстве, не скрывая при этом, что считают совершеннейшим идиотом-самоубийцей. Мне наплевать на их мнение: я тороплюсь покинуть этот город!

С огромным облегчением выбираюсь за город. Стараясь убедить себя, что любое ниспосланное мне испытание, в сущности, оборачивается бесценным жизненным опытом, клянусь, что больше не повторю таких глупых ошибок. Но, понимая, что в пути мне предстоит увидеть местечки, где живут куда более бедно, вновь поддаюсь приступу тоски и паники. Если даже от Филадельфии меня бросило в холодный пот, как же я переживу встречу с Буэнос-Айресом, Тегераном, Дели? Голос моей благоразумной Люси из телефонной трубки наставляет: «Прекрати рассуждать! Думай о цели своего пути – только это имеет значение!» Она абсолютно права, вне всяких сомнений. А в чисто практическом смысле у меня появился прекрасный повод для радости: на двенадцать долларов я умудрился продержаться больше недели! Американцы умеют делать всякие необъяснимые глупости, почему-то приводящие их в восторг – так что меня теперь каждый день обязательно кто-нибудь назовет Форрестом Гампом и щедрой рукой протянет купюру-другую. Ну что ж, по крайней мере, я даю этим людям повод для добрых дел, которые им ничего, в сущности, не стоят…

Между тем мое собственное положение довольно противоречиво. Я бессознательно привык жить в безопасности, а теперь эта привычка мешает продолжать мою рисковую авантюру. И я панически боюсь допустить ошибку…

Несколько ночей я вынужден провести в лесах под открытым небом, и страх доводит меня до нового бзика. Это просто какая-то пищевая мания! Я ловлю себя на том, что высматриваю на обочинах всякие отходы: стеклянные и пластиковые бутылки, фантики от конфет, коробки из-под печенья – вокруг их полным-полно, – и всякий раз приостанавливаюсь посмотреть, не осталось ли внутри чего-нибудь съестного. Главное – не начать побираться по помойкам. О эти мерзкие, гадкие выброшенные вещи! Огрызки, ошметки, обломки досок, банки, склянки… Какая жуткая грязища. Да, а еще монетки! Я охочусь за центами и долларами, поблескивающими на асфальте, и, признаться, это сильнее меня. В проблеске здравого смысла я сознаюсь самому себе, что переборщил с инстинктом самосохранения – и сейчас этот инстинкт непроизвольно «сдетонировал». Но так я приспосабливаюсь к новым реалиям. И действительно, через некоторое время психоз пропал. Правда, ему на смену пришел новый.

Итак, как же сделать, чтобы о моем марше мира заговорили везде? Острая необходимость найти подходящего спонсора уже замучила меня. Люси по-прежнему тратит уйму усилий, чтобы убедить журналистов писать о моем путешествии, и всякий раз, приходя в очередной город, я заглядываю в какую-нибудь местную редакцию. Как только я провозглашаю благую цель путешествия: «Во имя спасения детей!» – взгляды тотчас смягчаются, слащавые речи текут рекой: «Как прекрасно то, что вы делаете!», «Вы возвращаете нам надежду», «Какой вы молодец!» – и так далее и тому подобное. Но я уже не жду благосклонности от людей и почти отчаялся отыскать спонсора или мецената своего «марша мира»… Кое-какие надежды я все еще возлагаю на Вашингтон, где меня ждут старинные знакомые нашей семьи, работающие в СМИ. В самом конце сентября, в гостеприимном доме Ги, моего давнего друга, за бокалом хорошего вина мы обсуждаем причины, побудившие меня тронуться в путь… Ги внимательно слушает и даже пытается меня утешить, но ничего не делает для того, чтобы помочь. А несколько дней спустя пишет моей Люси письмо, которое окончательно расстраивает меня. Ги сделал вывод, что мой замысел – обойти земной шар – отнюдь не в новинку и не в диковинку. Хуже того: он посмел усомниться в моей честности! «Жану нечего сказать о многих вещах, – написал он. – Например, о том, как малолетние дети вовлекаются по всему миру в вооруженные конфликты и столкновения. Он решил совершить это путешествие по личным причинам, а не по тем, о которых всем рассказывает. Если посол мира заявляет, что у него есть благая цель, он обязан в этой цели досконально разбираться! В противном случае он просто прикрывается благими намерениями. Но есть и хорошая новость: никогда не поздно действительно начать интересоваться этой проблемой».

После таких известий я решаю на несколько дней спрятаться в собственном мирке и, ночуя в лесной глуши, отказываюсь с кем-либо видеться. Что если мой друг прав? Вдруг я действительно неискренен? Ведь поначалу я отказывался придумывать для себя цель. Я в ней не нуждался – нуждалась скорее Люси. Ей это было нужно, чтобы пережить мое отсутствие, придать хоть какой-то смысл безумной затее и превратить ее в некий общий для нас с ней проект, оправдывающий жертву длиной в десять лет… Пожалуй, Ги справедлив. Я не имею права пользоваться великодушием людей, стремящихся поддержать меня. Отныне для того, чтобы нести людям надежду, я обязан во что бы то ни стало проникнуться идеей защиты детей. Легко сказать! Как это сделать? Однажды утром вместе с первыми лучами рассвета, пробивающимися сквозь листву, на меня снисходит долгожданное озарение. Не стоит выдумывать какую-то цель. Я просто должен радоваться тому, что буду добрым, справедливым, безупречным; буду поступать согласно принципам толерантности, которые сам же и проповедую. Сам стану воплощением мира, которого так желаю всем детям планеты. И, пробуждая в себе эти новые чувства, я, быть может, передам их кому-то еще, если этот кто-то захочет последовать за мной…

Наконец 3 ноября я добираюсь до Атланты, мучаясь от резких болей в коленях. Прошло уже несколько дней с тех пор, как острый спазм сковал мышцы левой ноги. Я ковыляю, прихрамываю и придумываю какой-нибудь новый способ бега, превозмогая боль… Ничего не выходит. Тело попросту отказывается выдерживать марафонский ритм. Проблему можно решить очень просто: хватит играть в Форреста Гампа. Надо перейти на обычную ходьбу. До самого конца маршрута… Это удлинит путешествие, зато принесет мне облегчение. Наконец-то я могу прогнать все дурные мысли и просто наслаждаться прогулкой. Здесь следует отметить, что такое путешествие – мой первый опыт жизни наедине с самим собой. Для меня стало настоящим откровением, что одиночество – не такая уж тягостная штука. Напротив, я даже смакую мгновения, когда удается усмирить рой мыслей в голове и сфокусировать внимание на том, как поскрипывают по асфальту колесики моей тележки, – это действует гипнотически! Теперь у меня достаточно времени, чтобы помечтать, поразмышлять, погрузиться в воспоминания о тех трогательных моментах, проведенных в чужих семьях, когда мир не был для меня ни опасным, ни суровым. Картинки этих воспоминаний завораживают меня… Вот Мари: она держит на руках своего новорожденного младенца – ему всего-то четыре дня от роду! – и готовит нам на завтрак мамалыгу. Вот озорные дети Рамоны: вместе с ними мы уплетаем пиццу, мажем ее сверху мороженым и смеемся, смеемся, как умалишенные… Вот кухня Пат: вместе мы возносим хвалу Господу, ниспославшему нам сегодняшнюю трапезу… Их портреты накапливаются в моей «частной коллекции». И каждый день, наблюдая новую сценку, я воссоздаю в памяти целую панораму историй и судеб. Ночи тем временем становятся все холоднее, а потому я опасаюсь, как бы зима не застигла меня врасплох на этих извилистых и холмистых дорогах штата Джорджия. Меж тем я спускаюсь все южнее, и пейзаж неуловимо меняется. На придорожных деревьях все чаще встречаются длинные дымчатые нити испанского мха[11]. Это означает, что я приближаюсь к Луизиане, где все мягче: и климат, и нравы. Шагая вдоль сероватых домиков и начиная всерьез беспокоиться о пропитании, я даже не замечаю, что попал в праздничную атмосферу Дня благодарения. Это особый, замечательный праздник, совсем не вяжущийся с тем злостным индивидуализмом, царящим в Америке. Праздник урожая и день вознесения хвалы Господу. Удивительное время любви и единения… И если еще вчера я потратил совершенно непростительную сумму на кусочек пиццы, то сегодня, с самого утра 26 ноября, незнакомые люди толпятся вокруг моей коляски, пополняя ее съестными припасами. В этот благословенный день граждане борются между собой за честь пригласить к своему столу обычного бродягу! Около десяти часов утра рядом со мной останавливается микроавтобус, и его пассажиры, не церемонясь, затаскивают меня внутрь, чтобы привезти к своему столу. Да какому столу! У семейства Кахон целая куча родни, и все они слетелись сегодня на аппетитный запах дымящегося жаркого. Детишки горящими глазами рассматривают роскошно накрытый обеденный стол. Здесь и индейка, и сладкий батат, и выпечка всех видов и сортов… В течение многих недель я довольствовался холодными консервами, а теперь наслаждаюсь вкуснейшими яствами с этого праздничного стола. На прощание хозяева вручают мне в подарок огромный пакет арахиса. Но отойдя от порога всего на несколько метров, я сталкиваюсь с незнакомым пожилым мужчиной, который жестом, не допускающим возражений, кладет мне в тележку несколько пластиковых контейнеров с праздничным ужином. И вручает немного денег «на вечер». Полчаса спустя какая-то пара останавливает меня и дарит целую тарелку индейки с бережно упакованными пирожными впридачу. Гора съестного громоздится в моей колясочке. Приношения находят меня повсюду в течение этого длинного дня, и в конце концов я засыпаю под мостом, изрядно перебрав и вина, и еды, а в кошельке за этот день прибавилось целых сто сорок долларов!

Утром 10 декабря я достиг луизианских байу[12] и восхищенно рассматриваю дома на сваях с чарующими надписями: «Жизнь прекрасна», «Мечты сбываются». Через несколько дней мы с Люси встретимся в Новом Орлеане, и мое сердце прыгает от счастья. Всего через месяц, уже в Техасе, я снова вспомню эти мгновения, наполненные ощущением счастья. В этот день мой взгляд случайно встретится с огромными грустными глазками незнакомой малышки, которой всего лишь годик. Нас свела дорога в приют для бездомных в городке Оранж, куда здешние сердобольные полицейские ведут меня переночевать. В Техасе, как они мне объяснили, законом категорически запрещено ночевать на открытом воздухе из соображений безопасности. Хотя, полагаю, этой девочке было бы куда безопаснее и лучше как раз на улице… Мать прижимает ее к груди, бормоча слова какой-то колыбельной, и смотрит на мир отсутствующим взглядом. Мне она рассказывает, что муж нещадно бил их обеих. Теперь его забрали в участок, а она осталась не у дел и не знает, как дальше жить.

– Ты любишь своего мужа? – спрашиваю я.

– Не знаю… Думаю, что да… Но мне советуют больше никогда с ним не видеться…

Малышка на ее руках вся дрожит – бедный ребенок уже напуган жизнью, – и я глажу ее по мягким волосенкам, а сердце сжимается от жалости. С крошкой мы разговариваем молча, взглядами: «Что ты можешь поделать, моя сладкая? Твоя мать, к сожалению, в плену у самой себя… Рано или поздно она туда вернется». Патрульные поворачиваются ко мне:

– Тебе нужна вода? Как себя чувствуешь?

И меня искренне поражает резкий контраст между их заботливым и дружелюбным тоном и молчаливой, но пугающей агрессией, которую таит в себе увесистый револьвер, что лежит сейчас на приборной доске. Я думаю, что эти люди не сильно отличаются от своих собратьев в Филадельфии – такие же сплошь запуганные. Вот почему они обзаводятся атрибутами власти и силы, демонстрирующими их мощь и преимущество и неизбежно придающими им очень агрессивный вид. До какой же степени велико давление СМИ, кричащих о внешней угрозе, чтобы люди бессознательно жили в страхе? Американцы мало выезжают за рубеж или не путешествуют по миру совсем… В туристических поездках их группки напоминают стайки приютских подростков. Что они могут знать? Впервые за время своего путешествия я всерьез задумываюсь о демократических свободах. Является ли Северная Америка в действительности моделью таковых свобод? В ближайшее время я сам смогу убедиться, что свободные территории действительно существуют. К примеру, в Иране мне посчастливится встретить куда больше по-настоящему свободных личностей, нежели на юге Соединенных Штатов. Жесткие рамки мы ставим себе собственными руками, и мне кажется, что именно эта надуманная уязвимость делает американцев такими домоседами.

Я потихоньку приближаюсь к Корпус-Кристи[13] и границе с Мексикой. Мысли беззастенчиво порхают над хлопковыми полями, и наконец мне удается поймать долгожданное чувство свободы. Свободы никого не судить, а прочувствовать и принять ближнего во всей сложности его натуры – просто потому, что ты ничего от этого человека не ждешь! Вот так запросто, походя мне удалось пересмотреть свою систему межличностных коммуникаций и экономических взаимоотношений. Эти выводы стали моим осознанным выбором. А еще я почему-то вспоминаю одного мужчину, что бежал за мной по пятам, ковыляя с холма.

– Подожди! Слушай! Эй, подожди меня! – кричит он вслед, зная из газет, за кем пытается угнаться. Он хочет поговорить со мной о смысле жизни. О друзьях, с которыми любит порыбачить, но испытывает от общения с ними лишь глубочайшую досаду. И, с другой стороны, о феномене власти. Обо всяких вещах. – Понимаешь, мне все это не подходит! Я люблю просто созерцать природу, а еще люблю просто получать удовольствие от жизни, – делится он, и вдруг взгляд его загорается: – И ты радуйся! Наслаждайся жизнью!

Он провожает меня этим напутствием, легонько подталкивая в спину кончиками пальцев. Его речи пропитаны лучами солнца, и я благодарно принимаю их.

Радуйся жизни.

Отныне я это запомню.