Читать книгу Цветные карандаши - Жан-Габриэль Косс - Страница 4

Артюр провожал взглядом последние карандаши, проплывавшие мимо на ленте конвейера. Ирония судьбы: последние оказались зелеными, цвета надежды. Повернувшись к начальнику, он скрестил руки перед собой, показывая тому, что все двадцать четыре котла с пигментами уже пусты. Последний грифель уложился на место в своем деревянном саркофаге и по ленте конвейера добрался до Соланж, которая заполняла последнюю коробку из двадцати четырех ослепительно-ярких цветных карандашей – если не считать желтого, ставшего теперь серым. Глаза у Соланж покраснели от слез, руки крепко сжимали эту последнюю коробку. Артюр выключил машины. Тишина оглушала. Он приблизился к Соланж и положил ей руку на плечо, чтоб как-то ее утешить. Вытащил из чана оставшийся в одиночестве розовый карандаш и нарисовал на вахтенном журнале сборочного конвейера грустный смайлик. А рядом с ним сделал последнюю запись: «15 ч. 29 мин., game over[9]».

Засунул цветной карандаш за ухо и попытался развеселить Соланж, заговорив тоном лавочника:

– Чего изволите, мадам Соланж? Каких вам неприятностей взвесить?

Свет неоновых ламп постепенно утратил свой тусклый зеленоватый оттенок и стал совсем белым. И смайлик тоже потихоньку вылинял, из ярко-розового превратился в светло-розовый, в телесный, потом в сизый и, наконец, в пепельно-серый. Навстречу Артюру шел Клюзель, чья и без того бледная кожа выцвела окончательно.

* * *

В то же самое время в редакции «Радио Франс» Сильвия с омерзением рассматривала сумку от Hermes, которую Мехди Ток подарил ей накануне. Вид у сумки стал помойный. «Оранжевая краска даже одного дня не продержалась! Я уверена, что этот гад подарил мне подделку!»

В то же самое время на поле для гольфа тот самый Мехди Ток, сбитый с толку нездоровым цветом лужайки у него под ногами, промахнулся и не попал в лунку номер 18 – мяч птичкой упорхнул мимо.

В то же самое время Люсьен, отец Шарлотты, выключил и снова включил свой «мак». Заставка, на которой красовался маленький парусник, затерянный в таитянской лагуне, внезапно стала черно-белой. «Тьфу ты, и они еще утверждают, что в «маках» не заводится вирусов», – чертыхнулся он.

В то же самое время в соборе Нотр-Дам парижский архиепископ едва удержался от того, чтобы на глазах у прихожан не выплюнуть обратно в чашу «кровь Христову» цвета черного кофе.

В то же самое время Шарлотта слышала, как нарастает шум в аэропорту Кеннеди. «Oh my god! Oh my god!»[10] – раздавались вокруг нее голоса перепуганных пассажиров.

Несколько секунд спустя в магазине Тага, расположенном в торговом центре, разом завибрировало с десяток смартфонов. Покупатель лет тридцати в белой рубашке и черном галстуке первым прочел уведомление lemonde.fr: «Все цвета исчезли».

Он оглянулся кругом, ничего не понимая. И неудивительно: одежда на вешалках серая, черная или белая; покрытие пола нейтрально серое, что хорошо сочетается с белыми стенами. Ничего необычного он не заметил и тут же забыл об уведомлении. Он примерял светло-серый костюм, скроенный так, чтобы подчеркнуть стройность фигуры; он извернулся перед зеркалом, чтобы проверить, хорошо ли сидят брюки сзади. Брюки вроде сидели неплохо. Он раздумывал, колебался, несколько раз менял мнение и в конце концов решил их не покупать; ему показалось, что в этом костюме у него несколько бледный вид. Выйдя из отдела, он зашагал по выложенному черной плиткой полу торговой галереи, поглядывая на витрины. Все одинаково белые манекены щеголяли нарядами более или менее насыщенных антрацитовых оттенков. Время от времени навстречу ему попадался какой-нибудь модник в черном с головы до пят. Он вошел в лифт с серыми, отливающими металлическим блеском стенами, спустился на стоянку, нашел свою черную машину с черным кожаным салоном. При белом свете фар покинул стоянку с некрашеными бетонными стенами и вырулил на спиральную эстакаду. Он включил радио и попал на волну, где перепуганный голос объяснял, что пока еще невозможно представить себе все последствия исчезновения цветов. Наморщив лоб и толком не понимая, о чем шла речь, он выехал на дорогу между двумя домами того же серого оттенка, что и небо. Заметив яркую вспышку светофора, покатил дальше, даже не притормозив. Проскочил на серый свет и на полном ходу врезался в вынырнувшую слева машину. Последнее, что он видел, – бьющая струей темная жидкость, заливающая рукав его белой рубашки.

* * *

Часом позже Карл Лагерфельд появился у себя в мастерской с охапкой цветов в руках.

– Девочки, вы только посмотрите на эту прелесть! Я наконец-то нашел черные розы. После того как тупое турецкое правительство построило на Евфрате плотину и деревня Альфети, единственное место в мире, где росли по-настоящему черные розы, была затоплена, они практически вымерли. Из-за состава почвы лепестки их напоминали черный бархат, полностью поглощающий свет. В точности, как у этих! Полюбуйтесь, что за красавицы! – говорил он, небрежно сунув букет в хрустальную вазу. – Невероятно!

Порывшись в маленьком холодильнике, Карл отодвинул в сторону десяток бутылочек колы-лайт и извлек шампанское Cristal Roederer, которое уже давно дожидалось повода быть откупоренным.

– Вы ведь знаете, что черный – изначальный цвет Искусства! Восемнадцать тысяч лет назад в пещере Ласко звери были нарисованы черным. Наконец-то наш мир возвращается к истокам эстетики! – радостно провозгласил он.

Можно было подумать, что он обращается к своим портнихам, но в действительности он разговаривал сам с собой. Впрочем, и бокал шампанского держал в руке только он один.

– Покончено с этой безвкусной толпой, одетой в безвкусные цвета! – произнес он, пригубив шампанского – напитка в совершенно прозрачном одеянии.

На площади Бастилии толпилось полно народу. Не сговариваясь, здесь собрались разнообразные музыканты и художники, байкеры на «Харли-Дэвидсонах», готы, архитекторы, дизайнеры, декораторы интерьеров, рекламщики – словом, люди, которые давно уже одеваются только в черное. Если бы здесь появился какой-нибудь прохожий, не знающий об исчезновении цветов, он бы ничего особенного и не заметил. В конце концов, ахроматическая доминанта этого стихийного собрания была такой же, как у любой западной толпы наших дней. Серо-черный гризайль на бетонной площади под нависшим сумрачным небом – в Париже такое можно увидеть сплошь и рядом. К тому же считается, что на фоне неба цвет лица парижанина неразличим, он с ним сливается.

* * *

Артюр, как всегда после работы, заглянул в старую булочную в сотне метров от дома. Багеты напоминали куски камня. Мне надо выпить, подумал он, развернулся и вышел. Продавщица проводила его горестным взглядом.

Соланж, добравшись до своего домика в Монруже, неподвижно сидела за кухонным столом, покрытым клеенкой в мелкую клеточку. Царапала ногтем, покрытым лаком цвета черного перца, некогда бутылочно-зеленый квадратик.

Момо влил несколько капель бензина в бак своей «веспы» и остановился. Он раздумывал, не засорит ли ему карбюратор бензин, напоминающий оршад.

Жильбер проверял, не царапают ли пули, превратившиеся из латунных в стальные, его «беретту» под патрон 9x19 миллиметров (парабеллум). Успокоившись на этот счет, он снова убрал свой черный пистолет в кобуру.

Клюзель набросился на свой личный запас карандашей. Он опасался, что уже не сможет всучить остатки торговцам уцененным товаром. Лихорадочно чиркая по бумаге, он пробовал один карандаш за другим – и сдался.

Парижский архиепископ смотрел на Пресвятую Деву в платье цвета дождя. Казалось, Дева сложила руки в молитве о возвращении красок. Несколько раз осенив себя крестным знамением, он водрузил на голову свою серую митру.

* * *

Сильвия кинулась к зеркалу в туалете «Франс Интер». Она растерялась и впала в панику – ее глаза стали бесцветными, утратив оттенок лаванды, которым единодушно восхищались ее любовники. Она почувствовала себя калекой. Подрумянив губы серой помадой, решила, что так еще ужаснее, и тут же стерла. Одна радость – старческое пятно у нее на шее стало почти неразличимо на цементной коже. Сильвия вернулась к Шарлотте, первым же самолетом вылетевшей из Нью-Йорка. Мехди Ток ее вызвал, не оставив выбора: «Вы нам необходимы, и очень срочно!» Шарлотта увидела в этом знак судьбы. ТОТ САМЫЙ вопрос ее дочери пока останется без ответа. Она и часа лишнего не задержится на американской земле. Прилетев в Париж, она отправилась прямиком в студию «Радио Франс», к утреннему выпуску.

Она в последний раз кончиками пальцев перечитывала на брайлевском дисплее для слепых свои заметки, сделанные в самолете на обратном пути. Сильвия проводила ее до большой студии.

Собралась вся редакция. Передачу будет вести сам Мехди Ток. Приглашенного министра отменили. Уже стало ясно, что всю эту историю приняли всерьез. Сегодня четверг. Черный четверг. Она ощущала суету и общее нервное возбуждение вокруг, угадала, что здесь сидят по меньшей мере пять человек, но узнала только главного редактора рядом с собой. Она чувствовала запах его туалетной воды, безупречно сочетавшийся с его традиционным, старомодным стилем. Если верить слухам, которые ходили по «Радио Франс», он был отчаянным бабником, но подвигами своими не хвастался.

– Эфир через три секунды, – услышала она в наушниках, подключенных к аппаратной.

– Как специалист, Шарлотта Да-Фонсека, скажите, что с нами случилось? – без предисловий спросил главный редактор.

Шарлотта выдержала паузу в полсекунды, чтобы сделать свой ответ более веским.

– Должно быть, нас поразила ахроматопсия. За этим варварским словом скрывается патология, симптом которой – неспособность воспринимать цвета. Это заболевание куда более распространенное, чем кажется на первый взгляд, и, как правило, врожденное. Например, на островах Пингелап и Понпеи в Микронезии этой болезнью страдает примерно каждый десятый. В Европе считается, что один случай ахроматопсии приходится на тридцать тысяч человек. Один из них достаточно знаменит – это живущий в Нью-Иорке испано-британский художник Нил Харбиссон. Чтобы компенсировать цветовую слепоту, он вживил в череп веб-камеру с программным обеспечением, которое переводит цвета в звуки, позволяя ему «слышать» краски. Кстати, на фотографии в удостоверении личности у него в голове его киборг-антенна, и это делает его первым «усовершенствованным человеком», признанным британскими властями.

– Это прекрасно, но мы… еще вчера были способны различать цвета! Как могли произойти столь внезапные изменения?

– Во многих случаях цветовая слепота является последствием повреждений мозга. Но, возможно, болезнь мутировала и стала крайне заразной. Нечто вроде эпидемии, вызванной неизвестным вирусом. Определенно пока ничего сказать нельзя.

Сама того не замечая, Шарлотта заговорила отвечающим ситуации тоном, отбросив свою обычную несерьезную интонацию.

– Чтобы вы как следует уяснили себе восприятие цвета – человеческий глаз обладает клетками двух основных видов: палочками, чувствительными к свету, и колбочками, позволяющими различать цвета.

«А с чего вдруг нашим колбочкам вздумалось так колбаситься?» – чуть было не спросил журналист, но вовремя спохватился. В такой ситуации не до шуток, и он подал короткую реплику в одно слово:

– Продолжайте!

– Надо сказать, что колбочек у нас в десять раз меньше, чем палочек, и они менее чувствительны. Вот потому-то в сумерках вы все еще прекрасно видите формы, но перестаете различать цвета.

– Так, значит, ночью не все кошки серы – все дело в том, что наши колбочки засыпали! – счел необходимым ввернуть главный редактор, которому интервью показалось слишком наукообразным.

– Вот именно. И последними, если воспользоваться вашим выражением, засыпали синие. Вот почему один из классических приемов изображения ночи в кино – поместить перед объективом камеры синий фильтр. Это называется «американская ночь».

– А почему наши колбочки уснули так беспробудно?

– Возможно, кора головного мозга перестала расшифровывать информацию. Смешение цветов происходит главным образом в затылочной области, расположенной в задней части мозга.

– Вы хотите сказать, что мы видим цвета не глазами, а затылком?

– Совершенно верно.

– А какими, по-вашему, могут быть последствия исчезновения цветов?

– Будем надеяться, что это ненадолго, – ответила она, уходя от вопроса.

* * *

На следующее утро Шарлотта вошла в комнату дочери и, услышав ее ровное дыхание, поняла, что Луиза все еще спит беспробудным сном, хотя над ухом у нее надрывается радиобудильник. Семь утра. Шарлотта почувствовала, как ее коснулись солнечные лучи, слегка возбудившие палочки ее неисправных глаз. Будущее принадлежит тем, кто ложится слишком поздно, подумала она. Радиослушателям предложили высказать в Твиттере свое мнение по очень существенному вопросу: не стал ли Брэд Питт с серыми глазами менее сексапильным?

Значит, краски не вернулись, заключила она. Сначала как предзнаменование пропал желтый цвет, затем, несколько часов спустя, настал черед всех остальных.

Шарлотта присела на край детской кроватки и, на ощупь коснувшись плеча дочки, нежно его погладила:

– Вставай, солнышко…

– Мммм…

Она открыла шкаф Луизы и прикоснулась к стопке одежды.

– Принцесса, что ты хочешь надеть?

– Синюю футболку.

Шарлотта без колебаний вытащила из стопки футболку в цветочек, которая два дня назад была цвета индиго. Толщина и плотность ткани, ее плетение, вес, форма и отделка горловины – это для нее те подсказки, что позволяли угадывать безошибочно.

Тем временем ведущие спорили о том, продолжает ли приносить удачу обесцветившийся матросский помпон.

– Вставай, лапонька.

– Дедуля уехал?

– Да, вчера вечером. Но я пообещала ему, что в субботу мы его навестим и вместе пообедаем. Ну все, мадемуазель, подъем, пора в школу.

Пока Луиза расправлялась с завтраком, Шарлотта села за компьютер с присоединенным к нему брайлевским дисплеем. Устройство с символами, состоящими из точек, превращало буквы выведенного на экран текста в сорок знаков алфавита, изобретенного Луи Брайлем. Она читала сообщения крупнейших мировых специалистов по цвету и по ходу дела обменивалась с ними письмами. Никто ничего не понимал.

Шарлотта проверила время по говорящим часам. Она еще успевала сделать заказ через интернет, для чего у нее имелся свой метод. Курьер к ней привык, он называл каждый предмет, который подавал ей, а она их поочередно взвешивала в руках, трогала, ощупывала, обнюхивала и встряхивала, чтобы сохранить в памяти. Затем тщательно раскладывала покупки. Если она сомневалась, на помощь спешила Луиза, рано научившаяся читать.

Шарлотта уже собиралась выключить компьютер, но тут пришло сообщение от одного из ее друзей, профессора из Беркли, который занимался научными изысканиями в области неврологии. Его опыты на лабораторных животных, похоже, показывали, что те все еще различают цвета.

* * *

Артюр еле плелся, как человек, которого впереди ничего не ждет, – понурив голову, устремив взгляд в пустоту окружающего мира, посеревшего, словно его полностью накрыло тонким слоем пепла. Его собственная судьба предстала перед Артюром во всей своей беспросветности. Стая черных птиц угрожающе кружила в небе, как в фильме Хичкока. И все же в этой картине угадывалось нечто привычное, знакомое. Он не раз видел эту самую улицу лишенной красок – когда солнце заходило, уступая место сумеркам. Разумеется, каждый день все, что мы видим вокруг себя, с наступлением темноты теряет цвет. Наши глаза в конце концов привыкают к потемкам, мы продолжаем более или менее различать очертания, но не краски. Выходит, теперь день будет похож на ночь, к которой наши глаза так или иначе привыкли.

«Глаза мои к ней привыкли, а я – нет! – злился Артюр. – И эта дама тоже», – подумал он, поравнявшись с женщиной, которая брела с растерянным видом, свесив руки, разинув рот, медленно поворачивая голову вправо и влево и покачивая ею вверх и вниз. Артюр проследил за ее взглядом и понял, что она смотрит на огромную рельефную букву «М» над входом в метро, еле различимую на фоне жухлой осенней листвы старого платана.

Теперь он шел мимо начальной школы, и его внимание привлекли гуляющие во дворе дети. В чернобелой одежде они не такие хорошенькие, отметил про себя Артюр, так и кажется, будто на них форма, какую школьники носили в прежние времена. Тут ему пришло в голову, что дети, возможно, станут последними жителями Запада, еще успевшими поносить разноцветную одежду. Но что-то другое здесь было не так. У него возникло смутное ощущение большой неправильности. Мозг словно подсказывал ему: ну, расшевели свои нейронные связи, и ты поймешь. Артюр наблюдал за детьми, которые жались друг к дружке на расставленных по двору скамейках. Те, кому не нашлось места, чтобы сесть, медленно слонялись по школьной территории. В его слуховом нерве возбудилась электрическая активность, она распространилась по сети синапсов, достигла таламуса, затем – слуховой зоны коры головного мозга и, наконец, проявилась в сознании. И тогда Артюр уловил пение незнакомой птицы, сидевшей на ветке платана. Многие области его мозга охватила интенсивная электрическая и химическая активность – и внезапно до него дошло. Дети молчали! Все! Обычно двор по время переменки – это очаг децибелов. А сейчас ни один ребенок не кричит. Никто не бегает. Хуже того, осознал Артюр, и по спине у него пробежал легкий холодок – никто не играет.

* * *

Артюр пришел на безмолвную, добела раскаленную солнцем фабрику. И вместе с другими начал упаковывать в коробки все, что можно упаковать. Соланж заразительно вздыхала, и другие следом за ней. Будущие безработные сутулыми зомби брели по проходам. У всех одинаково ныло под ложечкой и в горле стоял комок, так что не сглотнуть. И даже старый радиоприемник давился звуками, выплевывая их в уши рабочим.

Представитель судебного надзора следил за тем, как идущие чередой скупщики разорившихся предприятий растаскивают все, что можно с выгодой перепродать. Рабочие без лишних слов разбирали станки; на наиболее современные, или, вернее, на наименее древние, нашлись покупатели. Теперь на них вроде бы будут изготавливать консервные банки. Остальное продавалось на вес. Клюзель был в бешенстве. Запасы карандашей даже за бесценок никто уже не брал.

И тогда он решился выпотрошить все коробки. Карандаши переработают в целлюлозу. А алюминиевые коробки в конце концов превратятся в кузова автомобилей. Соланж чувствовала себя так, будто оскверняет гробы.

Она собрала немногочисленных работников для последней групповой фотографии на фоне фабрики. Клюзель, который большую часть времени отсиживался в своем стеклянном кубе, увидел их через окно, поспешно сбежал по лестнице и внезапно замедлил шаг у выхода на парковочную площадку. Ему хотелось сфотографироваться вместе со своими рабочими, но он не очень понимал, будет ли он там к месту, и потому приближался с осторожностью.

Соланж помахала ему, подзывая. Клюзель, почувствовав себя увереннее, ради такого случая уложил на место свою длинную прядь и провел языком по деснам, проверяя, не застрял ли где обрывок салатного листика. Даже если он и серый, все равно на фотографии выйдет некрасиво.

– Вы как раз вовремя, господин Клюзель, снимите нас, – протягивая ему свой мобильный телефон, распорядилась она голосом, какого он за тридцать лет ни разу у нее не слышал.

Клюзель повиновался. Вымученно улыбаясь, он запечатлел десяток невеселых черно-белых улыбок.

Бывшему хозяину хотелось теперь сфотографироваться с ними вместе, но предложить им это он не осмелился. Соланж забрала свой мобильник, группа распалась и навсегда покинула фабрику – больше никто сюда не вернется.

* * *

Выходные никому радости не принесли. У всех во взглядах сквозили тревога и испуг. Как всегда в конце недели, Артюр вместо восьми часов на фабрике теперь столько же времени проводил в кафе QG на первом этаже дома, где он жил. В полдень он сидел на террасе и пил пиво. У ворот дома на той стороне улицы стояло такси. Глядя на темный кузов машины, он предположил, что она, должно быть, черная, ну или, по крайней мере, темно-синяя. И тут из дома вышли Луиза с Шарлоттой. Артюр перебежал улицу, чтобы подвести их к машине и распахнуть перед ними заднюю дверцу. Шарлотта и в черно-белом варианте была все такой же красивой. Он впервые видел ее так близко, и ростом она оказалась еще меньше, чем он думал, – на целую голову ниже его. Ее бархатистая кожа теперь выглядела белоснежной по контрасту с длинными, подстриженными лесенкой черными волосами, щеки усыпаны веснушками; все это придавало ей такой добродетельный вид – ни дать ни взять фарфоровая кукла в бледно-серых очках (яблочно-зеленые Артюру нравились больше).

Дочку можно было бы считать ее уменьшенной копией, если бы не более смуглая кожа и темные глаза, подчеркивавшие смешанное происхождение этой прелестной девочки.

– Спасибо, – с улыбкой поблагодарила Шарлотта.

– Очень приятно, – смешавшись, пробормотал Артюр, которому уже давно никто не улыбался.

Ему до смерти хотелось рассказать ей, что он живет напротив, что вот уже который месяц наблюдает за ней через окно, что он восхищен тем, как отважно она воспитывает ребенка одна, что он в ее полном распоряжении, если ей понадобится какая-нибудь помощь. Но он не издал больше ни звука, словно утратил саму способность завязывать разговор с женщиной на улице. Больше минуты он стоял, глядя вслед удалявшемуся такси, потом снова перешел улицу и вернулся в QG. Теперь ему только и оставалось, что заливать печаль пивом.

* * *

Шарлотта и Луиза остановились перед большим домом по соседству с парком Со. Люсьен, отец Шарлотты, ждал их на скамейке у ворот. Когда-то Люсьен был одним из лучших футбольных арбитров, природная уверенность в себе и неподкупная честность сделали его одним из самых уважаемых судей первой лиги чемпионата Франции. Он даже начал блестящую карьеру на международном уровне и великолепно провел несколько игр Кубка Европы. Звездный час настал, когда его пригласили судить матч на Кубке мира, но в тот день Люсьен из той точки на поле, где он находился, не разглядел, как аргентинский нападающий забил гол рукой. Его карьера получила размашистую оплеуху от провидения. Оплошность настолько выбила его из колеи, что он стал дуть в свисток по делу и без дела. И теперь, если он что и дул, то это хорошее вино – всякий раз, как подворачивался случай.

Люсьен, с его выпирающим животом и безупречно круглой лысой головой, напоминал небольшого снеговика с острым носом вместо морковки, блестящими черными глазками и неизменной широкой улыбкой. Этот снеговик опровергал физические законы – несмотря на необычайную пылкость, он все не таял.

Луиза бросилась к деду, широко раскинувшему руки ей навстречу.

– Как поживаешь, моя принцесса?

– Я в миноре. Не знаю, что это значит, но теперь все так говорят.

– А я – самый счастливый дедушка на всем белом свете, потому что вижу тебя.

Шарлотта поцеловала отца, обняла его за плечи, и тот повел ее в резиденцию, так и не спустив с рук Луизу. Официально это заведение считалось домом престарелых. Но в мае 68-го года там произошла небольшая революция. Все еще способные делать самостоятельные шаги шестидесяти-, семидесяти-, восьмидесяти- и (реже) девяностолетние постояльцы под предводительством недавно прибывшего семидесятилетнего юнца отправились взглянуть, что делается на уличных баррикадах. Вернувшись поздно ночью, они были встречены разгневанным директором, который резко раскритиковал их выходку – в точности так же, как сотни родителей в стране в те самые минуты отчитывали своих подрастающих революционеров. Тогда мятежники собрались в столовой, выстроили перед дверью баррикаду из столов и стульев, преградив доступ персоналу, и единодушно проголосовали за незамедлительное и безоговорочное увольнение директора и всех его сотрудников. Покидая рабочее место, директор с удивлением обнаружил, что владельцем этого дома престарелых оказался не кто иной, как тот самый новоприбывший постоялец. За прошедшие годы никого из мятежников уже не осталось в живых, но заведением по-прежнему управляли наиболее способные к этому виду деятельности жильцы, разумеется при помощи тщательно отобранного персонала.

После очередного «прискорбного ухода» обитателя дома оставшиеся тщательно изучали кандидатуры и принимали на освободившееся место только тех, кто подходил под определение «сильно повзрослевших мятежных студентов». Вот так в резиденции появились: помешанный на работе счетовод – кому-то надо было вести дела; великая шеф-повариха – кушать хотелось всем; говорливые знатоки своего дела – не дураками же помирать; изрядное число рок-музыкантов, среди прочих гитаристка Симона, в прошлом руководившая студией грамзаписи, – понятно, что все собирались до самой смерти оставаться молодыми. Каждую субботу устраивали концерт – если только в этот вечер не было футбольного матча. Миссия Люсьена состояла в том, чтобы поддерживать хорошие отношения с федерацией и благодаря этому добывать приглашения на все важные игры. «Оставаться активным – вот он, секрет долголетия», – наперебой твердили они. Конечно же, некоторые постояльцы становились немощными, и Альцгеймер косил ряды, но остальные считали делом чести как можно дольше удерживать их в коллективе. Завтракали, обедали и ужинали все вместе, за огромным прямоугольным столом в просторном зале, любовно декорированном одной из бывших постоялиц, ученицей самой Мадлен Кастен. Тонкие переходы оттенков серого на стенах рисовали в их воображении прежние переливающиеся краски.

Собравшиеся за столом постояльцы встретили Луизу традиционными ахами и охами и неизменным «Совсем большая стала!».

– Садитесь скорее, все остынет! – вмешалась Пьеретта.

Она стала одной из первых женщин, получивших мишленовскую звезду. В то время это было все равно что добыть луну с неба.

– Шарлотта, я приготовила утиное филе с корицей. Знаю, что ты его обожаешь!

Вскоре Пьеретта, украдкой наблюдавшая за едоками, заметила, что те едят совсем без аппетита, некоторые даже незаметно отодвинули тарелки. Что не так с моим утиным филе? – удивилась она, обмакнула палец в соус и, прикрыв глаза, его облизала. Аромат чудесный, вкус нежный, да и пряностей не переложила. Вот оно что – все дело было в цвете. Коричный соус, достойный своего названия, непременно должен быть рыжевато-золотистым.

– Пьеретта, твоей вины здесь нет, – попыталась утешить ее Шарлотта.

– Знаю! Не напрасно же придумали пищевые красители.

– Это правда. Но серый цвет – еще не самое страшное. Представь себе, если бы утиное филе стало синим. Помню, читала я про одно исследование – стейки покрасили в цвет индиго, и подопытные не смогли их есть.

Пьеретта устало отодвинула тарелку. Она смотрела на Шарлотту, и это единственное, что ее утешало, – та как ни в чем не бывало уписывала филе. Проглотив очередной кусок, Шарлотта продолжила свою мысль:

– Когда меняется цвет – меняется и вкус. Испанские ученые давали участникам эксперимента выпить три вида апельсинового сока: один – натуральный, в два других таких же они добавили красители – красный и зеленый. Испытуемым сказали, что они пробуют три разных апельсиновых сока. Те единодушно признали лучшим «кровавый» сок, а зеленоватый сочли немного кислым. Что еще более удивительно – если попробовать подкрашенную оранжевым кока-колу, то, скорее всего, ее легко спутать с газированным напитком вроде фанты!

– Ну, это уж ты хватила через край! – возразила Пьеретта, слегка обидевшись.

– Уверяю тебя – даже ты попалась бы! Похожий опыт провел крупный производитель молочных продуктов. Они поменяли местами желтый и розовый красители в ананасовом и клубничном йогурте. Потребители думали, что едят розовый клубничный йогурт и желтый ананасовый… Правда, когда им рассказали про подмену, все они признали свою ошибку.

Пьеретта снова закрыла глаза, чтобы только вкусовые рецепторы языка судили о достоинствах ее стряпни. Утка удалась на славу.

– Насколько я понимаю, теперь, когда цвета не осталось, всякому легко будет сесть на диету. Это поможет людям бороться с лишним весом, – прибавила она, глянув на свои жировые складки.

– Может быть, это единственная хорошая новость, потому что лично меня все это пугает, – заключила Шарлотта, вновь погрузившись в собственные размышления.