Читать книгу НЕчисто-научный эксперимент - Жанна Благодарова - Страница 2

Что может быть прекрасней бурной постельной сцены! Разве что продолжительный крепкий сон после неё. Приглушённый золотистый свет лампы, балансирующей на самом краю низенькой тумбочки, широкая кровать, на которой очень живописно, как будто специально, располагаются неживые предметы постельного назначения, то есть подушки и одеяла, и – не только живые, но и очень довольные человеческие тела в классической комплектации (М и Ж). Лучшая картина из всех возможных в бытовом жанре, особенно если зритель – не только зритель, но и участник… Человеческие тела зашевелились – оттого, что проснулись, и заговорили.

– Фродик, мур-мур, Катёнок не хочет в кино… Катёнок хочет солнечные очки и пляжную сумку!

– Детёныш, не капризничай. Пора за работу, а в кино, если уж не хочешь, не пойдём.

Та, которая назвала себя Катёнком (она настаивала на таком, и только таком, написании своего имени) получила деликатный, но, скажем так, знаковый, шлепок по попе. А значил он следующее: спорить, клянчить, капризничать абсолютно бесполезно.

Тот, который откликнулся на Фродика, слегка отодвинулся от женского тела, которое ни возрастом, ни габаритами не соответствовало ни слову «детёныш», ни слову «котёнок». Даже если последнее писать через «а». Соответствовал ли Фродик своему имени? Наверное… Но есть, что называется, нюансы.

– Дай мне ноут, пожалуйста.

– А разве он не с твоей стороны? Под кроватью, пошарь поближе к стене.

– Точно, с моей… Ну, продолжим.

И они продолжили. Фродик подпихнул себе под голову ещё одну подушку, на живот постелил сложенный вчетверо толстый мохнатый плед, – чтобы монитор располагался повыше и глаза не уставали. Открыл документ, представляющий собой историю болезни.

Понять, какой именно болезни, мог только человек с медицинским образованием: результаты анализов всевозможных биотканей и биожидкостей в виде столбиков из цифр, букв и закорючек, непонятные непосвященным томографические снимки и графики… Судя по объёму, тому, чья это была история, очень не повезло: папка весила как двухчасовой фильм. Впрочем, переживать за судьбу больного не стоит: персонаж целиком и полностью, со всеми анализами и диагнозами, создан его, Фродика, воображением. Фродик буркнул:

– Детёныш, сегодня состояние больного улучшилось. Добавь в пост пару истерически-позитивных фраз, ведь мамаша воспрянула духом.

Женщина нахмурилась:

– А правдоподобно ли это? Всё-таки ребёнок медленно умирает, и мать не может этого не понимать. Да, обманывает себя. Но она же не идиотка!

Фродик подумал: «Как же, не идиотка. Каждая баба, особенно если её ребёнок маленький, немного идиотка. А то и не немного». Вслух же сказал:

– Причём тут! Так работает материнский инстинкт, слышала когда-нибудь о нём? Надо написать, зачем споришь, тратишь моё и своё время? Не всегда неизлечимая болезнь прогрессирует без остановок, до логического конца. Бывает, немного сдаёт назад или топчется на месте. Тем более, если больной получает хорошее и – что для нашего дела важно, дорогостоящее лечение. Называется этот период ремиссией. Ремиссия нужна для той самой правдоподобности, и это только во-первых.

Во-вторых, такой поворот сюжета увеличивает масштаб трагедии – ведь тяжёлая болезнь ребёнка есть трагедия. «Качели» самочувствия усиливают впечатление, понимаешь? Ну а главное – люди любят понравившихся героев, не хотят с ними расставаться. Думаешь, почему снимаются сериалы, пишутся продолжения романов?

Внезапно Фродик нахмурился. Видимо, ловил мысль, раздразнившую воображение, но внезапно вильнувшую хвостом. Спугнуть мысль могло что угодно. Чаще всего – пустая болтовня Детёныша-Катёнка. Наконец, морщины на его лбу разгладились:

– Кстати! Помнишь ты того пацана из соседнего дома, мы ещё видели его вчера у рюмочной? Которому мать наваляла за то, что купил шоколадку вместо воблы? В новостях мелькало, между прочим. Я думаю, нам следует общипать этот случай. Много не получим, но тебе на очки с сумкой хватит. Назови пост без претензий, «Мальчик пострадал от рук пьяницы-матери».

Добросердечные соседи (мы то есть) вызвали ментов, скорую. И вообще заинтересовались тем, что в семье творится. Сейчас ребёнку нужно лечение, ведь мать здорово его избила. Допустим, требуется массаж. А матери плевать, конечно. Но мы не оставим его в беде, только сами бедные и денег нет. Много нам не нужно, курс стоит… ну, допустим, двадцать. Нет, девятнадцать триста ммм… сорок. Почти половину уже собрали. Помогите, кто сколько может, ну, допустим, сто рублей с рыла, то есть ника. Мы люди совестливые и больше нам просить стыдно.

– А если найдётся кто-то, кто захочет всё оплатить?

– Детёныш ты мой! – вокруг глаз Фродика залучились морщинки. Он по-отечески погладил женщину по макушке, – может, и найдётся. Но ты верни деньги, за исключением незначительной суммы.

– Ты не выспался, что ли? ВЕРНУТЬ деньги, которые мне дадут???

– Глупенькая. Кто будет следить за судьбой пожертвованной сторублёвки? Кто вообще будет требовать отчётных документов из-за таких копеек? Это просто стыдно! На самом деле никого не интересует судьба алкашни и её потомства, у всех своих проблем по горло. И часто тоже с детьми.

– Ну, не знаю… Неправильно поймут. А вдруг подумают, что что-то не чисто?

Детёныш задавала такие вот ненужные вопросы почти каждый день, хотя сочиняла истории о фальшивых больных регулярно. Тоже почти каждый день. Видимо, предосудительность их совместных деяний всё-таки смущала её. А Фродик не видел в своих деяниях никакой предосудительности. На каждый вопрос отвечал как в первый раз, охотно и подробно:

– Случай с пацаном был – был. Мелькнул в новостях – мелькнул. Какие ещё доказательства нужны человеку, который мнит себя благотворителем? Перечислить эту несчастную сотню ему ничего не стоит, зато целую неделю его будет распирать от гордости. Ещё один повод для дурака и ничтожества уважать себя за микроскопический поступок, тень поступка, просто-таки ни за что!

Детёныш слушала его, так, как пишут в классических произведениях: затаив дыхание, онемев от восторга и восхищения. Ну, разве это банальное психологическое давление, удовлетворение естественной потребности – подчинить женщину мужской воле?

Конечно, нет – он против любого насилия, особенно психологического. Фродик не то что прав, он понял суть человеческой души, досконально понял! Это необыкновенный, уникальный человек! Однозначно, гений! Как было не любить его (вспомним ещё раз классику) всем сердцем и всею душою, всем разумением своим, до дрожи в коленках и мурашках по спине?!

Знаток человеческих душ действительно им является – как минимум, на бумаге, дипломе врача по специальности «психиатрия». Ничего интересного в этом факте нет. Было время – кстати, не так уж давно, когда и в самом Фродике не было ничего интересного. От слова «совсем».

Высокий мужчина, более или менее молодой, средней упитанности, здоровый и уравновешенный (как оно и положено психиатру). На лицо какой-то… никакой. И впечатления после разговора с ним не оставалось никакого. Друзей у него тоже не было. Вернее, друзья были – когда-то. Но работа их выжила. Можно даже сказать, что работа выжила и семью: Фродик воспринимал жену и дочку только как самодвижущиеся объекты. Логично было бы предположить, что этот человек полностью посвятил себя работе. А то и набирает материал для диссертации.

Собственно, те немногие, что ещё интересовались его жизнью – жизнью классической серой личности, так и думали. Но на самом деле было не так. Фродик относился к своим врачебным обязанностям весьма прохладно. Он работал в обычной поликлинике, и мог уйти сразу, как истекало время приёма. Собственно, и уходил. Писанину, которой у него, как и у любого «государственного» врача, всегда было по горло, почти всю спихнул на медсестру.

Тем не менее его считали врачом, умеющим общаться с пациентами, и общаться грамотно. Что в психиатрии, понятно, не последнее. Умение сложилось само собой и было простым до примитивности: Фродик не слушал, что говорят больные. И вообще ему было плевать на их судьбу. Но не следует думать, что этот человек зря потратил своё время и занял чьё-то место. Нет-нет, когда-то он действительно хотел помогать людям, ведь современная жизнь такая нервная, а человеческая психика такая хрупкая. Но…

Разве бывает, что в жизни всё складывается как в мечтах? Или хоть чуть-чуть как в мечтах? На деле выяснилось, что вслушиваться в речь капитально психически больного капитально скучно. Ведь многие его пациенты были умственно отсталыми, и их примитивные, бессвязные речи можно было воспринимать только как симптом, а не как речь в привычном понимании этого слова.

Разумеется, таких больных сопровождали родственники-опекуны, но и их речи – людей, вроде бы полноценных психически, утомляли Фродика не меньше. Увлекательного шизофренического или параноидального бреда он не слышал – за отсутствием пациентов с подходящими диагнозами в стадии обострения.

Надо сказать, психическая болезнь, как и любая другая, очень тяготит больного, не может не тяготить. Но «психические» больше любых других склонны общаться (в тех случаях, когда они вообще способны хоть с кем-то общаться) по принципу «мне плохо, и тебе хорошо не будет, или будет ещё хуже, чем мне».

Конечно, это неосознанное поведение, без цели испортить настроение (да и саму жизнь) близким и посторонним. Но кому от этого легче? Понимание того или иного факта не слишком-то облегчает силу его, факта, воздействия. Иными словами, психиатру так же тяжело общаться с психами, как и любому другому человеку.

Как-то, в самом начале его психиатрической карьеры, на приём явилась новенькая – то есть как больная она была совсем не новенькая, это Фродик только начал знакомиться со «своим народом». Он внимательно выслушивал озвучку мучительных мыслей, довольно типичных для страдающего ОКР. Полчаса выслушивал, час. Потом прошёл ещё час… Неизвестно, сколько ещё длилась бы её речь, но дверь кабинета распахнулась, и «артистка» со «зрителями» получили порцию самого искреннего возмущения.

Фродик от всей души поблагодарил источник этого возмущения (с трудом удалось сделать это лишь мысленно) – грузного, но энергичного пожилого мужчину, и вежливо спросил, что ему нужно. Услышав, что требуется справка о психическом здоровье и отсутствии постановки не учёт, Фродик мило улыбнулся:

– Ради такой справки можно было бы и потерпеть. Всё-таки на приёме больной человек, к тому же женщина.

– Знаете, доктор, моя жена точь-в-точь так же мозги выносит! – выкрикнул мужчина с той уверенностью, с какой человек чувствует: правда за ним, – Скоро поликлинику закроют, а все кабинеты, кроме Вашего, давно пустые! Дайте, пожалуйста, справку, и я уйду!

Фродик кивнул, и медсестра застрочила в специальном бланке. Когда за мужчиной закрылась дверь, Фродик встал, потянулся и, не обращая внимания на обиженно молчавшую больную, наставительно сказал медсестре:

– Приём должен был окончиться ещё час назад. Пожалуйста, периодически предупреждайте меня, сколько человек ждёт очереди. А Вас, – он обернулся к пациентке, – я жду через месяц. Принимайте всё те же лекарства, строго по графику. Раньше не приходите – они ещё не подействуют, и я Вас не приму.

Это были совершенно непрофессиональные, невероятно смелые, просто отчаянные слова. Опытный врач никогда бы их не произнёс. Фродик же был неопытный, к тому же уставший. После того случая он не давал пациентам ни единой лишней минуты.

Но всё равно еле доползал до дома, и поленом падал на диван. Внутри было пусто. Вернее, присутствовало отчётливое ощущение, что где-то он очень сильно просчитался, и делает совсем не то, что положено. Что живёт не своей жизнью. Фродик рассматривал себя как «случай из практики», примерял все известные психиатрии симптомы, но пазлы не складывались. В некотором смысле, ему хотелось найти у себя что-нибудь психическое, – чтобы, образно говоря, очистить небо от облаков неизвестности. Однако ничего не находилось.

– Готово! По-моему, лучше и не скажешь, самой захотелось помочь мальчику.

– А почему бы нам ему не помочь? Сумма, я думаю, наберётся достаточная, чтобы купить мальчишке пакет сока или бутылку газировки.

– Фродик, а почему бы нам не купить ему, ну, например, кроссовки? Он очень плохо одет…

– Детёныш… – Фродик вздохнул, – действительно, почему бы и нет? Но возникнут вопросы. Почему решили подарить? Почему подарили дорогой подарок? Почему подарили именно этому ребёнку? Это не просто странно, это подозрительно. Признайся, тебе захотелось славы?

– Как ты можешь так плохо обо мне думать? Обидно даже. Ну, бывает же одному человеку жалко другого человека, тем более ребёнка! Просто так жалко! – Детёныш всхлипнула.

– Ну, ну, успокойся. Пойми, мы не в состоянии изменить его жизнь. Он уже большой мальчик, его судьба предопределена родительскими попойками и побоями. Мы его даже не порадуем. А вот ты сможешь выбрать такие очки, какие хочешь, и будешь очень довольна.

– И сумку!

– Да, да… И сумку.

Фродик нисколечко не рассердился. Наоборот, в жалких попытках Детёныша помочь мальчику он видел своеобразный способ извинения – вот только хотелось бы знать, за что, – и это было очередным подтверждением его гипотезы. Косвенным, понятное дело. Ведь заглаживает человек свою вину подарком или чем другим, полезным обиженному им субъекту…

Но, ёлки-палки! Почему человек, стремясь полюбоваться собой и своими достоинствами за счёт другого, буквально наэлектризовывает пространство вокруг себя? Вообще, почему люди так легко всё усложняют?..

Вдруг в памяти всплыло его трусливое, почти позорное увольнение. Бегство. В каком-то смысле даже дезертирство. Нет-нет, Фродик ушёл из профессии с поднятой головой и с незапятнанной репутацией. По крайней мере, внешне всё выглядело именно так.

Помог случай, хотя и без того случая он ушёл бы не намного позже. Здесь следует рассказать о его работе поподробнее. Фродику повезло с местом. Почти все пациенты были более-менее предсказуемые и давнишние – «многолетники», как он их называл. Но всё когда-то случается впервые.

И откуда взялась та новенькая, склонная к демонстративному суициду? Больная, действительно больная на всю голову. Причём больная не первый десяток лет. А может, и с рождения. Фродик сразу отправил её в стационар. Потом была ремиссия. Но недолго. Опять стационар. Вроде как снова ремиссия. В тот день она сразу бросилась к окну. В руках у неё был ремень: она завизжала, что повесится на ручке вот прямо сейчас, «на ваших глазах».

Фродик аккуратно оттеснил её: разбить стекло и глубоко порезать вены – хорошая альтернатива петле из ремня, к тому же за порчу госимущества ему же, Фродику, придётся отчитываться. Но что-то пошло не так, и больная накинула ремень на его шею. Щупленькое создание сдавило его горло с неженской, и вообще нечеловеческой, силой!

Конечно, помощь подоспела быстро. Зря, что ли, к таким случаям готовят и врачей, и медсестёр. Зря, что ли, в кабинете психиатра всегда есть телефон – специально для вызова психиатрички. Ничего страшного с Фродиком не случилось, только весь вечер крутил головой и потирал шею ладонью. Но уволился на другой же день. Решил, что будет помогать тем психически нездоровым людям, кому ещё можно помочь. И кому помогать – выгодно. Короче, освоил востребованную и престижную профессию психотерапевта.

Но… какая запутанная, противоречивая штука – жизнь. И душа человеческая всё те же потёмки. На этом, так сказать, поприще, Фродика ждало ещё более сокрушительное разочарование. Он не мог избавиться от странного, очень некомфортного чувства, смеси из недоумения и досады. Его удивляло, как люди считают проблемами то, что проблемами не является. И почему они готовы платить деньги за то, чтобы другой человек – чужой и совершенно равнодушный к их судьбе, делал вид, что слушает.

Бывало, во время приёма он испытывал что-то вроде брезгливости. Иногда ему даже хотелось выгнать человека из кабинета прямо во время сеанса, и, захлопывая за ним дверь, прокричать: «Достал ты уже своим нытьём!» Фродик знал, что это признак низкой квалификации. Что он смотрит на таких людей с неправильного для своей профессии ракурса. Но ничего не мог поделать, в голове регулярно мелькала простая русская народная мысль: «С жиру бесится».

А потом… Мысль переиначилась, представилась в философском свете: «Человек удивительно легко отдаёт деньги тому, кто готов выслушать». Чуть позже мысль снова изменила смысл: «Человек легко отдаёт деньги, если выдумает сам себе подходящую мотивацию».

В один прекрасный день – хотя, может, и не прекрасный, но точно особенный, – мысль видоизменилась в последний раз. Словно закончила цикл превращений, как бабочка или пчела. Произошло это после случая в парке, где Фродик гулял с женой и дочкой. Он бездумно скользил взглядом по газонам и тротуарам, не делая различия между статичной растительностью и динамичными детскими фигурками.