Читать книгу Завоевание Константинополя - Жоффруа де Виллардуэн, Жан де Жуанвиль - Страница 2

Созданный около 1210 г. труд Жоффруа де Виллардуэна «Завоевание Константинополя» наряду с одноименным произведением пикардийского рыцаря Робера де Клари[1] – первоклассный источник фактических сведений о скандально знаменитом в средневековой истории Четвертом Крестовом походе 1198–1204 гг. Как известно, поход этот закончился разбойничьим захватом рыцарями-крестоносцами столицы христианской Византии в 1203–1204 гг., после чего произошли бурные потрясения на Балканах и в Малой Азии, ознаменовавшие образование государств западных завоевателей на византийской территории – Латинской империи и подвассальных ей княжеств. Пожалуй, никто из хронистов-современников, будь то французы или англичане, венецианцы или генуэзцы, немцы или фламандцы, греки или русские, словом, никто из историков и мемуаристов, которые так или иначе писали о событиях, приведших к гибели Греческого царства, не сохранил столь обильного и полноценного с точки зрения его детализированности и обстоятельности фактического материала относительно реально происходивших перипетий грандиозной по тем временам «международной» рыцарской авантюры и ее ближайших последствий для стран Балканского полуострова, как Жоффруа де Виллардуэн.

Вместе с тем хроника-мемуары «маршала Шампани и Романии» – замечательный памятник французской исторической мысли. То был период роста и укрепления феодального строя на Западе, отмеченный постепенным преодолением политической раздробленности и первыми, подчас еще непрочными и нелегко пробивавшими себе дорогу успехами королевской власти. Успехи эти опирались на поддержку объединительных усилий центра основным слоем поднимавшегося феодального класса – мелким и средним рыцарством, а также населением возвышавшихся городов. Тогда-то, на рубеже XII–XIII вв., и во Франции, являвшейся типичной страной феодализма, явственно обозначился перелом в социально-политической структуре общества: оно вступило в фазу формирования феодальной государственности нового образца – в фазу постепенного территориального сплочения и политической консолидации. Указанный процесс принял четкие очертания при Филиппе II Августе (1180–1223), на чье правление приходится и Четвертый Крестовый поход – предприятие по составу своих участников и руководителей преимущественно французское (хотя и не только французское) и по-своему запечатлевшее противоречивые тенденции, характерные для жизни страны на рассматриваемой ступени ее развития.

В отличие от времени Третьего Крестового похода (1189–1192 гг.), возглавлявшегося тремя западными государями, сам Филипп II Август стоял теперь в стороне от очередной крестоносной затеи папства в лице Иннокентия III (1198–1216), попытавшегося вновь двинуть рыцарскую рать Европы на освобождение Гроба Господня в Иерусалиме: всецело поглощенный внутренними делами, король Франции не принимал непосредственного участия в Четвертом Крестовом походе. Эти дела оказались связанными с острыми столкновениями феодальных сил в Западной Европе, прежде всего с борьбой Капетингской короны против английских государей из династии Плантагенетов (Ричарда I Львиное Сердце – до 1199 г., а после его смерти – Иоанна Безземельного) – главных соперников молодого короля, удерживавших немало земельных владений во Франции. С Плантагенетами смыкалась и часть крупных сеньоров страны (граф Фландрский и др.), стремившихся помешать ее консолидации над властью Филиппа II. Союзниками Плантагенетов на континенте была, кроме того, внушительная группировка северогерманских князей – так называемая партия Вельфов во главе с королем Оттоном IV, племянником (по материнской линии) Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного. Названные конфликты (а они втянули в свою орбиту немало непокорных французскому королю крупных вассалов – впоследствии все эти сеньоры отправятся в Крестовый поход!) осложнились дипломатическим вмешательством – в пользу англо-вельфской коалиции – «апостольского престола», универсалистско-теократической политике которого противоречил объединительно-централизаторский курс Филиппа II Августа. Его отношения с Иннокентием III в конце XII – начале XIII в. были поэтому в основном натянутыми, хотя периоды напряженности сменялись порой периодами ее ослабления. А поскольку провозглашенный папой Четвертый Крестовый поход изначально был задуман и развертывался в фарватере этой универсалистско-теократической политики, являясь ее составной частью, постольку и это обстоятельство также побуждало королевскую власть во Франции воздерживаться по крайней мере от прямого участия в папском предприятии. Правда, Филипп II связывал с ним собственные миродержавные планы, но они оставались скрытыми почти от всех сеньоров, которые вступили в 1199–1202 гг. на «стезю Господню».

В такой ситуации должна была особенно рельефно обнаружиться и действительно обнаружилась подлинная социально-классовая суть новой крестоносной экспедиции как акта феодальной экспансии. Не случайно во Франции ее вдохновляли и направляли не в последнюю очередь явные и тайные противники короны (из числа крупных вассалов короля, не так давно выступавших на стороне англо-вельфской партии). Эта экспансия призвана была содействовать упрочению их собственного могущества – успех сулил приобретение новых земель и богатств. Крестовому походу споспешествовали отчасти и те феодальные элементы, которые вынуждены были склоняться к поддержке крепнувшей королевской власти и на практике даже способствовать претворению в жизнь тщательно завуалированных, но тем не менее далеко шедших политических замыслов Филиппа II Августа. К числу таких «тайных агентов» короны, быть может, невольно относился и Жоффруа де Виллардуэн, который, по крайней мере в начальной стадии Крестового похода, приложил определенные старания к тому, чтобы поставить во главе крестоносцев противника англо-вельфской коалиции – маркиза Бонифация Монферратского, родственника Филиппа II Августа и его союзника в Германии (Филиппа Гогенштауфена)[2].

Все эти противоречивые тенденции реальной действительности, своеобразно преломлявшиеся в мире идей и представлений, в умонастроениях феодальной среды, в политическом мышлении сеньориальных кругов, наложили несомненный отпечаток и на записки Жоффруа де Виллардуэна, на концептуальные установки их автора.

Достоинства его хроники как исторического труда определяются главным образом четкостью и значительной точностью в передаче событий Четвертого Крестового похода, фактографической добротностью, логической и пусть в меньшей степени, но все же хронологической упорядоченностью повествования. В этом плане мемуары маршала Шампанского сильно разнятся от воспоминаний Робера де Клари, зачастую смешивающего быль с небылью, громоздящего домыслы, увлекающегося третьестепенными деталями, хотя иной раз и важными для воссоздания колорита всей картины Крестового похода, но, в принципе, не всегда столь уж существенными и т. д. Жоффруа де Виллардуэну вовсе чужды фантазии пылкого пикардийца, да ему и не требовалось подменять реальные события вымышленными, искусственно придавать занимательность рассказу, включая в него – для казуальной связности – «интригующие» эпизоды давней истории государств крестоносцев и Византии, почерпнутые в расхожей молве, и т. д. Маршал Шампанский, не в пример Роберу де Клари, совершенно не нуждался в том, чтобы компенсировать недостаток или отсутствие конкретных данных игрой воображения, ибо, находясь в центре важнейших событий, политики и дипломатии крестоносцев, он был превосходно осведомлен не только о том, что происходило «на поверхности», но и о потаенных пружинах, обусловливавших крутые повороты в судьбах Крестового похода, неотвратимо толкавших его в сторону Константинополя. Судя по всему, Жоффруа де Виллардуэн имел в своем распоряжении, помимо того, что задержалось в его памяти или было зафиксировано в дававшихся им путевых заметках, и какие-то документы и официальные акты: во всяком случае, страницы, где он излагает, например, содержание некоторых договорных грамот (франко-венецианская сделка о фрахте флота в 1201 г., договор крестоносцев с византийским царевичем Алексеем в 1203 г., мартовский договор 1204 г. между французами и венецианцами о разделе империи), вполне адекватно раскрывают подлинное содержание этих грамот, а местами даже воспроизводят их текст. Точно так же тон и стиль посольских речей, приводимых хронистом и выдержанных в манере, несколько отличной от остального повествования, где автор говорит от своего лица, позволяют думать, что он располагал копиями писем, нередко дублировавших выступления послов. Поразительно верны и детальны документально подтверждаемые хронологические выкладки мемуариста, обычно скрупулезнейшим образом следующего за событиями и лишь иногда группирующего эпизоды, которые относятся к одному и тому же событийному ряду (кое-где упоминаются факты, скажем, имевшие место в более позднее время, хронологически выпадающие из рассматриваемого сюжета, но в конечном итоге касающиеся этого же тематического ряда)[3]. В указанном смысле записки Жоффруа де Виллардуэна также не идут ни в какое сравнение с мемуарами Робера де Клари, хронологический остов которых нередко приблизителен и очень неполон.

Тем не менее, несмотря на фактологические достоинства, еще с XVI–XVII вв. превратившие записки Жоффруа де Виллардуэна едва ли не в основной источник знаний о Четвертом Крестовом походе, все же его хроника, подобно мемуарам Робера де Клари, интересна не столько в чисто «фактурном» отношении, сколько в первую очередь в концептуальном аспекте. Ее ценность в огромной степени обусловливается своеобразным авторским видением и, что особенно важно в интересующей нас связи, авторским освещением событий, активным и значимым участником которых Жоффруа де Виллардуэн являлся, его суждениями об этих событиях, преподносимыми им, в отличие от Робера де Клари, со всей определенностью и категоричностью – в форме собственных, притом весьма красноречиво сформулированных, умозаключений. Как и мемуары Робера де Клари, «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна – исторический труд, написанный светским человеком, но не мелким рыцарем, а феодальным сеньором средней руки, достигшим положения высокопоставленного сановника графов Шампани, а после создания Латинской империи – и носителя высокого титула маршала Романии. Иными словами, по своему социальному облику автор – и это в известном смысле сближает его с пикардийским хронистом – составляет исключение в ряду других латинских писателей, рассказывавших о Четвертом Крестовом походе со слов очевидцев. Большей частью то были представители образованного «сословия» – духовенства. Жоффруа де Виллардуэн, как и Робер де Клари, повторяем, – мирянин. При этом, однако, его «Завоевание Константинополя» по своей концептуальной схеме и «программе», в особенности же по своей политической направленности в целом, противостоит мемуарам Робера де Клари. Тот был простым рыцарем и в своем повествовании отразил чаяния и настроения массы рядовых крестоносцев. Напротив, Жоффруа де Виллардуэн входил в элиту крестоносного воинства, в число выдающихся по своему положению actores rerum крестоносного предприятия, «задействованным» во всех или почти во всех сколько-нибудь важных дипломатических и боевых акциях «воинства Божьего». Версия событий, выдвинутая в его произведении, продиктована была, как увидим, достаточно ясно осознававшимся самим автором и не утаивавшим своих намерений и от читателя стремлением изобразить в максимально благоприятном свете деяния предводителей этого воинства, включая их наиболее неблаговидные поступки.

Можно сказать, что хроника маршала Шампанского – один из ранних примеров политической тенденциозности, искусно проводимой в чисто событийном, казалось бы, повествовании средневекового автора. И в целом, и в деталях все оно последовательно подчинено главной цели – всемерного оправдания перед лицом истории тех далеко не достославных «подвигов», которые совершили в христианских землях и против их христианских же жителей несостоявшиеся «освободители Гроба Господня». Он воссоздал историю завоевательного предприятия, руководимого феодальной знатью и венецианской купеческой олигархией, под углом зрения людей своего круга, представителей владетельных и служилых сеньоров, связанных с феодальными верхами, менее всего озабоченных необходимостью решения официально прокламировавшихся религиозных задач, но побуждаемых в первую голову вполне «реалистичными», корыстными мотивами политического, в частности престижного, свойства (а также, если говорить о венецианцах, надеждами на экономические выгоды, которые сулила заморская экспедиция в случае ее успеха).

Неудивительно, что и по стилю преподнесения, равно как и самого отбора фактов, Жоффруа де Виллардуэн существенно расходится с Робером де Клари. Историку-сеньору, к тому же вступившему в шестой десяток своей жизни и достаточно умудренному опытом политической деятельности, не к лицу были (да это и не согласовывалось бы с принципиальными «целевыми» установками его повествования) восторженность и непосредственность излияния чувств при передаче материала – черты, столь характерные для впечатлительного пикардийского рыцаря, впервые вырвавшегося из своего захолустья в «большой мир» и высказывавшего безмерную любознательность ко всему, что там ему повстречалось. Жоффруа де Виллардуэн сдержан в повествовании, хотя временами и впадает в выспренно-сентиментальную риторику. Его не интересуют житейские, бытовые подробности событий, о которых он рассказывает. Маршал Шампанский почти везде остается в рамках прозаически-делового изложения всего того, прямым участником, очевидцем чего ему пришлось быть или о чем он узнавал от других свидетелей Крестового похода. Он отбрасывает прочь эпизоды, представляющиеся в его глазах незначительными, пренебрегает живописными деталями, с упоением неофита воспроизводимыми Робером де Клари.

Одни и те же сюжеты оба мемуариста раскрывают в совершенно различной манере – это происходит не только потому, что информация, которой располагал каждый из них, была разной по объему и «качеству»: маршал Шампанский хорошо знал, о чем судил-рядил тот или другой совет сеньоров-предводителей (ведь сам он присутствовал «на всех советах» – § 120), и был не слишком осведомлен о том, как трактовали их решения рядовые крестоносцы, тогда как у Робера де Клари все обстояло наоборот. Различия объясняются главным образом другим: социально «запрограммированная» направленность видения обоими авторами событий, совершавшихся у них на глазах, культурный и политический кругозор хронистов и, что наиболее важно, целеположенность подхода к материалу были у них весьма неодинаковыми. Один был рупором «общественного мнения» menue peuple, другой, маршал Шампанский, выражал устремления, взгляды и чаяния les haut homes. Герои одного – воины-авантюристы из рыцарских низов, герои другого – маркиз Бонифаций Монферратский, дож Энрико Дандоло, графы и герцоги, доблести и заслуги которых он – там, где они представляются ему достойными, – воспевает и увековечивает. Разный подход, разное понимание событий – отсюда расхождения в их интерпретации при наличии и общих элементов ее, заключающихся в конечном счете в апологетизированном, панегирическом освещении постыдных даже с официально-католической точки зрения рыцарских «деяний».

Жоффруа де Виллардуэн – историк преимущественно, если не исключительно, рационалистично-политического склада мышления, и в этом его коренное отличие от склонного давать волю фантазии и восхищаться «чудесами», простецки наивного Робера де Клари. О чем бы ни заходила речь у того и другого, как воплощение средневекового историзма, оба предстают перед нами в достаточно разном обличье. Огромный флот крестоносцев? Робер де Клари с неподдельным воодушевлением говорит о знаменах и флажках рыцарей, развевавшихся на башнях нефов при отплытии эскадры к Задару, его приводят в восторг мощные звуки сотни пар серебряных и медных труб, сопровождавшие выступление кораблей из Венеции (гл. XIII)… Жоффруа де Виллардуэн если и выказывает восхищение зрелищем отплытия большого флота, украшенного флажками, то оно занимает его разве что в плане оценки перспектив грядущей победы крестоносцев, предопределенной могуществом этой великолепной эскадры, на которой одних боевых метательных орудий и таранов имелось свыше трехсот (§ 76). Подготовка крестоносцев к боевым встречам, маневры по сближению с противником? Робер де Клари, находившийся в гуще воинов, подробно распространяется о том, как располагались различные отряды, в какой последовательности наступали конница и пехота, к каким необычным приемам «устрашения» врага прибегали крестоносцы, мобилизуя и вооружая кухонной утварью воинскую прислугу и пр. (гл. XLV, XLVII). Жоффруа де Виллардуэн напрочь опускает все подобного рода детали, тем паче явные вымыслы, довольствуясь лишь перечислением предводителей их или иных отрядов или сведениями о решающих эпизодах битвы, от которых зависел ее исход (§ 148–153, 161, 167 и др.). Город Константинополь? Робер де Клари ослеплен его «чудесами» и без устали выражает свое восхищение громадностью и великолепием императорских дворцов (гл. LXXXII), редкостными реликвиями, во множестве найденными в церквах (гл. LXXXII–LXXXIII), богатствами храма Св. Софии (гл. LXXXV), роскошью и прихотливостью архитектуры византийской столицы (статуи над воротами и проч. – гл. LXXXIII–LXXXIX), ее ипподромом (гл. ХС) и т. д. Жоффруа де Виллардуэн довольствуется несколькими беглыми штрихами, чтобы отметить богатства Константинополя и подчеркнуть его могущество (§ 128); точно так же ему представляется достаточным лишь в немногих словах охарактеризовать колоссальную добычу, размеры и ценность которой сами по себе говорят о масштабах завоевания и о том, что такая добыча не могла не подвергнуть испытанию «бескорыстие» крестоносцев (§ 249–254). Коронация Бодуэна? Робер де Клари описывает ее пышный ритуал во всех экзотичных подробностях – от облачения в императорские одежды до торжественной трапезы во дворце Вуколеон (гл. XCVI–XCVII). Жоффруа де Виллардуэна привлекает одна только политическая сторона избрания первого латинского императора, исключительно ей он и уделяет внимание (§ 256–258).

Перед нами отчетливо вырисовывается система восприятия и преподнесения исторических событий историком-политиком, более того, вырисовывается в целом менталитет крупного феодала из среды тех, кто по призыву Иннокентия III ринулся на Восток завоевывать себе под знаменем религии поместья и сокровища и кто, в конце концов, захватил и разграбил византийскую столицу.

Познакомимся же теперь ближе с личностью и творчеством хрониста, чтобы затем подробнее рассмотреть идейное содержание и политические тенденции его труда; это в свою очередь позволит выяснить и его собственно историческую ценность, и его специфику как произведения светского французского историка, отражавшего настроения и взгляды представителей высших кругов феодального общества, которые сыграли определяющую роль в судьбах участников Четвертого Крестового похода.