Читать книгу Без дна - Жорис Гюисманс, Жорис-Карл Гюисманс - Страница 7

– Входите скорей и обогревайтесь; ах, господа, мы, в конце концов, рассердимся, – говорила госпожа Каре, видя, что Дюрталь вытаскивает из кармана завернутые бутылки, а Дез Эрми кладет на стол маленькие перевязанные пакеты, – право же, вы тратите слишком много.

– Но если нам это нравится, мадам Каре, а где же ваш супруг?

– Он наверху с самого утра, он не может успокоиться.

– Боже мой, – сказал Дюрталь, – сегодня ужасно холодно, башня вряд ли особенно приятна в такую погоду.

– Да, он не за себя беспокоится, а за свои колокола. Но раздевайтесь же.

Они сняли пальто и подошли к печке.

– Здесь нежарко, – продолжала она, – чтобы обогреть это помещение, надо топить без перерыва день и ночь.

– Купите переносную печь.

– Нет, ни в каком случае, здесь задохнуться можно будет.

– И это, во всяком случае, было бы неудобно, – сказал Дез Эрми, – потому что здесь нет камина. Правда, если бы удлинить вытяжную трубу печки и провести ее оттуда до окна… кстати, по поводу этих приспособлений, отдаешь ли ты себе отчет, Дюрталь, как эти безобразные железные колбасы соответствуют утилитарной эпохе, в которой мы живем.

Подумай об этом; в этом изобретении вполне выявил себя инженер, которого оскорбляет вид предмета благородной и радостной формы. Он нам говорит: вы хотите тепла, вот вам тепло – но ничего больше; не должно существовать ничто приятное для глаза. Нет больше поющих и потрескивающих дров, нет приятной легкой теплоты! Польза, без фантастики прекрасных огненных языков, вырывающихся из гулкого костра сухих поленьев!

– Но разве же нет печей, в которых виден огонь? – спросила госпожа Каре.

– Да, но это еще хуже! Огонь за слюдяным окошечком, огонь в тюрьме, это так грустно! Ах! Славные вязанки деревенского хвороста, сухая виноградная лоза, которая хорошо пахнет и золотит комнаты своим пламенем! Современность все изменила. Роскошь, которой пользуется беднейший крестьянин, доступна в Париже только людям с порядочной рентой!

Вошел звонарь; со своими взъерошенными усами, усеянными на концах волосков маленькими белыми шариками, в вязаной шапке с наушниками, в бараньей шубе, в подбитых мехом рукавицах и теплых калошах, он походил на самоеда, явившегося с полюса.

– Я не подаю вам руки, – сказал он, – потому что я весь в смазке. Что за погода! Представьте, я с самого утра смазывал колокола… и не совсем еще спокоен!

– Но почему же?

– Как почему? Но вы ведь знаете, что от мороза металл сжимается и лопается или ломается. Бывали тяжелые зимы, когда теряли немало колоколов, потому что они ведь страдают в такую погоду не меньше, чем мы… Есть у тебя теплая вода, чтобы помыться, душа моя? – спросил он на ходу.

– Не можем ли мы помочь вам накрыть на стол? – предложил Дез Эрми.

Но жена Каре отказалась.

– Нет, нет, садитесь, обед готов.

– И благоухает, – воскликнул Дюрталь, вдыхая запах кипящего бульона, еще более острый от корня сельдерея, сливающего свой аромат с благоуханием других овощей.

– За стол, – провозгласил Каре, появляясь снова, вымытый и в суконной куртке.

Все сели; разгоревшаяся печка гудела; Дюрталь почувствовал внезапную расслабленность зябкой души, почти лишающейся чувств в среде теплых токов; с Каре он был так далек от Парижа, от современности!

Жилище это было бедно, но так сердечно, так нежно и мирно! Все, вплоть до деревенских приборов, чистых стаканов, до тарелочки полусоленого масла и кружки сидра, которые способствовали сближению за столом, освещенным обшарпанной лампой, льющей на домотканную скатерть бледный серебристо-желтый свет.

«Постой, в ближайший раз, как мы придем в гости, надо будет купить в английском магазине банку апельсинного джема», – сказал себе Дюрталь, так как по уговору с Дез Эрми, они, обедая у звонаря, всегда доставляли часть блюд.

Каре готовили суп и скромный салат, и подавали свой сидр. Чтобы не вводить их в расходы, гости приносили вино, кофе, водку, десерт, и устраивались так, что стоимость их покупок возмещала расходы на суп и мясо, которых, конечно, хватило бы на несколько дней, если бы Каре ели их одни.

– На этот раз он удался! – сказала жена Каре, подавая темный красноватый бульон с золотисто-коричневыми волнами, усеянными на поверхности топазовыми глазками.

Питательный и жирный, крепкий и все-таки нежный, он был еще улучшен варившимися в нем куриными потрохами.

Все молчали теперь, уткнувшись в тарелки, с лицами, оживленными паром душистого супа.

– Было бы своевременно теперь повторить излюбленное Флобером общее место: «В ресторанах такого не получишь», – сказал Дюрталь.

– Не будем говорить дурно о ресторанах, – сказал Дез Эрми. – Они приносят совсем особую радость тем, кто умеет бывать в них. Послушайте, два дня назад я возвращался от больного и попал в одно из этих заведений, где за три франка можно получить суп и два вторых блюда на выбор, салат и десерт.

У этого ресторана, где я бываю приблизительно раз в месяц, есть свои постоянные клиенты, хорошо воспитанные и сдержанные люди, офицеры в отставке, члены парламента, чиновники.

Поедая подозрительно-запеченную рыбу, я рассматривал окружавших меня обычных посетителей и нашел их удивительно изменившимися со времени моего последнего посещения. Они похудели или припухли; глаза окружились синевой, ввалились или прикрылись розовыми мешками; жирные люди пожелтели; худые становились зелеными.

Ужасные составы этого заведения отравляли постоянных посетителей медленно и вернее, чем забытые яды Эксили.

Поверите ли, это меня заинтересовало; я прошел самостоятельно небольшой курс токсикологии и открыл при практических упражнениях страшные ингредиенты, маскирующие вкус несвежей рыбы, запах которой отбит распыленной смесью угля и толченой дубовой коры; мяса, сдобренного маринадами, подцвеченного соусами цвета нечистот из сточной трубы, вин, подкрашенных фуксином, надушенных, сделанных крепче при помощи патоки и гипса!

Я обещал себе непременно возвращаться туда каждый месяц, чтобы проследить, как чахнут эти люди…

– О! – воскликнула госпожа Каре.

– Да ты, случайно, не сатанист? – засмеялся Дюрталь.

– Послушайте, Каре, он сел теперь на своего конька; он не даст нам времени вздохнуть, говоря о своем излюбленном сатанизме. Положим я, правда, обещал ему поговорить об этом с вами сегодня вечером. Да, – продолжал он в ответ на изумленный взгляд звонаря, – Дюрталь, как вы знаете, занят историей Жиля де Ре; вчера он заявил, что имеет все данные о средневековом сатанизме. Я его спросил, так же ли он знаком с современным? Он зафыркал и выразил сомнение в том, чтобы подобный культ мог еще существовать.

– Это чистая правда, – ответил Каре, становясь серьезным.

– Прежде чем мы будем толковать об этом, я хотел бы задать Дез Эрми один вопрос, – сказал Дюрталь, – можешь ли ты, без цгуток, без твоей скрытой улыбки, ответить мне прямо один только раз, да или нет, веришь ли ты в католицизм?

– Он! – воскликнул звонарь, – он хуже, чем неверующий, это ересиарх!

– Дело в том, что если бы я был уверен в некоторых вещах, я охотнее склонился бы к манихейству, – сказал Дез Эрми, – это одна из древнейших и самых простых религий, во всяком случае, лучше всего объясняющая отвратительную грязь современности.

Принцип Добра и Зла, Бога Света и Бога Мрака. Соперников, оспаривающих нашу душу, по крайней мере, ясен. В настоящее время добрый Бог, очевидно, побежден и зло царит над миром. Но бедняга Каре, которого огорчают эти теории, не может меня упрекнуть, я стою за побежденного. Это благородная мысль, и думается мне, честная позиция.

– Но манихейство невозможно, – воскликнул звонарь. – Две бесконечности не могут существовать совместно!

– Да, если рассудить, то ничто не может существовать; как только вы начнете оспаривать католическую догму, все пойдет к черту, рушится! Доказательством возможности существования двух бесконечностей служит то, что мысль об этом превосходит разумение и принадлежит к категории тех, о которых Экклезиаст говорит: «Не спорь о вещах, недоступных тебе, потому что многие вещи выше разумения человеческого!»

Знаете ли, в манихействе наверно было что-то хорошее, иначе его не утопили бы в потоках крови; в конце XII века сожгли тысячи альбигойцев, исповедывавших это учение. Но я не решусь утверждать, что манихейцы не злоупотребляли этим культом, который они относили преимущественно к дьяволу! В этом я уже не согласен с ними, – продолжал он тихонько, помолчав немного и дождавшись, пока госпожа Каре, вставшая, чтобы принять тарелки, пошла за жарким. – Пока мы одни, – заговорил он, видя, как она исчезла на лестнице, – я могу рассказать вам, что они делали. Некий превосходный человек по имени Пселл, открыл нам в книге под заглавием «О действии демонов», что они пробовали в начале своих церемоний оба вида экскрементов и примешивали человеческое семя к освященным облаткам.

– Какой ужас! – воскликнул Каре.

– Когда они причащались Телом и Кровью Христовой, то проделывали вещи и похуже, – продолжал Дез Эрми. – Они убивали детей, смешивали их кровь с золой и тесто это, разведенное в питье, представляло собой вино причастия.

– Но это же явный сатанизм, – воскликнул Дюрталь.

– Ну да, мой друг, я к этому и веду.

– Я уверена, что господин Дез Эрми рассказывал здесь ужасные вещи, – пробормотала жена Каре, принося блюдо с куском мяса, окруженным овощами.

– Что вы, сударыня, – запротестовал Дез Эрми. Все рассмеялись, и Каре разрезал мясо, пока жена его наливала сидр, а Дюрталь открывал анчоусы.

– Я боюсь, не переварилось ли оно, – сказала женщина, которую больше интересовала ее говядина, чем все самые невероятные истории прошлого, и она прибавила пресловутую аксиому хозяек: – Когда бульон хорош, мясо плохо режется.

Мужчины возражали, утверждая, что оно не мочалится, что оно сварено в меру.

– Возьмите-ка анчоус и немного масла к вашему мясу, господин Дюрталь.

– Послушай, жена, не дашь ли ты нам красной капусты, что ты замариновала, – спросил Каре, бледное лицо которого оживилось, а большие собачьи глаза увлажнились. Он, видимо, ликовал, довольный, что сидит за столом с друзьями в тепле своей башни. – Но осушайте же ваши стаканы, вы ничего не пьете, – сказал он, поднимая кувшин с сидром.

– Послушай, Дез Эрми, ты утверждал вчера, что сатанизм не исчезал после Средних веков, – начал Дюрталь, желая продолжить увлекавший его разговор.

– Да, и документы неопровержимы; я дам тебе возможность, когда ты пожелаешь, проверить это.

В конце XV века, то есть, во времена Жиля де Ре, чтобы не восходить к более отдаленным, сатанизм был очень распространен, как тебе известно; в XVI стало, может быть, еще хуже. Я думаю, бесполезно напоминать тебе о Екатерине Медичи и о Валуа, о процессе монаха Жана де Во, о дознаниях Шпренгера и Аанкра, ученых инквизиторов, сжегших на большом огне тысячи некромантов и колдунов. Все это известно, переизвестно. Упомяну нашумевшую историю некого священника Бенедикта, жившего с демоном женского рода Армеллиной. Он освещал облатки в перевернутом виде. Вот нити, связывающие тот век с нашим: в XVII веке, когда процессы о колдовстве продолжаются, когда появляются одержимые из Лудена, черная масса процветает, но совершается скрытно. Я укажу, если хочешь, один из многих примеров.

Некий аббат Гибур специализировался на этих мерзостях; на стол, служащий алтарем, ложилась женщина, нагая или с поднятым до подбородка платьем, и в продолжении всей службы держала в вытянутых руках зажженные восковые свечи.

Гибур отправлял таким образом мессы на животах де Монтеспан, д'Аржансон, де Сен-Пон; впрочем, при великом Людовике подобные мессы бывали часто; многие женщины отдавались тогда этому, как теперь многие ходят гадать на картах. Ритуал этих церемоний был достаточно отвратителен; обыкновенно похищали ребенка и сжигали его в деревенской печи; пепел сохраняли, и, смешивая его с кровью другого зарезанного ребенка, приготовляли тесто, похожее на тесто манихейцев, о котором я тебе говорил. Аббат Гибур совершал службу, освещал облатку, разрезал ее на кусочки и смешивал с потемневшей от примеси пепла кровью; эта смесь и была материалом Таинства.

– Что за ужасный священник! – воскликнула возмущенная жена Каре.

– Да, он служил также мессу другого рода; она называлась… черт, это нелегко сказать…

– Говорите, Дез Эрми, кто, как мы, ненавидит подобные вещи, тот может все выслушать; поверьте, это не помешает мне молиться сегодня вечером.

– И мне также, – добавил ее муж.

– Ладно, так это жертвоприношение называлось Мессой Семени!

– О!

– Гибур в стихаре, епитрахили и ораре совершал эту мессу с единственной целью выделывания наговорных составов. Архивы Бастилии сообщают, что он поступил однажды подобным образом по просьбе некой госпожи Дез Эйе.

Эта женщина была нездорова и дала своей крови; сопровождавший ее мужчина отошел в угол комнаты, где происходило действие, и Гибур собрал в чашу его семя; потом он прибавил кровь и муку и, после кощунственной церемонии, Дез Эйе ушла, унося с собой тесто.

– Боже мой, сколько гнусностей происходит в мире! – вздохнула жена звонаря.

– Но, – сказал Дюрталь, – в Средние века месса совершалась иначе: алтарем был тогда крестец обнаженной женщины; в XVII веке – живот, а теперь?

– Теперь женщина редко служит алтарем, но не будем забегать вперед.

– В XVIII веке мы снова встречаем – и сколько еще! – аббатов, предающих святыню.

Один из них, каноник Дюре, занимался специально черной магией. Он, был некромантом, вызывал дьявола; кончил он тем, что в 1818 году был осужден за колдовство.

Другой, аббат Баккарелли, верил, что он – Воплощение Духа Святого, Параклета; он страшно взбудоражил Ломбардию, поставил там двенадцать апостолов мужчин и двенадцать женщин апостолиц, проповедующих его культ; он предавался, как впрочем, все священники его пошиба, разврату с лицами обоих полов и служил обедню, даже не исповедавшись в своей невоздержанности. Постепенно он начал извращать службу, или раздавал причащающимся возбуждающие лепешки, обладавшие той особенностью, что, проглотив их, мужчины воображали себя превращенными в женщин и наоборот. Рецепт их приготовления потерян, – продолжал Дез Эрми с улыбкой почти грустной. – Коротко говоря, аббат Беккарели кончил плохо. В 1708 году он был привлечен к суду за кощунство и осужден на семь лет на галеры.

– Со всеми этими страшными историями вы ничего не едите, – сказала госпожа Каре. – Еще немного салата, господин Дез Эрми?

– Нет, благодарю; но вот уже и сыр, я думаю, пора раскупорить вино, – и он открыл одну из бутылок, принесенных Дюрталем.

– Превосходно! – воскликнул звонарь, причмокивая.

– Это шинонское вино и не совсем плохое, я отыскал его в погребке недалеко от набережной, – сказал Дюрталь.

– Я вижу, – снова начал он, помолчав, – что после Жиля де Ре неслыханные преступления вошли в обычай. Что во все века находились падшие священники, которые осмеливались совершать преступления против божества; но в настоящее время это все-таки кажется неправдоподобным; тем более, что уже не убивают детей, как во время Синей Бороды и аббата Гибура!

– Вернее, правосудие ничего не может найти, когда убивают гораздо больше и чаще, но способами, неизвестными официальной науке. Ах! если бы исповедальни могли говорить! – воскликнул звонарь.

– Но, наконец, к какому же кругу принадлежат современные поклонники дьявола?

– Среди них есть высшие миссионеры; духовники религиозных братств, прелаты и аббатиссы; в Риме, где находится ядро теперешних магов, – высшие сановники, – ответил Дез Эрми. – Из мирян вербуются члены касты, но только состоятельные; если расследование откроет что-либо – скандал будет затушен!

И даже если для жертвоприношения дьяволу не совершается убийство, используют кровь зародышей, полученных при помощи выкидыша; но это лишь необязательная приправа, пряность, главный вопрос в том, чтобы освятить облатку и над ней надругаться, в этом все, остальное меняется, теперь нет нормального ритуала черной мессы.

– Так что, для служения этих месс нужен обязательно священник?

– Очевидно; только он может совершить таинство пресуществления. Я хорошо знаю, что некоторые оккультисты считают себя посвященными Господом Богом, как св. Павел, и воображают, что могут служить мессы, как настоящие священники. Это просто смешно! Но и без настоящих месс и отвратительных священников, люди, одержимые манией кощунства, осуществляют все-таки поругание святыни, к которому стремятся.

Например, в 1855 году в Париже существовало общество, состоящее, главным образом, из женщин; эти женщины причащались по несколько раз в день, сохраняли Святые Дары во рту, чтобы потом растоптать их или осквернить нечистыми прикосновениями.

– Ты уверен в этом?

– Вполне, эти случаи были разоблачены в духовном журнале «Анналы Святости», и архиепископ парижский не мог их опровергнуть! Прибавлю, что в 1874 году в Париже также нанимали женщин совершать эти ужасные поступки; им платюиГза каждый кусочек и потому они ежедневно являлись в различные церкви к причастию.

– И это не все еще! Подождите, – сказал в свою очередь Каре, вставая и доставая из своей библиотеки голубую брошюрку. Вот обозрение, помеченное 1843 годом, «Голос недели». Оно сообщает нам, что в продолжении двадцати пяти лет общество сатанистов в Ажене не переставало совершать черные мессы, и уничтожило или осквернило три тысячи триста двадцать облаток! Монсеньер архиепископ Ажена, добрый и ревностный прелат, не осмелился отрицать чудовищные вещи, совершенные в его епархии!

– Да, говоря между нами, – снова начал Дез Эрми, – XIX век изобилует аббатами-святотатцами. К несчастью, если верить документам, их обнаружить нелегко, ведь ни одно духовное лицо не станет хвалиться подобными делами; те, кто служит богопротивные мессы, скрываются под личиной преданности Христу, они утверждают даже, что защищают Его, исцеляя при помощи колдовства одержимых.

В этом один из их фокусов; они сами создают или открывают этих одержимых; таким образом они приобретают себе, особенно в монастырях, подчиненных и соучастников. Все мании убийств и садизма они прикрывают старинной и благочестивой завесой изгнания дьявола.

– Да, в лицемерии они достигли невероятных высот, – добавил Каре.

– Лицемерие и гордыня – самые отвратительные пороки мнимых святош, – подтвердил Дюрталь.

– Но, в конце концов, – продолжал Дез Эрми, – все рано или поздно узнается. До сих пор я говорил только о местных обществах сатанистов; но есть и другие, распространившиеся на Старый и Новый Свет, крупные и сильные, потому что – и это очень современно – сатанизм сделался управяемым и централизованным. Теперь существуют комитеты и подкомитеты, что-то вроде курии, похожей на папскую, регламентирующей дела в Европе и Америке.

Обширнейшее из этих обществ, основание которого восходит к 1855 году, – Общество антитеургов оптиматов. При видимом единстве оно разбивается, однако, на два лагеря: один предполагает разрушить вселенную и царить над обломками; другой просто мечтает ввести демонический культ. Это общество находится в Америке, где некогда во главе его стоял Лонгфелло, титулованный главным священником нового магизма; очень долго оно имело разветвление во Франции, Италии, Германии, России, Австрии и даже Турции.

В настоящее время оно или заглохло, или, может быть, погибло совсем; но нарождается другое; цель его – избрать Антипапу, который явился бы Антихристом-истребителем. Я вам назвал только два общества, но сколько еще других, более или менее многочисленных, более или менее тайных, сговорившись, совершают одновременно в десять часов утра в день праздника Святых Даров черные мессы в Париже, в Риме, в Брюгге, в Константинополе, в Нанте, в Лионе и в Шотландии, где колдунов изобилие!

Потом, вне обширных сообществ и местных собраний, многочисленны случаи садизма одиночек, чья деятельность редко становится достоянием гласности. Несколько лет назад умер вдали, в изгнании, некий граф де Лотрек, даривший церквам священные статуи, которые он заколдовал, чтобы ввести во искушение верующих; в Брюгге мне известен священник, который оскверняет дароносицы, пользуется ими для фокусов и гаданий; наконец, можно отметить среди других очень ясный случай одержимости; это случай с некой Кантианиль, взволновавший в 1865 году не только город Осэр, но и всю епархию Санса.

Кантианиль, помещенная в монастыре Мон-Сен-Сюльпис, едва достигнув четырнадцати лет, была изнасилована священником, посвятившим ее дьяволу. Этот священник сам быд^испорчен с детства одним духовным лицом, принадлежавшим к секте одержимых, создавшейся вечером в день казни Людовика XVI. То, что произошло в монастыре, где несколько монахинь, очевидно, истерически возбужденных, присоединилось к эротическим безумствам и кощунственному бешенству Кантианиль, напоминает точь-в-точь старые процессы о колдовстве, истории Гофреди и Мадлен Пальо, Урбена Грандье и Мадлен Баван, иезуита Жирара и де Аакадьера, истории, о которых с точки зрения истеро-эпилепсии с одной стороны и сатанизма, с другой, можно было бы много сказать. Во всяком случае, Кантианиль, изгнанная из монастыря, была освобождена от бесов приходским священником, аббатом Торей, рассудок которого, по-видимому, не выдержал подобных упражнений. Скоро в Осэре произошли такие скандальные сцены, такие припадки, что пришлось вмешаться епископу. Кантианиль изгнали из страны; аббата Торей подвергли дисциплинарному взысканию и передали дело в Рим.

Любопытно, что епископ, приведенный в ужас тем, что он видел, подал в отставку и удалился в Фонтенебло, где и умер два года спустя, все еще в страхе.

– Друзья мои, – сказал Каре, взглянув на часы, – без четверти восемь, мне нужно пойти на колокольню звонить к вечерней молитве, не ждите меня, пейте кофе, я возвращусь через десять минут.

Он надел свой гренландский костюм, зажег фонарь и открыл дверь, ворвался порыв ледяного ветра, белые крупинки кружились во мраке.

– Ветер наметает снег сквозь щели на лестницу, – сказала жена, – в такую погоду я всегда боюсь, что Ауи схватит воспаление легких. Вот кофе, господин Дез Эрми, я предоставляю вам разлить его, в этот час мои бедные ноги отказываются служить, надо мне пойти полежать.

– Факт тот, – вздохнул Дез Эрми, когда они оба пожелали ей покойной ночи, – факт тот, что она здорово стареет, мамаша Каре, сколько я ни старался поддержать ее тонизирующими, я ни на шаг не двинулся, по правде сказать, она износилась дотла, слишком уж по многим лестницам поднималась она за свою жизнь, бедная женщина!

– А то, что ты рассказал мне, все-таки любопытно, – сказал Дюрталь, – в общем, значит, главная ставка современного сатанизма – черная месса!