Читать книгу Рубин королевы - Жюльетта Бенцони - Страница 2

Явившись в Алькасар, Альдо буквально столкнулся с тем, кого искал: тот прогуливался взад-вперед по патио лас Донселлас под руку с лысым господином, которому, видимо, было довольно трудно передвигаться. Он был одет в потрепанный фрак и казался бы каким-нибудь чиновником в отставке, если бы не повесил на шею орден Золотого Руна, чтобы продемонстрировать свою принадлежность к высшему сословию Испании. Иначе, конечно же, и быть не могло, раз спесивый маркиз Фуенте Салида оказывал ему подобное внимание. Морозини не нашел удобным приблизиться. Так или иначе, сначала следует найти кого-нибудь, кто представил бы его официально. Благородный старец для этого не годился: они с князем были незнакомы. И Альдо направился в Посольский салон с надеждой встретить там донью Исабель.

Два дня назад, сидя в малой гостиной Каса де Пилатос вместе с королевской свитой за чаем, Морозини впервые заметил портрет Хуаны Безумной. Решив рассмотреть его повнимательнее после концерта, назначенного на следующий вечер, князь подошел к полотну, чтобы просто взглянуть. Но когда он, с чашкой в руке, шагнул к картине, перед ней уже стоял некий господин, машинально помешивавший чай ложечкой. И судя по всему, был столь увлечен, что не обращал ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг. Пожилой мужчина, прямой, как палка, плоский и какой-то деревянный. В профиле его трудно было отыскать хоть что-то привлекательное: отсутствие подбородка, скошенный лоб, длинные седые волосы и – во всей красе – длинный острый нос. Адамово яблоко над глянцевитым воротничком находилось в постоянном движении: видимо, мужчина очень волновался. Было совершенно очевидно, что он застрял здесь надолго, что мешало подойти к картине, и Морозини решился начать разговор, скрывая нетерпение за самым что ни на есть любезным тоном:

– Изумительный портрет, не правда ли? Даже не понять, чем восхищаешься больше – мастерством живописца или красотой модели…

Ложечка замерла, адамово яблоко тоже. Нос описал дугу, и его обладатель пронзил князя ледяным взглядом; цветом и нежностью его глаза могли бы посоревноваться с дулом пистолета.

– Насколько мне известно, мы не представлены друг другу? – презрительно изрек он.

– Нет, но мне кажется, это легко исправить. Я…

– Меня не интересует, кто вы. Прежде всего вы не испанец, это сразу видно, и вообще я не вижу никаких причин заводить с вами знакомство. Тем более что вы ведете себя назойливо: только что грубо прервали высокие мгновения изысканных чувств. Идите своей дорогой, будьте добры.

– С удовольствием, сударь! – откликнулся Морозини. – Я не предполагал, что встречу такого грубияна в подобном доме.

И отвернулся, чтобы присоединиться к другим гостям. Когда князь проходил по гостиной, его остановила, схватив за рукав, маркиза Лас Марисмас – донья Исабель.

– Я видела, как вы поцапались со стариком Фуенте Салида, – насмешливо улыбнулась она. – Похоже, между вами возникли не очень-то теплые отношения?

– Скорее слишком горячие. Общение было бурным, но неприятным.

Морозини пересказал маркизе их короткий разговор. Молодая женщина рассмеялась.

– Поймите, дорогой князь, вы совершили преступление – да-да, оскорбление величества, осмелившись прервать свидание «дона Базилио» (так его прозвали) с его возлюбленной королевой!

– Возлюбленной? Вы хотите сказать, что он влюблен в портрет?

– Нет, в оригинал. Больше того, он пронес эту великую страсть через всю жизнь, чуть ли не с самого детства.

– Что за странность! С трудом себе представляю, как можно вздыхать по столь мрачной принцессе!

– Это потому, что вы не испанец. Я признаю, вид у нее несколько устрашающий, но для многих из нас она – мученица. И вот что еще важно: она была последней нашей королевой перед тем, как трон перешел к Габсбургам – сначала к ее собственному сыну Карлу V, а затем к его потомкам. Ее брак с Филиппом Красивым обернулся катастрофой для страны… А что до Фуенте Салида, надо отметить, что в наши дни он, безусловно, высочайший авторитет во всем, что связано с историей Хуаны.

– Жаль, что он так нелюбезен: наверное, беседа с ним могла бы быть захватывающей…

– Хотите, я это улажу? Пойдемте, я вас ему представлю. У него ко мне слабость: говорит, я похожа на «Нее».

– Может, и так, но куда красивее! Что же до маркиза, у меня нет ни малейшего желания снова окунаться в эту сверх меры соленую водицу.[5] Большое спасибо за предложение, но…

Как же Альдо теперь жалел, что отказался! У него возникла куча вопросов к «дону Базилио»! Прозвище удивительно подходило к старику – недоставало только огромной шляпы и иезуитской сутаны, чтобы в точности соответствовать персонажу. И вот теперь, чтобы получить возможность задать эти вопросы, придется попытаться как-то исправить сделанное, пусть даже в ущерб собственной гордости.

Войдя в Посольский салон, отделка которого и в особенности чудесный купол апельсинового дерева датировались эпохой Педро Жестокого, Морозини застал там необычайное оживление. Королева еще не появлялась. Обычно в ожидании августейшего выхода публика болтала о пустяках, сплетничала, но на этот раз все эти нарядные господа и дамы в вечерних туалетах страшно волновались. В центре стояла герцогиня Мединасели, нервно теребившая веер из черных страусовых перьев. Альдо собрался было подойти к ней, но дама заметила его первой и приблизилась сама:

– Ах, князь, я искала вас все время после обеда, но так и не смогла найти. Вы уже виделись с полицейскими?

– С полицейскими? Нет. А зачем?

– О, поверьте, я очень огорчена, но никак нельзя было не обратиться в полицию. В моем доме совершена кража. Похитили весьма ценную картину: портрет Хуаны Безумной. Вы, вероятно, заметили его?

– Заметил? Вы хотите сказать, заинтересовался им, причем очень сильно? Я рассчитывал даже переговорить с вами о нем. Когда же его украли?

– Вчера вечером, во время праздника. В какой именно момент, трудно сказать. О! Вот и ее величество! Всего два слова напоследок: полиция попросила меня составить список всех гостей, даже тех, кто состоит в свите королевы.

Герцогиня едва успела вернуться на свое место и присесть в реверансе: улыбающаяся Виктория-Евгения в бриллиантовой диадеме уже входила в гостиную. Донья Исабель шла за ней, а Альдо принялся искать глазами «дона Базилио» в толпе гостей.

Долго искать не пришлось: Фуенте Салида стоял прямо напротив князя, по другую сторону прохода. Его самоуверенный и безмятежный вид удивил Морозини. Конечно, волнение несколько улеглось с приходом королевы, но ведь не мог же маркиз не знать о краже, которая, естественно, должна была повергнуть его в глубокую скорбь. Его возлюбленная находилась ныне в руках какого-то подлого негодяя – сама мысль об этом должна была бы быть для него невыносимой! Но может быть, он еще ни о чем не ведает? В любом случае за ним стоит понаблюдать…

Пока королева беседовала то с одной, то с другой группой гостей, Альдо отвел в сторону донью Исабель.

– Хочу попросить вас об услуге, дорогой друг! Но… дело такое деликатное… Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня флюгером, вертящимся по воле ветра во все стороны…

– Ну и предисловие! Чего же вы хотите?

– Этот вспыльчивый старик, маркиз Фуенте Салида… Мне бы хотелось, чтобы вы все-таки представили нас друг другу.

Прелестное лицо молодой женщины расцвело улыбкой: просьба, по всей видимости, показалась ей забавной.

– Вы склонны к мученичеству, дорогой князь?

– Вовсе нет, но мне необходимо задать ему несколько вопросов. Вы же сами говорили, что он крупнейший авторитет во всем, что касается Хуаны Безумной.

– Именно так. Но вы не боитесь, что получится еще хуже, чем вчера? Попадете под горячую руку… Вы же знаете, что портрет, висевший в гостиной у Мединасели, похищен. Вероятно, маркиз в ужасном настроении.

– По нему этого не скажешь. Он кажется скорее спокойным. Может быть, он еще не знает?

– В таком случае – пойдемте.

Однако «дон Базилио» уже знал. И, похоже, узнал только что, ибо его мертвенно-бледное лицо окрасилось каким-то странным румянцем, что, вероятно, было у него признаком сильнейшего волнения. Птичья голова с длинным носом вертелась во все стороны так, словно маркиз надеялся унюхать след преступника.

– Немыслимо! Невероятно! Просто скандал! – без конца повторял он. И тут же призвал в союзники госпожу Лас Марисмас. – Вы со мной согласны, дорогая Исабель? В какое ужасное время мы живем!

Донья Исабель, которая взяла на себя миссию примирить двух мужчин, тут же ухватила быка за рога:

– Мы с князем полностью разделяем ваше мнение, милый дон Манрике, и, кстати…

«Дон Базилио» на мгновение прервал поток проклятий и обратил на Морозини совиный взгляд.

– Князь? – проворчал он. – Какой еще, Господи, князь? Каким образом?

Это прозвучало столь презрительно, что, забыв о своих благих намерениях, Альдо не удержался и вспылил.

– Если среди предков насчитываешь четырех венецианских дожей, один из которых – князь Пелопоннеса, – бросил он, отвечая спесью на спесь, – вряд ли стоит докладывать о своем происхождении испанскому дворянчику!

Донья Исабель отважно бросилась разнимать строптивцев:

– Господа, господа! Подумайте, ведь здесь королева! Подобная перепалка между людьми, чей ум и огромные знания должны вести к согласию, лишена всякого смысла! Позвольте же, князь, представить вас – привилегия возраста, – улыбнулась она, чтобы избежать новой вспышки, – маркизу Фуенте Салида, камергеру ее величества королевы Марии-Кристины, вдовы нашего покойного короля Альфонса ХII. Дон Манрике, перед вами – князь Морозини, представитель высшей знати Венеции и международный эксперт по историческим драгоценностям. Его знания почти столь же обширны, как ваши… И наш король, которому он оказал огромную услугу, очень его любит…

Фуенте Салида был неисправим. Угрожающе наставив длинный нос на венецианца, он легким кивком головы обозначил поклон и пробормотал:

– Хм, хм… Тем не менее хоть и знатный, но коммерсант… Так о чем же мы можем беседовать?

– О том великолепном периоде истории Испании, который называют Золотым веком, – бесстрашно начал Морозини. – А в особенности – о самой несчастной и, возможно, самой притягательной из королев. О той, чей портрет посмел похитить преступник, о донье Хуане…

Маркиз жестом прервал его, кашлянул, вытащил откуда-то из-под фалды фрака необъятный носовой платок, надолго погрузил в него свой нос и наконец заявил:

– Ни время, ни место, ни обстоятельства не кажутся мне подходящими для того, чтобы тревожить столь благородную память. Вы не скажете мне ничего такого, чего бы я не знал. К тому же я не соглашаюсь говорить о ней нигде, кроме единственного места: места ее мученичества. Это в Тордесильясе, где у меня дом. А мы сейчас далеко оттуда.

– Но почему же не в Гранаде, где в кафедральном соборе, в королевской часовне, она покоится рядом со своим супругом и матерью? – вызывающе спросил Альдо.

– Потому, что там – всего лишь прах, а мне важна только жизнь! Ваш покорный слуга, сударь! Зовут к ужину, и нам больше нечего друг другу сказать. Дорогой мой герцог, я пойду с вами, – добавил он, заботливо склоняясь к лысому черепу господина с Золотым Руном, который, казалось, стоя спал.

Маркиза смотрела им вслед, пока они не скрылись в толпе гостей.

– Что за непроходимый глупец! – вздохнула она. – Несчастны королевы, вынужденные жить среди подобных людей! А этого даже не извиняет то, что он, насколько мне известно, принимает себя за Дон Кихота. Он просто одержим хронической курсилерией!

– Курсилерия? Это что такое?

– Что-то вроде снобизма. Быть «курси» – значит быть напыщенным, претенциозным, чопорным, но тем не менее иметь манеры, выходящие за рамки буржуазного понимания респектабельности. Наш Манрике и правда из хорошего древнего рода, но не самого высокого происхождения, поэтому он с истинным благоговением относится к каждому, кто носит герцогский, княжеский титул или – тем более! – корону…

– Однако мой титул, по-видимому, не произвел на него особого впечатления?

– Потому что вы иностранец. Беднейший идальго имеет в его глазах большую цену, чем английский лорд или французский принц. А уж что касается этих последних, он ни на минуту не забывает, что наши короли – из Бурбонов. Ладно, покончим с этим, предложите мне руку – вы мой сосед по столу, – и пойдемте ужинать, иначе вы опять привлечете к себе внимание.

В половине первого ночи Альдо пешком возвращался в отель «Андалусия». Идти было совсем недалеко, а прекрасная ночь так и манила прогуляться.

Однако в ячейке для почты его ожидал крайне неприятный сюрприз: комиссар полиции Гутиерес приглашал князя Морозини явиться назавтра к десяти утра. Положительно, ему на роду написано посещать полицейские участки во время каждой своей поездки за границу: после Парижа в Лондоне, после Лондона в Зальцбурге и вот теперь – в Севилье. Не говоря уж о подобных визитах в собственной стране.

«Надо будет как-нибудь на досуге написать сравнительную монографию», – подумал Альдо, с наслаждением вытягиваясь на постели. Приглашение в полицию не встревожило его: разве донья Ана не сказала, что власти желают побеседовать с каждым из гостей? И разве в его жизни не было случая, когда отношения с полицейским переросли в крепкую дружбу: именно такая дружба связывала князя и его друга Адальбера с Гордоном Уорреном из Скотленд-Ярда.

Однако, едва войдя на следующий день в кабинет комиссара Гутиереса, Морозини понял, что на приятельские отношения рассчитывать не приходится. Полицейский удивительно напоминал раздразненного быка – огромная голова с прилизанными блестящими волосами, черными почти до синевы, красное лицо, такая же черная, как волосы, остроконечная бородка, на массивный лоб падает завиток. Картину дополнял весьма презрительный и властный взгляд темных глаз. Словом, если добавить ко всему этому торс с квадратными плечами, возвышающийся над заваленным бумагами столом, и громадные ручищи, получалась фигура, которая производила изрядное впечатление на того, у кого совесть нечиста.

Окинув критическим взором высокую и элегантную фигуру вошедшего, этот тип что-то буркнул, потом, сверившись с записью, которую немедленно накрыл широкой ладонью, спросил:

– Вас зовут… Морозини?

– Действительно, это моя фамилия, – ответил Альдо, спокойно усаживаясь на стул для посетителей и заботливо поправляя складки брюк.

– По-моему, я не предлагал вам сесть!

– Простая забывчивость с вашей стороны, так я думаю, – сладким голосом предположил Альдо. – Но теперь все улажено? Если я правильно понял, вы бы хотели выслушать мое мнение о краже, жертвой которой стала позавчера госпожа герцогиня Мединасели в Каса де Пилатос.

– Вот именно. И я уверен, что вы можете сообщить мне интереснейшие вещи.

Морозини вопросительно поднял бровь.

– Не очень понимаю какие, но спрашивайте.

– О-о, проще простого: извольте сказать мне, где сейчас находится украденная картина.

Допрашиваемый вздрогнул и нахмурился.

– Откуда мне знать? Не я же взял ее…

Гутиерес попробовал придать своей физиономии хитрое выражение, которое к ней совершенно не подходило.

– Это мы еще поглядим. У меня сильное подозрение, что вы и на самом деле не сможете точно сказать, где сейчас портрет королевы Хуаны. Я предполагаю, что, спустившись по Гвадалквивиру, он сейчас движется в направлении Африки или в любом другом и что обыск вашего номера в «Андалусии» ничего не даст.

– Иными словами, вы называете меня вором, причем без малейших доказательств!

– Не беспокойтесь, они у нас очень скоро появятся. Кое-кто утверждает, что именно вы похитили картину, а кроме того, один из слуг видел, как вы уходили из Каса де Пилатос в самый разгар праздника.

– Но это смешно! Я следовал за дамой…

– А слуга ее не видел; это, впрочем, не означает, что ее не было в действительности и что она не могла унести картину, спрятав ее под платьем. Вынутый из рамы портрет занимает не так уж много места, а это был маскарад, на дамах были широкие юбки…

– Я вышел, это и впрямь так, и я шел за дамой, это тоже правда… Но лучше мне поговорить об этом с герцогиней. Мне кажется, вы неспособны понять, что со мной случилось вчера. А она поймет.

– Скажите еще, что я полный идиот! И перестаньте ерзать, Морозини, – не выношу, когда передо мной вертятся!

– А я не выношу, когда со мной разговаривают, как с рецидивистом и когда ко мне относятся без должного уважения: я не Морозини, во всяком случае – для вас! Я князь Морозини, и вы можете называть меня «ваша светлость» или хотя бы просто «князь». Добавлю, что я прибыл в этот город по приглашению его величества короля Альфонса ХIII и в свите вашей королевы. Что вы на это скажете?

Альдо крайне редко позволял себе вот так щеголять своими титулами, считая это проявлением снобизма, или, скорее… «курси», но сидевший перед ним тупица поистине обладал даром выводить из себя. Впрочем, выпад князя возымел некоторое действие. Комиссар чуть побледнел, и его маленькие глазки часто-часто замигали.

– Герцогиня не говорила мне об этом, – заговорил он более мирным тоном, впрочем, так и не подумав извиниться. – Она просто дала мне список гостей, которые были у нее позавчера…

– И в этом списке она написала просто «Морозини»?

– Н-нет… она указала ваш титул. Я устрою вам очную ставку со слугой, но так уж получается, что тяжелые обвинения – причем вполне правдоподобные – выдвинуты против вас одним из ваших… ну, то есть одним из участников праздника. Этот человек убежден в вашей виновности, он говорит, что вы проявляли к картине подозрительный интерес, а поскольку речь идет о лице вполне…

– Позвольте догадаться! Мой обвинитель – маркиз Фуенте Салида, не так ли?

– Я… я не обязан указывать вам свои источники!

– И тем не менее вы это сделаете, потому что я соглашусь на очную ставку со слугой только в том случае, если вы предложите сюда явиться и вышеупомянутому «лицу»… Может быть, вы не знаете, но этот человек испытывает к пропавшей картине всепоглощающую страсть. В то время как я всего лишь смотрел на портрет, он чуть ли не покрывал полотно поцелуями – во всяком случае, мне так показалось.

– Картины не целуют! – возмутился искренне шокированный Гутиерес. Комиссар полиции начисто был лишен чувства юмора.

– Почему бы и нет, если ты влюблен в изображенную на ней особу? Разве вы сами никогда не целовали фотографию вашей жены?

– Сеньора Гутиерес, моя супруга, не из тех, с кем допустимы подобные вольности!

О да, Морозини охотно в это поверил! Если она под стать своему повелителю, то должна представлять собой настоящее страшилище. Впрочем, князь находился здесь не для того, чтобы копаться в подробностях личной жизни комиссара.

– Как бы то ни было, я настаиваю: если кто-то и причастен к исчезновению картины, так только он!

– Вы тоже, по его словам. Кому же верить?

– Поставьте нас лицом к лицу и сами увидите.

Однако комиссар не собирался сдаваться. Он припас в рукаве еще одну карту, которая казалась ему козырным тузом.

– А вы действительно антиквар по профессии?

– Да, но я не занимаюсь картинами. Моя специальность – драгоценные камни и старинные украшения. И если уж вам угодно знать, то вот что я вам скажу. Стремясь изучить пресловутый портрет, я хотел прежде всего как следует рассмотреть рубин на шее королевы. Художник изобразил его исключительно талантливо, и я почти уверен, что это именно тот камень, который я разыскиваю по поручению одного из моих клиентов.

– Вы думаете, я попадусь на вашу удочку?

– Послушайте, сеньор комиссар, верите вы этому или нет, мне абсолютно безразлично. Если желаете, мы можем хоть сейчас отправиться в Каса де Пилатос, где вы повторите свои обвинения в присутствии герцогини, ее слуги и «дона Бази…», маркиза Фуенте Салида, за которым вы изволите послать…

– Именно так я и собирался поступить, но не по вашему приказанию. Советую вам не слишком заноситься. Вести следствие – моя работа, и я намерен сделать все, чтобы организовать эту встречу… завтра, в час, удобный для герцогини. А вы пока будете под надзором.

– Надеюсь, вы не станете задерживать меня здесь?

– А почему бы и нет? Знакомство с испанской тюрьмой пойдет вам на пользу.

– По-дружески советую вам бросить эту затею, иначе я позвоню в свое посольство в Мадрид, а заодно и в королевский дворец с просьбой найти для меня адвоката. Потом…

На мгновение показалось, что бык сейчас же, не теряя ни секунды, поднимет на рога наглеца, но он удовольствовался тем, что выпустил свой гнев через ноздри, откашлялся и в конце концов буркнул:

– Ладно, вы можете уйти отсюда. Но предупреждаю: за вами будут следить, куда бы вы ни направились.

– Если это доставит вам удовольствие! Только должен предупредить, что сейчас я направлюсь не куда-нибудь, а в королевскую резиденцию, чтобы попрощаться с ее величеством. Я временно стал членом свиты, и поэтому мне следовало бы вернуться в Мадрид вместе с ней сегодня вечером. Раз это невозможно, придется извиниться и попросить отпустить меня.

– А вы не воспользуетесь этим, чтобы сбежать? Даете слово?

Морозини насмешливо улыбнулся:

– Охотно дал бы, если бы слово… вора имело для вас значение. Но так и быть, успокойтесь, завтра я буду еще здесь. Я не из тех, кто пускается наутек, испугавшись обвинения. Предпочитаю выяснить все до конца, прежде чем вернуться домой.

И князь вышел, непринужденно поклонившись.

Альдо Морозини не спеша добрался до королевской резиденции, твердо решив не посвящать ее величество в свои распри с полицией. Он принес извинения за то, что не сможет сопровождать королеву на обратном пути в Мадрид, сославшись на непреодолимое желание задержаться еще на несколько дней в Андалусии. Он выслушал заверения в том, что его с огромным удовольствием примут как в столице, так и в любом другом месте, и наконец откланялся. Донья Исабель, немного удивленная стремлением Морозини задержаться в Севилье, проводила его до выхода из апартаментов.

Если умная женщина хочет что-то узнать, она всегда достигнет цели. Тем более что у Альдо не было никаких причин утаивать от нее правду. Маркиза так и подскочила от возмущения:

– Вас обвиняют в краже? Вас?! Но это же безумие!

– Не такое уж безумие, особенно если принять во внимание, что это – дело рук вашего «дона Базилио». Славный малый ненавидит меня. Должно быть, он вбил себе в голову, что я позарился на дорогой его сердцу портрет, и воспользовался этим, чтобы отделаться от меня. Это честно… Особенно, если он искренне верит, что я виновен.

– Почему вы ничего не сказали ее величеству?

– Ни в коем случае! Я слишком дорожу своей репутацией, а посещение альгвасилов обязательно оставляет на ней пятнышко. А кроме того, я люблю сам улаживать свои дела…

– Вы сошли с ума, друг мой! Этот Гутиерес будет преследовать вас и чинить всякие козни сколько ему вздумается. Ему ничего не стоит гноить вас в тюрьме, пока не найдется картина!

– А права человека?

– Ах, о чем вы! Не забудьте, ведь здесь рядом Африка, а века мало изменили нравы. Но если серьезно… Если в результате очной ставки комиссар захочет задержать вас, непременно потребуйте, чтобы он доложил об этом в Мадрид. И в любом случае, я сейчас же дам указания мажордому, отвечающему за нашу резиденцию в Севилье, ему можно доверять; он проследит за всеми перипетиями дела и в случае необходимости предупредит меня.

Морозини взял руку молодой женщины и поднес ее к губам:

– Вы лучший друг на свете! Спасибо!

Расставшись с доньей Исабель, Альдо направился к ближайшей церкви, казавшейся особенно красивой под утренним солнцем. Однако он понапрасну переходил от портала к порталу – красных лохмотьев нищего нигде не было видно. Впрочем, возможно, это было и к лучшему: у полицейских, следивших за ним, неизбежно возникли бы вопросы, окажись он в одной компании с Диего.

Не придумав ничего более полезного, Альдо решил прогуляться. Но прежде, чтобы привести в гармонию свои чувства, зашел помолиться. Затем князь спокойно дошагал до Змеиной улицы, куда въезд транспорту был запрещен. Это был «нервный узел» города, изобиловавший кафе, ресторанами, казино и клубами, в которых за большими стеклами можно было увидеть, как севильские богатеи развлекались, попивая освежающие напитки, куря громадные «пурос»[6] и наблюдая за тем, что происходит снаружи. Было уже больше часа пополудни, и Морозини решил пообедать. Он вошел в ресторан Кавильо и заказал знаменитое андалусское гаспачо, жареные лангусты и марципаны и запил все это оказавшимся просто отличным белым вином. Чего нельзя было сказать о кофе по-мавритански – напиток представлял собой густую кашицу, протолкнуть в горло которую удалось лишь при помощи большого стакана воды. Пообедав таким образом, Альдо подумал, что его «телохранитель» тоже имеет право отдохнуть, и, вернувшись в «Андалусию», устроил себе сиесту, как это принято в Испании. Его преследователю на это время предоставлялся выбор между креслом в просторном холле палас-отеля или пальмами в саду…

Само собой разумеется, заснуть Альдо не удалось. Прежде всего потому, что сиеста не входила в его привычки, но главное – из-за того, что, несмотря на безмятежный вид, который он всеми силами старался сохранить, эта история его раздражала. Морозини совершенно не хотелось надолго застревать в Севилье. Да и комиссар Гутиерес не внушал ему никакого доверия: весьма вероятно, отпустил Альдо сейчас просто для того, чтобы выиграть время и придумать, как бы получше, не портя себе карьеры, обойти королевскую защиту и все-таки не выпустить князя из своих когтей. Каким бы ни оказался результат завтрашней очной ставки, Морозини был почти убежден: средства, чтобы упрятать его в тюрьму, найдутся.

Стук в дверь прервал приступ «морбидецца», как говаривали в его родной Венеции, а проще – медленного погружения в мрачные глубины отчаяния. Морозини открыл дверь и оказался лицом к лицу с грумом в красной форме с галунами. Мальчик протягивал на серебряном подносе конверт. В нем лежала записка всего в две строчки, но она значила для Альдо не меньше, чем глоток воды для умирающего от жажды. В нескольких словах герцогиня Мединасели просила его прийти поболтать с ней около семи вечера: «Никто нас не потревожит. Прошу вас, приходите. Мне будет очень неприятно, если вы увезете из Севильи нехорошие впечатления».

Не означало ли это, что донья Ана в курсе событий и нисколько не верит выдвинутым против него обвинениям? И, вполне возможно, милая женщина кое-что знает о драгоценностях…

В самом лучшем расположении духа Альдо принял душ и переоделся в антрацитово-серый элегантный костюм, безупречный покрой которого выгодно подчеркивал его широкие плечи, длинные ноги и узкие бедра. Белая сорочка с крахмальным воротничком и шелковый в серо-голубых тонах галстук дополнили наряд, как нельзя лучше подходивший для визита к даме во второй половине дня. Быстрый взгляд в зеркало напомнил князю, что его густые волосы уже начали серебриться на висках, но это его не печалило. В конце концов, легкая проседь вполне шла к его матовой коже, к вызывающе благородным чертам, к сине-стальным глазам, в которых часто светились искорки иронии.

Удовлетворенный своим внешним обликом, Морозини взял шляпу и перчатки, позвонил по внутреннему телефону портье и вызвал машину. Через несколько минут он уже стоял у входа в Каса де Пилатос.

Хозяйка дома приняла гостя в беседке Большого сада. В темно-красном платье из римского крепа, с несколькими нитками жемчуга, обвитыми вокруг шеи, герцогиня сидела в большом плетеном кресле у стола, на котором были сервированы прохладительные напитки. Морозини заметил, что она слегка взволнована, даже, пожалуй, тревожится. Впрочем, когда князь склонился к руке доньи Аны, она одарила его прелестной улыбкой.

– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли, князь! Снова видеть этот дворец для вас не такое уж большое удовольствие.

– Да почему же? Это великолепие не может не радовать глаз, – ласково ответил Альдо, оглядев цветущие и благоухающие заросли. Это был один из знаменитых садов, тех самых, в которых в полной мере воплотился андалусский гений.

– Все это так, однако именно здесь произошли не самые приятные события. Не могу выразить, до какой степени я смущена и взволнована тем, что вас втянули в грязную историю с кражей картины. Вам надо было сразу мне все рассказать. Если бы не донья Исабель, я и сейчас ничего не знала бы…

– Ах, значит, это она…

– Да, она… До чего же смехотворное обвинение! Мы совсем не знаем друг друга, но ваша репутация говорит за вас. Надо быть таким сумасбродом, как этот бедняга Фуенте Салида, чтобы обвинить вас в краже! Что же до болвана, который якобы видел, как вы преследуете некую в природе не существующую даму, то я его попросту выгоню…

– Нет-нет, не надо его увольнять! Он говорил правду. Он действительно видел, как я вышел из дома. Понимаете, слуга проходил через главный двор с подносом, уставленным бокалами, а я спросил его, кто та дама, которую, как оказалось, лишь я один и видел. Он-то не заметил никого…

– А комиссар из этого сделал вывод, что вы таким образом пытались отвлечь его внимание от сообщника или сообщницы, уходившей с картиной.

– Так вот что он подумал… Мог бы мне прямо сказать. Так или иначе, это смешно, – Альдо и в самом деле засмеялся. – Как бы я мог отвлечь его внимание, указав на даму, которую он не видел, но которая…

Князь прервался: важный, будто министр, слуга вошел, чтобы разлить напитки. Морозини попросил чуточку хереса, хозяйка дома последовала его примеру. Налив вина, так же молчаливо, как и появился из-за цветущих померанцев, слуга удалился.

Герцогиня вертела бокал в руке.

– Вы могли бы описать мне эту женщину?

– Разумеется. Я мог бы рассказать вам и о том, куда ее проводил… Вот только… Боюсь, вы примете меня за сумасшедшего, донья Ана!

– Все-таки расскажите!

Герцогиня внимательно, не проронив ни слова и не выказывая видимого удивления, выслушала Альдо, потом заявила как ни в чем не бывало:

– Кое-кто утверждает, что она появляется здесь ежегодно, в один и тот же день. Я сама никогда ее не видела, ведь она показывается только мужчинам.

– Значит, вы знаете, о ком речь?

– Все севильцы знают историю Сусаны. Она записана в нашей общей памяти. Мой свекор говорил, что встречал ее и… и один из наших дворецких тоже – его однажды утром обнаружили бродящим по улицам – бедняга лишился рассудка. Говорят, она возвращается сюда из-за портрета королевы, а главное – из-за рубина, который у доньи Хуаны на шее. Как вы полагаете, может быть, она и украла картину?

– Не думаю, чтобы у нее была такая возможность. Во всяком случае, когда я шел за ней, у нее ничего с собой не было. Но раз уж мы заговорили о драгоценности, изображенной на портрете, не знаете ли вы, что с ней стало? Такой большой рубин не мог не оставить следа в истории…

Однако герцогиня только развела маленькими унизанными кольцами руками.

– Стыдно в этом признаваться, но я ничего о нем не знаю. А ведь мы – потомки маркиза Дениа, бывшего начальником тюрьмы в Тордесильясе, где бедная королева томилась долгие годы, причем порой в чудовищных условиях. Этот Дениа и его жена были в высшей степени алчными людьми, они вполне могли украсть какие-то драгоценности, которые удалось сохранить несчастной донье Хуане. Не менее вероятно и то, что к моменту ее смерти рубин уже не принадлежал ей, иначе он, возможно, попал бы к нам по наследству. Королева, к примеру, могла подарить камень своей младшей и самой любимой дочери Каталине, когда та уезжала из Тордесильяса, чтобы выйти замуж за короля Португалии. Но вот что мне пришло в голову: поскольку завтра вы все равно должны были встретиться на очной ставке с маркизом Фуенте Салида, можно было бы узнать его мнение по этому поводу. Мне кажется, ему известно абсолютно все, что касается безумной королевы.

– Почему вы говорите «должны были»? Я по-прежнему должен, сударыня… Или вам не хочется устраивать эту встречу под вашим кровом? Тогда, признаюсь, меня это огорчило бы: я очень на нее рассчитывал…

– Очная ставка ни к чему. Я намерена уладить дело сегодня же – через четверть часа комиссар Гутиерес должен явиться сюда. Что до маркиза, я послала ему приглашение отобедать у меня завтра вместе с вами. Насколько я его знаю, он бегом прибежит, – добавила она с улыбкой, на которую улыбкой же тотчас откликнулся Альдо.

– «Курсилерия»?

– «Курсилерия». Этот человек не может устоять перед герцогским титулом, а у меня их девять. Забавный тип: каждую весну он приезжает сюда, в Гранаду, как бы на поклонение: к портрету и к могиле. Мы всегда приглашаем его к себе. Но на этот раз его паломничество совпало с приездом королевы.

– Я был удивлен, не увидев его в королевской свите. Мне говорили, что он камергер.

– Да. Но королевы Марии-Кристины, матери короля и вдовы Альфонса ХII. Она уединенно живет в Мадриде, и должность камергера при ней ни к чему не обязывает. Думаю, впрочем, что ее величество находит маркиза несносным.

С чисто военной пунктуальностью Гутиерес явился минута в минуту. Он почтительно поклонился, как человек, знающий, с кем имеет дело, и уселся на краешек стула, на который ему указали. При этом комиссар не преминул бросить на Морозини многозначительный взгляд: было совершенно очевидно, он отнюдь не в восторге от того, что застал здесь князя. Еще меньшее удовольствие вызвали у него первые же слова хозяйки дома.

– Я просила вас прийти ко мне, сеньор комиссар, чтобы вы не шли по ложному следу, – проговорила донья Ана, посылая полицейскому одну из тех улыбок, перед которыми трудно устоять. – Могу заверить вас, что присутствующий здесь князь Морозини не имеет никакого отношения к ущербу, который нам нанесли…

– Простите, что возражаю вам, госпожа герцогиня, но факты и свидетельства, которые мне удалось собрать, говорят не в пользу вашего… вашего подзащитного.

Слово было выбрано неудачно. Донья Ана грозно нахмурила бровь:

– Я никого не защищаю, сударь! Просто благодаря чистой случайности могу предоставить вам неопровержимые доказательства. Когда мы ужинали, маркиза Лас Марисмас пришла испросить у ее величества королевы разрешения уйти для князя Морозини, у которого начался острый приступ невралгии. Затем она вызвала экипаж, и князя отвезли в отель. Чуть позже я попросила свою секретаршу, донью Инес Авиеро, принести мне шаль. Она исполнила мою просьбу. И донья Инес утверждает категорически: когда она шла по гостиной мимо портрета, тот был на месте.

– Она могла не заметить пропажи. Когда привыкаешь всегда видеть какой-то предмет на одном и том же месте, случается, что…

– Только не с доньей Инес! У нее наметанный глаз, и ничто не может ускользнуть от ее бдительного взора, ни одна деталь. Можете спросить у нее самой, я прикажу позвать…

– Если она так в этом уверена, почему же ничего не сказала, когда я допрашивал ее?

– Вы ее об этом не спросили, – ответила герцогиня с неуязвимой логикой. – Впрочем, и мне донья Инес не сразу сказала о том, что видела портрет на своем месте около часа ночи. Только когда мы остались одни вчера вечером и стали припоминать все детали. Поскольку князь покинул нас примерно в половине первого, выводы делайте сами.

Тон герцогини не допускал возражений, и скромный полицейский, сидевший перед одной из самых знатных дам Испании, не мог поставить ее слова под сомнение, как бы ему того ни хотелось. Он съежился, втянув бычью голову в массивные плечи, и, казалось, не решался встать. Донья Ана милосердно выдержала паузу, давая полицейскому время, чтобы переварить разочарование, и добавила уже гораздо более мягко:

– Будьте добры поставить в известность маркиза Фуенте Салида обо всем, что я только что сказала.

Гутиерес вздрогнул, словно пробудившись от сна, и не без усилия поднялся.

– Сеньор маркиз все равно завтра не пришел бы. Перед тем, как явиться сюда, я заходил к его кузену, у которого он останавливается, приезжая в Севилью, и мне сказали, что он уже уехал.

– Как?! – возмутилась герцогиня. – Выдвинул ложное обвинение и сбежал? Вот лучшее доказательство того, что он действовал лишь из личной неприязни и это просто злобный выпад.

– Я скорее склонен видеть в его поспешном отъезде желание сэкономить, – предположил комиссар, надеясь таким образом защитить важную персону. – Маркиз воспользовался случаем добраться до Мадрида с королевской свитой, и благодаря этому поездка ничего ему не будет стоить.

Морозини расхохотался.

– Быть может, он попросту пересмотрел свое суждение, – снисходительно заметил он. – Что до меня, все хорошо, что хорошо кончается, и я теперь смогу заняться собственным отъездом.

Он тоже поднялся, но донья Ана его удержала.

– Останьтесь еще на минутку! Господин комиссар, ваше расследование зашло в тупик, и у вас, не сомневаюсь, много дел. Не стану вас задерживать…

Гутиерес вышел, всем своим видом показывая, до чего ему не хочется упускать добычу.

– Мало похоже, что нам удалось его переубедить, – отметил Морозини.

– Какое это имеет значение? Единственное, что важно: он перестанет досаждать вам. Его обвинение – нелепость!

– Людям свойственно подозревать чужаков, в особенности иностранцев.

– Это свойственно скудоумным людям. Первое качество хорошего полицейского – умение распознать, с кем имеешь дело.

В соседнем монастыре зазвонил колокол. Альдо снова встал, и на этот раз его не удерживали. Когда он склонился к руке хозяйки, его взгляд заискрился.

– Я очень вам благодарен, госпожа герцогиня. Вы даже не можете представить себе, как благодарен!

Тот же огонек зажегся в темных зрачках доньи Аны.

– Не хотите ли вы сказать, дорогой князь, что мое свидетельство не было чистой правдой?

Морозини полной грудью вдохнул свежий воздух. Легкий ветерок с моря тихонько шевелил верхушки высоких пальм.

– Прохладно, а платье вашей милости (он сознательно употребил английское обращение к герцогиням, уж очень оно подходило донье Ане) из очень красивой ткани, но совсем легкое… А ваша милость пока не послала за шалью…

На этот раз расхохоталась она. Потом тоже встала и взяла Альдо за руку.

– Думаете, надо было?.. Да ведь мне никогда не бывает холодно! Но… мне хотелось бы знать, куда вдруг так заторопился Фуенте Салида? Он охотно прибедняется, хотя и не нищий, далеко не нищий. Так почему он поспешил пристроиться в королевскую свиту?

– Острый приступ «курсилерии»?

– Что-то не очень верится в это: у него есть возможность приблизиться ко двору, когда захочет. А может быть, он просто-напросто раскаивается в своих фантастических обвинениях?

– Возможно. Но если он испытывает угрызения совести, я об этом узнаю. Завтра утром я отправляюсь в Мадрид, и было бы очень странно, если бы я там не отыскал его. Не забудьте: мне нужны его знания. И это – единственная причина, по которой я не поколочу его.

– А то бы поколотили?

– Как бы, по-вашему, на подобные обстоятельства отреагировал испанец?

– Боюсь, очень бурно.

– Мы, венецианцы, столь же чувствительны, но вам я обещаю по возможности быть с ним любезным.

Морозини не стал говорить, что ему пришла в голову странная идея. А не был ли вором сам «дон Базилио»?

Они вышли в большой внутренний двор, где их уже дожидался дворецкий, которому было поручено проводить гостя до экипажа.

Альдо поклонился:

– Я навсегда ваш раб, донья Ана. Отныне я знаю, как выглядит ангел-хранитель!

– Истине очень трудно проложить себе дорогу к свету. И наш долг помочь ей в этом… И потом, если быть до конца откровенной, я буду очень рада, если, лишившись портрета, избавлюсь наконец от визитов Сусаны. Мне… мне они совсем не нравятся!

Доехав до площади, в глубине которой возвышался палас-отель «Андалусия», Морозини вдруг заметил человека в старой соломенной шляпе и выцветших красных лохмотьях, показавшихся ему знакомыми. Человек явно делал уже не первый круг по площади. Князь остановил коляску и выпрыгнул из нее, подумав, что, возможно, Диего Рамирес ждет именно его. И не ошибся: едва заметив Альдо, нищий потихоньку сделал ему знак следовать за собой.

Шествуя друг за другом, они приблизились к известному в городе зданию, барочный фасад которого был украшен великолепными азулехос. Здесь располагался приют де ла Каридад, основанный в ХVI веке носившим то же имя религиозным братством. Приют давал убежище нищим и хоронил казненных, чьи брошенные тела до этого разлагались под открытым небом. Одним из создателей и главных попечителей благотворительного заведения выступил дон Мигуэль де Манара, чья распутная жизнь, должно быть, послужила основой для истории Дон Жуана. То, что в приют вошел нищий, никого не должно было удивить, но и появление в таком месте весьма элегантного господина – тоже, потому что монахини, работавшие в приюте, часто принимали дары от представителей высшего севильского общества.

Все так же, на некотором расстоянии друг от друга, Морозини и нищий прошли в часовню, которая всегда была открыта до позднего вечера. Зная, что его странный знакомец еврей, Альдо гадал, зачем тот привел его в христианскую церковь, но Рамирес не стал проходить внутрь, к алтарю, а остановился справа от большой двери перед кошмарным творением Вальдеса Леаля, шедевром испанского реализма, о котором Мурильо говаривал, что рассматривать его можно, только зажав нос. Картина изображала мертвых епископа и рыцаря в полуоткрытых гробах, кишащих червями…

– Могли бы найти местечко получше! – шепнул Морозини, становясь рядом с нищим.

– А почему не здесь? Для всех, подобных мне, это – утешительное зрелище, но я хочу поговорить с вами о совсем другой картине.

– О той, что украдена из Каса де Пилатос? Я знаю об этом, меня даже обвинили в краже.

– Большая ошибка! Я знаю, кто взял ее.

Альдо смотрел на своего собеседника с удивлением, граничившим с восхищением.

– Откуда вам это знать?

– Мы, нищие, вертимся везде: вокруг церквей, на пласа дель Торос в дни корриды, у богатых домов, когда там устраивают праздники. Мне было достаточно поискать, поспрашивать…

– И что?

– Это случилось около двух часов ночи. Праздник еще не закончился, но королева уже собралась уходить: приглашенные и домочадцы герцогини толпились вокруг нее, а нищие в это время держались чуть подальше, на улице у задней стены Малого сада, куда двое или трое слуг обычно выносили им пищу – ее всегда остается в избытке, когда в Каса де Пилатос устраивают приемы, а слуги знатных господ нередко просят нас оказать им в обмен на еду какую-нибудь услугу. И вот в ту ночь, как говорит Гомес – нищий от церкви святого Эстебана, один из пакетов отличался от остальных. Он был прямоугольным, не очень большим и довольно плоским. Гомеса разобрало любопытство, и он пошел следом за человеком, которому дали этот пакет. Самое интересное: тот даже не стал дожидаться дележки еды, а побежал прочь, словно сам дьявол гнался за ним по пятам.

– И куда же он побежал?

– К старому дворянскому дому у пласа де Энкарнасьон. Дом принадлежит одному старому филину, немного впавшему в детство, чей брат – камергер королевы-матери.

– Его зовут случайно не Фуенте Салида, этого камергера?

– По-моему, так…

– Значит, у него была самая веская причина навести на меня полицию: это он поручил украсть картину, и, как я предполагаю, портрет сейчас едет вместе с маркизом и королевской свитой по направлению к Мадриду. Вы оказали мне бесценную услугу!

– Ну, цена у всякой вещи есть, – скромно сказал нищий.

Морозини уловил намек, вытащил из бумажника несколько купюр и сунул их в руку, находившуюся совсем рядом.

– Еще два слова: почему вы предприняли эти розыски? Из-за меня?

Диего Рамирес вдруг стал очень серьезным.

– В какой-то степени, наверное, из-за вас, но в особенности потому, что той ночью, которая последовала за нашим с вами свиданием, я слышал, как плачет Каталина!

– Скажите ей, пусть потерпит немного. Я найду рубин и передам его детям Израиля. Тогда и вернусь. Храни вас Господь, Диего Рамирес!

– Храни вас Господь, сеньор князь.

Только на улице Морозини сообразил, что Рамирес назвал его князем, и задумался, откуда нищий мог узнать его титул, но быстро отогнал от себя эту мысль: как и у Симона Аронова, у этого чертова нищего агентура, похоже, работает наилучшим образом…