Читать книгу W: genesis - Кирилл Гелех, К. Гелех - Страница 4

10 год Новой Федерации

Один из островов архипелага Эйсав

За 7 дней до встречи на земле Судей

…Нет, старайся спасти самого себя. Боюсь я, чтобы сострадание не принесло вреда тебе. До дна исчерпаю я все зло, которое послала мне судьба…

Древний миф

Не хотелось признавать, но, похоже, хромота у тебя отныне навсегда. О подобном врачи редко скажут прямо, а самому как-то спрашивать о недуге, который будет сопровождать тебя всю жизнь, слишком неприятно. Колено ощущалось чужим, негнущимся, будто в него засунули надутый шарик. Однако ходить ты можешь и вполне спокойно, если не брать в расчет прихрамывание. От трости отказался за первые два дня физических упражнений.

Постепенно и сознание приходило в норму. Элементарные действия, будь то владение ножом, вилкой, использование туалета, умывание и прочее оживились в памяти довольно скоро. К сожалению, другие навыки или события продолжали таиться под покровом темной амнезии, но в данный момент тебя прошлая жизнь волновала слабо. Стоило признать: не так уж дурно пребывать в опрятной, аккуратной больнице с приветливыми медсестрами, внимательным профессором Лукой Паэльсом, со свежей и вкусной едой, ласковым климатом за окном, накрахмаленными простынями. Мутные знания о мире давали тебе понять, что в предыдущем солдатском быту подобного имелось отнюдь немного. Войны явно не способствовали размеренному и комфортному образу жизни. И, наверное, мысли.

От аппаратов тоже освободили. Уставшие от иголок, грубые и шрамированные руки получили долгожданную свободу. Они слушались вполне сносно. И пускай левая слегка дрожала, – все это нестрашно, легко привыкается.

Первый прием душа открыл тебе собственное тело: обвисшее, обрюзгшее, ощутимо помученное, но широкое, коренастое, когда-то весьма, видимо, тренированное, на нем виднелись остатки былого мышечного рельефа. Тело покрывали шрамы, пятна, многочисленные белые полоски и прочие отметины из прошлой жизни. Весьма ожидаемо. Наиболее из всех выделялся живот – его пересекал тугой толстый шрам, судя по всему, давнишний, уродливо—коричневый, похожий на паутинистый раскат молнии. На правой груди просматривались татуированные цифры. Ты долго вглядывался, чтобы прочесть: «шесть, запятая шесть, два, шесть, ноль, семь, ноль, ноль, четыре, ноль» и два нечетких числа почему-то в скобках. Плюс далее цифры помельче, понятное дело, различить их уже совсем не получилось. На груди левой – жирная единица, снова запятая ноль пять, четыре, пять, семь, один, восемь и вроде бы два ноля. Идущие после символы опять же в скобках поглотил шрам.

Цифры эти различались четче и заметнее, чем наколка на левом предплечье в виде перечеркнутого глаза, странной формы, в полукруге. Глаз этот производил странное впечатление – он смотрел на тебя не то с крайним презрением, не то с крайним спокойствием; он не был человеческим, но и не принадлежал зверю. Голова, разумеется, ровным счетом никак не отреагировала ни на числа, ни на едва различимое око. Что интересно, от желания узнать у окружающего персонала, включая Паэльса, значение наколок тебя удержало какое-то трудноуловимое предчувствие.

К слову, дальше собственной палаты не выпускали. Мир, доступный на данный момент ограничивался непосредственно палатой, – надо признать, весьма и весьма комфортабельной, – двумя медсестрами, парой медбратьев (к Лизе добавилась девушка, чьего имени ты никак не мог уловить, темнокожий парень лет двадцати и средних лет мужчина, по словам профессора – немой) и самим профессором. Окно в палате являлось для тебя именно что окном во внешний мир: больница располагалась в густом лесу, обрамленная садом из живописных растений. Где-то на расстоянии руки от подоконника росло дерево, как ты смог вспомнить, апельсиновое. В полдень и девять вечера откуда-то негромко, но отчетливо доносился интересный звон, похожий на колокольный, но и в то же время, чем-то отличающийся. Чем – понять не смог.

Неспешно и размеренно, прошла неделя. Никакой информации о происходящем вне лечебницы тебе не сообщали, а если говорить откровенно, не слишком-то и хотелось чего-то знать. Где-то на третью ночь, – об этом в ежедневных разговорах с Паэльсом решил умолчать, – начались вязкие, нечеткие, размытые сны, полные рваных образов, каких-то фигур и ослепительных вспышек.

Сегодня же картинка чуть прояснилась и радости она ничуть не доставила: полночи ты наблюдал за обугленным то ли городом, то ли неким поселением у подножия громадной горы. На улицах под первым неуверенным снегом лежали закопченные трупы, где-то поднимался темный, угольно—черный дым, ты шел по узким проулкам с мечом в руке, обильно окрашенным кровью; из-под ног распылялся пепел, слышался хруст ветхих, обгоревших тел, на которые, – деталь, особенно задевшая, – ты наступал безо всякого сожаления. Проснувшись намного раньше обычного, в легком поту и со стучащим сердцем, пол утра ощущал этот тошнотворный, сладковатый запах горелой плоти, в ушах стоял сухой, хрумкающий звук раздавливаемых черепов, с широко открытыми челюстями и полупустыми черными глазницами.

– Дорогой мой, вы чего-то на взводе, – сказал твой худой, высокий доктор, по традиции, совершая утренний осмотр. – Почему сердце стучит, как у кролика?

– Делал утреннюю зарядку, с непривычки запыхался, – произнес ты заранее заготовленный ответ.

– М—да? – его мембрана все держалась на твоей груди. Ты сделал глубокий вдох, лишь бы сердце немного успокоилось. – Зарядка, вне всяческих сомнений, дело полезное, но давайте покамест повременим с ней, идет? Внутренние органы у вас функционируют в пределах нормы, а вот с некоторыми костями при нагрузках могут возникнуть сложности.

– Вас понял. Буду осторожнее.

Доктор, по обыкновению машинальным движением повесил свой аппарат на шею и внимательно посмотрел на тебя.

– Как вообще дела? – спросил он. – Есть прогресс в воспоминаниях? Не появляются в голове неожиданные проблески, названия или мысленные изображения мест, которые вам не знакомы? Или вовсе припомнили чьи-то имена?

Ты ждал таких вопросов. О снах говорить не хотелось, но последнее время нет—нет, да и проявлялись какие-то наименования, которые интересовали с каждым днем все больше. Смысл снов был в общем-то понятен. А вот постичь смысл и значение многих всплывших имен все равно пустой головой не выходило.

Судя по всему, ты не стоял в первых рядах труженников интеллектуальной работы. Однако, совершенным дураком тоже не являлся, поэтому понимал весьма четко: кто-то тебя положил в эту больницу, кто-то оплатил или вовсе до сих пор оплачивает все лечение и содержание. Либо ты кому-то дорог, – предпочтительно и маловероятно, – либо же твоя персона кому-то зачем-то нужна. Спрашивать напрямую у работников лечебницы о настоящем положении дел, очевидно, бессмысленно. Первые несколько дней полнились попытками разузнать детальнее и о себе, и о прошлом, однако обтекаемости ответов окружающих позавидовал бы иной политик или юрист. Создавалось впечатление, что тебя держат для какой-то цели и держат не по своей воле. Говорить обо всем, что творится в твоей голове, не стоило, но, как ни посмотри, по каким-то моментам требовалась ясность.

– Хао, – сказал ты, после недолгого молчания. – Имя «Хао» почему-то чаще остальных приходит на ум. Не знаю, друг он мне или знакомый. Или заядлый враг. Не могу определить, но оно постоянно вертится на языке.

Да, угадал. Ставшее привычным, непонятное интуитивное чувство побудило тебя произнести конкретно это имя. И ты определенно попал в яблочко. По физиономии Паэльса пробежала тревожная рябь, губы дрогнули.

Он задумчиво и с каким-то наполненным страхом отчаянием покачал головой.

– Можно было догадаться, – протянул доктор, не отрывая от тебя внимательный взгляд. – Что именно его припомните в числе первых. Но чтобы совсем первым…

– Вы его знаете? – сразу перебиваешь. Вопрос был глупый, разумеется, длинный мужчина, в белом халате поверх зеленой рубашки, его знал. – Он жив?

– О да. Жив, – последовал ответ. – И судя по последним новостям, еще как жив. Не успел появиться из своего затворничества, так моментально все на ушах.

– Кто он? Тоже солдат? – слушать абстрактные речи порядком выводило, нужно уточнять и максимально сужать вопросы.

– Нет, то есть в некотором плане, да, – полученный ответ врача тебя не удивил. – Он из джиханов. Помните кто это?

Похожее, крайне похожее слово мелькало в голове. Почему-то вспоминалась «земляника». Явно не то. Поэтому ты без обиняков ответил: «Нет».

– Джиханы, они же «идущие против закона» – некогда популярное, масштабное и противоправное движение, ставящее своей целью борьбу против бывшей Мировой Республики, – неторопливо ответил доктор Паэльс.

– А я был на стороне этой самой Республики? – вкрадчиво уточняешь, ответно глядя в крохотные кругленькие очки собеседника.

– Именно. В целом понятие «джиханы» не очень легко определяется, особенно учитывая, что их нет, но…

– Почему нет? – резко спрашиваешь ты.

– Потому что нет Республики, – ответил врач с улыбкой. – Нельзя идти против закона, которого не существует, как думаете?

– То есть я… мы проиграли?

– С одной стороны, да. Но, с другой стороны, чтобы вы не одолевали себя тяжелыми думами, джиханы тоже не победили. Республики нет, но и нас… В смысле, джиханов, – тоже.

Ты присел на своей койке. Инстинктивное чувство, – чувство злобы и презрения. – заполнило сердце.

– Вы – джихан? – прямо спрашиваешь ты.

Доктор опять слабо улыбнулся, не отвел взгляда, никакого страха или чувства вины не выказал.

–Когда-то я был на их стороне, если уж на то пошло, да. И не смотрите на меня так, уважаемый. Противостояние кончилось, уж во всяком случае наше с вами точно. – с грустью произнес Паэльс. Улыбка отобразилась на его лице. Какая-то малоприятная, мягко говоря, она тебе не нравилась, хотя точно не мог сказать почему.

– Мы с вами сражались?

Твой доктор издал короткий, но довольно приятный смешок. Видимо, он человек смешливый.

– Боюсь, случись это, я бы с вами сейчас не беседовал. Вы некогда представляли из себя одно из воплощений силы республиканской армии, дорогой мой. Жалкий доктор медицинских наук… Хм, вернее, джиханских наук, ведь они Республикой не признавались, что на мой взгляд, являлось наибольшим преступлением с вашей стороны… Гкхм… Ну да ладно. Итак, жалкий доктор – птица не вашего полета. Вы бились со всякими нашими… джиханскими… могучими бойцами, имена которых гремели на весь мир, круша, да изничтожая все на своем пути. А такие как я старались свести на нет жертвы и разрушения, которые оставались после ваших игрищ, – ответил Паэльс, под конец став полностью серьезным. Его лицо остекленело и похолодело, он уткнулся глазами куда-то в пол. После чего добавил: «Да. Игрищ. Жестоких и совершенно бесплодных… Совершенно бесплодных». Доктор помрачнел и тяжелым голосом продолжил. – Человек – это то, что он знает и то, что он делает. Каждый выполняет свою работу в этой жизни. Я понимаю. Вы исполняли свою, но… Проклятие войнам отныне и вовеки, – таково мое мнение. Ваши и, чего греха таить, наши эти… бойцы могучие, – вы изничтожали все, до чего могли дотянуться. С бешенством и упоением этим бешенством, более бешеные, чем бешеные собаки.

– Тогда зачем же вы меня лечили? – неприязнь к доктору почему-то прошла так же быстро, как и появилась.

– Повторю: такие как я стараются свести кровь и смерти к минимуму. Мне все равно кто передо мной, я попытаюсь его спасти. Больные дети с территорий подконтрольных Республике или больные дети с джиханских земель, – думаете я делал различие? – улыбка на лице Паэльса приобрела оттенок печали, но благородной что ли. – Кроме того, под конец стало непонятно где свои, а где чужие. Все дрались против всех, в последнем бою, как я слышал, схлестнулись какие-то совершенно чудовищно огромные массы людей… И не совсем людей, даже вовсе нелюдей. Все убивали всех, убивали всякого, до кого могли дотянуться, ближний убивал ближнего… Кстати, ранения свои, по разным сообщениям, вы получили, защищая именно джиханских детей.

– От кого? – спросил ты, сжимая и разжимая кулак.

– От рейхана.

– Судя по названию, подвид джиханов?

– В некотором смысле, – согласился доктор. – Рейхан, иначе «над законом» – предводитель джиханского движения. Самый сильный, самый ловкий, самый хитрый, самый во всех отношениях… Короче говоря, тот, кто в естественном полузверином отборе той буйной эпохи показал себя наиболее успешным в устранении конкурентов. Правда, именно тот, с которым вы сражались, показал себя таковым намного, намно-о-ого раньше.

Ты садишься на кровать, аккуратно свесив ноги, машинально потирая больное колено, почесывая щеки и подбородок. За те дни, пока ты сам за собой ухаживал, они порядочно заросли темной щетиной. Смотришь в окно: впервые за период твоего пребывания появились серо-серые облака на фиолетово-голубом небе. Похоже, скоро будет дождь. Надо бы выйти на улицу, подумалось тебе. Здесь сидеть решительно противно. Почему-то от услышанного внутри появилась не то сосущая пустота, не то усталость. Не хотелось больше говорить о прошлом. И все же…

– Какие новости пришли о Хао? – раз уж начал выяснять, нужно дойти до конца.

Доктор тоже о чем-то задумался, сидя в неглубоком кресле.

– Прошу прощения? – переспросил он.

– Вы сказали, что этот Хао жив. И вы получили о нем какую-то информацию, – пояснил ты.

– А, да. Последние десять лет, когда все худо-бедно утихло, он, дойдя до Святой Земли, – так мы ее тут называем, уж простите за высокопарный слог. – дойдя до Святой Земли там их и провел. Никто не знает чем именно он занимался, никто за десять лет не смог подобраться к его обиталищу ближе, чем на сто миль. Собственно, слукавлю, если скажу, что новое правительство сильно этим озаботилось или очень старалось, – произнес Паэльс. – Не чета Республике, о-хо-хо. М-да… М-да-а… Сами понимаете, крушение столь массивной надгосударственной структуры, как Мировая Республика, не могло произойти без последствий, без сучка, без задоринки, так сказать. «Сучков» навырастал воз и маленькая тележка, включая экономические, политические, общественные реформы, разные другие преобразования. Плюс с десяток, а то и больше локальных военных конфликтов, борьба с оставшимися джиханами, с контрреволюционерами, с непримиримыми сторонниками Республики, а такие тоже нашлись… К моему вящему удивлению. В общем, не до того было. Революция-с, – доктор снисходительно развел руками. – Первые год-два многие говорили о Хао и о том, как же с ним поступить. Почему он безмолвствует, почему бездействует. Но раз он исчез, а сделать ничего с его ситуацией не выходило, то и мир потихоньку о нем позабыл. А учитывая… репутацию тех мест, – имею в виду Святую Землю и ее окрестности, – то отсутствие новостей – исключительно отменные новости. И десять лет ничего не происходило.

– Но теперь он дал о себе знать? – ты старался не перебивать собеседника, ловя каждое слово.

– Верно, собственно неделю назад… – Паэльс тяжело вздохнул. – Приблизительно сразу перед тем, как вы очнулись.

Тут доктор повел себя странно: зачем-то оглянулся по сторонам, хотя в твоей палате сидели только вы вдвоем, придвинулся ближе к тебе и принялся горячечно бормотать голосом на тон ниже обычного.

– Я почему-то думаю, что подобное совпадение ой как не случайно, дорогой вы мой маршал. Не судите меня превратно, я не сторонник мистификаций, обыкновенные совпадения за таинственную закономерность не принимаю, все же я человек медицины, человек науки, но… Но я разного повидал и от нашего брата, и от вашего. Я знаю, на что вы были способны. Поэтому не могу отделаться от чувства, что вы скажете свое слово в судьбе Хао. Или он в вашей.

Его лицо почему-то наполнилось болью и состраданием, похоже – неподдельным. Такая реакция тебя несколько смутила.

– О моем выздоровлении ведь тоже умолчать не вышло? – тихо спросил ты. Доктор в ответ отрицательно покачал головой.

В дверь осторожно постучали. Вы оба обернулись: вошла Лиза и сообщила, – все на том же обрубленном, изуродованном диалекте вашего с Паэльсом языка, – что пора завтракать. Он глянул на часы.

– Ба, сколько времени! Засиделся я с вами, дорогой мой, – доктор встал и размял шею. – Давайте не будем нарушать режим и покушаем. А поболтать всегда успеем. Идет?

Киваешь.

Он ободряюще улыбнулся и направился к выходу. Уходя, мужчина в халате обернулся.

– Надеюсь, я дал вам четко понять: вы не всем друг. Наше заведение – отнюдь не исключение. Учтите.

Сказав на чистейшем вашем языке, он вышел, предоставляя тебя Лизе, которая накрывала на стол нехитрую утреннюю снедь.

Но последние слова были излишни. Ведь ты четко ощущал непонятным своим инстинктом, что на протяжении всего разговора у двери вас подслушивала эта крепко сбитая женщина неопределенного возраста.

***

Ночью сон не шел. Пару раз провалившись в сонливое забытье, ты вываливался в явь и в итоге уснуть не получилось. Может причина во вчерашнем сновидении, может в том, что в больнице явно что-то происходило, – кто знает. Наблюдая за разнообразными тенями на стене от настольной лампы, ты размышлял о словах профессора.

Они напрягали и напрягали сильно. Особенно его последнее высказывание, плюс информация о том, что твое пробуждение не осталось незамеченным. Исходя из услышанного, ты был, что называется, крупной шишкой, инкогнито остаться не выйдет.

Также можно с высокой долей вероятности предположить, что среди персонала находились доносчики новой администрации, иначе как бы они узнали о твоем состоянии. Вопрос же об отношении к тебе новых правителей оставался открытым. Но, снова вспоминая последние высказывания доктора, на благосклонность от каждого встречного рассчитывать не приходилось.

И лучше быть готовым к худшему.

… А в больнице тем временем все отчетливее слышались голоса, где-то снизу, причем повышенные и злые. Где-то ругались, подумал ты. Надо сказать, весьма сильно. Осторожно встаешь, подходишь к двери. Приоткрываешь. В коридоре темно. Кое-как виднелись двери других палат, некоторые – приоткрытые. Интересно находились ли в больнице другие пациенты? И если да, то кто?

Кричащие, среди которых явно был сам Паэльс, замолкли. Точнее, их крики резко оборвались. Раздались непонятные глухие звуки, бульканья, кряхтение.

Ты уже знал что это означает. О чем, о чем, а о подобных отзвуках сны предоставили четкие воспоминания: подобное не раз слышал в бою, когда у человека перерезаешь горло.

По спине прошел холодок, сердце пустилось вскачь, «как у кролика».

Осматриваешься: разумеется, ни ножа, ни вилки. О чем-то более серьезном и говорить не приходится. Попробовать использовать вазу? Если разбить – получатся осколки. Но нет, такой звук тебя выдаст, а это лишнее.

Неслышно выходишь из палаты, прикрываешь дверь. Глаза попривыкли к темноте, голова работала ясно и без лишней нервозности, что тебя не удивляло, учитывая прошлое. Коридор был недлинный, пара палат – и ты у лестницы. За прошедшее время успел выяснить, что в больнице три этажа. Тебя держали на верхнем. Остановившись у перил, прислушался к происходящему: ничего особенного, если не учитывать характерного хрипа.

– Плохо, – шепотом произносишь сам себе, без причины, лишь бы чего-то произнести. Шепот немного подбадривал. Голоса шли, по-видимому, сразу снизу, со второго этажа. К хромоте приспособился, поэтому аккуратно, не слышно, спускаешься. Останавливаешься у прохода. Здесь немного посветлее, но все равно сумрачно.

Хрип и звук капающей, прибулькивающей жидкости. Точно не воды.

Осторожно проходишь, боком идешь на источник звука. У двери в кабинет главного врача стоишь секунду-другую, после чего резко открываешь ее, машинально сжав кулак.

Весьма уютный, тускло освещенный, богато обставленный кабинет, с мебелью темно-коричневого дерева, с золотыми, извилисто украшенными маятниковыми часами, с крупными стеллажами книг, с широким столом. У подножия стола в густой луже крови сидел профессор Лука Паэльс, задыхаясь, издавая предсмертный хрип. Он посиневшей рукой держался за шею, из которой толчками шла кровь. Лицо его побледнело, разбитые очки валялись рядом.

Ты подбегаешь к нему, начинаешь копошения, лишние и бестолковые. Сняв с себя больничную рубашку, криво разорвал ее и хотел было приложить к шее доктора, как он свободной рукой тебя остановил.

– Не…не надо, – пробормотал профессор и кашлянул. Ты ощутил капли его крови у себя на лице.

– Что случилось?!

Паэльс на пределе сил сделал глубокий вдох и произнес: «Бегите. Все же… решено…убить». Снова закашлялся.

– Кто это сделал? – спрашиваешь ты, но вопрос был излишним. Резкий удар сзади, звук разбиваемой вазы и понимание того, что заваливаешься на пол. Голова помутилась, в глазах потемнело.

Лиза подошла к профессору. Тот невидящим, мертвым взором следил за ней. Она резким движением убрала его руку от раны, взяла кусок твоей рубашки, крепко обтянула вокруг его шеи. Пара секунд – и бывший доктор джиханов, профессор Лука Паэльс, последний раз хватанул ртом воздух и замолк навсегда.

Держась за голову, ты с трудом присел. Нашарил другой рукой осколки со знакомым орнаментом. Эх, нужно было самому ту сраную вазу разбить!

– Так и знала, что он тебя разбудит, – произнесла Лиза. – Испугалась, вдруг ты сбежал. Но нет, приперся ж сюда, герой недоделанный.

Несмотря на то, что в глазах двоилось и кабинет был слабо освещен, ты видел, как ее лицо искажалось от ненависти при одном взгляде на тебя. Она не спеша достала окровавленный скальпель из своего белого халата.

– Зачем…? – промямлил ты. Язык после удара заплетался. Надо потянуть время, прийти в себя. Она не станет убивать быстро, это очевидно. Значит есть десяток секунд на обдумывание ситуации. – Зачем его?

– Он был против твоей смерти. Видишь ли, наш пацифист проникся странной мыслью, что распри между джиханами и Республикой остались в прошлом. А новая администрация видеть тебя среди живых не пожелала, но он все равно был против. Думал, если предупредит тебя на вашем гребаном сорминорском, то никто ничего не поймет. Ему невдомек, что многие хоть и не говорят на нем, но отменно понимают, – произнесла Лиза, выражаясь на своем лингвистическом обрубке. Она аккуратно протерла резиновой перчаткой скальпель. – Помимо прочего, как бы так неловко выходит, что вместе с тобой пришлось… Ммм… Очистить заведение от остальных. Жалко Марию тоже пришлось. Хотя она вовсе не при делах.

Вот как ту милую девушку звали-то… Но мысли в сторону. Медсестра виделась четко, почти ясно, боль в затылке стала несильной, дыхание выровнялось. Ты медленно встал.

– Посмотрите на него, – насмешливо произнесла женщина. – Прямо недобитый солдат империи идет в последний бой.

Она стояла, облокотившись на край стола профессора, который лежал рядом и бесстрастным взглядом мертвеца глядел тебе в ноги.

– Как же долго я ждала, выродок про́клятый, ты представить не можешь, – ее голос перешел в шипение, не выходило понять откуда бралась настолько лютая злоба. – На секунду вообрази: десять лет. Десять долгих, дер-р-рьмовых лет выхаживать тебя. Лишь бы увидеть это растерянное лицо.

Скальпель в ее левой руке. Будет бить либо в центр, либо в правый бок.

– Что с другими пациентами? – ты ощутил, что страх и оторопь от оглушения прошли. Ощущалось волнение, к твоему удовольствию, ожидаемое и приятное.

Лиза цокнула языком. Подмигнула.

– Не переживай о них, дорогуша. О них пусть теперь волнуется Всевышний.

Значит, ты все же являлся не единственным «больным». Ладно, оттягивать неизбежное глупо.

Заставить ее сделать первый шаг было нетрудно: обманное движение, будто ты рванул в коридор и вот она стоит в боевой позиции, перекрыв дорогу к выходу.

Последовал молниеносный удар в правую часть твоего тела, предугаданный, но нормально отразить его не успеваешь. Рефлексы, на которые так рассчитывал, немного подвели. Неглубоко, но ее оружие полоснуло тебя где-то в районе ребер. Наносишь удар лбом ей куда-то в лицо, она вскрикивает, отстраняется от тебя, держась за разбитый нос. Хватаешь вылетевший из ее руки скальпель, зажимаешь рану рукой. Мгновение твое тело думает, после чего бьет женщину здоровой ногой в солнечное сплетение. Осознаешь, что удар не весть какой, но ей хватило.

Пролетев пару шагов, Лиза с грохотом ударяется о книжный стеллаж, с трудом удерживаясь на ногах, дыхание у нее сбито, она хрипло и с надрывом дышит, держится за живот, окровавленное лицо перекосилось. Из шкафа повыпадали толстые тома, брошюры, прочие другие книги. Некоторые комично попадали ей на голову.

Поудобнее перехватываешь маленький нож и спокойно направляешься к ней.

– Сволофь, мрафь, – сказала Лиза, отпустила залитое кровью лицо и не пойми откуда достала револьвер.

Ты резко остановился. Такого поворота не предусмотрел, дурак! Очевидно же, что она вооружена чем-то, кроме ваз, удавок и скальпелей.

– Когва-то эвим тевя быво не убидь, —из ее носа лилась и лилась кровь, но она будто не замечала этого. – Но вребеда идмедидись. Подювсдуй каково эдо: бывь бедпомодьным педед лидом смедти. Я ходю видедь на двоем дице сдах!

Не можешь точно сказать, есть ли там у тебя на лице страх, потому что лихорадочно соображаешь. До нее, – из-за твоего же удара, остолоп! – метра полтора. Рывком, тем более, с хромым коленом, не успеть. Метнуть скальпель? Вспоминаешь, что таким навыком владел, да, но сейчас вряд ли попадешь. Однако другого шанса нет.

– Бедумно жавь, чшо ды медя де помдишь, падкуда, – сказала Лиза, взвела курок и нажала на него.

Метнуть свое нехитрое оружие ты, разумеется, не успеваешь. Время застыло, у тебя перехватывает дыхание. Зачем-то зажмуриваешься.

Мгновение. Следующее.

Еще одно.

Выдыхаешь. Чего-то странно…

Открываешь глаза. Видишь искаженное болью, кровью и ненавистью лицо медсестры, огонь, чуть было вырвавшийся из дула револьвера. Секунду смотришь на это. Замечаешь маятник часов: он тоже замер.

Время реально застыло.

***

Делаешь робкий шаг. Верилось в происходящее с трудом. Однако Лиза оставалась не более движимой, чем мертвый профессор. Пуля, едва вылетевшая из пистолета, в нем же и оставалась в обрамлении пороховой вспышки.

– Сейчас бы обратно в кому улетели, молодой человек, – прозвучал сзади тебя голос, неожиданно знакомый.

Тут же оборачиваешься. В руке у тебя пусть и маленький, но все же нож.

– Не мастер я всяких драк, посему компетентно оценить ваши действия вряд ли могу, но они видятся мне здесь тотально неразумными, честное слово, – продолжила разглагольствовать фигура.

Ты силишься различить очертания, но говоривший будто ускользал, словно отражение в реке при легких волнах.

– Хотя со скидкой на ваше состояние, думаю, сойдет, —голос был странный, словно задуваемый каким-то посторонним шумом.

– Ты кто?! – спрашиваешь немного не своим голосом.

Послышался короткий смех.

– И ведь вечно сей вопрос. У всех. Один и тот же. «Ты кто?! Ты что за хрен?! Откуда ты взялся?!… » – передразнила фигура.

Сбитый с толку, опустил руку, нелепо стоишь и смотришь в сторону человеческих очертаний. Почему-то кажется, что даже если будет светлее, то увидеть это не выйдет.

– Ну скажу я имя, что понятнее станет? Или расскажу свою историю, то типа сможешь поверить? – насмешливо спросил, видимо, человек. – Хотя, конечно, с другой стороны, мое появление не вызовет вопросов разве что у мертвеца. Или у того, с кем я не хочу говорить. Давайте пока определим так: я стерегу ящериц, которые норовят ускользнуть в любой час, в любую минуту. Вы – одна из них.

Смотришь на труп доктора и замершую медсестру.

– Значит со мной говорить хочешь? – спрашиваешь его.

– Очевидно, да, – отвечает фигура. Она стоит неподвижно, но иногда словно разрывается, расплывается, дергается как огонь при ветре. – Не против, если сразу к делу? Времени у нас немного… – человек замолк, потом со вкусом, неторопливо рассмеялся. Непонятным и жутким был этот смех, не отсюда он звучал и не от человека в принципе.

– Обожаю сей каламбур, никогда не устаревает, – продолжил незнакомец. – Итак, времени у нас немного, поэтому давайте проведем беседу в более пристойной обстановке, то есть подальше отсюда? Как вам идейка?

Нормальная идейка, подумал ты. Если говорящая тень и представляет угрозу, то не сиюминутную. Разберешься потом. Пока же…

– Ай-яй-яй, вот от данного действия давайте… Молодой человек, давайте воздержимся, – протянул неизвестный.

Ты поднес нож к шее Лизы.

– И почему бы мне воздерживаться от данного действия? – терпеливо спросил ты. Нож от шеи не убрал.

– Могу почти уверенно утверждать, что если кто-то ухаживает за кем-то целое десятилетие, ставит капельницы, накладывает шины, гипсы, выкармливает с ложечки… Утки убирает, в конце концов, и всякое такое прочее, едино для того, чтобы самолично прикончить, когда придет пора, то у этого кого-то имеются весьма серьезные основания, – проговорила фигура.

Ты повернулся к Лизе и внимательно посмотрел в ее лицо: оно не шевелилось, глаза ненавидяще и невидяще смотрели в пустоту, алый фонтан из ее носа замер.

– Что за основания? – вновь спрашиваешь ты.

– Всякие разные, – последовал ответ. – Может быть, например, вдруг кто-то когда-то принимал участие в событии из ее детства, в коем присутствовали такие красочные атрибуты, как бомбежка, обстрелы, резня, уничтоженный до основания дом, убитые родители, несколько зарезанных братьев. И другие виды разнообразных мучений и боли, через которые ей пришлось пройти… Немножко вследствие чьих-то деяний.

Ты отстранился от Лизы, скальпель машинально выронил. Кураж и волнение, несмотря на собеседника рядом, покинули тебя. Осталась безумная, чудовищная апатия. И почему-то запредельная тоска.

– Я убил ее родню?

Ответ пришел не сразу, но пришел. Утвердительный.

– Ни черта не помню, – выговорил ты.

– Не удивительно.

Ты безразлично смотришь на фигуру.

– Что дальше?

Нечто похожее на голову собеседника немного склонилась влево.

– Давайте-таки уберемся отсюда. Вы согласны, маршал Химмель?

Ты осмотрел кабинет, доктора, вероятно, дважды спасшего тебе жизнь, Лизу, едва ее не отнявшую, резной стол, неподвижные часы, груду книг.

– Согласен.

…Прозвучавший выстрел оглушил женщину. Но она не заметила писка в гудящих перепонках. Все ее внимание было приковано к тому месту, где только что, – вот только что! – стоял человек, убивший ее детство, уничтоживший ее жизнь, человек, из-за которого ее существование, самое бытие стало адом. Она, заливая кровью из носа и без того бордовый окровавленный халат, с диким взглядом озиралась, после чего выскочила в коридор. Кругом стояло тягучее молчание, давящая тишина, в палатах и других помещениях лежали трупы от ее рук, но главная жертва непостижимым образом ускользнула. Что произошло? Совершенно неясно. Его способности, судя по показаниям, сошли на нет, он стал абсолютно обычным человеком, поэтому с бухты-барахты исчезнуть не мог.

Однако его и след простыл. Ни в одной палате, ни на одном этаже, ни во дворе больницы, – нигде его не было.

Сидя в тусклом ночном свете у распахнутых дверей лечебницы Алхилл, в которой не осталось ни единой живой души, Лиза зарыдала и зарычала, взвыла и закричала, закатываясь в истеричном исступлении.