Читать книгу Мадемуазель Шанель - К. У. Гортнер - Страница 7

Весной и летом по воскресным дням нас выпускали из монастыря погулять на природе. Лично я никогда не понимала, зачем нас держат взаперти, – ворота монастыря всегда были закрыты на засов. Бежать было некуда: Обазин окружен горами и густыми лесами. Да и куда мы пойдем, если нам выдавали по две пары обуви и чулок, по две сорочки, одному плащу, перчатки и шерстяную шляпу и носили мы эту форменную одежду до тех пор, пока она не расползалась по швам?

И все равно девочки с нетерпением ждали, когда же начнется ритуал отпирания ворот. Шум стоял оглушительный, мы всей толпой с восторженными криками выбегали на свежий воздух, и, как ни бранились, как ни распекали нас монахини, они не могли подавить наши распирающие грудь чувства, и радостные крики летели до самых вершин, возвышающихся над долиной. Открывались корзинки с припасами, раздавался хлеб и сыр. Даже монахини, сбившись в кучку, сидели, с удовольствием подставив лица солнечным лучам.

Это случилось во время одной из таких вылазок в конце июля, незадолго до моего дня рождения, когда мне должно было исполниться восемнадцать лет.

– Скоро ты нас покинешь, – неожиданно сказала Джулия.

Я скользнула по лицу сестры взглядом. Мы сидели на берегу горной речки, болтали ногами, опустив их в ее быстрые воды, питающие и рыбный пруд на территории монастыря. Теперь поток был полон тающего горного снега. Это был редкий день, когда нам разрешили сбросить за пределами монастыря чулки и туфли.

– День рождения у меня еще в августе, – отозвалась я. – А если ты до сих пор не ушла из монастыря, зачем тогда мне уходить?

Вообще-то, я уже не раз задумывалась, почему Джулия остается в монастыре. Восемнадцать лет ей исполнилось еще в сентябре, и мы с ней со страхом ожидали, когда же аббатиса призовет ее к себе. Но этого так и не произошло.

– Ты что, решила постричься в монахини? – спросила я.

Дело в том, что я сама еще не знала, как реагировать, если услышу утвердительный ответ. Похоже, Джулия смирилась с мыслью о том, что всю оставшуюся жизнь проведет в Обазине, тогда как я после разговора с сестрой Терезой уже прикидывала, как буду жить за пределами монастырских стен. Ее вера в меня, ее убежденность в том, что я искусная швея, придавали мне уверенности в себе, и, хотя будущее виделось весьма неопределенно, я уже предвкушала тот день, когда смогу выйти из монастыря и броситься в бурное житейское море.

– Ах, если бы я только могла, – вздохнула Джулия и умолкла. – А ты? – помолчав минуту, спросила она. – Сестра Тереза всегда хвалит твою работу. И даже сестра Бернадетта все меньше к тебе придирается.

– Сестра Бернадетта подняла лапки кверху. Примирилась с фактом: я никогда не смогу выучиться грамматике и чистописанию.

– Габриэль, ты не ответила на мой вопрос.

Я выдержала ее пристальный взгляд.

– Нет, – наконец сказала я. – У меня нет призвания стать монахиней. Это не для меня.

Я чуть было не проболталась ей, что́ обо мне говорила сестра Тереза. Я сама не вполне понимала почему, но не стала открывать сестре, что эта монахиня уверена в моей способности самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. А поняла, только услышав слова Джулии:

– Они сами не знают, что со мной делать. Я не умею шить, у меня ничего не получается, а куда в таком случае я пойду? Если меня отпустят сейчас… – Она снова замолчала. Как и я, она, по-видимому, тоже тревожилась о своем будущем. – Вот ты другое дело, – продолжила она со слабой улыбкой, – ты можешь делать все, что хочешь. У тебя талант.

Я рассмеялась. Да так неожиданно, что вздрогнула не только она, но и я тоже. Смех получился какой-то резкий, как у отца, какой-то слишком уж громкий и грубый, даже странно, как он мог родиться в моей узенькой груди. С монахинями меня сближало то, что смеялась я очень редко.

– Черт возьми, Джулия, с чего ты взяла?! Если я умею подрубать простыни и вышивать по рисунку, это еще ничего не значит.

– Нет, значит, – торжественно и важно заявила она, как и в тот день на кладбище, когда умерла наша мама. – Может, ты еще сама этого не видишь и не понимаешь, а может, и не хочешь понять, а вот сестра Тереза все понимает, да и преподобная матушка тоже.

– Ха-ха, – сказала я и пошевелила пальцами ног: они уже стали замерзать, но не хотелось вынимать их из воды. – Твоя преподобная матушка не разрешает мне ходить в библиотеку и брать книги. Заставляет меня молиться лишние несколько часов и учить наизусть Послания апостолов. Не очень-то верится, что она думает, будто у меня есть талант.

Еще даже не договорив, я вдруг поймала себя на том, что затаив дыхание жду ответа Джулии. Сестра Тереза действительно говорила, что я самая умелая из всех, кого она обучала шить. Но значит ли это, что у меня есть талант?

– Преподобная матушка только испытывает тебя, поскольку знает, что ты не такая, как все. Она знает, что ты во всем сомневаешься, во всем хочешь разобраться сама. И еще знает, что ты украдкой таскаешь из библиотеки книги.

– Не может быть!

Джулия вскинула брови:

– Сестра Женевьева не слепая. И всем известно, что ты читаешь каждую свободную минутку. Ты что, думаешь, свечки у тебя под одеялом невидимые? Думаешь, никто не замечает, как ты выставляешь коленки под простынями, стараешься скрыть, чем ты занимаешься?

– Ну ладно… По крайней мере, я не занимаюсь тем, чем Мари-Клер под одеялом, – усмехнулась я.

Джулия снова вздохнула:

– Тебя пошлют в другой монастырь, а уж там выйдешь на свободу и найдешь себе место. Нет, ты не кончишь жизнь, как наша мама. Или как я.

Я сжала ее руку:

– Да что ты, я никогда не оставлю вас с Антуанеттой. Что бы ни случилось. Если у тебя нет призвания стать монахиней, подыщем и тебе подходящее занятие. Только не позволяй Мари-Клер с ее подружками третировать себя. Они делают это только потому, что считают тебя слабой.

Она посмотрела на наши переплетенные руки:

– А я и есть слабая. Я совсем не похожа на тебя, Габриэль.

– Значит, ты должна научиться быть сильной. Будешь давать слабину, на тебе все кому не лень станут верхом ездить.

Монахини объявили, что пора возвращаться. Девочки, которые лазили по скалам, вернулись с измятыми юбками, а мы с Джулией подхватили туфли с чулками и затрусили вниз по склону холма, туда, где нас ждали монахини.

Мы присоединились к остальным и направились к монастырю, и я вернулась к прежнему разговору:

– Не знаю, есть у меня талант или нет, но я сделаю все, чтобы с вами ничего не случилось.

– Да, – отозвалась Джулия, не поворачивая головы. – Не сомневаюсь, ты постараешься.

* * *

День, когда мне исполнилось восемнадцать лет, начался, как и всякий другой день: нас разбудил звон колокола, еще совсем сонные, мы собрались в часовне, потом был завтрак, развод по урокам и ежедневным обязанностям. Я вышивала узор на наволочке и все поглядывала на дверь, ожидая, когда меня вызовут к аббатисе. Я была так рассеянна, что работала спустя рукава, пока на это не обратила внимания сестра Тереза.

– Габриэль, что с тобой сегодня? – недовольно проворчала она. – Посмотри, как ты тут напутала. На тебя это так не похоже.

Я взглянула на свою вышивку и увидела, что она права: нитки у меня спутались, образовалось много узлов.

– Распусти и начни сначала, – приказала сестра Тереза. – Немедленно, слышишь?

После того триумфа, когда мне удалось вышить камелии на носовом платке, я уже редко делала ошибки. А если и ошибалась, никто другой не ругал меня так, как ругала себя я сама, и добиться успеха мне помогало страстное желание сделать красиво, стремление к совершенству. А тут вдруг я ощутила отвращение к шитью.

– Я что-то плохо себя чувствую, – отозвалась я. – Овсяная каша утром была какая-то странная, живот разболелся. Можно, я в туалет выйду?

– Да-да, конечно, но долго не задерживайся, – махнула рукой сестра Тереза.

Я пулей выскочила в коридор и рванула на шее высокий воротничок. Я чувствовала, как моим легким не хватает воздуха. Добежав до крытой галереи, я перешла на шаг. Сколько раз я ходила по этим галереям, окружавшим фонтан. В воздухе стоял густой аромат белых камелий. Все здесь было мне знакомо, я изучила все как свои пять пальцев, вплоть до мозаики на дорожке, за несколько сот лет истертой тысячами подошв настолько, что изображения были уже почти неразличимы.

Сама не знаю почему, сейчас я остановилась и стала разглядывать мозаику, стараясь разобрать, что там когда-то было изображено, будто могла тем самым облегчить свое смутное состояние, где смешалось и некое облегчение, и разочарование, терзавшее мне грудь. Значит, аббатиса решила, что я еще не готова. Она намеревается оставить меня здесь, как и Джулию, пока я не объявлю, что хочу стать монахиней, или не состарюсь настолько, что меня просто нельзя будет прогнать из монастыря.

– Они символизируют число пять.

Я вздрогнула и резко обернулась. За спиной стояла аббатиса.

– А ты разве не знала? – спросила она с насмешливой ноткой в голосе. – Я-то, грешным делом, думала, что ты перечитала все имеющиеся у нас книги и прекрасно знаешь значение этих символов.

Я снова взглянула на мозаику:

– Пять? – Теперь я действительно увидела: пять одинаковых символов или пятиконечных звезд, повторяющихся снова и снова. – А почему именно пять?

– Если бы ты столько же внимания уделяла катехизису, сколько всяким посторонним вещам, то знала бы: число пять для нас священное число, это идеальное воплощение Божьего творения: воздух, земля, огонь, вода… и, что самое главное, дух. Все, что мы видим вокруг, содержит в себе эти пять элементов. Пять – это самое священное и на небесах. – Она поманила меня рукой. – Пойдем. Я посылала за тобой в мастерскую, но сестра Тереза просила передать, что ты плохо себя чувствуешь.

Она не стала задавать вопросов о причине моего недомогания. Я молча шла за ней, сердце в груди бухало так сильно, что отдавало в ушах, и мне пришлось усилием воли заставить себя не прижимать к нему руку, чтобы унять этот стук.

Мы вошли в кабинет, аббатиса указала мне на табуретку перед ее рабочим столом. Я послушно села, а она подошла к окну. Молчание длилось так долго, что я испугалась: уж не собирается ли она отчитать меня за непослушание, ведь она приказала, чтобы ноги моей больше не было в библиотеке.

Внезапно аббатиса нарушила молчание:

– У меня есть для тебя добрая весть. И хотя ты сомневаешься в милосердии Господа, Он наблюдает за тобой и твоими сестрами с благоволением.

А-а, значит, правда, она хочет, чтобы я постриглась в монахини. Давно решила все за меня. Вокруг меня неожиданно сомкнулись тяжелые стены. Я, конечно, благодарна за то, что монахини заботились обо мне, обеспечили кров и спокойное существование, дали возможность найти себя. Я давно смирилась с мыслью, что отец уже никогда не придет за нами, да он и не собирался. Но мне ведь нужно как-то поддерживать своих сестер. Как я стану делать это, если постригусь в монахини?

Аббатиса повернулась ко мне:

– Я написала твоим родственникам. Правда, не сразу разыскала их, но они ответили и сообщили, что хотят забрать тебя к себе.

– Родственникам? – как эхо повторила я. – Но у меня нет родственников, преподобная матушка.

Я знала, что говорю. Хотя я давно уже перестала ждать чего-нибудь от отца, но не забыла, как сестры моей матери буквально прогнали нас: с глаз, как говорится, долой, из сердца вон, ни одна из них не захотела брать на себя ответственность за нас.

– Нет-нет, у тебя есть родственники, – возразила аббатиса и взяла со стола какую-то бумагу. – Сестра вашего батюшки, мадам Луиза Костье, ответила на наше письмо и сообщила, что может устроить вас с Джулией, вместе с ее собственной младшей сестрой Адриенной, в монастырь Святого Августина в Мулене, рядом с которым они проживают. И вы сможете проводить в их доме каникулы, а тем временем искать место ученицы с тем, чтобы в дальнейшем выйти в люди и самостоятельно зарабатывать на хлеб. – Объявив мне все это, она замолчала, ожидая ответа.

Я сидела, крепко стиснув руки. Именно об этом мне и говорила сестра Тереза, именно такой весточки я и ждала. Но, не глядя даже на письмо, которое аббатиса держала в руке как некое полученное с небес знамение, я твердо произнесла:

– Я не знаю никакой мадам Луизы Костье. Должно быть, вас ввели в заблуждение, преподобная матушка.

Душа моя как бы нарочно протестовала против слов аббатисы, хотя я прекрасно понимала, что никто не осмелился бы ввести ее в заблуждение или обмануть. Я своими глазами видела письмо, доказывающее правоту слов аббатисы, но, с другой стороны, откуда могли взяться у меня родственники, желающие принять меня? И где они были все эти семь лет?

– Я уверена, что это не так. Может быть, ты не знаешь, но родители твоего батюшки еще живы, они живут в небольшом городке под Муленом. Луиза – их старшая дочь, она уверяет меня в письме, что если бы знала, что ты и твои сестры находятся здесь, то обязательно приехала бы повидаться с вами.

Ногти больно вонзились в мои ладони. Повидаться? Ах, она приехала бы повидаться, но отнюдь не забрать нас отсюда! Я оказалась права, и я не хочу ее видеть. Что касается меня лично, я не сомневаюсь, что эта Луиза Костье ничем не лучше других наших тетушек, такая же черствая душонка, скроенная из того же грубого материала.

Наверное, мое раздражение не укрылось от глаз аббатисы.

– Вижу, ты, как всегда, проявляешь упрямство. Я серьезно боюсь за тебя, весь твой характер передо мной как на ладони, ты всем и всегда недовольна. И все же сестра Тереза уверяет меня, что Господь не разделяет моей озабоченности. – Она так и не отдала мне письма, и теперь я сидела как на иголках, едва удерживаясь, чтобы не вскочить и не выхватить его из рук аббатисы. – Итак, готовься к отъезду. И сообщи Джулии радостную весть. Смотри, чтобы я не слышала на тебя никаких жалоб. И выбрось из головы свои недостойные сомнения. Ты меня поняла?

– Да, матушка.

Я стояла, не чувствуя под собой ног. Кое-как повернулась к двери и застыла на месте, пытаясь осмыслить всю громадность случившегося. Как только откроются ворота монастыря и выпустят меня в мир, они закроются за моей спиной навсегда, если только я не стану умолять о позволении постричься в монахини. Попав в монастырь, я всегда хотела только одного: поскорей выбраться отсюда. Теперь же, когда настал этот момент, я колебалась. А если у меня ничего не выйдет? Что станется с нами, со мной, с Джулией и Антуанеттой? Иголкой швеи воевать с жестоким миром не так-то просто: маму это оружие не спасло. Спасет ли оно меня и моих сестер?

Я набралась храбрости и оглянулась. Возможно, впервые с тех пор, как я перешагнула порог кабинета аббатисы, она заметила оживший в моей душе страх.

– А что будет с Антуанеттой?

– Закончится ее срок пребывания здесь, и она тоже отправится в монастырь Святого Августина. – Аббатиса помолчала. – Помни о моем предостережении, Габриэль. В сердце простой девушки не должно быть места для бесплодных желаний. В жизни порой надо стремиться к чему-то совсем простому.

Я вышла, а она осталась сидеть за столом с письмом в руке от некой тетушки, которой я никогда в жизни не видела.