Читать книгу Жуть-2 - Кабир - Страница 2

В пятницу Витя Погодин опоздал на работу. Спал ужасно; до рассвета ворочался, думая о предстоящей поездке домой. Потом мучали кошмары – в них была чёрная обшарпанная дверь с дерматиновым покрытием, и под дерматином что-то шевелилось, будто там кишели опарыши или змеи.

У проходной караулил заместитель директора Щекачёв. Перебегал глазами с сотрудника на циферблат часов. Вытянутое толстогубое лицо, помесь лошади и поэта Пастернака, выражало крайнюю степень озабоченности.

– Беспокоюсь о вас, Виктор, – сказал он, перегородив Погодину путь, – Вы припозднились на двадцать минут, второй раз за неделю. Что-то не так дома? Здоровье как, сон?

Погодин изо всех сил старался не морщиться. Щекачёв в его дешёвом костюмчике с подкладками для ширины плеч и в белых, наверняка же до середины икр, носках, вызывал непреодолимую и щедрую ненависть.

– Извините, Альберт Михайлович, – выдавил Погодин, – впредь не повторится.

– Не извиняйтесь! Я-то понимаю, я на вашей стороне. Дело молодое. Сам в ваши годы…

Щекачёв был старше Погодина на пять лет, в сентябре отмечали его тридцатилетний юбилей, и ни у одного служащего не нашлось для Альберта Михайловича искренних добрых слов.

«В мои годы, – подумал Погодин хмуро, – Ты был убогой шестёркой на должности „подай-принеси“, и с тех пор мало что изменилось».

– Но босс, – завёл Щекачёв традиционную песню, – Ты его знаешь, застукает, всем влетит.

Собственные деспотические инновации он подписывал именем мягкотелого директора. И мстил за любой просчёт: злобно, как мстят только школьные изгои, отщепенцы, дорвавшиеся до маломальской власти. Бедный Ринат Фатичев, вполголоса подтрунивавший над Щекачёвым на корпоративе был уволен в течение месяца. Не помешало и то, что у Фатичева больной ребёнок, а с вакансиями нынче туго.

– Урод, – сказал Погодин, входя в кабинет. Коллегам не нужно было уточнять, кого он подразумевает. Классическую сценку «Щекачёв и его крепостные» они лицезрели из окна.

– Это цветочки, – вздохнула Божена Долгушева, красивая брюнетка с восточными глазами, – В понедельник он попросил меня остаться после шести и втирал про перспективность моего проекта и карьерный рост. И в декольте мне косил, брр.

Она поёжилась в своей меховой жилетке.

– Скоро директор в отпуск уйдёт, – вставил кто-то, – Стукачёв совсем озвереет. ИО, блин. УО!

Погодин сел за компьютер, поигрывая желваками.

– При Сталине ему б цены не было. Комсомольский активист. Костюм этот, где он его откопал? Ну да, мама купила, конечно. Мамочка от Альберта без ума. Как наш Альберт покакал сегодня? Жиденьким покакал, мама, комочками.

Он осёкся, увидев, что Божена больше не улыбается, а смотрит поверх его макушки. Повернулся. Щекачёв пасся у резервуара с водой. Физиономия бледная, лишь пурпурные пятна расплескались по щекам. Исподволь ухмыльнувшись, Щекачёв покинул кабинет. Божена сочувственно ойкнула.

– Чёрт, – простонал Погодин.

Он переехал в столицу из провинции. Молодой, не глупый, перспективный, с громадьём планов. Чуть поднажать, и можно забирать с собой сестру. Но прошло полтора года, и сестра поменяла двухкомнатную квартиру в центре захолустья на однокомнатную там же, и давно не тешила себя надеждами. В съёмной комнатушке вечерами телевизор объяснял про кризис, санкции и курс валют – ничего удивительного, что ему начали сниться кошмары. Но Погодин не отчаивался. Если вон даже Фатичев, чья пятилетняя дочь облысела от химиотерапии, не унывает – ему-то вовсе грешно.

В перерыве позвонил Юле.

– Ждём, – сказала сестра, – Пирог испеку, по маминому рецепту.

– Ну чего ты утруждаешь себя. Я бы здесь купил…

– По маминому рецепту в магазине не купишь. И новоселье всё-таки, надо отметить.

Она продиктовала адрес. На душе стало тоскливо. Это же окраина, он по ней пацаном гулял, среди каркасов недостроенных высоток.

Всплыл в памяти сон, чёрная дверь, её ткань вздымается и опадает, и из рыбьего глазка струится красное…

– До вечера, – попрощался он с Юлей. И поймал на себе взгляд Щекачёва.

«Я с тобой поквитаюсь, сосунок», – грозил заместитель директора безмолвно.

«Если меня выпрут, – кисло подумал Погодин, – Мне не куда будет возвращаться».

Рабочая неделя близилась к завершению, когда Альберт Михайлович вошёл в кабинет. Приторно улыбаясь, посматривая в мониторы.

– Умница, – похвалил Божену и задержал ладонь на её плече. Судя по скривившемуся рту, девушка боролась с желанием смахнуть руку Щекачёва, как смахивают таракана.

Добрался до Погодина. Угрюмая тень перечертила компьютер. Покашливание с нотками сомнения, приторный запах одеколона. Что-то из рекламы «наш парфюм придаст вам мужественность».

– Я боюсь, Виктор, вы напутали с графиками, – произнёс Щекачёв.

– Да нет же, всё верно.

– Увы, увы, – разочарованное цоканье языком, – Распечатайте для меня проект. Я переговорю с боссом, рассудим, как усовершенствовать вашу работу.

Голова Погодина поникла.

Уже в электричке он грохнул кулаком по сидению:

– Ублюдок!

Полегчало.

Малая родина приветствовала осенним дождём. Когда-то он излазил город вдоль и поперёк, от комбината к комбинату. Изучил каждый двор. В детстве воображал себя путешественником, в юности – этнографом, книгу мечтал издать, по городским легендам. Легенд хватало: о призраках микрорайона Речной-4, о демонах закупоренной шахты, о затопленном немецком танке на дне Тигриного озера.

Очередная запись в альбоме несбывшихся мечтаний.

Городские окраины почти не изменились. Груды щебня, ржавеющие на автостоянке машины. Мрачные типы с двухлитровыми баллонами крепкого пива. У магазина с ироничным названием «Центральный» старушка-божий одуванчик продаёт вещи для грудничков; на одёжке не отстиранные бурые кляксы.

Сестрина пятиэтажка.

Юля встретила в прихожей с сыном на руках. Погодин чмокнул сестру в щёку, малыша – в нежнейший пушок на темечке. Вручил подарки.

Юля обвела взором убранство квартиры.

– Так вот и живём, – сказала смущённо.

Продавленный двумя поколениями диван, кроватка, манежик, игрушки, телевизор, на кухне в углу – принтер и ноутбук. Когда Витю Погодина окончательно отторгнет столица, будет спать в ванне, как герой Евгения Леонова, постелив пальто. А летом – на балконе. Сказка!

– Скромно и со вкусом, – оценил Погодин, – Не хуже, чем в Европе.

– Пошли есть, врун, – ущипнула его сестра.

Он водрузил на обильно сервированный стол бутылки «Джека Дэниэлса» и красного марочного вина. Под горячую еду жаловался на вредное начальство. Сестра ни на что не жаловалась, всё в её жизни было хорошо. А что денег нет, и папаше на ребёнка плевать – бывает, справимся, образуется.

Племянник, демонстрируя новоприобретённые навыки, расхаживал по кухне, и цеплялся то за маму, то за дядю Витю. Виски согревало.

Курить сестра разрешила на балконе. Он вышел, шаркая тапочками, чиркнул зажигалкой.

– Ни фига себе, – прошептал сквозь стиснувшие сигарету губы.

В низине, за Юлиным жильём, темнело длинное деревянное здание. Оно зарылось в овраг, притрушенное листьями, невероятно старое. Два этажа, плоская, крытая жестью крыша. Слепые окна с зубастыми осколками стёкол. В последний его визит сюда в деревянном чудовище обитали люди, чахоточные завсегдатаи зон, промышляющие героином цыгане. Теперь и они бросили дом. Здание походило на гроб из затопленной подземными водами могилы. Гнилой гроб.

С чёрной дерматиновой дверью одной из квартир на втором этаже…

– Ну и сосед у тебя, – сказал Погодин. Юля непонимающе заморгала.

– Барак. Я считал, его снесли сто лет назад.

– Обещают! – фыркнула Юля, помешивая в кастрюле кашу для сына, —А он – хоть бы хны, стоит, где стоял. Бесплатный отель для бомжей, – она нахмурилась и добавила: – Но в нём и бомжи ночевать брезгуют.

– Или бояться Тролля, – улыбнулся Погодин, болтая в стакане алкоголь.

– Кого?

– А ты не слышала? Школьниками мы называли барак «домом Тролля». В честь маньяка, который в нём жил.

– Ну, спасибо, братик, – хмыкнула Юля, – Именно то, что мне хотелось узнать на новоселье.

– Так, когда это было! И ты же у меня смелая. Бесстрашная суперсестричка. Помнишь, как полезла меня из Тигриного озера вытаскивать?

– Спрашиваешь! Ты, дурачок, танк нырнул искать.

– А он есть, танк-то.

– Паша и тот с тебя смеётся. Дядя у нас с приветом, ага?

Через час, получив свою порцию поцелуев, племянник был торжественно переправлен в кровать. Юля убрала еду и устроилась напротив с бокалом вина.

– Ну, рассказывай про Тролля своего.

– Да что рассказывать, – пожал он плечами, ощутив вдруг холодок, – Орудовал здесь в лихие девяностые. Дрол у него фамилия была. Александр Дрол.

– Людоед! – щёлкнула Юля пальцами, – Я помню его фоторобот на столбах. Жуткий такой, он мне ночами снился. И мама запрещала со двора выходить.

– Его в девяносто пятом, вроде, арестовали. Он покончил с собой до суда.

– Слава Богу, – заключила Юля.

– Ага, – пробормотал Погодин, глядя в стакан, – Легенда была. Чтобы наказать кого-то, сильно наказать, нужно его фотографию оставить под квартирой Тролля.

– Наёмный убийца с того света? – без тени улыбки произнесла Юля, – И что, оставлял кто-то фотографии?

«Да», – выдохнул Погодин всеми своими порами.

– А мне почём знать? – сказал он вслух.

Они посидели ещё немного. Юля допила вино, зевнула:

– Ты меня прости, братик, пойду я спать. Умаялась за день.

– О чём речь! Отпускаю с миром.

– Так. Сейчас постелю матрас, одеяла. Интернет в твоём распоряжении, кури в форточку. Рада, что ты приехал.

Он смахнул невидимую слезу, а она показала ему язык.

Лампочка под потолком чужой кухни давала тусклый желтоватый свет. За окнами перекатывалась темнота и бряцала водосточная труба. Кран цедил в рукомойник настырное «кап-кап-кап».

«А я ведь почти стёр тебя из памяти, Коля», – обратился он к прошлому, как к мальчику-погодке с угреватыми щеками.

Нахохлился над ноутбуком. Отвлечься, расслабиться…

В ленте новостей котики, задницы и мемы. Кто у нас он-лайн? Чернявский, Самонин, Долгушева.

Он навёл курсор на аватарку Божены. Написать бы, да о чём? В офисе она дружелюбно, без флирта, общается с ним, но большего явно не позволит – птицы разного полёта. Статус «влюблена» – он живо представил стереотипного качка в голде. Или в столице уже не говорят «голда»?

Пролистал альбомы в поисках фаворита – «Турция 2014». Там внушительные прелести Божены норовят выпрыгнуть из умопомрачительного белого купальника, а на тридцать втором фото соски выпирают из-под материи

(из-под дерматина)

как

(черви или змеи)

напёрстки.

Он вытер внезапно увлажнившийся лоб.

– Чушь, – пробурчал, – Дядя с приветом.

Улыбнулся и выбрал альбом «Новый Год, корпоратив». Палец левой клавишей мышки выбивал азбуку Морзе. Задерживался на тех фотографиях, где была Божена. В синем платье с обнажённой спиной.

Грёзы о сотруднице обволокли, и морда Щекачёва воспринялась как трупик насекомого в изысканном деликатесе.

– Ах, ты чмо, – осклабился Погодин.

Щекачёв обычно мялся в стороне от веселья, напряжённый, высматривающий. Вот и здесь он был запечатлён в гордом одиночестве, затравленный и жалкий. Пустой стул сбоку – начальник отлучился. В руке бокал с минералкой. Альберт Михайлович, естественно, не пьёт спиртное.

И, к гадалке не ходи, прокручивает в вытянутом своём черепе фразу из тренинга для идиотов: «я самый красивый и успешный». Нет, «ты самый красивый и успешный», в третьем о себе лице, конечно.

Зубы Погодина клацнули о кромку стакана.

Он приоткрыл окно и закурил.

Барак, который не могли демонтировать, лежал в яме, в разрытой могиле. Пронизанный сквозняками, чёрный, страшный.

Да, страшный, особенно если вам двенадцать, и вы идёте по его ступеням, стараясь не касаться ни стен, ни перил, и дверь вырастает, дверь ждёт, и что-то ждёт за ней, всегда ждало. Притаилось, сгорбилось, когти царапают воздух нетерпеливо. В вашем дрожащем кулаке – подарок для Тролля, крошечный, с ноготь, гладкий на ощупь лоскут, кусочек школьной фотографии, ненавистное лицо, пиратская метка.

Коля Касьянов по прозвищу Касьян. Хуже него разве что Тролль, но троллей не бывает, а Коля бывает, с прыщавой рожей своей и гиеньим смехом.

Второгодка, он перешёл в Витин пятый класс, и школа превратилась в ад. От неуправляемого ученика страдали все, но Погодин был любимчиком Касьяна.

– Эй, Погода, что-то ты сегодня мокрая.

Подсечка, и он окунает Витю Погодина в лужу. И не просто окунает, а…

Во рту появился привкус грязной дождевой воды.

Про «дерьмовую погоду» лучше не вспоминать.

Два года унижений. А потом…

– Потом я убил его, – прошептал Погодин.

«Не ты, – воспротивился здравый смысл. – Касьянов лазил по стройке и упал на арматуру. Не думаешь же ты, что»…

Погодин резко захлопнул окно и прислушался стыдливо: не разбудил ли малыша? Но в квартире было тихо, лишь капал кран и ухало в трубах.

– И откуда кому знать, проживал ли там маньяк вообще? – задал Погодин скептический вопрос и вбил в «Гугле» фамилию Дрола.

Проживал – чёрный дом с плоской крышей был на первой же странице.

«Серийный убийца терроризирует город».

«В лесополосе обнаружена шестая жертва маньяка, семнадцатилетняя студентка кулинарного училища».

«Ритуальные убийства? Садист из лесопосадки вырезает на трупах сатанинские символы».

«Отсутствовала нога…. Удалены мягкие ткани»…

И развязка:

«В квартире при обыске найдены части тел, которые психопат употреблял в пищу».

Убийца пойман, им оказался безработный Александр Дрол, 1949 года рождения. Фотографии бритого под ноль мужика. Неряшливые, грубые черты. Широкая полоса рта, глубокие носогубные складки. Глаза навыкате, круглые, будто лишённые век.

«Покончил с собой в изоляторе, ногтями вскрыв аорту»…

В разделе видео – передача «Криминал» местного телеканала и двухминутный ролик «Следственный эксперимент».

Щелчок, и на экране зарябил чёрно-белый лес, мачты деревьев. Припорошенная снегом прогалина. Опера, упакованные как японские ниндзя, и понятые. Между ними, в лыжной шапке и бушлате, Дрол – он на голову выше милиционеров, настоящий великан. Странно удлинённые кисти схвачены наручниками.

– Ну и урод, – прокомментировал Погодин.

И волосы встали дыбом. Точно услышав что-то, Дрол посмотрел в камеру, прямо на Погодина посмотрел круглыми безумными бельмами.

– Я сделал это, – сказал он грудным голосом.

Погодин нервным рывком закрыл вкладку с видео. На мониторе вновь возникло фото Щекачёва. Ну, всяко приятнее, чем пялящийся в упор великан-каннибал.

Погодин раздражённо оттолкнул от себя мышку. В висках стучала кровь.

Да что со мной…

Слева монотонно зажужжало, и он подскочил от неожиданности.

Воззрился удивлённо на принтер. Серая коробка мигнула лампочками, погудела и выплюнула тёплый листок.

Распечатанная фотография Стукачёва. Карикатурного, идеально мерзкого Альберта Михайловича.

– Ничего сверхординарного, – сказал Погодин, – Нечаянно запустил принтер.

Дыхание спёрло, и кухня не на шутку расшумелась: буйным эхом в трубах, капаньем крана, урчанием холодильника и тиканьем часов. Захотелось глотнуть свежего воздуха, отфильтровать плохие мысли.

Он выбросил распечатку в мусорное ведро, помешкал, извлёк обратно. Сунул в карман куртки – избавлюсь от неё на улице. Зашнуровал ботинки в подъезде.

Почтовые ящики на первом этаже были загружены Иеговской макулатурой. Несколько брошюр осыпались, он прочитал на цветастой обложке: «Гнев приведёт к Сатане».

Как мило.

Ветер отрезвил, утихомирил разыгравшуюся фантазию.

Погодин пересёк детскую площадку и замер на краю оврага. Вниз убегали ступеньки, частично мощённые досками, частично вытоптанные в земле. Барак топорщился пристройками, обвисшими карнизами, ставнями и козырьками. Скрипел, и в скрипе его Погодину чудился вызов: а слабо в гости зайти, как тогда, в детстве?

Не слабо.

На секунду, и сразу назад. Маленькое ночное приключение.

Подумалось мельком, что и ухватись он за столб, ноги бы несли на скрипучий зов. Мимо изгороди, по заросшему сорняком пустырю, в тёмное чрево подъезда.

Запах гниющего дерева, слякоть, хлюпанье. Погодин нашёл в телефоне фонарик и высветил липкие стены. Что-то похожее на мокриц копошилось в зазорах. Пятерня нащупала карман, шелестящий листок.

Лестница застонала.

Сейчас фонарик уткнётся в чёрный дерматин, в пучащуюся ткань, словно с изнанки на неё напирают лицом, чудовищной личиной, и глазок становится глазом существа…

Но луч свободно провалился в черноту. Дверное полотно исчезло. За пустым проёмом вырисовывалось жилище Тролля.

Оправдываясь любопытством, он переступил порог. Ковырнул фонариком темноту. Замшелые стены, дряхлый настил.

«Какого чёрта я тут забыл?» – взъярился он на себя. Скомкал распечатку и швырнул через плечо. Двинулся к выходу.

Луч хлестнул по коморке в конце коридора. Озарил ржавое металлическое корыто и надтреснутое зеркало. Погодин оцепенел.

Стены ванной были практически не видны за слоем фотографий. Их носили сюда годами: большинство портретов выцвели до рыжих абстракций. Десятки, сотни лиц, мужчин и женщин, школьников и даже годовалых детей. Тех, кому завидовали, желали горя, кого ненавидели настолько, чтобы явиться в логово Тролля и пришпилить к коллажу их снимки. Стена ярости, вот что это было.

Давясь кислой слюной, Погодин вышел из коморки.

«Достаточно исследований», – подумал он, шагая к подъезду.

В дальнем углу захихикало.

Фонарик впился в источник звука. Тьма пожрала свет. Кокон мрака в углу снова хихикнул: так хихикает заклятый школьный враг. Или двенадцатилетний мальчишка, которого обрекли на смерть, отдали в лапы Тролля.

Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.

– Братик?

– Юлька!

Он обнял сестру.

– Как ты здесь очутилась?

– Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идёшь к бараку. Как лунатик… Я звала тебя с улицы…

– Я не слышал, – он поцеловал её в висок, – Зачем ты шла за мной, глупая?

– Я подумала…. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.

– Да, – сказал он, – Да, так и есть.

До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о чёрном доме, нет.

Гуляли по парку днём и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.

Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.

Загремела электричка…. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в коморке заброшенного барака.

Всё воскресение он провёл на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.

Остроты героев перемежались закадровым смехом.

Хихиканьем гиены.

Погодин уронил журнал.

Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха, впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагичной случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.

– Привет, Погода, – булькая гноем на букве «п», произнёс Касьян, – Он сделает это.

Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.

В кресле, едва вмещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишённого буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.

В руках Дрол держал голенького ребёнка. Ребёнок хныкал и вырвался. Жёлтые ногти Дрола скользили по нежной коже.

Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.

Закричал истошно.

Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть и запихнул в неё голову мальчика.

Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И ещё полчаса лежал, уставившись в окно.

По пути на работу он пытался дозвониться сестре – тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.

Абонент вне зоны.

Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?

– Понедельник – день тяжёлый? – спросила Божена, – Вить, ты в норме?

Он подёргал себя за воротник.

– Плохо спал…

– Виктор!

Подобострастная ухмылка Щекачёва не предвещала ничего доброго. Только этого не доставало с утра.

– Мы говорили о вас с боссом на летучке. Про ваш проект. У босса имеются кое-какие сомнения, я убеждал его, что вы ценный сотрудник и…

– Давайте быстрее? – перебил Погодин.

Лицо Альберта Михайловича осунулось.

– Что вы позволяете себе?

Шум в коридоре отвлёк внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.

– Ренат? – Божена приподнялась со стула.

Фатичев выглядел кошмарно: растрёпанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачёве и сверкнули. Одновременно чёрная сталь заблестела в его руке.

Старомодный, с тонким дулом пистолет.

«Игрушечный, наверное, – подумал Погодин отрешённо, – С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».

Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.

– К стене, – велел Фатичев устало.

– Что вы себе позволяете? – переадресовал Щекачёв свой недавний вопрос.

– Иди к стене! – рявкнул Фатичев.

Трясущийся Щекачёв повиновался.

Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.

– Два часа назад умерла моя дочь, – доверительно сказал Фатичев заместителю.

– О, – протянул Альберт Михайлович, – Мне так…

Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачёву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчинённого.

Божена пронзительно завизжала.

Фатичев бегло перекрестился, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.

Погодин смутно помнил, как выносили трупы, что говорил назойливому и хамоватому следователю. Домой попал в полдень и тут же включил компьютер.

Перед внутренним взором – разводы крови на офисной стене, вспышка огня во рту Рената, падающая без сознания Долгушева.

Настрочил сообщение сестре: «переживаю, позвони немедленно».

Зашёл на страницу Божены, в новогодний альбом. Выбрал фотографию с Щекачёвым, ту самую.

– Ну, разумеется, – прошептал, – Вот же ты.

Курсор потрогал силуэт ныне остывающего в морге замдиректора. Порхнул к окну на заднем фоне. В стекле отражался фотограф. Фатичев.

Двоих. Он отдал Троллю двоих.

Погодин зажмурился.

Позвонил телефон. Незнакомый номер.

– Братик?

С души будто схлынула мазутная тьма.

– С тобой всё хорошо, Юль?

– Да. Всё по-старому.

– А Паша?

– Ест яблоки. Точнее, надкусывает.

Погодин вознёс небесам молитву.

– Я звонил, но…

– Да, – вздохнула Юля, – Я такая раздолба. Потеряла свою мобилку.

– Да ей же сто лет в обед! – хохотнул счастливый Погодин, – Копейки стоит.

– Мобилка – ерунда. Там была куча фотографий. Моих, твоих, Пашкиных…

Сердце Погодина ёкнуло. Пальцы стиснули подлокотник кресла, чтобы тело не кувыркнулось куда-то вверх, в потолок.

– К-когда ты её потеряла?

– В пятницу, я думаю. Её не было, когда мы гуляли в парке, но я надеялась, что забыла дома и…

Он сбил звонок. Телефон спикировал на ковёр. Погодин качнулся из стороны в сторону. И засмеялся дребезжащим механическим смехом.

В голову пришла показавшаяся забавной мысль: даже если Тролль не умеет пользоваться сотовым, Щекачёв, этот дохлый лизоблюд, охотно ему подсобит.