Читать книгу Буриданы. Незнакомка - Калле Каспер - Страница 3

Цезаря возвращение Эрвина как будто совсем не удивило, пес принял это по-философски, как и все, разве кроме птиц-вредителей, отпугивать которых являлось его миссией. Животные счастливее нас, подумал Эрвин, ибо они не сомневаются, а делают то, что требует от них природа, зато человек все выбирает, выбирает, наконец решает, а потом жалеет.

Он не стал тратить время на то, чтобы сходить в комнату, здесь же, во дворе развязал рюкзак, вытащил из вороха сорочек, белья и галстуков плавки, подхватил с проволоки полотенце, и, опираясь на палку, поспешил так быстро, как позволял протез, в сторону калитки.

Всю дорогу до пляжа он преодолел в максимальном для себя темпе. Он знал, что нельзя торопиться, можно споткнуться и упасть, но не смог себя обуздать, так его тянуло к Незнакомке. Он всегда мечтал встретить женщину, которая поняла бы его с полуслова, у которой были бы те же интересы, что и у него, схожие идеалы, близкий взгляд на мир… Была ли Незнакомка такой? Эрвин не знал этого, но он увидел ее сдержанные движения, услышал ее ровный, спокойный голос, все это намекало на тонкую личность, но только намекало, соответствовало ли это истине, предстояло еще узнать, и Эрвин очень боялся разочароваться.

Вступив на железнодорожное полотно, он оглянулся, но Незнакомки не увидел. Правда, кипарисы заслоняли пляж, к тому же, она могла уплыть так далеко, что стала недосягаемой взору. Море блистало в лучах солнца словно серебряное блюдо – различить на нем чью-то голову было трудно, и все же Эрвин чувствовал, что его охватывает тревога: а что, если отпуск Незнакомки закончился именно вчера и она уехала ночным поездом, в любую точку этой необъятной страны, которая называлась Советским Союзом?

Он осторожно спустился с железнодорожного полотна, сделал еще несколько шагов, и весь пляж предстал перед ним как на ладони.

Однако он был пуст.

Проковыляв ближе к берегу, Эрвин сел на слегка согревшиеся камни и почувствовал вдруг огромную печаль. Точно так исчезли они все, все женщины, с кем случай или судьба его сводили – исчезли, испарились, как исчезает и испаряется жизнь. Гордая Барбара, не считавшая его в достаточной степени немцем, Рут, имевшая право гулять с кем угодно, но обязанная выйти замуж только за еврея, Матильда, перед умирающим мужем которой ему было так стыдно, Эрна… Где они сейчас? Барбара репатриировала в 1939-м, Матильда с сыном сбежали в 1944-м, как и Эрна… Осталась только Рут, успевшая эвакуироваться в начале войны, в отличие от других Шапиро; Арнольд потом говорил, что встретил ее в Москве, но что с ней стало, Эрвин не знал. Были они все для него еще живыми людьми, или только привидениями? Превратится ли в привидение и Незнакомка?

Потом он вспомнил про Тамару. Да, относительно Тамары сомневаться не приходилось, это была женщина из плоти и крови, по нервным клеткам Эрвина и сейчас пробежала острая боль, стоило ему о ней подумать. Герман оказался прав, мезальянс для брака – дело гибельное, а у них с Тамарой мезальянс оказался даже двойным, она не подходила ему по интересам и установкам, а он ей – по возрасту и мужской силе. Брак с Тамарой был ошибкой, огромной ошибкой, и винить в этом он мог только себя. Смягчающие обстоятельства? Как он, вернувшись из лагеря, огляделся и почувствовал, что хочет жить и любить, любить кого угодно, главное – любить? Оправдания всегда можно найти, а настоящая причина состояла в другом – ему не хватило терпения дождаться ту единственную, близкую, свою, которую жизнь для каждого готовит…

Была ли Незнакомка той единственной, близкой, своей? Эрвин не знал о ней ничего, ни ее профессии, ни того, замужем ли она, ни даже имени. Он догадывался только об одном – Незнакомка несчастна и она несет в себе некую тайну.

Он огляделся – пляж по-прежнему пустовал. Раздевшись, он развязал ремни протеза и освободил культю.

Незнакомка так и не появилась, Эрвин плавал, пока не почувствовал, что проголодался, проковылял обратно в дом Контры, приготовил роскошный завтрак из яичницы и докторской колбасы и открыл новую банку варенья. Конечно, все это было чужим, но он не собирался оставаться в долгу, его портмоне было набито купюрами от Люсьена Рюбампре и Родиона Раскольникова, месяца на два точно хватит, а если жить экономно, то и на полгода. Чайник в хозяйстве отсутствовал, пришлось воспользоваться кастрюлей, но кофе тем не менее получился такой, какой любил еще папа – крепкий, горячий и сладкий. Накрыв себе стол в саду, Эрвин не забыл и Цезаря, которому достался ломтик колбасы.

Когда тарелка с надписью «Интурист» опустела, а из бутылки с кефиром не удалось вытрясти больше ни капельки, Эрвин перелил кофе из кастрюли в потрескавшуюся чашку и открыл газету, забытую Контрой на столе.

На первой странице он обнаружил речь Хрущева на ассамблее ООН. В смысле мировой политики, это был важный текст, и Эрвин внимательно его прочитал. Хрущев решил выступить в роли Кассандры, он предвещал международному империализму скорую гибель. С аргументами у него был полный порядок: африканские страны одна за другой, завоевывали независимость – но осчастливит ли их обретенная свобода, подумал Эрвин? Каждый народ живет в своем времени, и негры не явились исключением, более того, для них время остановилось где-то в темноте веков; таким образом, пришлось констатировать, что если бы их не колонизировали, то они до сих пор строили бы хижины из соломы, рубили) деревья каменным топором, трудились на поле мотыгой (если бы вообще трудились), а в праздную минуту били бы в там-там, как, впрочем, и сейчас. Именно подлые колонизаторы сунули обитателям черного континента в руки модные орудия труда и, к несчастью, не только труда. Оралом негры так и не научились как следует пользоваться, зато мечом, то есть, автоматом Калашникова, вполне, откуда иначе победа в борьбе за независимость. Было красиво и романтично думать полагать, что сейчас, после освобождения, творческие силы раскрепостятся, и порабощенные быстро догонят в развитии поработителей – как Хрущев в одном из недавних речей обещал догнать и перегнать Америку –, однако, рассуждая здраво, Африку поджидал, наоборот, регресс, возвращение в состояние, из которого ее в свое время вытащили. Сможет ли бескорыстная помощь СССР притормозить этот процесс? Возможно чуть-чуть, но это означало, что великие планы Хрущева снабдить за пять лет каждого советского гражданина холодильником, стиральной машиной и телевизором будут похоронены в песках Сахары.

И вообще, даже теоретически, можно ли народы, живущие в прошлом, перенести в современный мир? Только воспитание, многолетнее, если не многовековое воспитание способно с этим справиться, но откуда взять столько времени и столько воспитателей? И хотели ли родившиеся в каменном веке или в средневековье оттуда выбраться? Эрвину это напомнило его брак – разве и он не пытался заставить Тамару полюбить литературу и оперу, и что из этого вышло? Довольно скоро он убедился, что интерес жены к его пристрастиям поддельный, что она предпочитает новое платье, рюмку ликера и болтовню с подругами. Наверно, с африканскими народами дело обстояло примерно так же, они с удовольствием принимали всякую помощь, особенно, что касалось вооружений, но образ жизни менять не желали, им и так было недурно.

Да и имели ли европейцы моральное право кого-то учить? Разве две подряд мировые войны не свидетельствовали, что дикость продолжает существовать внутри любого, на взгляд самого цивилизованного народа? Опять-таки, было красиво и романтично полагать, что простолюдины, освободившись от императоров, королей и царей, создадут новое, прекрасное общество, однако практика доказывала обратное.

От таких мыслей Эрвин совсем помрачнел, в какую-то секунду он не видел никакой перспективы, ни для себя, ни для мира, и поэтому весьма обрадовался, услышав вдруг за спиной энергичный мужской голос:

– Ах значит вы не уехали?

Обернувшись, Эрвин увидел, что со стороны соседнего дома над забором появилась чья-то голова.

– Нет, еще не уехал, – подтвердил он догадку соседа.

– Меня попросили кормить пса. Теперь вы с этим справитесь сами?

– Да, беспокоиться по поводу пса вам действительно не стоит, – заверил Эрвин и указал в сторону Цезаря, сосредоточенно следившего за жужжащими над мордой мухами. – Только что по-братски разделили кусок колбасы.

По-братски, словно СССР и Конго, хотел он добавить, но в последнюю секунду спохватился – политические ассоциации в стране, хозяин которой только что бранился в Нью-Йорке, не приветствовались.

Вместо этого словно само собой с уст сорвался вопрос:

– А вы не знаете, где живет эта дачница, которая каждый день проходит мимо?

– Дачница?

– Ну да, знаете, с такой темной пышной шевелюрой. Хотел ее поблагодарить, во время шторма она помогла мне выбраться из волн.

– С шевелюрой?

Слово явно не входило в лексикон соседа.

– Да, с черными волосами.

– Да это же племянница Багдасаровых! Их дом выше, номер девятнадцать.

– Вдруг вы даже знаете, как ее зовут?

– Как зовут? Вроде слышал. У Чехова, по-моему, есть такой рассказ. Кто-то висит у кого-то на шее.

– Возможно, Анна?

– Именно, Анна! Правда, кажется, это был не человек, а орден.

– Ну да, кому же надо жену на шею вешать, – засмеялся Эрвин.

Сосед не сразу понял шутку, а когда понял, смеялся долго и со вкусом. Затем он пропал – наверно, отправился кормить свиней, ибо скоро с той стороны раздался радостный хрюк.

– Анна, – повторил Эрвин про себя, – Анна.

Падчерица Германа, единственная, оставшаяся на родине, носила такое же имя, и он посчитал это хорошей приметой.