Читать книгу ЧерноLove (сборник) - Камиль Нурахметов - Страница 3

Ульрих Ван дер Бюве сидел за массивным столом и курил толстенную кубинскую сигару «Коиба Соломон» класса «Джульетта», с обязательным вкусом небес. Он смотрел на чернильный египетский прибор с таинственными и нечитаемыми глазами Осириса и думал о единственном своем наследнике, племяннике Нильсе. Глава ювелирного и часового клана так делал всегда, замерев с сигарой в руке и погружаясь в размышления о жизни и правильно воспитанных людях, решающих в жизни семьи все насущные вопросы. Наконец, придя к согласию в собственной голове, он нажал на кнопку и вызвал секретаря по особым поручениям Алана Ги.

– Алан! Моего племянника срочно привези ко мне из Роттердама прямо сюда в кабинет! – гордо произнес Гер Ван дер Бюве и поправил бриллиантовую запонку на белоснежном рукаве.

– Уже исполняю! – прозвучал обычный ответ всегда сосредоточенного и дисциплинированного немца Ги с безукоризненным военным прошлым в Абвере.

Прошло шесть часов…

– Нильс! – воскликнул седой старик с сигарой во рту, едва улыбнувшись. – Добро пожаловать к дяде в кабинет! Как ты вырос, малыш! Хотя нет – уже не малыш, уже мэн, настоящий плейбой и, возможно, стрелок! Присаживайся и не говори ни слова! Многословие меня раздражает всю жизнь, меня не раздражают только настоящие поступки сильных и умных людей! Вот, где банк золотых слитков, вот, где кимберлитовые трубы, а слова – это пепел, это гадкий пепел с предсказуемыми последствиями!

Племянник владельца знаменитого ювелирного дома тихо сел напротив и принял позу покорности, воткнув ладони обеих рук между сведенными коленями и устремив виноватый взор на свои туфли из кожи когда-то не родившегося теленка. Он молчал, как и требовал старик, и меланхолично всматривался в узоры старинного персидского ковра, а также на вышитую там древнюю картинку, где кто-то отсекал кому-то голову большой кривой саблей.

– Итак, похотливый ты скунс! – сказал старик, изменившись в лице. – Мои люди из Нидерландов доложили мне, что ты страстно влюблен в одну молодую особу, которая выписала тебе ночной допуск к ее телу. Не спорю, я просмотрел ее фотографии и могу понять твои игры со спермой, колокольную похоть между ногами и лазерные полеты молодых гормонов. Если бы я был моложе, я бы и сам окунулся в корыто разврата с такой сочной ланью, у нее все на месте, карамба! Мой «корасон» эти нагрузки выдержал бы. Твой мозг переехал к тебе в штаны и жжет тебя между ног, как кубозойская медуза ируканджи на пляжах Байрон-Бей! Как ты знаешь, времени у меня всегда мало, поэтому в твоей страстной любви я вообще копаться не собираюсь, я тебе не экскаватор. Законы семьи превыше всего, они незыблемы и непоколебимы, это закон и это монолит! Делай выбор, прямо сейчас. Или ты продолжаешь нырять в свою страстную любовь и остаешься с носом, без ювелирного Дома Ван дер Бюве на всю свою жизнь, или завтра улетаешь на наши копи на Мадагаскар, на три года, заместителем управляющего, а не управляющим, и ищешь большие алмазы! Эта командировка тебе пойдет на пользу. Проветришь мозг, обнажишь бицепс, а заодно дезинфицируешь залетные мысли. Кстати, там ты можешь выбрать любую «шоколадку» и удовлетворять свой огонь между ног хоть пять раз в день, или даже шесть, истощая свой организм к чертовой матери. У тебя двадцать секунд, мой малыш!

Старый Ульрих взял в руку большие песочные часы с пометкой «20 s» и поменял полюса, глядя на молодого родственника в упор. Он всегда любил это делать, поглядывая на быстрый бег чертовых песчинок вниз. Ах, как бы хотелось ему иметь песочные часы, чтобы песчинки убегали вверх! Эти часы повлияли на многие судьбы, разрывая временные отрезки обыкновенным не пляжным песком!

Следующим утром Нильс Ван дер Бюве, тихо обливаясь слезами, сидел в красивом частном самолете, летящем в Антананариву. Его последняя ночь с милой Анжеликой разорвала ему сердце. Он не забудет ее никогда, он не… По злой иронии человеческой судьбы и обыкновенным законам природы Мадагаскара, в окрестностях одной из алмазных шахт его семьи летали миллионы малярийных комаров. Жить Нильсу оставалось восемнадцать дней, три часа и двадцать шесть минут! Слова заботы и любви его дядюшки оказались гадким пеплом с последствиями! Любовь не только бывает прекрасной, она многогранна и удивительна, и черные цвета ей не чужды.

(«Казино чужой воли», 1983 г.)

В уютном западном купе спалось замечательно, под монотонную колыбель рельсовой музыки. Глубокий сон обнимал его голову, перебирая седые волосы, выкуриваю всю реальность и, наполняя мозг сновидениями из далеких заоблачных миров, куда ключи не подобрать в реальном мире. Он сидел в кресле в огромном ресторане, где ветер, заходивший в зал, нежно притрагивался к белоснежным скатертям, проверяя качество хлопка, играясь с кистями и бисером, вшитым в каталонское полотно ручной работы. В его правой руке была большая серебряная вилка только с двумя шипами и с чеканным профилем сердитого короля в буклях, а в левой руке был японский нож-гинсу, с удивительной заточкой и маленькой, удивительной ниточкой линии хамон на самой стали. Не нож, а какой-то древний вакидзаси угрожающего вида. Ручка его была инкрустирована головой журавля, чей клюв плавно переходил в овальную цубу, а затем и в само лезвие. Это был футуристический намек, что лезвие – это продолжение носа очень опасного журавля, умеющего больно клевать. На груди Вадима был любимый кухонный фартук с улыбающимся лицом Наполеона в солнцезащитных очках и с надписью на французском языке «У каждого был свой Аустерлиц, у каждого будет свой Ватерлоо!». Перед ним на фарфоровом блюде больших размеров лежала аппетитная задняя нога не то кабана, не то барана, не то оленя. Нога была с пылу с жару и еще шипела сочными масляными пузырьками с приятным запахом отборных трав и орехов. Подгоревшие ленточки лука шипели на мясе и слегка шевелились, отдавая луковый аромат, перемешанный с запахом жареной плоти. Рядом с блюдом стоял кувшин с рисунком аллигатора, из пасти которого выглядывали ноги человека. Официант, с лицом шута, нервно улыбался и дергал правым ухом, заметно наклоняясь в раболепии и желая услужить во что бы то ни стало.

– Это свинина?

– Так точно-с, кабанчик! – выстрелил официант, нагнувшись еще ниже с полотенцем наперевес и бегая глазами, как прирожденный вор, лгун и подлец.

– А вообще – похоже на баранью ногу! – заметил Вадим.

– Так точно-с, баранчик! – снова ответил официант и улыбнулся, дернув ухом и отогнав зеленую муху.

– Так это кабан или баран? – с азартом спросил Вадим, воткнув гинсу в плоть вкусной ноги.

– Дык, это… кабанчик, это и баранчик, как вам захочется! – изворачивался официант, глупо улыбаясь и нервно подергивая ушами.

– А я, может быть, хочу, чтобы это был изюбрь! – направленно издеваясь, парировал Вадим, заглядывая в вонючие глаза лживого халдея.

– Так точно-с, изюбрик, свежий, только с выстрела принесли, прямиком в лоб пулька вошла! Изюбрь венгерских лесов, там и хлопнутый.

– А в кувшине что? – вздохнул равнодушно Вадим и поправил манжет на рукаве.

– Дык, вино, редкое, вкусное, из лозы солнечной, виноградной, из лозы, выращенной на левом берегу чилийской долины Смертельного Изобилия. Ваша жена привезла, велела вам налить под мяско!

– Долины Смертельного Изобилия? Жена, говоришь? Ну хватит шнуровать мне на ухо, сам попробую и скажу, что за вино такое! – Вадим взял тяжелый кувшин и, повернув его ко рту, подставил губы. Кувшин был пуст. Механически облизнув сухие губы, Вадим сглотнул пустоту и проснулся от разочарования. Сон быстро распался на туманные куски…

Городской центральный вокзал был большим и чистым. По чьей-то умной воле, на тротуарах не было плевков и стояли чистые урны с пакетами. Народ венгерского государства почему-то руководствовался странной для многих людей наплевательской идеей о том, что на асфальт плевать нельзя! То здесь, то там мелькали улыбчивые лица с глазами узкими или обычными. Китайские, японские и корейские туристы дружными толпами сновали вокруг, иногда пощелкивая своими фотоаппаратами, продукцией их же мозгов и их же заводов. Их много, они приветливые, трудолюбивые и воспитанные люди, совсем из других миров на нашей земле! Дисциплинированные немецкие дети самостоятельно дожидались родителей с собаками на поводке, угощая четвероногих охранников мороженым в жаркий летний день. Голос диктора звучал на весь вокзал четко и не раздражал привычными гнусавыми звуками. Смысл каждого слова можно было разобрать. Объявления дублировались на английском и немецком языках, с уважением к другим языковым группам. Мусорщики в зеленых комбинезонах подбирали мусор в мешочки, не мешая огромным толпам быстро перемещаться по перронам в поисках своего вагона. Вокзал Будапешта жил ускоренной жизнью, давая укрытие людям и вездесущим голубям под своей высокой куполообразной крышей. Менялы, с лицами арабов, украшенных пятидневной щетиной, обменивали деньги разных стран, уважительно кивая головами и бросая в воздух резкие слова одобрения и надежности. Выглаженные полицейские в солнцезащитных очках, суетливые цыганские румыны с выкриками на их собственном языке, изобилие больших часов с обычными циферблатами, фрески на стенах, чистые полы и улыбки банановых и газетных продавцов, – это был калейдоскоп, который Вадим увидел сразу, впитывая уклад чужой жизни, сквозь глаза, мысли и запахи. Он ступил на перрон, поблагодарив проводника за чай и теплый вагон, повернул голову к выходу с вокзала и поймал себя на мысли, что командировка пролетит быстро, потому что все на свете умеет начинаться и обязательно быстро заканчиваться!

Солнце сияло на всю площадь, обливая лучами памятник местным героям далеких лет. В каждой столице мира и не только можно встретить памятники павшим борцам за свободу, но нельзя увидеть памятники борцам за рабство или не павшим борцам за свободу! Это же мягкая схема! Выбор очевиден! Умеют ориентироваться, когда слышат память зла. Те, у кого, по их мнению, нет свободы, боролись с теми, у кого она была? Тогда сама свобода – это химера или переходной вымпел от одного убеждения к другому? А затем любая свобода трансформируется в привычку и желание поработить новых людей, однажды от кого-то узнавших, что они слепы и несвободны! Круг замкнулся! Черт! Ни на одном таком памятнике не нацарапано даже гвоздем «Кто родился со свободной душой, тому необязательно забирать свободу у других душ!». Это люди, их эмоции, их образ мысли, их отношение к собственным формулировкам. Солнце лилось на памятник из сияющего ковша, как на чей-то рукотворный камень, чтобы поддать еще больше жару в нарисованный, новенький день. Вадим поменял свое привычное место в пространстве, а это всегда перемены, это не просто перемены, это непредсказуемость и еще черт-те что, чего никто не знает. Доподлинно известно, что, выйдя из ближнего круга «дом – работа – ближайший магазин – пикник – улица – машина – офис», все без исключения попадают на новую линию своей судьбы, где остается только принимать и быстро учиться или не принимать и обязательно оставаться в обозначенных дураках. Если кто-то, садясь в поезд или пароход, самолет или автобус, думает, что все будет как всегда, он уже наживка, он кукольная перчатка в просторном театре. Будет ли это гордая опера, глупейший водевиль, шедевр со светом в туннеле или проезжающий мимо крикливый балаган, решать не актерам!

Командировка в Венгрию была спланирована им давно и шлифовалась в мыслях как редкий и собственный архитектурный проект. Хотя профиль его работы не подразумевал поездки в Европу, а был туго затянут на исполнение узконаправленных заданий и поручений начальства на ограниченной территории. Вадим был не эйфорийный, немногословный, уравновешенный и молчаливый. Он был человеком сдержанным и редко высказывал свое мнение вслух. Конечно же, широкое мнение у него было, но про себя – так удобней, так непонятней, так спокойней. Когда на совещаниях совершенные бездарности менторским тоном создателей «черных радуг» и «черных квадратов» предлагали запустить очередной неотесанный рекламный бред, он молчал и внутренне улыбался от осознания своей правоты, которая никому не нужна. Очередной номер журнала «П» обсуждался не бурно, все соглашались с довольным начальством, от которого пахло дорогими мехами и зависел завтрашний день, сытость, уверенность в себе через час, достаток и словосочетание «я на хорошем счету». Вадим тоже был «на хорошем счету», только никто не знал, какой это счет 5:0 или 1:1, и в чью пользу. Языком, загрязненным изуродованным английскими словами, молодой, «креативный», самовлюбленный хлыщ вещал начальству свою очередную идею зеленой горошины, раздувая ее значимость до размеров коллекционного арбуза. Вадим молчал, как всегда, несмотря на то, что еще 2 года назад, не зная досконально цеховую работу создания очередного номера журнала «П», он расписал на бумаге восемь изменений в обыкновенной повторяющейся и приевшейся обложке журнала и еще восемнадцать новшеств, которые вытянули бы воображение многих женщин на уровень истерики любопытства – «Срочно хочу этот журнал! Немедленно! Дайте, а то умру!» Редакция за все время своего существования так и не вывела истинный образ женщины, которая будет ждать новый выпуск с нетерпением, чтобы дочитать недосказанное и увидеть продолжение… Но! Всегда есть нужное и совсем не проклятое «но», которое закрывает дорогу, как немецкий пограничный шлагбаум, либо сохраняет постоянное состояние быть в тени. Как знать, что лучше? Не добравшись до начальства из-за многих, искусственно созданных шлагбаумов, он стал накапливать идеи в телефон, просто так, чтобы были, чтобы знать, что он умней «мутных балагуров и псевдосоздателей», которые бреют волосы на груди, курят что-то растительное и растят не детей, а женоподобные булки на боках… Вадим плавал в рифе редакции, осознавая, замечая, анализируя и делая выводы, рождая идею за идеей и вбивая мысли клавишами в телефонную память. Ярким примером был очередной номер журнала, где в одной из статей, претендующих на самообразование избалованных девиц, было написано, что «… император Луций Домиций Агенобарб, известный под другим историческим именем – Нерон, покончил собой…». И хотя это было фантастически давно и совсем уже неактуально, все же это была историческая неточность, незнание личности рыжего пятикратного консула и его жизни, а самое главное – автор статьи, ушедшей в печать, никогда не держал книгу, известную всему читающему миру, Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей», где весьма подробно рассказано о рыжебородом, его театральной деятельности, его параноидальной жизни, безумии вседозволенности, о верном Епафродите, который, в конце концов, вонзил ему меч в горло! Вадим молчал, улыбаясь внутри и осознавая приятное тепло удовлетворения своей правоты на фоне очищенной и голой лжи. Но это были настоящие мелочи по сравнению… А впрочем, в комнате обсуждений редакции было сразу видно, у кого и как наполнен чувствительный аппарат интуиции и логики. Большинство высказываний ярко рисовали внутренний мир, пробелы в образовании, воспитании и вообще, речь – это не только зеркало души, но и паспорт на пограничном контроле, из которого многое становится понятным о говорящем. «Скажите что-нибудь, я на вас посмотрю!» – была любимая фраза Сократа. Именно – «посмотрю»! Концепция подачи материала, в первую очередь, должна заинтересовать читающего, разбавляя журнальную ловушку блеском бриллиантов, рубинов, изумрудов и всяких подземных сокровищ, на которые быстро клюют женщины, как марлин на голубую бахрому ложного кальмара. Клюют и платят, за картинки, за уйму убитого времени, за то, чтобы знать новый уровень информационных потоков, не имеющих никакого отношения к самообразованию и самой литературе! Вадим понимал, что журнал шел в мир очередным штампованным выпуском с повтором некоторых чужих, удачных, зарубежных фотографий, чтобы быть, чтобы притягивать деньги, чтобы видели на полках дорогих гостиниц и сувенирных магазинов, чтобы… Он помалкивал, со всем соглашаясь, на что были умные причины, созданные им самим, а не волей кукольника. Он был правильно загримирован и помалкивал, вглядываясь в глаза главного редактора как в прочитанную позавчерашнюю газету в золотой оправе, где фигурируют такие совсем неуместные слова, как «украшательство» для акцентирования псевдопомпезности текста! Украшательство – какое-то даже обидное словечко, оттеняющее смысл исключительности содержания!!! «Украшательство – совершенно неуместное словцо в тексте. Уровень, на который замахнулись, уже рухнул!» – думал Вадим и наблюдал дальше. Бриллиантовый и часовой блеск подавался в журнале с простецкими фразами, это было смешно и совсем не играло на очарование читающих и на тех, кто истинно знал настоящую цену русскому слогу. А ведь есть огромная армия людей, кто не только смотрит на ягодный блеск кимберлитовых труб, но и видит слово под картинками – как продолжение шепота роскоши. Он молчал, глядя на фотографии нигде не учившихся прохвостов, умеющих много болтать, а не делать гениальные снимки. Вадим молчал, время революций его не прельщало, поток его сознания был выше, чем бурный ветер непредсказуемых перемен от переделанного на русский манер обыкновенного английского слова create и имеющего русские, более богатые эквиваленты – «творить», «создавать», «созидать», «делать», «возводить», «вызывать», «производить», «волноваться», «суетиться». О великий русский язык! Пора тебе в прачечную или в русскую баню, смывать иностранную грязь, сажу и напыщенные сквозняки! За волшебным чужеродным «криэйтом» прятались самые обыкновенные создатели не блестящих мнений без чистых носовых платков в карманах. Словом, журнал выходил и ярко рассказывал о тех, кто его сделал, и о том, что у них в голове. Журнал был очередным бутербродом для закрытого клуба сидящих за столом с гарнитурными вилками и ножами, бутербродом с маслом и красно-черными рыбными шариками! Это был мир, диктующий особое мнение о дисперсии света, для тех, кто влюблен в свой толстенький кошелек. Работа! Его работа, для него самого была смешна. Попасть в этот закрытый клуб редакции создателей было совсем не просто. Это все устроила его жена, это все она, которую он называл «электростанцией для других», не терпящая чужих мнений, металлическая, ядовитая, агрессивная, никогда не бывавшая в Англии и восхищающаяся своей футуристической тезкой с копной мягко-рыжих волос и точеным носом. Она обожала баронессу Маргарет Хильду Тэтчер, урожденную Робертс, ее взгляды на дополнительные налоги в Великобритании и ее браслеты на ухоженных руках. Слава Богу, у нее, все-таки был единственный авторитет в лице давно умершего Премьер-министра Великобритании. Вадим был искренне рад и этому, потому что он не раз имел дело с женщинами, для которых авторитетом были шубы, танцпол с алкоголем, машины чужих государств и отсутствие запаха пирогов на кухне! На его кухне запаха женских пирогов тоже не существовало, но был запах пирогов мужских. Два раза в месяц он надевал любимый фартук с фотографией Наполеона в очках «Полароид», розовый платок на голову, с надписью «Только порядок» на немецком языке, и шаманил над тестом, всегда делая три начинки. Свою любимую – с картошкой и луком, для жены – мясную, и наконец, с рисом и яйцом – в память о вкусном детстве с крутой бабушкой, которая рассказывала невероятные истории белорусских партизан. Глядя на бабушкину любимую начинку, он понимал, что вложено ребенку в детстве, то и останется лазерной полосой на всю жизнь. А не вложено – не удивляйтесь, ноги ребенка вырастут и растопчут и вас, и ваши клумбы! Его бабушка включила ему небесный свет понимания, без детского сада, без школы, без высших демагогических заведений, потому что была она светлее любой зари, любых чужих словосочетаний и обещаний этой самой зари!

О пирожковых днях знали еще две особы – праздники-подружки его жены, они же бездельницы, по большому счету, они же – карнавальные фейерверки, долговременные каминные спички и дорогие зажигалки. Одинокие, богатые и бездетные, начальствующие женщины и никакие не леди, потому что до статуса леди им никогда не дотянуться, детское воспитание было не то, страна была – не Англия, а исконно русские слова «сударыня» или «барыня» были не в конвейере чертова гламура! Их возраст уже переехал за 37 и рисовал белый квадрат назло хитрому Казимиру. У них было все из материального мира, но не было главного – женской добродетели, чайных вечеров с единственным мужчиной и чистых, запоминающихся ночей со вспышками ночных солнц внизу живота! Поэтому любое их знакомство заканчивалось либо альфонсизмом кочующих по широким постелям негодяев, либо мужики удалялись в более интересный мир, чем женский «пило-прессинг» на ранней стадии знакомства. А у мужиков он есть, этот самый мир, более интересный, куда можно всегда убежать! Кормить Любовь с руки подруг жены никто не научил – ни мама, ни жизнь, ни «зомбоящик» с постоянной инъекцией лжи. Одеты они были с иголочки и с зарубежной ниточки, потому что других забот, как наорать в офисе на всех, а потом шляться часами по бутикам и тратить деньги, у них и не было. Такой был вымышленный стиль их руководства и вымышленный статус бегающих по-особому лисиц. Сам город разрывал их жизнь на маленькие эпизодные лоскуты, где не было места благодетели и осознания себя в глупом мире приобретений. Зная о вкусных пирожках, которые готовит муж Ирэн, они слетались в просторную квартиру в известные дни, обязательно до прихода хозяйки, чтобы попробовать не столько пирожки, как ее мужа, на словесный вкус, на язык, на бреши в защите, на взгляд, на шанс, на запах слегка небритого мужика с сединой на висках и молодым лицом. В конце концов, фабулу «Лисицы и винограда» никто не отменял, несмотря на полное уничтожение советского школьного образования с мудрыми баснями Крылова. Авось! Авось что-то и выйдет… Про себя Вадим называл их «тени от варенья». Он понимал пирожковые дни так, как и должен их понимать умный мужчина. Он готовил, они ели, нахваливая, иногда даже с перебором лести, запивая мартини или шотландским «Гленфиддиком», который обожает сын королевы Англии. Высший Создатель любого тела все написал в глазах этих тел, только смотри и читай, не зря же существуют глаза, в которые хочется смотреть сорок лет и не устанешь, а есть опасные своим предательством, тайным, плохо скрытым желанием, выгодой, хитрыми мерками, завистливым сарказмом и еще целым списком черт-те чего, завалявшегося в одиноких душах, в штопаных сумках за сердцем. Они пришли в очередной пирожковый день, долго нажимая на звонок и хохоча от предвкушения застолья. Перевернув на сковороде четыре пухлых пирожка, похожих на жареных Винни-Пухов, забросив чистое полотенце на плечо и напевая «Пристань твоей надежды» Кузьмина, он направился к двери. Он знал, кто стоит за дверью и что этот визит несет многовариантные словесные «блудилки» и «смешилки» с выбросами женского адреналина в эластичные вены. «Умные бабы ведут себя иначе», – подумал Вадим и, улыбнувшись, щелкнул дверным замком. Перед дверью стояли трое, вместо привычных двух, улыбались, держали пакеты с бутылками и дорогим нерусским сыром, пахнущим голландской плесенью, запрелостью и еще черт-те чем. Они смотрели ему в глаза и уже хотели войти.

– Вадим! Это мы! Впуская нас, ты впускаешь самых прекрасных женщин Москвы, – слегка пьяным тоном, с растянутыми гласными и пафосом начала Лида. – А пахнет-то как, мама мия! Пирожками и запахом мужского пота! Французы идиоты, вот где парфюм, вот где ингредиент! Такого запаха не купишь ни в одном бутике. Не пирожки, а «Виагра» для женщин!

– И мне шубу сними, и мне!.. Нет, раздевать меня всю не надо, это потом, потом, дорогой! Дай я тебя расцелую! – шумно вставила Марина с расстояния выдоха и вдоха и чмокнула Вадима в колючую щеку, оставив след помадных блесток и травяной запах мартини. – Это наша подруга, познакомься, Надежда! Она с нашего корабля и тоже хочет попробовать возбуждающих пирожков и ощутить мужской пот.

– Здравствуйте! Очень приятно! – промолвила слегка нетрезвая Надежда и кротко посмотрела Вадиму в глаза, взглядом, обещающим кредитную линию без процентов, на любую сумму, в банке HSBC и еще в пяти банках класса ААА. Ее взгляд был рожден эмоциональным голодом перед правильно пахнущим и совершенно новым мужиком, умеющим делать пирожки и долго их жарить, жарить и жарить!..

– День добрый! «Надежда, мой компас земной!..» Как ты учуяла мой пот, ума не приложу, я только из душа, ну и нюх у тебя, как у гюрзы или доберманши. И снова на этой сцене уже три феи, как орхидеи, как вы выглядите прилично! О майн гот, ну очень прилично! Какой прикид, какие материалы, стразы и блестки, какой фейерверк и передовая мысль обдолбанных французских кутюрье! О Боже ж мой, сколько кокаина надо было шмыгануть, чтобы такие наряды нарисовать и сшить, ни разу не пробив пальцы иголкой? Нет, это просто прогулка по Сен-Тропе в вечернее время! Сдаюсь сразу! Да вы просто феи верхних слоев атмосфэ-эры! – быстрым залпом прозвучал ответ-сарказм и пошла трехсекундная лента мыслей.