Читать книгу Дневник казачки - Капитан Зельтц - Страница 4

ВСЯ ВЛАСТЬ – СОВЕТАМ!

И вот, наступил этот проклятый 1920 год. В станице была перестрелка: то ли красные хотели выбить белых, то ли наоборот. Свистели пули, хлопали винтовки, стучал пулемёт.

Мы лежали на полу в нашей саманной хате, а коровы стояли в хлеву, некормленные и уже два дня недоенные. И мама хотела выскочить, пробраться в хлев чтобы подоить корову, а папа строго настрого запретил ей:

– Ты что?! Шальная пуля убьёт!

Две недели была стрельба, две недели мы лежали на полу, а мама с папой ползком пробирались доить корову по ночам.

Говорили, что пришли белые и хотят выбить красных. А красные написали на флаге «Вся власть советам» и засели в школе. Крепко засели, и всё сыпали из пулемёта, палили во все стороны.

А тут объявились ещё какие-то бандиты. Вот, белые бьют и бандитов, и красных, красные – белых и бандитов, бандиты – лупят и в красных, и в белых!

Долго ли коротко ли – прибыл на вокзал железный бронепоезд с пушкой и начал бить по всем без разбору. Вокзал -то был в семи километрах от станицы, и снаряды летали прямо через наш двор. Все соседи набились к нам в хату, потому что папа построил её с толстыми стенами, пули их не пробивали. А я ревела от страха:

– Мамашенька, я боюсь!

А потом, стало так страшно, что я уже просила у мамашеньки умереть. Завернулась я в одеяло и стояла на улице, у стены и не заходила в хату.

Две недели длилась эта пальба и вот, когда бандиты поняли, что им конец, стали они рыскать по дворам и отбирать лошадей с повозками. А кто-то из добрых соседей, из тех, что прятались в нашей избе от обстрела, сказал бандитам про нашу лошадь и про фургон, на котором папа хотел объехать с нами весь свет.

И вот, ворвались к нам на двор двое бандитов, во френчах, в галифе, все увешанные оружием с головы до ног.

– Где хозяин?! Где лошади?!

Мы с мамашенькой выбежали во двор. Мамашенька маленького Ваню на руках держит.

– Так больной, хозяин-то… Лежит, его от малярии трясёт…

Да только бандиты нашли папу в конюшне и приставили ему браунинг к виску.

– Запрягай лошадей в фургон! Повезёшь нас!

– Да куда ж я вас повезу?! У меня вон – дети!

А бандиты с двух сторон ему пистолеты приставили:

– Запрягай!

И вот, уже почти семьдесят лет прошло с тех пор, а никогда не забыть мне эту картину. И вид этих бандитов, и одежду их и оружие и два пистолета-браунинга у папиной головы – всё это стоит у меня перед глазами. И было это страшной осенью 1920 года, и уехали они и больше никогда не видели мы своего папочку.

А за бандитами в станицу вошли белогвардейцы. Но следом за ними пришла Власть Советов и сразу начала жечь дома богачей. И это была страшная ночь. Мы не спали, а стояли во дворе. Было светло от зарева пожаров, ревела скотина и ревели люди.

И все говорили, что завтра станицу сожгут, а нас всех выселят. Утром ко двору подъехала телега, из неё вылезла Вся Власть Советам. Показала мамашеньке Маузер и двинула прямо в хату.

– Чаво это тут? Постель? Давай постель! Машина швейная? Давай машину!

Даже маленькое зеркало со стола забрали. Два наших единственных стула забрали, и бурку папину, на которой дети лежали. Швырнули им старое одеяло, а подушки и матрац забрали.

– А где у вас одёжа новая?!

А потом всю пшеницу нашу забрали, да коровок вывели.

Мамашенька стояла во дворе с Ваней на руках. Тогда Вся Власть Советам приставила ей пистолет к голове:

– Говори, где ещё зерно спрятала?!

А папа только свалял новый войлок, чтобы летом на полу спать, и мамашенька его в летней печке спрятала. И вот, войлок этот они нашли, да ещё две подушки – и всё, конечно, забрали.

Потому как – какая может быть Вся Власть Советам без наших подушек?

– Давай, выходи! Все – на сход! На площадь! На сход!

Всех гнали на сход, и мамашенька тоже хотела пойти, да сосед её остановил:

– Ты куда?! Детей сиротами оставишь!

Три дня подряд людей зазывали на сход, а как только они приходили на площадь – тут же Вся Власть Советам оцепляла всех и гнала их этапом. Прямо кто как есть, без вещей, без еды, через Терек, через горы, к городу Грозному, а уж оттуда в Сибирь.

А тем, кто остался, приказали уходить из станицы. И сказали, что станицу нашу сожгут. Спасибо, что Вся Власть Советам заботилась о людях, а могла бы сжечь всех прямо со станицей!

Уж настала зима, с гор шли тяжёлые облака, а из облаков валил мокрый снег.

Мамашенька смогла уговорить кого-то взять наших мальчишек к нему на телегу, которую Вся Власть Советам забыла почему-то отобрать, а я была самой старшей и шла пешком. И шли мы с мамашенькой за телегой, по мокрому снегу, по ледяной грязи. А на ногах у нас были суконные тапочки, которые нам папочка сшил. Вот так мы и шли 16 километров, до станицы Мекенская. И пришли мы туда до колен мокрые снизу и до колен мокрые сверху. Мамашенька привела нас к каким-то знакомым в хату. Не помню, как мы туда вошли – от усталости я просто упала и забылась.

Когда очнулась, в хату набилось человек 30. Все те, кого Вся Власть Советам спасла от пожара в станице.

Тут прошёл слух, что сжигать станицу передумали и мамашенька отправила меня проверить – что там с нашей хатой?

И пошла я обратно, 16 километров, через снег, через Терек. И опять не помню, как добралась. Помню только, что когда собиралась обратно, заперла хату, закрыла ворота на засов и перелезла через забор… подошла ко мне женщина и спрашивает:

– А где ваш отец?

А я говорю:

– Не знаю…

– К нашему двору сейчас приезжал верховой, стуча в ворота и говорил: «Поминайте вашего мужа!». А я ему: «У меня нет мужа!». А он и спрашивает: «Вы Детистова?».

И вот оказалось, что женщина эта была дальняя родственница папы, и пришла она сообщить, что наш папа убит. В тот самый момент пришла, когда я перелезла через калитку. Я сразу побежала к бабушке. Бабушка меня выслушала, и мы вместе пошли выяснять что к чему в управление. А в управлении нам и говорят:

– А мы ничего не знаем!

А потом ещё говорят:

– А идите-ка вы вот к такому-то казаку, может, он знает?

Казак этот был сосед папиного брата. Жена дяди, тётя Катя, была дома. Мы спросили её про такого-то казака, а она и отвечает:

– Да вот же его калитка, рядом с нашей! Он давеча подходил к калитке и говорил мне: «Поминай своего мужа-казака хлебом-солью!».

Зашли мы с бабушкой к этому соседу тёти Кати, а у него во дворе лошади наши стоят и фургон наш, на котором папа мечтал объехать весь свет, тоже там стоит!

Лошадки сразу меня узнали – подняли свои морды и смотрят, жевать перестали.

И тут снова – не помню я как и что, как дошла 16 километров обратно, в станицу Микенская, звать мамашеньку обратно.

Вернуться-то мы вернулись, а мытарства наши только начинались. Хата наша саманная стояла пустая и холодная, из всех вещей – только старое одеяло. Даже воды из колодцы набрать было нечем.

И позвала Вся Власть Советам мамашеньку в управление и так ей говорила:

– У тебя всё одно ничего нет, детей кормить нечем, скотины нет, пахать-сеять-убирать – нет! Отдала ты весь свой скарб и скотину Советской Власти. А теперь и детей своих отдавай. Есть у нас для них Детдом. А мы тебе за то дадим аршин-сантиметр и будешь ты для Советской Власти одежду шить.

И была то самая середина зимы 1921.

Вернулась мамашенька из управления домой, швырнула аршин-сантиметр и говорит:

– Никуда я вас не отдам, и сама ничего шить для них не стану!

И конечно, про детдом тогда слышать было страшно, да вот только кажется мне, что насчёт Детдома мамашенька сильно ошибалась! Куда он только нас с Петром не швыряла! А мне исполнилось уже… по-прежнему 12, а Петру было на 3 года меньше.

И был Петя всё время то на пашне, а то верхом, а я подрядилась шерсть прясти, да фуфайки да юбки вязать хуторянам.

Вязать получалось только утром и днём – керосина не было, спичек не было, мыла не было. И расплодились у нас вши. Вся наша одежда и даже сумки и даже у малых детей в штанишках – всё кишело вшами. Наступила весна, а у нас по-прежнему голод, новая трава не успевала вырастать, как мы её вырывали. Ходили босыми, вся наша обувь поизносилась. Нашла я старую козью шкуру и сшила себе из неё чувяки – это такие autentic тапочки. Да только в чувяках в грязь и в дождь нельзя выходить – от воды они разбухают и становятся огромными. Вот такая была наша жизнь. Так что вот, думаю, ошиблась мамашенька насчёт Детдома.

Голод, голод, голод. И решила мамашенька начать шить для людей, а машинки-то нет. Вся Власть Советам конфисковала. Пришлось мамашеньке уезжать на промысла и там шить людям на дому, по заказу. И бывало, что не было её дома всю неделю, возвращалась она очень усталая, а я сидела дома с детьми. Но даже и тогда нам на пятерых еды не хватало.

Однажды мамашенька мне сказала:

– Я дам тебе свою шаль, а ты поезжай с этой шалью в Гудермес. А там, в Гудермесе, поменяй эту шаль на муку.